Код черный

Джонни не может сказать, хорошее ли было у него детство. Как у всех. Ну как, обычно же дети не сильно рефлексируют, счастливы ли они — разве что в случаях совсем пиздецовых. А в обычной семье счастье считается опцией по умолчанию. Потому что потом, будучи взрослым, ты становишься на порядок несчастнее… и детские воспоминания на контрасте обрастают налетом беззаботности и легкости. Праздники не приносят никому из взрослых столько же радости, как шестилетнему пиздюку, которого впервые взяли на ночное шествие Хогмани (шотландское новогоднее празднование с факельным парадом в полночь, символ праздника — огонь). И сотни волынок и барабанов сплетаются в пугающий восхитительный вой, пока он сидит на шее у отца, вцепившись в его воротник… а маленькая Кирстен безмятежно — как умеют только младенцы — спит на руках мамы, будто не слышит этой вакханалии звуков. И еще — в то время у его матери было временное увлечение религией. Ага, она возомнила себя примерной католичкой — ну, или попыталась приблизиться к этому светлому образу в ее воображении!.. Вы можете это понять по имени его младшей сестры — Кирстен (последовательница Христа). Джонни только потом осознал, как ему повезло оказаться лишь Джоном. А не, к примеру, каким-то Беннеитом (благословленный)! Можно сказать — успел родиться до наступления этого правоверного затмения. Когда в свои семь Кирстен пришла в слезах после первых уроков начальной школы, сказав что соседский пацан Фрэнк Маккензи дразнил ее по пути домой ирландской монашкой… У Кирс выделялись яркие веснушки на ее бледном лице, очки в тяжелой оправе придавали ей забавный вид маленького библиотекаря, а темные волосы были забраны в высокий хвост на макушке, и отчего рыжий засранец Фрэнки решил прицепиться к ней — Джон не знал. Он лишь знал, что в его классе тоже дразнят очкариков… он не относился к таковым, поэтому был равнодушен, пока его не касалось. Но никто не дразнил другого за имя. И тогда Джонни пообещал ей, что даст Маккензи в нос при встрече (запланировав это на полуденный перерыв следующим днем), а про себя подумал, что Кирс могли назвать и почище — что-то вроде Пейсли (церковь) или — упаси Господь — Элспи (присягнувшая богу)!.. Ответить на вопрос Кирстен — почему ее не назвали безобидной Джинни — он пока не мог. Только дать в нос Фрэнки, да. Стоит отметить, что его мать, Беатриса МакТавиш, находила раз в три-четыре года себе новое увлечение. Ну, вы понимаете. Она просто увлекающаяся натура. По сравнению с религиозным катарсисом обретенного духовного просветления, невинное увлечение садоводством было отдыхом для всей семьи!.. Несмотря на то, что Джонни и его отцу, Ирвину, в этот период приходилось порой копать неглубокие посадочные ямы под тощие саженцы яблони в их скромном саду. Джонни тот период запомнился, как бессмысленное ковыряние в грязи, пока отец дымил трубкой, отдыхая в тишине двора. Мать не вмешивалась в этот их процесс — то была подчеркнуто мужская работа. То ли от плохо выбранного времени садовых работ — копали они с папой всегда отчего-то осенью, холодным ноябрем, пока мерзлая влажная почва отчаянно сопротивлялась этому, как сама суровая природа Южного Элгина сопротивлялась тому, чтобы позволить яблокам расти во дворе приличных коренных шотландцев — то ли от выбора теплолюбивых южных сортов — мать никогда не заморачивалась условиями созревания, выбирая по картинке «яблоки», которые хотела получить… В общем… садоводство заняло сердце Беатрис МакТавиш на долгих четыре года!.. Немного суетных четыре года, полных поисков истинно декоративных кустов герани, идеально всходящего газона, и сопровождаемых папиными подшучиваниями, что она подражает напыщенным томми (на сленге «англичане», не британец в широком смысле). Джону тогда было около десяти лет. И всяко времечко это было лучше католичества. Потому что, помимо садоводства, Джонни помнил, как в пять с половиной лет мама заставила его пойти в воскресную школу, чтобы более детально изучить Катехизис. Вы поняли, да? Сама Беатрис не собиралась изучать его более детально, сидя в воскресенье в семь утра в крохотной комнатушке среди таких же вдохновленных матерей, чтобы успеть до службы прослушать сорок минут нудного разъяснения столь же нудных вопросов!.. Но похвастаться перед Элеонор, матерью семейства их соседей, Гамильтонов, у которых старший сынишка добровольно ходил в эту школу — Беатрис пылко хотела!.. И вот, Джонни первым пал жертвой этих религиозных амбиций. Кирстен повезло, что она в тот момент была только в планах!.. А Ирвин каждый раз не фигурально притворялся глухим, когда мать собирала и наряжала всех на службу по воскресеньям и в праздники, что, кстати, продолжалось еще пару лет после рождения дочери. В общем — Беа МакТавиш была коварна, как вы поняли!.. И воспользовалась Джоном, как реализацией своего проекта по воспитанию духовности. Спойлер — провального. Но по порядку. В прохладном классе с белыми стенами помимо Джона МакТавиша — еще пять мальчиков в возрасте от шести до одиннадцати, и две тихие девчонки с аккуратными белыми воротничками на скромных синих платьях. Джонни с любопытством смотрит на одну из них, с русой косичкой, которая с интересом пялится в открытую книгу. Такую тяжелую книгу, что Джонни с трудом может перетащить ее со скамьи в углу класса к своему месту. Рядом с ним сидит его первый друг — Дэвид, очень христианское имя, заметьте — и так же многозначительно смотрит на обложку. Дэвид выглядит худым и сонным, как и сам Джонни, рукава его голубой рубашки чуть коротковаты, открывают его запястья. У МакТавиша же наоборот — рубашка такая большая, куплена на вырост, что пришлось подвернуть манжеты. Можете представить, что это за сборище грустных детей в неподходящей одежде. Позже Джон узнает, что Дэвиду почти семь, он и есть тот самый - старший сын Гамильтонов, который тут по собственному желанию. Брехня. Ох уж эти домохозяйки. Джонни только начал читать, и не все слова в книге складываются в понятные выражения, кроме него тут нет никого почти-что-шестилетнего!.. Имейте сострадание! Однако Беатрис полагает, что учиться чтению на святом писании — отличная идея. Отец Огилви в этот момент что-то говорит про «телесные глаза Бога». И Джонни сонно погружается в детские фантазии, представляя — что это у бога за глаза такие. Не у всех ли они телесные. Он шепотом спрашивает у Дэвида — а какие еще бывают глаза, и тот внезапно слабо улыбается ему и говорит — «черт знает». Еле слышно. Судя по смущенному кашлю отца Огилви — тот уловил слово черт, и ему не по душе подобное святотатство в стенах церкви. Когда наступает вторая часть урока — они выписывают строчку из Катехизиса, пока не получится аккуратно, и вырисовывают первую букву с завитушками… Это любимая его часть из всего нелюбимого времени урока, он старательно рисует кривые листочки вокруг первой литеры. Может быть, любовь к дневниковым записям оттуда?! Джон не осознает, что половина букв у него отражена зеркально, как у всех дошколят. Дэвид Гамильтон шепчет на ухо Джонни — как думаешь, а уши у Бога тоже телесные? Слышит ли он нас прямо сейчас, и будем ли мы гореть за это в аду?! И Джонни хихикает в кулак, сдерживаясь. Это совершенно не смешно. Просто… они дети, да. И отец Огилви не так строг, позволяет им смешки, не то что иногда замещающая его мисс Стюарт. Вот у кого и уши и глаза — все телесные — следят за ними с неодобрительным пламенем во взгляде. Будто все они сплошь — маленькие одержимые дьяволом грешники. Или у нее какие-то проблемы со всеми ниже четырех футов?! Джонни мало что запомнил из того религиозного времени, кроме раннего подъема, холода… и урчащего от голода желудка. Мама ждала его на скамье в церкви, вязала какую-то ерунду, чтобы занять руки. Его всегда водила в школу мама, потому что Ирвин после рабочей недели хотел отоспаться в выходные, и не собирался вставать в такую рань, чтобы сделать из Джонни достойного христианина — это была цитата. Тогда Джон не задумывался, что папа еще был и не в восторге от этого увлечения Беа. И вот однажды, спустя пару месяцев после первого урока, Джонни наконец оттаял. Или, может быть, привык к тому, что в воскресенья он встречается с Дэвидом, или ему стало нравится слушать пояснения от пастыря, а не от матери. В общем, он решил что не такая это и плохая идея — узнать побольше о таком неуловимом персонаже, как Бог. После привычного утреннего урока он задержался, не желая идти на мессу в холодный большой зал к ожидающей матери, и задумчиво спросил у отца Огилви — а какого Бог роста?.. А он сидит на небесах? Или постоянно на ногах?.. И тот ни разу не засмеялся в лицо маленькому Джону и со всей серьезностью дипломатично отвечал на все его вопросы. Что толком тот ответил, МакТавиш сейчас уже не помнил, но помнил общее впечатление от беседы — святой отец оказался нормальным мужиком, как сказал бы папа, честным. В общем, с Богом у Джонни довольно неплохо складывались отношения на тот момент. Серьезно. Бог не то, чтобы сильно взаимодействовал с Джоном, но они и не были в ссоре друг с другом — только взрослые ссорятся с Богом, запомните это! То он не оправдает их надежд и молитв, то пошлет какие-то непереносимые испытания… Но с Джоном у Бога не было проблем. Пока. Спустя полгода этих воскресных праведных часов за изучением святых писаний… Они с Дэвидом окончательно становятся друзьями. Быть может, это вынужденная дружба в отсутствии иных вариантов. Но какая разница?!.. Мать на тот момент беременна Кирстен, и иногда миссис Гамильтон забирает Джонни и провожает до дома, вместе с сыном. Пока Беа превозмогает тошноту в маленькой гостинной, мысленно укоряя себя в слабоволии… и в том, что пропускает мессу. Иногда мама так плохо себя чувствует, что отпускает Джонни поиграть к соседям. И Джонни изучает дом Элеонор Гамильтон, будто смотрит на картинку — найди десять отличий. Он, кажется, может найти и больше… Вот парочка. У Дэвида нет своей комнаты, он делит ее со своим младшим четырехлетним братом Джеком. Миссис Гамильтон любит носить излишне нарядные платья, иногда с нарисованными цветами, слегка прикрывающие колени, и иногда поблескивающие колготки. Джонни так внимателен, потому что находится на уровне половины роста высокой Элеонор. Потому и запоминает ее колени и юбки! А еще — та не такая строгая и требовательная, как мама. Он не хочет задумываться об этом, считая, что это несправедливо по отношению к матери. Он любит ее и так. Но главным открытием в гостях является не это. У Гамильтонов есть кое-что, чего нет у Джона. Чего нет у МакТавишей. И это подкупает его почти сразу. Паддингтон. Лохматый старый спаниель. Который виляет своим хвостом, когда Джонни приходит поиграть к Дэвиду. Даже если пес не запоминает персонально Джона, он все равно безусловно рад ему. Одним из таких дней, когда мама утром у какого-то врача — Дэвид говорит, что Пэдди приболел, тому уже пошел одиннадцатый год, что весьма солидно для песьей жизни. Джон внимательно слушает друга. Размышляет о собачьих врачах… И в той же задумчивости он приходит домой. Точнее — папа его забирает спустя час. И ведет обедать. Мать уже вернулась домой, судя по ее счастливому виду, врач не сообщает ничего плохого, и мама беззаботно готовит на кухне что-то мясное, режет овощи. Когда они садятся за стол, Беа по привычке складывает руки в молитвенном жесте и шевелит губами. Просит благословения воскресного обеда. И Джонни это напоминает о кое-чем. — Мама, а если… — он делает паузу. — Когда старый Пэдди вдруг умрет… — он задумывается, как сформулировать мысль. — Ну… он попадет в рай, как мы? Беатрис МакТавиш мгновение расширенными голубыми глазами смотрит на Джонни. Затем резко отвечает: — Нет, Джонни-детка, животные не попадают в рай!.. — Почему? — спрашивает Джон серьезно. Он даже потерял аппетит к тушеному мясу с картофелем, что стоят перед ним. И ко всему он привык, что отец Огилви отвечает почти на все вопросы. — Потому что… — мама ищет ответ, наконец, победно находит. — Потому что он не крещеный! — А почему он не крещеный?.. Ведь миссис Гамильтон… — Потому что, Джон, ешь, хватит задавать вопросы, — терпения на его возраст вопросов у матери тоже не сильно хватает. Но он видит, что отец слабо улыбается. Джон решает мысленно, что у него есть цель. * По несчастливой случайности в то воскресенье вместо отца Огилви в кабинете воскресной школы их ждет мисс Стюарт. Для любого сознательного взрослого — это сразу стало бы знаком, что затею стоит как минимум отложить. Но Джонни с самого детства был отчаянно решителен, особенно, когда ставил себе какую-то задачу, и не мог ее выкинуть из головы. Поэтому в обед они с Дэвидом претворяют свой дурной план в исполнение, воспользовавшись тем, что наивная Беатрис МакТавиш отпустила его погулять к соседям, а Элеонор также отпустила Дэвида к ним. Взаимный обман. Они пробираются в пустой костел, пока не началась обеденная месса, период затишья на час. Джонни решил во что бы то ни стало восстановить справедливость, чтобы старый пес попал в рай… потому что… потому что это чертовски нечестно!.. Куда он денется? Если Дэвид и вся семья будут отдельно где-то на небесах, вдруг Пэдди просто исчезнет?! Как же его душа?! Отец Огилви говорил, что мы должны идти на жертвы ради тех, кого любим!.. И… Джонни кажется, что он любит Пэдди достаточно!.. Хоть он и не предполагал никаких жертв со своей стороны. И не знал, что по божьему закону, отчего-то у Пэдди не предполагается наличие души… В общем, за тем, как они с Дэвидом пытаются полить голову недовольного Пэдди святой водой из чаши, с восклицанием «отныне ты крещен, Аминь!» — застает их именно она. Мисс Стюарт с-ледяными-злыми-глазами и холодными твердыми пальцами. Ужас пронзает обоих мгновенно, так что они даже не пробуют бежать. А после… Она за ухо оттаскивает Дэвида Гамильтона приговаривая, что поговорит с его матерью, прямо сейчас позвонит ей, чтобы она забрала псину из святого помещения. О недопустимости подобного поведения, святотатстве, ереси… еще много неясных слов! Пэдди на все это радостно виляет хвостом, сразу передумав умирать… И Джонни даже сквозь страх перед наказанием думает — наверное, так на пса подействовало крещение!.. Ведь действительно работает!.. Просто чудо! А его, шестилетнего, мисс Стюарт также за ухо волочет в подсобку, где хранятся принадлежности для причастия… и грубо втолкнув, бросает — «А за тобой, юный МакТавиш, я вернусь через десять минут! Посиди тут и подумай о своем поведении! И почитай молитву!» И закрывает дверь. И Джонни оказывается в полнейшей темноте. Он… раньше его никогда не наказывали так, чтобы запереть где-то. Мама могла дать подзатыльник… а папа разве что кидал, что разочарован. В этой чертовой темноте — он знает, что нельзя говорить слово «чертовой», но отец постоянно говорит его утром за газетой по отношению к королевской семье… он вдруг понимает, что дрожит. Его сердце колотится в горле, потому что он даже не понимает — один ли он тут. Так темно… И… вдруг его бросили до следующей недели?!.. Он протягивает ладонь, делает попытку толкнуть дверь… слышит скрип замка, но ничего не происходит. Даже полоски света снизу нет. Ничего… не… получается… Джонни кажется что прошла целая вечность!.. И он начинает стучать изнутри, больше не стесняясь… Сначал неуверенно, затем уже кулаком со всей силы. Теперь это становится вопросом жизни и смерти… — Простите, мисс Стюарт, — громко говорит он. Извинения ведь должны сработать?!.. Раскаяние? Но снаружи не доносится ни звука. Он наступает на что-то на полу, и на него падает коробка… И Джон орет от неожиданности, потому что не видно вообще ничего — будто ему выкололи глаза!.. — Откройте, я… с-сожалею!.. Он вспоминает о Боге… Джонни шепотом начинает читать молитву, как жестокая мисс Стюарт посоветовала — единственную короткую, которую он знает, к Марии, ему нравится имя, поэтому он запомнил ее. Читает дважды… трижды… Думает, может ли Бог решить наказать его за крещение Паддингтона?!.. Что… если это… оно… Может ли тот быть так жесток?!.. Что не пускает Пэдди в рай по каким-то выдуманным правилам? Что еще и наказывает за попытку исправить?.. И если… если у Бога есть телесные глаза и уши — почему он не видит, что сделала мисс Стюарт?! Почему разрешает ей? Это… несправедливо… Джонни кажется, что воздух в каморке заканчивается. Почему Бог не слышит его криков! Почему не остановил ее?!.. В это мгновение… как все мы можем догадаться, маленького Джона МакТавиша настигает кризис веры. У кого-то он случается в сорок два, шестьдесят восемь… на пороге смерти или болезни… Но Джонни понимает все довольно быстро своим маленьким сознанием, в шесть. Он категоричен. Спустя какое-то время дверь открывается, так что дневной свет ослепляет его, он видит сквозь мокрые ресницы маму в голубом свитере, которая с тревогой мрачно смотрит на него. И он не говорит ни слова. Он не знает, сколько прошло времени… и отчего так самозабвенно рыдал. Ему кажется, что прошли долгие часы… во тьме. Он давно перестал стучать и кричать. Он икает, так бывает в истерике. Больше она не водит его в воскресную школу. И в этом нет его заслуги. Кажется, в том его… вина. Джонни не произносит ни слова еще несколько часов, до самого вечера, так что Беа МакТавиш начинает нервничать, перестав его ругать. А это показатель. Она с тревогой кому-то звонит, шепотом переговариваясь на кухне. Джонни сидит в своей комнате с ночником. А папа, устав от этого, поднимается к нему и говорит ворчливо: — Хочешь, покатаемся по городу, Джонни-бой? И после они катаются по весеннему пригороду до полуночи на старом фольксвагене, отец разрешает ему нажать клаксон, когда они проезжают пустынные поля около трассы… и они не вспоминают и не говорят об этом дне. Никогда. Ирвин паркует машину в весенней апрельской грязи на дорожке перед домом. Все окна темные, будто мама уже легла спать, отчаявшись их дождаться. — Если тебе чего-то не хочется делать или учить, можешь слать всех к черту, Джон МакТавиш, — говорит папа шепотом, когда они выходят из машины. — Мать не знает, что ты сделал. А я знаю. Ты помог своему другу, так? Джонни хмуро кивает. И отец добавляет: — Поэтому запомни — Пэдди попадет в рай, благодаря тебе! * 20 июня 2016 года, понедельник. 7:23 pm. В общем, МакТавиш возвращается в свою пустую комнату на базе в Херефорде спустя два дня увольнительных, выпавших на выходные. Которые он провел в своей крошечной дорогущей студии под Гринвичем, Виктория-уэй, бесцельно смотря телек и потребляя миллиарды пустых калорий, призванных заткнуть дыру в его самоуважении. Ему… хотелось чего-то человеческого и бессмысленного. Никаких новых людей… а просто привычный серый диван, обитый вельветом и дурацкие викторины для пенсионерок с угадыванием стоимости товара. Подсказка — Соуп никогда не угадывает верно, всегда дает в два раза больше стоимости! Обмануть его — как два пальца… Когда Джон переживает какой-то кризис идентичности — он всегда запирается от чужих живых голосов, и окружает себя белым шумом телика или радио. Они не требуют ответа. Поэтому на базу он возвращается почти отдохнувшим и здоровым (физически). Швы на плече выглядят чистыми и сухими. И он принял последнюю дозу доксициклина утром. Комната в кампусе пока не обжитая — хотя он не из тех, кто обклеивает изголовье фотками из семейного альбома. Но прошлую комнату на базе под Бирмингемом Джонни делил с сержантом Итаном Мердоком, они неплохо ладили, и на прошлое рождество будто на спор обклеили стены ретро-плакатами с нелепыми рекламами аспирина и сигарет 50-х годов. А тут… он пока не чувствует связи с этим местом, не может расслабиться. Потому и потратил два с половиной часа на поезде, чтоб отлежаться именно дома, где его лечат даже стены. Как подзарядить аккумулятор. Вы спрашиваете про кризис и печаль МакТавиша?.. Да ни черта нового. Просто он слегка разочарован сам в себе после этой клаустрафобной миссии. Уличен самим собой в моральной слабости… в дерганном хрупком теле… в своем упрямом паническом разуме, который выдает такие финты, скинув к черту все контрольные щиты. И… и глубоко внутри он думает, что Гоуст иногда контролирует себя лучше, чем он. Это провальная честная мысль, которая мешает его устоявшемуся мнению о лейтенанте. И значит, мнение это снова придется дополнять и ширить… выкидывать лишнее, заменять на… на что заменять — МакТавиш пока не знает. У него нет новых элементов для этого ударника. Хотя это вызывает легкий интерес. Джонни редко ошибается в людях. И… кажется, в этот раз он это и сделал. Стоит добавить конечно, в оправдание, что не только он один… Объебался. Так же как и сам Райли. Что за ебаные проекции?! Взаимные… Он бросает рюкзак на застеленную кровать, открывает ящик у тумбы рядом в поисках спортивного барахла. Он собирается потренироваться, раз сегодня понедельник, а он лежал два дня, теряя форму… Внутри него плещется легкое неспокойствие, будто неутихающий ментальный зуд. МакТавиш мрачно смотрит на муху, которая безуспешно бьется об оконное стекло, не понимая, почему не может вылететь наружу… и, вздохнув, он поднимает створку и выгоняет ее. Джонни надевает старые шорты из обрезанных тактических штанов и майку, собираясь заставить свое тело доказать свою пригодность после ранения. Краш-тест. Телу придется постараться. С разумом он попробует разобраться чуть позже. Он выходит за порог, захлопывает дверь. Несколько рядовых в коридоре почтительно кивают ему, Соуп кивает в ответ, не глядя в их лица. Джонни думает сначала размяться, прежде чем приступить к какой-то более агрессивной брутальной части, чего требуют его руки. И маленькая слабая часть чешущегося рассудка. Он хочет выплеснуть все то дерьмо, что скопилось на дне его души за эту неделю… он не привык таскать его с собой!.. Хватает говнохранителей в этой стране! И Соуп думает, что ярость поможет очистить эту корзину с файлами — пусть ярость к ни в чем не повинному спортивному снаряду, а не к живому лицу!.. Что-то яркое… сильное, настоящее… без пиздежа и масок. Сначала он выходит на улицу, удаляясь от основного корпуса в сторону стадиона, вдыхает вечерний воздух, который чище, чем в городе. И он делает несколько неторопливых кругов на стадионе — вечер прохладный, несмотря на июнь, на свежем воздухе он чувствует мимолетное чувство безбашенной свободы — такое происходит только в одиночестве. И Джонни улыбается… Уже лучше. Быть может, вместе с потом из него выходят сомнения?.. Он чувствует себя тут на месте. Не сидящим в квартире в одиночестве и бездельи, а истязающим свои мышцы… вызов, брошенный самому себе. И… пытающимся сделать этот мир чуточку лучше, даже если это выходит в одном случае из десяти. Даже если миссия убирает всего лишь одного ублюдка с игральной шахматной доски, то он не зря топчет эту землю… Вот зачем он здесь. Если вдруг позабыл. Джон вообще-то не альтруист. Но… осознание смыслов ему необходимо. Он не знает — задумывается ли о подобном Кайл… или Гари… или… Райли?!.. Тот скорее всего вообще не думает о моральной точке зрения. Только галочки ставит… Джонни внутренне чертыхается — он же обещал себе пересмотреть отношение к лейтенанту, и только что нарушил свое же решение! Ну ты и скотина, МакТавиш, между прочим придурок спас тебе жизнь!.. Он мстительно увеличивает темп, за то, что не может избавиться от снобизма!.. Затем он притормаживает, делает еще один пеший круг, выравнивая дыхание от последних сотни ярдов… он чувствует себя неплохо, никакой слабости от небольшой кровопотери, чего он опасался. Джонни крутит шеей, разминая мышцы, а затем направляется в зал на северной стороне стадиона. Он обходит по большой дуге, глядя на четырехэтажное здание основного корпуса — в котором горят огни, особенно заметные в чернильном небе. И чувствует определенное успокоение. Причастность. По пути плеснув в лицо из питьевого фонтанчика, чтобы смыть пот, Соуп трет щетину на подбородке, вытирает губы, подходит к темному залу, где обычно проходят боевые тренировки Дельты и Чарли, реже — Альфы. Сейчас около восьми. И в спортивной комнате вечером после ужина никого нет. Джонни чувствует себя одиноким завоевателем. Включает свет. МакТавиш делает несколько выпадов и приседаний, чтобы размять икры и бедра после поезда, наклоняет туловище, пытаясь достать до носков стареньких кроссовок кончиками пальцев — замечая, что стал почти деревянным и несгибаемым. Все чертов стресс, ага. И сквозь легкую боль заставляет себя потерпеть на минуту дольше эту сгорбленную позу. А затем идет к ударному мешку, решив, что сегодня поработает над ногами. Чтобы не травмировать правую руку. * Соуп ловит свое отражение в зеркале в раздевалке, видит, что лицо его приобрело оттенок обожженной экваториальным солнцем кожи. И подмигивает сам себе. Еще бы — почти час молотил голенью по боксерскому манекену, стараясь не представлять на его месте никого из знакомых — невероятное просветление старшего лейтенанта МакТавиша. Цель достигнута. Кажется, злости и дерьма в нем больше не осталось. Лишь злое веселье, да усталость. Но они не горькие. Он оборачивается, вдруг услышав шорох за спиной, и встречается взглядом с удивленным Кёнигом. Тот замер у общественного шкафчика в черных — неожиданно гражданских - шмотках. В его руках скомкана серая футболка. — Привет, — говорит Соуп, не успев натянуть улыбку. — Как чего, мужик?.. — тот в ответ скупо кивает. 141-ая ОТГ — просто сборище немногословных полуночников. МакТавиш внимательно присматривается, потому что Кёниг какой-то более пришибленный, чем обычно. Джонни думает, что он не силен в таком, психологичном. Типа все эти женские тонкости и чуткость. Но… иногда он чем-то в районе желудка чувствует чужое горе. Он не знает, как это объяснить… просто, будто от человека чем-то «фонит», тонкий звук отклонения от нормы на счетчике Гейгера. — Хорошо… съездил домой? — намеком спрашивает Джонни, и не подходит ближе. Вопроса уже достаточно. Не зря он сапер. — Я ездил… на похороны, — отвечает тот невыразительно, но неожиданно откровенно. И больше ничего не добавляет. А Соуп… думает, что у него действительно есть где-то под ребрами эмоциональный приемник. Кто знает, как он работает, но спасибо за наличие. Кто знает — помогает ли он в коммуникации с Райли?!.. Быть может. МакТавиш хмурится. Их отношения с Кёнигом не таковы, чтобы выражать сентиментальное соболезнование, или потрошить душу перед друг другом!.. Или спрашивать — чьи? Поэтому он коротко кидает: — Наверное, херово!.. — вложив все сочувствие и искренность, что у него есть в свой хриплый голос. Этого, кажется, достаточно. Допустимая степень поддержки. Есть ли кто-то, кто рисует линии на гранях этих допустимостей?! Раньше Соуп плевал на такое, но сейчас осторожен. Не хочет ранить своим неуместным пиздежом странного сослуживца. Кёниг кивает, а потом начинает расстегивать куртку, видимо, тоже решил потренироваться, чтобы выпустить пар, пока зал пустует. Или не может уснуть… Джонни видит на короткое мгновение, как вспышку, как на мощной шее мелькает что-то блестящее и маленькое. И медленно понимает, удивленный, что это крестик. Вот бы не подумал, что скрытому штурмовику и снайперу… близко что-то подобное. Внезапное подозрение мелькает в его сознании — так иногда бывает, неосознанно, мысль еще не сформировалась. Но… ему надо убедиться… И, замерев на мгновение, прежде, чем направиться в сторону душевых, Джонни решается: — Слышь, Кёниг, а как… тебя зовут?.. — потому что за этот месяц никто не удосужился ему сказать, а сам Кёниг, кажется, не представляется каждому встречному всеми своими позывными и фамилиями. На миг тот вскидывает серые глаза на Соупа, будто подозревая в издевке. Небезосновательно, конечно. Джон честно пялится в ответ. — Ммм… Бенедикт, — отвечает Кёниг таким тоном, будто озвучивает собственный приговор. Как человек, знающий реакцию на такое имя — будто снимает бронежилет. Джонни жует нижнюю губу, смотрит на потолок, представляет себе радиоактивные ожоги. Потому что… он типа знает, что нельза ржать!.. Он не дурак, да!.. И вообще он не из таких злобных обмудков. — Хммм… — многозначительно кивает МакТавиш, чтобы как-то отвлечься и не испортить момент. — Воскресная школа? — спрашивает он прозорливо, получив подтверждение. Кто еще мог назвать ребенка… таким именем?!.. Будто он столетний старец из писания?! — Пять с половиной лет, — отвечает Кёниг, кажется слабо кривя левый уголок рта. Голос его теряет уязвимое напряжение. — Ха, я продержался около полугода, — говорит Соуп с внутренней неуместной гордостью. — Потом правда без лицензии попробовал совершить пастырский обряд, отчего меня, от греха и конкуренции подальше, отлучили… А жаль, я подавал надежды!.. Кёниг расслабляется, скидывает куртку, обнажая покрытые шрамами предплечья. Его серые глаза больше не смотрят на Соупа, хотя он внимательно слушает. Джонни знает. У всех них свои странности, он тоже не идеален. — Что ж, не буду мешать, завтра утром сбор, удачной тренировки. Он берет из стопки на шкафчике чистое белое полотенце из прачечной. И кидает напоследок, решив позволить себе подъебку: — Полагаю, можно звать тебя «Бен»? — спрашивает Соуп, все еще сдерживаясь от улыбки, подчеркнуто серьезный. — Потому что иначе папа римский… — Заткнись, МакТавиш, — говорит тихо Кёниг. Но Джонни слышит, что тому тоже смешно. Он умеет слышать такое. * Когда Джонни морально пустой — вы знаете, только физическое напряжение может сделать тебя тупым и пустым… ну или секс — подходит к своей двери, время близится к десяти вечера. Скоро отбой. Свет ламп приглушен. Он подходит к порогу, краем глаза заметив под ногами что-то… какой-то мусор. А потом уже не сдерживает смешка… Внизу лежит квадратная позерская пачка красного Данхилла, стоимостью двадцать фунтов за штуку, с мрачной пророческой надписью «курение убивает»!.. Чертов Райли пытается показать, что он совершенно не халявщик… …или приглашает его немного поубиваться в компании друг друга?