Место, из которого не захочется убегать.

Через два дня Медея стояла в гостиной Петуньи Дурсль, и это было невыносимо неловко. Хозяйка дома, очевидно, её ненавидела и боялась; и Медея ни за что не стала бы настаивать на разговоре, если бы дело не касалось Гарри. Ей не предложили чай и даже не предложили сесть, её и в дом пустили только для того, чтобы не мозолить глаза соседям. Мальсибер тяжело вздохнула. Должна ли она прочитать маггле длинную лекцию о родовой магии? Медея сняла с себя эту ответственность, переложив её на собеседницу: — Разберемся с этим быстро или подробно? — Быстро, — решительно ответила та, нервно комкая тканевую салфетку. Что ж... Раз так, Медея заранее подготовила, по своему мнению, максимально понятное объяснение: — Ваша кровь горит. Я могу помочь. Маггла не выглядела впечатленной, скорее, она раздосадована. — Шуточки у вас… Как обычно. Чего? Медея была уверена, что никогда раньше не общалась с Петуньей Дурсль. В смысле, «как обычно»? В полном недоумении, Медея еще раз оглядела дом. Ей что, стирали воспоминания? — Мы знакомы? — спросила девушка на всякий случай. Теперь замешкалась маггла, но она быстро взяла себя в руки. Вздернула подбородок, придавая себе уверенности: — Вы все одинаковые. Медея почувствовала себя беспомощной. Мерлин и Моргана, она одинаковая с кем? Она совсем не понимала, о чем говорит эта женщина. Магглы, с которыми она говорила раньше, не были такими странными. С другой стороны, раньше она не пыталась говорить с магглами о магии… Повисла неловкая тишина. Неожиданно, маггла первая сделала шаг навстречу. Явно сделав усилие над собой, Петунья расправила скомканную салфетку, положила её на каминную полку, вздохнула и произнесла: — Вы ведь так просто не уйдете… — прозвучало с каким-то усталым смирением, — Тогда подробно, — и, еще немного подумав, даже смилостивилась, — Присаживайтесь, что уж. Медея выдохнула с облегчением и быстро устроилась в кресле, пока маггла не передумала, чтобы рассказать то, что она успела выяснить. У того, что Лили Поттер сделала перед смертью, было название. Это был Бастион. Это был древний родовой ритуал. Семьи веками копили магию, чтобы в час нужды сжечь её, возведя вокруг потомка нерушимую защиту, пока тот не окрепнет. Такой капитал стократ дороже родового золота, и его стараются не тратить понапрасну. Если род потеряет несколько человек, он будет жить дальше. Даже если род потеряет всех, кто-нибудь из боковых линий сможет взять ответственность. Но если род растратит весь Бастион, то он исчезнет. Станет просто фамилией. И Поттеры растратили Бастион поколение назад, чтобы защитить своего потомка во время магической войны с Гриндевальдом. То, что защищало Гарри, не было Бастионом. Точнее... Лили Поттер каким-то образом воспроизвела то, что, должно быть, было прародителем Бастиона. Это как если бы она знала, что существует зажигалка: огниво, выбивающее искру, и запас газа, который должен гореть. У нее же было огниво, желание защитить — катализатор процесса. Но не было топлива. И она подожгла... — Свою жизнь? — пробормотала Петунья, отпивая чай мелким глотком. Медея усмехнулась. — Жизнь? У нее не оставалось жизни. Я уже сказала: она подожгла свою кровь. А вам не повезло оказаться её кровными родственниками. Медея замолчала, чувствуя першение в горле после долгой речи, но ей не предложили чай, и она не хотела просить сама. Наконец, миссис Дурсль фыркнула: — Интересная сказка. Медея не удержала лицо, дернувшись в раздражении. Магглы иногда действительно... — ...но о кое-чем ты так и не упомянула. Что вам снова надо от моей семьи? Ладно. Это хотя бы разговор по делу. — Вы помогаете Гарри сейчас. Я ищу способ перекинуть огонь на себя, мне он не повредит. — Ищешь способ? — зацепилась за сомнительное слово женщина. Медея легкомысленно пожала плечами. Она вполне уверенна в себе, когда дело касается родовой магии. — Разбираться с чарами недоучки — та еще морока. Но не должно быть особенно сложно. Петунья задумчиво постучала ноготками по фарфоровому краю чашки и вынесла вердикт: — Что ж. Хотя бы честно. Но клянусь, если этот паршивец опять будет вести себя ненормально... Медее пришлось потратить всю свою силу воли, чтобы немедленно не втащить маггле за такие слова. …насилие — не выход, насилие — не выход, магглы просто боятся, насилие — не выход…. Что-то, однако, всё же отразилось на её лице, потому что миссис Дурсль осеклась и не стала продолжать фразу. *** Почти полмесяца все было весьма неплохо. Гарри приезжал к тёте каждый вторник и пятницу на чашку чая в пять часов, и возвращался во вполне пристойном расположении духа. По подсчетам Медеи, этого времени должно было за глаза хватать для поддержания кровной защиты. Омрачал ситуацию тот факт, что им приходилось оставаться в Британии: аппарировать через соленую воду не представлялось возможным, а плыть на пароме туда и почти сразу обратно было накладно. Ходили слухи, что магглы скоро достроят проезд под проливом Ла Манш, и тогда можно будет аппарировать под водой… Но до тех замечательных времен еще предстояло дожить. Одно неприятное событие всё же произошло. Ближе к концу июля черный блокнот Медеи нагрелся в кармане, обжигая её бедро. Она поспешно вытащила его, пробормотала «Антверпен» — и увидела длинную горизонтальную линию. А это значило, что что-то случилось такое, что даже нет времени описывать. Встревоженная, в ту же секунду девушка аппарировала в середину гостиной дома четыре на Тисовой улице и быстро огляделась. Петунья выглядела напуганной до смерти, Гарри — с блокнотом в руках, встревоженным и слегка смущенным, а неизвестный домовой эльф громил кухню и верещал. …Мерлин Всемогущий, как же Медея ненавидела домовых эльфов. Она его убьёт. Медея незамедлительно приласкала существо обездвиживающим. Подошла к нему, перевернула лицом вверх и узнала. Что ж... Это было странно. Она расколдовала эльфа, но оставила палочку направленной на него, а свою руку — на его плече, чтобы оно не могло аппарировать, не затянув в воронку и её саму. — Привет, — с обманчивой лаской обратилась она к существу, — Ты узнал меня? А я узнала тебя, Добби. — Г-г-госпожа Мальсибер, — залепетало существо, — Извините, извините, извините, я прижгу себе уши, я отдавлю себе пальцы, пожалуйста, пощадите, пожалуйста… — Ты думаешь так легко отделаться? — искренне изумилась она, — Ты покинул свой дом без разрешения, ты приставал к другим волшебникам и позорил своего хозяина. Ты правда думаешь, что будешь и дальше носить свою голову на плечах? Существо в её руках забилось в кромешной истерике, и Медея поморщилась, поняв, что перестаралась. — Но я добрая, Добби, — утешила она его, — Я никому не скажу. Я тут успела услышать, что ты хочешь защитить Гарри Поттера. Какое совпадение: я хочу того же. Гарри, — обернулась она к мальчишке, — Что конкретно он говорил? — Что мне нельзя в Хогвартс, — мигом отозвался мальчишка, придержав пока свои собственные вопросы. Какой же умный ребенок. — Что будет в Хогвартсе, Добби? — Не могу сказать, я не могу, я не могу… — Что Люциус Малфой хочет сделать? Отправить в школу какого-то своего человека? — Нет! Нет, нет… — Пронести какую-то темную вещь? Домовик заскулил, но «нет» не последовало, и Медея поняла, что угадала. — Значит, вещь. Давай сделаем так, Добби. Ты будешь хорошо, очень хорошо служить своему хозяину, не отходить от него ни на шаг, чтобы увидеть, кому мистер Малфой передаст вещь. Ты скажешь нам имя того недостойного волшебника, который собирается пронести темную вещь в Хогвартс. Я немедленно заберу вещь, и уж я-то с ней разберусь. Я, понимаешь ли, эксперт по темным вещам. Мы договорились, Добби? Существо мелко закивало и Медея, наконец, отпустила его. Не успела она выговорить: «Свободен» — как домовик исчез с громким хлопком, даже не встав на ноги. Девушка устало вздохнула, брезгливо отряхнула руки, и, принявшись сразу восстанавливать кухню, объяснила невольным зрителям: — Это был домовой эльф. Домовик, — разбитая посуда соединялась в целую и становилась на полки, — Они прислуживают магам по дому, и очень полезны в этом качестве… К их же счастью. Иначе, полагаю, их давно бы истребили, — покорёженные полки распрямлялись, древесина срасталась, — Такая комбинация тупости и могущества была бы опасна, не будь они такими услужливыми. Впрочем, услужливость иногда принимает странные формы, и тогда… подобные казусы всё-таки случаются, — кухня восстановилась, став лучше, чем прежняя, и Медея, опустив палочку, прикусила на секунду костяшки пальцев, гася раздражение, — Извините за это происшествие, миссис Дурсль. Хозяйка оглядела отреставрированную кухню, покачав головой, и, к огромному удивлению Гарри, даже слегка смягчилась: — Ничего, — и даже, подумав, добавила, — Знаете, миссис Мальсибер, Вы удивительно нормальная для ненормальной. Медея фыркнула на столь «лестную» характеристику, и поправила: — Мисс Мальсибер, я попрошу. Маггла вновь презрительно поджала губы. *** Медея сидела на земле, привалившись к дереву: здесь, в Гайд парке, сновало слишком много туристов, и она не хотела конкурировать с ними за лавочки. Ей даже не требовались согревающие чары. Редкое для Лондона солнце палило необычайно сильно, но лучи, путаясь в зелени крон деревьев, почти не достигали её лица; лишь разливались по воздуху приятным теплом. В такой погожий летний день настроение людей поднималось будто само собой, время от времени до неё долетали всполохи людского смеха... Однако, ей было не до веселья. В её рюкзаке лежал крестраж Темного Лорда, а Сириус Блэк написал ей очень странное письмо. Она понятия не имела, в какой момент умудрилась так вляпаться. И, конечно, понятия не имела, что с этим делать. Крестраж принес ей еще несколько дней назад тот домовой эльф, Добби. Гарри был рядом, и она не стала убивать существо, лишь избавила его от воспоминаний… от очень большого количества воспоминаний, если быть честной. Возможно, от нескольких месяцев жизни. Она считала себя чрезвычайно доброй. Что касается этого дневника.... Она узнала крестраж почти сразу. Блэки, Мальсиберы, Нотты, Лестрейнджи.... Эйвери, возможно — любой из членов этих семей легко бы узнал такую игрушку. В период средних веков войны вспыхивали беспрерывно. Магглы с магглами, магглы с магами, маги с магами, маги с магическими существами, кровная месть.... Само собой, темная магия тогда переживала свой расцвет. У каждой уважающей себя темной семьи были способы сохранять род. То, что знания перестали быть актуальны, не значит, что они исчезли из родовых библиотек. К счастью, она не успела уничтожить дневник, как того требовал первый порыв ее содрогнувшегося от острой жалости разума. Она успела понять кое-что. Дневник был крестражем. У дневника был тот же магический отпечаток, что и у проклятья в шраме Гарри. Это значило, что дневник был крестражем Темного Лорда. Также это значило, что проклятье, которое раньше она никак не могла опознать, вероятно, тоже было крестражем. Медея не знала, как рассказать об этом Гарри Поттеру. А еще и Сириус Блэк... Она сама была тем человеком, кто отправил письмо в Азкабан. Если честно, она очень плохо знала этого Блэка: старший брат Реджи, учился на Гриффиндоре... всё. Потом, видимо, увлекся идеями Темного Лорда. В целом, ничего необычного. Проблемой было то, что его крестное отцовство мешало ей работать с Бастионом. И Медея, недолго думая, начеркала письмецо, подписалась как Гарри, и попросила Андромеду его передать. Очень скоро Андромеда передала ей ответ. Она ожидала, что Блэк будет только рад избавиться от обременительной связи. Ну, может, потребует себе услугу за услугу. Но Сириус Блэк потребовал от «Гарри» только одного: остерегаться крысу. Остерегаться Питера Петтигрю. Кто вообще такой Питер Петтигрю?! Это было странно. Предатель семьи Поттеров не должен был писать так. Концы не сходились с концами. Как сказать Гарри об этом, она тоже не знала. Ком из недосказанностей разрастался со скоростью лавины. Ей было тревожно. И еще это чувство... Как будто она о чем-то забыла... Крыса… Где она могла видеть крысу… Идти в Косой переулок для нее было несусветной глупостью. Но Гарри должен быть там, закупаться с семьей Уизли вещами к школе. Еще день назад Медея думала, что использует это время, чтобы хорошенько всё обдумать, но прямо сейчас... Она волновалась. Она просто хотела увидеть этого бедового ребенка, понятно? Повинуясь её воле, её волосы укоротились, завиваясь в мелкие кудряшки и светлея на несколько тонов. Нос сплюснулся, по щекам рассыпались бледные веснушки, немного уменьшился рост, тело раздалось вширь. Этого не будет достаточно, но это выиграет ей время. Медея действительно собиралась сделать эту глупость. *** Гарри чувствует Медею по нити аппарационной метки. Это застигает его врасплох: она не должна быть здесь! Это опасно! Встревоженный, он поднимает взгляд, чтобы увидеть её по другую сторону витрины. Они с Роном и Гермионой сидят у Фортескью, а она стоит на улице, не сводя с них глаз. — Гарри? — Гермиона замечает неладное первой, — Гарри, кто это? Медея совсем не выглядит как Медея, и Гарри медлит с ответом. Затем она открывает свой дневник и пишет. Гарри спешит открыть свою копию, чтобы прочесть: «Прокляни крысу. Сейчас». Письмо сопровождается быстрой схематичной зарисовкой движения палочки. Это очень странно, но Гарри привык слушаться, когда Медея ведёт себя странно. Особенно, когда Медея ведёт себя странно. Не задумываясь, он наводит палочку на Коросту, сидящую у Рона на плече, и воспроизводит движение палочкой. В тот же момент Медея исчезает с хлопком аппарации. Сразу за этим слышатся еще с десяток хлопков с разных концов переулка. Господи, сколько же золотых тот гад отвалил за её поимку?! Гарри собирается аппарировать вслед за ней — он уже большой, он может помочь, ясно? — но не успевает, потому что с крысой Рона происходит что-то странное. Если честно, его это не очень интересует. Только через несколько часов, избавившись от авроров, он замечает в дневнике послание: «Оставайся у Уизли». Это обидно. Он ощущает её метку, как её мотает по всей стране почти без передышек, и решает, что в этот раз точно ослушается. Однако, Молли Уизли накапывает ему в чай зелья «для успокоения» и эту ночь он спит как убитый. Гарри решает, что Молли Уизли ему не нравится. Делать, не спросив? Предательница. Проснувшись, первым делом Гарри открывает дневник, и его встречает описание еще одного предательства. Медея, очевидно, выкроила ночью пару минут, чтобы описать ситуацию, и положение дел приводит его в еще большую ярость, чем поступок Молли Уизли. Отправить письмо под его именем! В Азкабан! И молчать! Молчать ни день, ни два, а каждую минуту делать выбор снова промолчать! Гадкая… Гадкая слизеринка! Он захлопывает дневник и решает, что больше к нему не притронется. Это тяжелее, чем кажется. Общение с Медеей было его ежедневной рутиной годами, и руки сами тянутся к дневнику каждый раз, когда он видит что-то хоть немного особенное. Кроме того, аппарационная метка до сих пор прыгает, как сумасшедшая. Но Гарри держится. Между тем, что-то происходит без его участия и желания. Питер Петтигрю. Почему-то все считают, что Гарри будет интересно знать, и упорно рассказывают ему любую чепуху. Сначала Питера встретили как чудом выжившего героя. Потом, против желания самого Петтигрю, его отправили в Мунго: подозревали проблемы с разумом и памятью после встречи с ужасным-преужасным Сириусом Блэком. Должна же быть причина, почему взрослый мужчина жил в образе крысы одиннадцать лет? И уже в Мунго у Питера Петтигрю обнаружили черную метку. И завертелось. Резонансное дело, быстрый суд над Петтигрю, повторный суд над Блэком… Гарри не вникает, пока тридцатого августа оправданный по всем статьям Сириус Блэк не появляется на пороге Норы с распростертыми объятьями. Молли Уизли хлопочет, устраивая им чаепитие и выдворяя всех остальных, чтобы дать им побыть наедине. Гарри успевает заметить, как она украдкой вытирает глаза передником. Сириус Блэк выглядит восторженным, волнующимся и едва сдерживающимся. Ни чай, ни пышущий жаром пирог его не интересуют, он не сводит глаз с мальчика, и под этим взглядом немного неуютно. Гарри он не нравится. — Сохатик… Гарри, прости, — начинает он с извинений, и пытается пошутить, — Я пропустил очень много дней рождений, хах? Вообще-то, он действительно пропустил много дней рождений. Очень много дней рождений, которые Гарри провел в одиночестве. Сердце Гарри не тронуто. Блэк пытается снова: — Знаю, тебе пришлось нелегко. Но тебе больше не придётся жить с той пожирательницей— И Гарри вспыхивает. Он вскакивает, роняя стул. Медея, может, и плоха. Медея, может, ужасна. Но он собирается аппарировать к ней прямо сейчас. Сириус Блэк хватает его за предплечье, перегнувшись через стол. Чай разливается по столу из опрокинутого чайника, но они оба игнорируют это. — Гарри! Гарри, стой. Я же не знаю ничего, Гарри. Гарри, я был неправ, — Блэк повторяет и повторяет его имя, словно иначе Гарри может исчезнуть, и это недалеко от правды; и его взгляд так полон сожаления, — Она тебе так нравится? Ничего, если нравится. Уверен, что если тебе нравится, то она хороший человек, верно? Через силу Гарри успокаивается. Этот мужчина… Кажется, действительно старается, не так ли? Гарри решает накинуть ему несколько очков. Гарри думает о Медее. О трупе мужчины, лежащем лицом в землю. Она хороший человек? Нет. Потом он думает о компрессе на магических эдельвейсах, которые она прикладывала к его лбу каждую ночь, чтобы снять зуд в шраме. Она плохой человек? Нет. Как бы то ни было, Медея Мальсибер — его человек. Он поднимает взгляд на Блэка и произносит то, что тот хочет услышать: — Да, она очень добрая. Блэк слабо улыбается, но не спешит убрать руку: — Расскажешь мне больше, Сохатик? Я правда… хочу узнать тебя получше. И Гарри соглашается. Уже вечером он берёт в руки дневник, чтобы написать подруге: «Береги себя».