Место, из которого не захочется убегать.

Когда-то Северус Снейп искренне считал, что невозможно найти более незрелых и бестолковых родителей, чем Лили Эванс и Джеймс Поттер. Сейчас он был вынужден от всей души забрать свои слова назад. Очевидно, он и представить не мог, что Медея Мальсибер и Сириус Блэк станут опекунами. Опекунами одного и того же ребенка. Гарри Поттер становится всё более и более невыносимым. Он избалован и высокомерен, как чистокровный. Но другие чистокровные хотя бы побаивались своих родителей, а этот? Кромешный кошмар. Мальчишка даже не особенно хорош в учебе. Если бы у Северуса в детстве была такая библиотека, он бы не относился к этому так небрежно, но этот ребенок… Его зелья едва дотягивают до «выше ожидаемо». А ведь Блэк — как ни тяжело это признавать — в своё время был хорош в зельеварении, мог бы и подучить мальчишку, но нет. Ему интересно только закидывать ребенка дорогущими подарками, вроде новенькой метлы. Северус Снейп принимает тяжелое решение взяться за воспитание Гарри Поттера самостоятельно. Кто-то должен спустить мальчишку с небес на землю. Он чувствует себя чрезвычайно самоотверженным. К сожалению, Поттер плевать хотел на его попытки вбить в лохматую голову хоть немного приличий. Поттер даже не удосуживается разозлиться на его шпильки — вот это как? Только улыбается во все зубы. В итоге в бешенстве только сам Снейп. Действительно, что малявке злиться. За его спиной сразу две темные семьи и весь магический мир в придачу. Снейпу интересно, что эти беспечные ублюдки собираются делать, когда Волдеморт вернется? Закидать его галлеонами? Когда Локхарт предлагает организовать дуэльный клуб, Снейп заранее знает, что все закончится плохо. Филиус — эта хитрая гоблинская задница, недавно обновившая очередной дуэльный рекорд — сразу ссылается на старость, чтобы не участвовать в этом. Минерва ссылается на занятость на посту заместителя директора. В итоге взгляды всех пересекаются на нем. Ну конечно. Кто еще такой дурак, кто не сможет оставить детей на произвол судьбы? Он глубоко закатывает глаза, но, в итоге, вынужден согласится взять на себя ответственность. Снейп искренне считает, что инициатива Локхарта быстро закончится, если он пару раз вытрет тем пол. Северус блестяще выполняет свой план, но, к сожалению, горе-профессор все равно пышет энтузиазмом, и ставит детей напротив друг друга. — Поттер, — слышит он голос Драко Малфоя, — Покажи, что ты можешь в настоящей дуэли. Под настоящей тот, очевидно, имеет в виду магическую. Поттер мерит слизеринца внимательным взглядом, и быстро соглашается с лихой улыбкой. Малфой и Поттер. Лучше не придумаешь. Мальчишки хоть и не задирают друг друга после того случая с дракой на первом курсе, но между ними явно сквозят искры соревнования. Малфой поднимается на помост с высоко поднятым подбородком. Поттер запрыгивает следом, легко перемахнув через ограждение, не заставляя себя ждать. «Это не просто плохо. Это будет катастрофа» — заранее решает Снейп. К его удивлению, мальчишки держатся прилично. Для второкурсников так слишком. Драко уверенно колдует заклинание за заклинанием — явно взял несколько уроков за лето. Поттер по-маггловски уворачивается, будто это какая-то игра. На мгновение Северус допускает мятежную мысль, что, может быть, на этот раз всё будет не так уж и плохо, и сразу после этого Драко наколдовывает змею. Затем всё происходит очень быстро. Поттер шипит. Змея, молниеносно развернувшись, кидается на своего призывателя. Снейп выкидывает палочку вперёд, в последнюю секунду едва успевая испарить рептилию, прежде чем она вцепилась бы Малфою-младшему прямо в лицо. Дуэль прекращается сама собой. Все дуэли в зале, если быть точным. Драко колотит от ужаса. Поттер усмехается, как ни в чем не бывало: — Я победил. Если бы профессор не вмешался, она бы тебя укусила. Панси Паркинсон пытается защитить своего друга. Она бросает, оборонительно складывая руки на груди: — Это было нечестно, Поттер. — Нечестно? — искренне удивляется Гарри, поправляя очки; показательно, что палочку он так и не убирает, осторожный, — Почему? Он призвал змею, я её использовал. — Ты змееуст! Повисает неловкая тишина. Затем Поттер снова легко смеется, разводя руками: — И что? Это разве запрещено? Это не запрещено, и всем приходится замолчать, пока Поттер, беспечно насвистывая, спрыгивает с помоста. Снейп с удивлением понимает, что этот Поттер жестокий. Впрочем, у него все же есть какой-то внутренний моральный кодекс, так что всё в порядке, наверное? На самом деле глубоко внутри он знает, что ничто не в порядке. Однако всё, что он может сейчас сделать, это проигнорировать это и довести занятие до конца. *** Гарри сходит с Хогвартс-экспресса на заснеженный перрон. Сириус сияет, как начищенный галлеон, и сгребает его в объятья. Гарри это не нравится, но и отторжения не вызывает тоже, так что он покорно даёт себя сжать, не предпринимая, впрочем, ответных действий. Сириус выглядит сногсшибательно в своей ярко-красной аврорской мантии. Люди оглядываются на них: Блэк встречает их взгляды широкой улыбкой, но Гарри от этого жутко неловко. Он привык к изоляции от внешнего мира под неизменными чарами отвлечения внимания. — Ничего, Сохатик, — треплет крестный его за плечо, — Скоро будем дома. Гарри безучастно хмыкает. Он бы не согласился, если бы Медея не настояла. Почему-то ей кажется, что ему будет лучше, если он будет сближаться с другими людьми. Иногда она такая наивная. Впрочем, до дома они добираются действительно быстро: одна короткая аппарация, прочтение адреса с бумажки — и перед Гарри вырастает дом на площади Гриммо, 12. Это становится немного интересным. Он впервые побывает в магическом доме. Он замирает на мгновенье уже на входе в прихожую, потрясенный увиденным. Подставка для зонтиков из тролльей ноги…. Головы домовиков, прибитые к стенам…. Говорящий портрет…. Это так…. Круто! Круче, чем Косая Аллея! Портрет немолодой женщины тоже замечает его. — Ах, а вот и мальчик, — воркует портрет, — Проходи скорее, Гарри, дай на тебя посмотреть. — Это моя мать, — почему-то смущается Сириус, заходя следом, — Раньше она была просто сумасшедшей, а теперь… стала сумасшедшей немного в другом смысле. Гарри есть, что спросить, но портрет не прекращает болтать: — Я просто очень довольна, — женщина на портрете быстро-быстро обмахивается веером, и смотрит на Гарри, как на гору галлеонов, — Как я могу не быть счастлива, когда мой сын наконец привел в дом чистокровную темную невестку. И всё из-за этого дитя. Ну же, мальчик, подойди. Гарри резко оборачивается на Блэка: это… этот… этот человек привёл в дом женщину? Что он собирается делать? Играть с ними в счастливую семью? Гадость. Он намерен немедленно аппарировать к Медее, уже нащупывает ниточку, ведущую к метке, и понимает — и слова портрета, и смущение Блэка, — потому что другой конец нити тоже находится в этом доме. Счастливый, он взбегает по лестнице, чтобы кинуться в объятья вышедшей навстречу девушке. Медея охотно сжимает его, улыбаясь. Когда она думает, что он не видит, девушка посылает Блэку полную превосходства ухмылку. Гарри хихикает: это немного забавно. — Вот такой… сюрприз, да, — неловко комментирует Блэк, подходя поближе. — В темномагическом доме для меня безопасно, — подтверждает Медея, — Мы решили, что это хорошая идея. Гарри, вообще-то, не очень любит, когда ему недоговаривают, но на этот раз решает простить двух глупых взрослых. Очень быстро мальчик замечает, что Блэк и Мальсибер на дух друг друга не переносят. Взрослые стараются это скрыть, но, как он и упоминал… Они тупые. Оба. Первый вечер они неплохо держатся, лишь изредка бросая друг на друга едкие взгляды, но потом… На следующий день он лениво просыпается только к середине дня. Приведя себя в порядок, Гарри спускается по лестнице, и уже на подходе к гостиной слышит разговор на повышенных тонах: — Клянусь, если ты повесишь омелу, я подожгу тебе жопу. — Ты дура. Всё должно быть идеально. Как всё будет идеально без омелы? Гарри распахивает дверь, и они оба синхронно натягивают улыбки, явно переоценивая звукоизоляцию в этом доме: — Доброе утро, Гарри, — встречает его Медея, — Завтрак на кухне, попроси Кричера тебе подогреть. Хотя, если подождешь немного, будет уже обед. — А мы тут как раз пишем пригласительные, — машет бумагой в руке Сириус, — У нас будет Рождество с кучей гостей, представляешь? Гарри бормочет что-то в качестве приветствия и проходит на кухню. Едва за ним закрывается дверь, он слышит: — Серьезно? Ты написала Ноттам? Думаешь старику Клоду есть до тебя дело? — смешок Сириуса совсем недобрый. Медея отвечает ему с истинным спокойствием чистокровной леди: — Пошёл нахуй, Блэк. Гарри вздрагивает. Эти двое… Все даже хуже, чем он думал. Рождество действительно выходит многолюдным. Кроме их крошечной странной семьи, за столом оказывается мистер Люпин, которого представляют как старого друга его родителей и Сириуса, и семейство Тонкс всем составом. Писем отправлено было больше, но остальные, видимо, решили встречать праздник строго в кругу семьи. Толпа добрых дядюшек и тетушек создает праздничную атмосферу, но Гарри кое-что знает об этих людях. Никто из них не пришёл, когда он нуждался в них больше всего. Кроме того… со стороны все кажутся веселящимися, но Гарри быстро разбирается в обстановке. Сириус хотел бы остаться только с ним и Ремусом Люпином. Медея хотела бы остаться только с ним и Андромедой Тонкс. А еще она прямо перед ужином получила письмо, клейменное гербом Ноттов, и у нее глаза на мокром месте. Ремус Люпин выглядит виноватым, будто его пригласили из жалости, хотя это, очевидно, не так. Андромеда Блэк слишком хороший окклюмент, чтобы по её поведению можно было что-то понять. Но то, что она пользуется окклюменцией на праздничном семейном ужине, уже о многом говорит. Теда Тонкса здесь, кажется, вообще никто не ждал. Он явно враждебен к Медее, и специально оказывается между ней и своей женой каждый раз, когда это возможно. Это делало бы его очень неприятным человеком, если бы он не оказался заодно добродушным весельчаком. Вторым искренне веселящимся человеком была его дочь, Нимфадора Тонкс. То ли такая глупая, чтобы не замечать всех подводных течений в этой комнате, то ли достаточно смелая, чтобы с упорством паровоза игнорировать их. Она громко смеется, она сияет разными цветами, беспрерывно превращаясь, она травит байки из школы авроров и уламывает «дядю Сириуса» налить ей немного, «ведь уже можно, а, мам?» Гарри не привык к таким шумным людям, но он немного ей благодарен за то, что атмосфера за столом становится всё более мирной. Вечер понемногу становится по-настоящему волшебным. Темнеет, они зажигают огни на пышной елке и свечи, а затем… Тед Тонкс запускает патронус. Огромная сова взлетает, широко распахнув крылья над праздничным столом и заливая комнату мягким светом. — И я, и я! Из палочки Нимфадоры выпрыгивает сияющий заяц. Ремус Люпин сотворяет волка и пускается в занятные объяснения о природе этих животных-защитников. Гарри смотрит на резвящихся животных, завороженный. Это… по-настоящему чудесно. Однако… Что-то не так. Он поворачивается к Медее, сидящей через человека от него: — А ты? — спрашивает он без малейшего сомнения. Он хочет посмотреть на её патронус тоже. Однако, над столом звучат неловкие смешки. — О, птенчик, — Мальсибер машет рукой, будто невозможность присоединиться её совсем не задевает, — Я же темный маг. Мне нельзя колдовать такие светлые заклинания. — Почему? Разве это не просто предрассудки? — Не только она, мы с Сириусом тоже не рискуем, — вмешивается Андромеда, и только тогда Гарри замечает, что это действительно так, — Магия в наших семьях поколениями изменялась, чтобы выдерживать более темное колдовство… Но теперь светлые заклинания могут действительно нам навредить. Миссис Тонкс постаралась объяснить как бы между прочим, чтобы не сбивать праздничное настроение, но Гарри все равно потрясён. Мысль о том, что доступность одной ветви магии навсегда запрещает другую, не укладывается у него в голове. Разве они не чувствуют себя… обделенными? Гомон за столом потихоньку возобновляется, все будто стремятся поскорее уйти от неприятной темы, но, неожиданно, Медея перегибается через Дору Тонкс, чтобы прошипеть ему на ухо: — Не смей колдовать патронус. Понял меня? Гарри рассеянно качает головой, не очень понимая, о чем речь, но Мальсибер принимает это за согласие и отстраняется. Однако, теперь он преследует её: — Что написали Нотты? — Ничего, — отвечает она подозрительно быстро. — Ребят… — беспомощно просит Дора, прямо над грудью которой они и шепчутся. Они с извиняющимися улыбками вынужденно возвращаются к общему разговору. *** На следующий день Гарри встаёт неожиданно рано. Из гостиной слышен теплый мужской смех — значит, Медеи там точно нет, но он всё равно спускается. Там должны быть подарки. Сириус и Ремус приветствуют его. Сириус явно уже навеселе. Пьющие люди — это так же непривычно, как шумные люди, но, вроде, не особенно плохо, и Гарри решает игнорировать это. Сам Гарри послал с десяток дежурных подарков знакомым одноклассникам, и здорово поломал голову над подарками Гермионе, Рону, Сириусу и Медее. Однако, гора подарков, ожидающая его самого, все равно потрясает воображение. Гарри готов поставить на то, что половину из этой горы организовал лично Блэк. Уровень транжирства этого мужчины действительно впечатляет. С одной стороны, Гарри немного мерзко, что к нему относятся, как к Дадли. С другой — быть Дадли очень приятно. Уж точно, это не дело рук Медеи. Медея до сих пор бедна, как церковная мышь. Как, кстати, и еще один человек в этой комнате. — Гарри, — неловко улыбается Ремус, — Мне сложно купить тебе достойный подарок, но… Возможно, если бы ты хотел… Я мог бы научить тебя патронусу. — Я хочу! — быстро соглашается Гарри с сияющими глазами. О вчерашнем предупреждении Медеи он не вспоминает. Они лопают печенье с теплым молоком и неспешно распаковывают подарки. Среди даренного немало сладостей. Совсем скоро конфеты становится некуда ставить на стол и, недолго думая, они заставляют упаковками стулья и пол. Время от времени Гарри пытается наколдовать патронус, а затем снова увлекается распаковыванием чего-то вроде новеньких маггловских кроссовок в комплекте с роскошной мантией, рассеянно слушая советы Ремуса. В какой-то момент Гарри думает, как было бы здорово, будь это по-настоящему. Если бы они могли все вместе распаковывать подарки в Рождество, без всяких подводных течений… И тогда с его палочки срывается серебристый олень. Сириус кричит и улюлюкает: — Ты сделал это! Гарри! Мой крестник гений, видел, Ремус? Ремус не успевает ответить. — ТЫ СДЕЛАЛ ЧТО? — слышат они истеричное из распахнутого дверного проёма. Медея, недопроснувшаяся, с всклоченными волосами, смотрит на него, будто только что сошла с ума: — Я что тебе говорила? — она быстро подходит ближе, — Ты безмозглое создание, ты мог умереть! Гарри зажмуривается, но Сириус Блэк перехватывает её занесенную для удара руку. — Ты спятила? — озвучивает он мысли Гарри ожесточенным тоном, и это первый раз, когда они ругаются при нём, — Мозги ссохлись, старая ведьма? Решила, что ты его настоящая мать? — он рычит, — Гарри Поттер, и ты не будешь воспитывать его так, как воспитывали нас. Медея смотрит на него, как на говорящую лошадь: с легкой брезгливостью. Превращает свою руку в скользкое щупальце и с легкостью выдергивает кисть из захвата. Бросает: — Идиот, — выходит за уличную дверь и немедленно аппарирует. — Не обращай внимания, — пытается успокоить Гарри Сириус, — Пусть охладит голову. Перебесится и вернется. Гарри не обращает никакого внимания, да. Но на Сириуса. Бездумно набросив новенькую мантию на плечи, он вылетает за дверь вслед за девушкой. Блэк, должно быть, чувствует себя в очередной раз исключённым, ну и пусть. Важнее догнать Мальсибер. Гарри аппарирует один раз, и другой — Медея никогда не перемещается лишь единожды — и с третьим хлопком, наконец, обнаруживает её на открытом, продуваемым всеми ветрами скалистом утёсе. Гарри действительно зол. Он ни на секунду не поверил, что Медея всего лишь «посчитала себя за его настоящую маму». — Ты, — голос дрожит от гнева, — Ты опять что-то от меня скрываешь? Гарри это не-на-ви-дит. Ему так нравится Медея как раз потому, что она старается говорить с ним честно, но, когда даже она начинает замалчивать… Словно красная пелена падает на глаза. С нее спрос всегда был больше, чем с других. Медея выглядит встревоженной птицей. Ха. Попалась. Из нее всегда было легко вить веревки, и Гарри не сомневается ни секунды, когда давит: — Медея, скажи, — голос звучит злее, чем он планирует, это ошибка, но ему так тяжело контролировать себя сейчас, — Скажи, ты же знаешь, как меня злит, когда ты молчишь. Она его лучшая подруга, она должна говорить только правду. Разве это странно, иметь к близким людям более завышенные требования чем к остальным? Не страшно, что соврет кто-то другой, но слышать ложь от нее он не хочет. Гарри знает, что обычно люди себя так не ведут. Что если близкий человек соврёт им, то он просто станет немного менее близким, и всё. Но он другой. Он не намерен отпускать от себя людей. Он сделает так, чтобы она и осталась с ним, и больше не лгала. Разве не идеально? Медея становится странно спокойной. Чужая ярость — это то, к чему она привыкла. Несколько секунд она задумчиво мерит его взглядом, словно взвешивая за и против, а затем, наконец, принимает решение. Девушка наставляет на него палочку — Гарри и не думает уклоняться, чем бы это ни было — и произносит: — На этот раз… Пусть будет по-твоему. Legilimency! На краткое мгновенье её разум врезается в его сознание с ослепительной болью, но почти сразу чужая воля тянет его за собой, и они оказываются уже внутри её головы. Первым Гарри встречает шквал сожаления. Сожаления, что она бестолковая взрослая, раз позволяет ребенку ставить себе условия. Гарри думает, что на этом всё и закончится, но, неожиданно, он оказывается внутри воспоминания. Медее-в-воспоминании, наверное, около пяти. Она сидит в вычурном платье среди громоздких стеллажей с книгами и увлеченно строчит в пухлом дневнике крупными, кривыми буквами. Гарри заглядывает ей за плечо, чтобы обнаружить, что кто-то по ту сторону дневника ей отвечает. Протеевы чары? Он оказывается не единственным заинтересованным лицом. К девочке подходит мужчина. Гарри он как-то сразу нравится. Дружелюбный, но ненавязчивый. Уверенный в себе, но не напыщенный. Очень спокойный. Черты лица немного острые; он не похож на "породистых" чистокровных, и Гарри сразу исключает вариант с тем, что он приходится Медее родственником. Маги стареют медленно, но даже так, ему явно не больше сорока. — Дитя, ты хоть знаешь, что это у тебя? — спрашивает он, заглядывая девочке за плечо, прямо как сам Гарри. — Это крестраж, — говорит настоящая Медея, появляясь в воспоминании из тумана, — Часть души, заключенная в предмете. — Это дедушка! — радостно отвечает её крошечная версия, беззаботно протягивая дневник мужчине. Ребенок явно считает, что этот человек ей друг. Мужчина отстраняется, не собираясь прикасаться к темной вещи. — Ты не боишься? — Дедушка меня любит! Он ничего мне не сделает! — уверенно лопочет дитя, — К тому же… — немного огорченно, — Дедушка говорит, что больше не хочет воскресать. Мужчина заинтересован: — Почему? — Дедушка говорит, что это больно. Ребенок говорит беззаботно, явно лишь повторяя чужие слова и не понимая горя, стоящего за ними. Мужчина решается протянуть руку и взять старинный предмет, листает страницы, пока не обнаруживает что-то на обложке. Говорит скорее сам себе, чем ребенку: — Тринадцатый век… Толерантность Ноттов к темной магии еще не успела окрепнуть, — он переводит взгляд на девочку, и снова обращается к ней, — Ты бы, наверное, уже справилась... с одним, или даже с двумя. Ну как? Хотела бы попробовать? — Дедушка говорит, что это плохо, — смущенно отвечает она. — И ты бы отказалась от бессмертия из-за слов какой-то старой книжки? — спрашивает он вкрадчиво. — Дедушка, — глаза ребенка наполняются влагой, — Дедушка не… Мужчина принимает строгий вид, но как будто не всерьез: — Ц-ц-ц. Ты забыла правило? Ребенок быстро смаргивает, и снова широко улыбается. В улыбке не хватает пары зубов. — Темный Лорд не любит, когда плачут! — отвечает она нараспев. Гарри каменеет. Это?! Это был Волдеморт?! Этот вежливый мужчина с гипнотическим голосом? В воспоминании мужчина светло улыбается и хлопает ребенка по голове. — Правильно. Хорошая девочка. Не рассказывай отцу об этом разговоре. Ребенок энергично кивает. Воспоминание меняется. Взрослая Медея пишет в черной тетрадке, той самой, которую Гарри видел не так давно. Именно эту тетрадь им принёс домовик Малфоев. Она пишет: «Здравствуй, Темный Лорд». Написанные ею слова исчезают, и вместо них появляются написанные другим почерком: «Здравствуй, последователь». Она роняет перо. Некоторое время никто из них не пишет, и крестраж не выдерживает первым: «Что-то случилось?» Она отвечает: «Ничего. Темный Лорд ведь не любит, когда плачут». Её глаза сухие, но теперь Гарри замечает, что эта сухость какая-то болезненная. Воспоминание меняется снова. Гарри видит самого себя. Он-из-воспоминания спит, положив голову Медее на колени. Это ведь было достаточно давно, еще летом. Она молчит с лета? Отвратительно. Медея проводит палочкой над его шрамом, от его лба медленно отделяется темная субстанция — слепок магии. Затем она проделывает то же самое с дневником. Не нужно быть особым экспертом, чтобы увидеть, что слепки одинаковы от каждого завихрения до каждого оттенка цвета. Медея-в-воспоминании трет лицо ладонями, словно это может ей как-то помочь. Воспоминания обрываются. Они снова стоят друг напротив друга. Ледяной зимний ветер треплет полы мантии, но Гарри его не замечает, и Медея, очевидно, тоже. Она выглядит странно задумчивой и отрешенной, и явно изо всех сил терпит головную боль, хотя и старается это скрыть. Она, все-таки, отвратительный легилимент. Гарри ее немного жаль, но это было её решение. — Я — крестраж, — подводит итог он. Неожиданно, она отрицательно качает головой: — Живое существо не может быть крестражем. Возможно, ты был крестражем несколько мгновений, но сейчас… Это не проклятье. Это часть тебя. Оно выбрало стать частью тебя, оно тебя защищает, ты ему нравишься. Оно срослось с тобой. Ты говоришь со змеями, Гарри. Ты темный маг. Ты Гонт. Только после этих слов Гарри вспоминает, что, вообще-то, изначально разговор шел о его возможности колдовать светлую магию. Однако, сейчас его интересует совсем не это. — Ты думаешь, что если будешь называть крестраж «это», то я забуду, что это гребаная часть души Волдеморта? — спрашивает Гарри с вызовом. Мысль о том, что он нравится части души Волдеморта ощущается так неправильно, что даже не может напугать. Это просто абсурд. Он любит Медею, но ему не стоит разговаривать с ней об этом. Это чистокровный ребенок, который чирикал с Волдемортом, как с добрым дядюшкой. Она донельзя пристрастна. Она настолько не понимает неправильность происходящего, что даже сама показала ему это. Речь идёт о монстре, убийце его родителей и его несостоявшемся убийце. Возможно, ему стоит поговорить с Дамблдором. Дамблдор бы не стал жалеть Волдеморта. Он бы придумал что-нибудь. Дамблдор… «Полукровка» — звучит презрительная мысль в голове. Гарри встряхивается. Это было не его мнение, это было то, что Медея говорила ему с детства. Но также, это была… правда? Откуда директор мог знать о темной магии, о родовой магии, о магии крови? Книги, попадающие в общественные библиотеки, это капля в море… Повезло, если Дамблдор хоть раз натыкался на слово «крестраж» в каком-нибудь древнем трактате. Это совсем не то же самое, что расти с крестражем рука об руку, не так ли? Возможно, ему стоит поговорить с Сириусом. Сириус и не стал бы жалеть Волдеморта, и чистокровный темный маг. Но Гарри еще не вполне доверяет Сириусу. Мальчик растерянно трёт лоб. Всё это как-то слишком. — Я понял, — наконец говорит он то, что может сказать сейчас, — Я буду осторожнее со светлой магией, обещаю. Медея вздыхает с видимым облегчением. Гарри решает испортить ей настроение еще немного: — Отдай мне крестраж. Медея мнется, и ему приходится надавить: — Что такое? Я же нравлюсь его душе. Он ничего мне не сделает. Разве ты не говорила так же? — Мне было пять! — огрызается девушка. Но дневник в итоге всё равно оказывается у него. Возвращается к Сириусу он один. Крестный ничего не спрашивает: должно быть, думает, что и так всё понимает. Гарри это только на руку.