Кровью на снег

Зима. Утро. Солнце светит очень ярко, снег лежит тонким слоем, он выпал всего пару дней назад. Акутагава шёл мимо, не ощущая холода, пусть он и был в лёгком пальто. В последнее время он часто намеренно одевался не по погоде, совершенно не вникая, зачем он это делает. У многих есть любимые времена года, поэты привыкли воспевать осень с её обреченной на смерть природой, дети любят тёплое лето, потому что сами подобны лучам солнцам, или зиму, собираясь компаниями, чтобы играть со снегом, пусть в Йокогаме его и немного. Весну любят романтики. Акутагаве одинаково безразличны все времена года, есть лишь короткие почти незаметные, моменты, имеющие для него значение. Это утро он запомнит надолго. Время около восьми, воскресенье. Взгляд Рюноске останавливается на лавочке, находящейся слева от него. Дазай лежит не шевелясь, его губы уже синие, видно, что он здесь около часа. Грудь изредка вздымается, однако глотки воздуха получаются рваными. Всё вокруг такое белое. Снег блестит. Красиво, правда. Лишь с разрезанного запястья алыми струями горячая кровь стекает на тротуар, окрашивая остатки еще не растаявшего снега в красный. Он холодный, потому кровь не запекается, напоминая красные лилии, разводами расцветающие на белом фоне. Но, ведь, лилия — это летний цветок, так? Ещё слишком рано. Ещё слишком рано для летних цветов… Акутагава находится в оцепенении, разглядывая пятна на бежевом пальто,напоминающие несимметричную крапинку. Но это длится лишь пару мгновений, вскоре он срывает с блузки рюши и быстрым движением прикладывает отрезок ткани чуть выше запястья Осаму. «Я делаю это только из-за того, что не могу позволить умереть Дазай-сану раньше, чем он признает меня, — Думает он, — Нет же, не то. Кровь тёмная, кровотечение венозное, значит жгут должен находиться ниже порезов. Я точно помню это.» Акутагава мысленно вспоминает сотни статей, которые прочел на подобный случай. Дазай безразличен Рюноске, но, сам не зная зачем, он научился в совершенстве оказывать медицинскую помощь при попытке самоубийства, причем, ещё в свои пятнадцать по собственной инициативе. «Пора бы уже выкинуть этот бред из головы. Наверное, я должен уйти и оставить Дазая, так было бы лучше для всех, кроме меня самого. Иронично, на самом деле, выходит. Похоже, из-за таких мыслей, мне никогда не получить признание.» Зима ласкова. Холодный ветер лишь кажется сильным, но Рюноске, с трудом справившись с раной наставника, почти не чувствует холода, набирая скорую закоченевшими пальцами. Слишком тихо. Даже голосов людей не слышно, словно они все вдруг исчезли из города. Глядя на белеющую кожу Дазая, Акутагава всё-таки снимает пальто, отдавая его, как и остатки гордости. И он ненавидит себя за слабость, за то, что не может стать хладнокровнее. Можно сколько угодно убивать людей, но при том быть неспособным отпустить одного единственного. — Смешно. Зачем ты так издеваешься над собой, Рюноске? — Акутагава оборачивается на голос наставника, однако, тот всё ещё без сознания, словно фарфоровая кукла. «Лишь показалось. Да и это очевидно. Последнее, что интересовало бы Дазая, так это мои душевные метания.» — Я просто не могу разрешить вам уйти, иначе вы заберёте всё, что имеет для меня смысл, с собой. — Говорит он вполголоса, зная, что его не услышат. Говорит в пустоту, и всё же где-то в глубине подсознания хочет, чтобы его слова остались не только в ней. «Скорая через пару минут приедет сюда. Я должен идти, если не хочу, чтобы меня запомнили. Будет лучше, если Дазай не узнает, что я оказался причиной его последующей жизни, иначе… Я не могу предугадать даже маленький осколок мыслей наставника.»