Заблудшая душа

Когда родился Гром Игорь Константинович, его родители уже знали, что судьба у их ребёнка будет нелёгкой. Ещё бы. Родиться слепым на один глаз — это ли не шутка? В детском саду его по-доброму дразнили пиратом за повязку, которую для него сшила матушка. Забавная такая, с вышитым на ней черепком: Игорь сам попросил. Однако частичная слепота всё же действительно доставляла ему много проблем: дети всегда ищут, в кого бы ткнуть пальцем. Вот в школе ему чуть не досталось в первый же день. Пацанята хотели отпинать его за гаражами после уроков, и отпинали бы, если б мимо не проходил какой-то старшеклассник, шугнувший всю эту свору. Родителям об этой ситуации Игорь так и не сказал: как-то стыдно было что ли. Да и в конце концов он в этой школе надолго не задержался. Видимо, матушку смущали постоянно появляющиеся синяки и вечно хмурое выражение лица после учебного дня. Перешёл в другую. Начал ходить на карате. С новыми одноклассниками общался нехотя, в открытые конфликты старался не лезть. Первая драка в новой школе вышла дурацкой. Видимо, спустя три месяца после начала учёбы прошёл некий адаптационный период, после которого один умник решил прощупать рамки дозволенного во взаимодействии с Громом. Игорь сидел на перемене за партой, склонившись над тетрадкой, и всё пытался разобрать шахматную партию, которую проиграл Славке из клуба позавчера, как вдруг почувствовал обжигающий хлопок ладонью по спине, прям меж лопаток. Голова машинально дёрнулась, и Игорь чуть не клюнул носом в нарисованные клеточки, но тут же вскинулся, не понимая, что вообще произошло. Справа от парты стоял парень, и, честно говоря, Гром даже не помнил, как его зовут, потому что не шибко утруждал себя этим. Игорь посмотрел на него вопросительно, мол, чё те вообще нужно, я тут занят вообще-то. — Здорова, Гром, — пацан улыбнулся, а Игорь лишь кивнул в ответ. — У тебя это, повязка прикольная. Дашь посмотреть? Игорь лишь пожал плечами и потянул за завязки, снимая кусочек ткани, и подумал, что странно это как-то: повязка как повязка, обычная такая, чёрная, он в ней вообще-то с начала года ходит. Но ему не жалко, так что, если хочет посмотреть, пусть смотрит. Как только повязка оказалась в руках одноклассника, тот с довольным видом бросил её кому-то из своих друзей, и она залетала по классу быстрее пули. — Спасибо за игрушку, Крот, — многие дети захихикали. — Ой, или как там твоя фамилия? Игорь даже растерялся как-то. В прошлой школе его просто били, а тут вот это. В собачку они с ним играть вздумали. Он не знал, как отвечать на такие провокации, поэтому просто встал и вмазал этому шутнику хорошенько. В классе тут же стало тихо, повязка вернулась на место и появился учитель, что наблюдал, как говорится, картину маслом. Игорь сидел в кабинете директора, и, пока его отчитывали за драку, думал о том, что у судьбы дерьмовое чувство юмора.

***

Матушка его умерла, когда Игорь только перешёл в среднее звено, отец умер, когда он уже был совершеннолетним и совсем скоро должен был выпуститься со школы. В итоге Гром почти поселился у Прокопенко: тёть Лена была непреклонна в том, чтобы кормить его хотя бы обедами и ужинами, оставляя завтраки на его совести. Вообще, Игорь и до смерти родителей много общался с друзьями семьи, но в основном, конечно, по праздникам да в летние каникулы на даче, помогая вспахивать землю под картошку сразу на двух участках, а сорняками никогда не занимался — тётя Лена говорила, что от него толку как от козла молока, потому что то без корней травы́ надёргает, то недавно взошедшую рассаду. Гром смотрел на семью Прокопенко, грелся у их очага, будто был им родным сыном, и постепенно оттаивал. Он наблюдал за их бытом, за их привычками, за их любовью изнутри, чего не видел уже давно, ещё со смерти матери. Да и те воспоминания казались почти забытыми. Игорь цеплялся взглядом за мешочек любимых конфет тёти Лены («Белочка для моей белочки», — говорил дядя Федя), за тарелочку с начищенными мандаринами, поделенными на дольки, потому что у «Феди ногти короткие — за шкурку цепляться неудобно», за маленькие букетики с мать-и-мачехой в начале весны, потому что «Ленка любит», за идеально выглаженные рубашки и брюки со стрелочками, чтобы «Федя красивый был». Он смотрел, смотрел, смотрел и думал, как можно любить кого-то вот так.

***

Большую часть информации о родственных душах Гром узнал далеко не от родителей: те не очень охотно говорили на эту тему, а он и не настаивал, замечая, как матушка дёргалась при упоминании родственных душ, и как смурнел отец после её смерти. Несмотря на неразговорчивость родителей, Игорь знал об этом достаточно много (что-то от одноклассников, что-то от друзей, но в основном, конечно, из книг), однако действительно всё понял только тогда, когда твёрдо решил любыми способами пойти по стопам отца. Кажется, ему стало вообще не до шуток судьбы. Даже с одним зрячим глазом Игорь по сути не годен и мог едва-едва протиснуться в академию только от того, что это не врожденная патология, а та, которая могла измениться после встречи с родственной душой. И он понял, что с ней ему видеться нельзя, иначе пятьдесят на пятьдесят кирдык его мечте, его планам, его учёбе. Всему грёбаный кирдык. А в судьбу Игорь уже не верил. Нет, видеться никак нельзя. Гром не знал, как он вообще может предотвратить встречу с родственной душой, кроме как стать затворником. С его мечтой работать в правоохранительных органах самоизоляция как-то не очень хорошо сочеталась, поэтому пришлось надеяться только на то, что судьбоносная встреча так никогда и не произойдёт. С такими мыслями он начал учиться ещё усерднее, закончил одиннадцатый класс с серебряной медалью, идеально сдал экзамены, прошёл медкомиссию, в результате которой единственным выявленным отклонением стал глаз цвета синевы моря, покрытого туманной дымкой, а нормативы были выполнены без особых усилий. И всё же в академию Игорь пролез со скрипом: помогла репутация отца, куча грамот с различных соревнований, безупречная характеристика от его классного руководителя и директора, у которого он, несмотря на отсутствие проблем с учёбой, всё же частенько бывал. Конечно же, и Федор Иванович тайком от него замолвил словечко, видя, как его Игорёк старался, изо дня в день, корпел над учебниками и ни в какую не хотел отрываться, хоть ругай его, хоть нет, а всё равно как приклеенный за рабочим столом. Ленка тогда вся испереживалась, что ребёнок не кормленный занимается, частенько приходила к нему с чаем да бутербродами, тихонько ставила на стол и уходила обратно на кухню готовить для Игоря его любимую жареную картошку с луком. А тот хоть бы голову поднял, но нет: жевал хлеб с колбасой и сыром, не глядя, чисто механически, будто даже вкуса не чувствовал. В академии Гром блистал: быстрее всех сдавал тесты и получал высшие оценки, всегда лучший, всегда первый. Что удивительно, но даже обошлось почти без драк. Вероятно, дело было в том, что он продолжал изучать различные виды боевых искусств, поэтому мало кто хотел с ним связываться в плане мордобоя. А вот друзей у него даже как-то прибавилось. Ну как друзей. Скорее, это были люди, с которыми он мог весело провести время, но не более, учитывая, что ни один из них не общался с ним после выпуска. И вот она — долгожданная служба. Гром, кажется, совсем отрёкся от родственной души, вспоминая о ней, лишь когда видел новое лицо. Потому что ну какой ещё слепой полицейский? Нет, так не пойдет. У Игоря раскрываемость. У Игоря драки. У Игоря вся жизнь — работа. Фёдор Иванович взял Грома под крыло в свой участок, и это удобно. Правда, так и не ясно кому. Что ни день, то выговор, каждый месяц новое заявление на увольнение, табельное к чёрту, форму туда же. Зачем это всё, когда у него при себе кулаки да отцовская куртка? Прокопенко всегда лишь качал головой и вздыхал так грустно-грустно: «Эх, Игорёк», — и ничего больше не говорил, и так понятно: жалел он Игоря, видел в нём то, что сам Гром не замечал. И Игорь жил так, как мог, сбегая от очевидного, сбегая от сочувствующих взглядов, сбегая от самого себя.