Зверь внутри

      

***

      Два молодых и диких льва — изголодалых и совершенно изозлённых — спешно следовали к сытым и щедрым прайдовым землям. Шли они сюда не просто так, из какого-то особого праздного наития, а по очень даже откровенной и до пошлого преобыкновенной вине одного из них, того, что звали Нукой, того, что по сущей глупости и по столь свойственной себе бесхитростности не сумел должным образом присмотреть за добычей, изловленной в великих муках их отчаянными сёстрами-охотницами.       Прознавшая об этом мать ничуть не рассердилась, нет, она изошла совершенным бешенством: сперва на старшего сына, что понапрасну провертел хвостом и мордой, задарив свежей едой избалдевших от счастья гиен, а затем, пусть и в меньшей степени — на младшего, ведь и на него была возложена та самая, столь важная защита их сытости. Кову же, наивно вознадеявшись на то, что драногривый в состоянии справиться хоть с чем-то сущим в своей безобразной бесполезности, в это судьбоносное, предполагавшее скорейший ужин время, решил оставить Нуку одного, отправившись прогуляться куда-то по своим, более важным и сокровенным делам.       И вот теперь, в наказание, их отправили сюда. Не как бездельников, но как охотников. И вернуться им следовало отнюдь не с пустыми лапами, а с самой что ни на есть жирной и сочной травоядной тушей, а желательно — с двумя.       Мрачный и малословный черногрив, уже успевший достаточно изъяриться и изгрызться на брата, тихо и нервно следовал ему, раздражаясь, словно в первый раз, его привычной, безутешной дёрганности во всяком, даже самом незначительном движении. Посвящённый своей матерью в особое, хладное мастерство мести, он уже давно и явственно ощущал себя во главе столь ненавистного им прайда, мечтая и желая лишь об одном: поскорее увидеть испуганные, доведённые до совершенного ужаса глаза Симбы, нелепо затухающего в его острых, не знающих о пощаде когтях. Ощущал он и многое другое, но чем больше ему приходилось наблюдать за нелепо скачущим пред глазами Нукой, тем меньше находил он места для этого драного, жалкого льва в своём новом, пусть и жестоком, но куда более справедливом прайде.       Старший же брат, как ни в чём не бывало, то поступью, то в прыжке рвался вперёд, что-то невнятное и нечленораздельное бормоча себе под нос. Его извечно измятая, словно чем-то заляпанная шерсть как будто бы самым естественным образом дополнялась редкой и драной тёмной гривкой. Беспокойно пестрящие алой желчью глаза неустанно носились из стороны в сторону, а лапа снова и снова истерично, чуть ли не до самой крови зачёсывала хищных, неизводимых паразитов то с одного, то с другого бока.       Кову брезгливо отвернулся прочь, стараясь не наблюдать и не ощущать присутствие несуразного братца рядом. Сама мысль о том, что они с ним были одной крови, портила настроение куда сильнее, чем та вонь, что неслась от неухоженной и ободранной шкуры Нуки. Больше всего на свете ему хотелось поскорее вернуться обратно, в свою пещеру, подальше от этого нелепого лепетания и смешливого гоготания, а потому он решил как можно серьёзнее сосредоточиться на предстоящем им деле, чтобы как можно скорее и как можно незамысловатее с ним расквитаться.       Но едва он только заглубился в мысли о том, как бы им потише да побыстрее загнать побольше добычи, как прямо перед ним, совершенно нежданно и совершенно безобразно нарисовалась ещё более нелепая и дурковатая морда брата.       — Чувствуешь? Нет, ты чувствуешь?.. — точно болезный гиен мотал тот носом из стороны в сторону, забрызгивая всё вокруг своей обильною слюною. — Самка?.. Самка! Чувствую самку!       Кову раздражённо одёрнул морду, брезгливо отряхиваясь от налетевшей на шерсть влаги, и глубоко вдохнул тёплый, совсем незаветренный воздух. У старшего брата, извечно охочего до львиц, извечно неудовлетворённого ими, нюх на самочек был необыкновенно остёр, он мог заприметить любую кошку, изнывающую в жаре, задолго до того, как её пушистый хвост удавалось изловить глазами. Но на этот раз и молодой лев учуял, что где-то рядом бродит нечто распалённое и весьма лакомое. Редкий, терпкий аромат несомненно вился откуда-то издали, по ту сторону внешних земель.       — Чувствуешь, чувствуешь да, термит? — едва не скакал на лапах Нука. — Это прайдовая, прайдовая, говорю тебе! Давай её изловим и выдерем, выдерем, как следует выдерем!       Кову недовольно поморщил нос. В отличие от старшего братца, коему львицы отдавались лишь от отчаянной необходимости, крайней глупости или необычайной старости, Кову отнюдь не был обделён положенным вниманием. Красивый, весьма изящный и крепко сложенный лев неуклонно впечатлял глаз всякой львицы Чужеземья, побуждая её поскорее подчиниться его нечаянной, молодой и озорливой воле. Всякая дикая самочка желала оставить от него такое же величественное и прекрасное потомство, и совсем ни одна из них не желала породить нечаянных, пугающе-причудливых львят от искошенного и измученного судьбою Нуки.       Именно по этой причине юного черногрива вполне прельщала мысль тихо, мирно и неприметно свершить свою тайную охоту, и совсем не прельщало оказаться на чужой земле, да ещё и в окружении целого прайда, ведь, видит небо, всякая, неряшливо истраханная чужаками львичка сразу же поспешит пожаловаться своему высокому королю и другим, пусть и благородным, но весьма вострокогтистым сестричкам.       — Да шакал с ней, — отмахнулся лапой младший брат, — Сперва охота, а потом уже делай, что хочешь. И без меня.       — Ну давай посмотрим, просто посмотрим, — не унимался старший, отчаянно выкусывая блох с одной из лап, — Чёртовы термиты… Давай же, туда и обратно! Туда и обратно! Еда не убежит, нет, никуда не убежит!       Черногрив попытался было что-то возразить, но оставленный умом самец, не слушая, уже устремился по своему ароматному следу, прижимаясь всем телом к земле, точно совершенно обезумевший до дичи хищник. Устало и раздосадованно вздохнув, Кову обречённо последовал за ним, утешая себя мыслью о том, что в высматривании прайдовой львички тоже может статься толк — в конце концов, куда лучше знать, где прячется твой неприятель, дабы случайно не попасться ему на клык.       — Смотри-смотри, вон! Вон она! — заплетающимся от возбуждения голосом почти прокричал ему в ухо лев, едва они добрались до края измеченных границ Чужеземья, — Смотри, ты посмотри, какая сладкая! — Нука жадно облизнулся, ещё сильнее извергаясь слюной, его глаза обратились хищными точками, а морду исказил совершенно одержимый оскал.       Кову заприметил её издали. Аккуратненькая, молоденькая львичка томно жалась у невысоких скал, каким-то, как будто бы чуть замутнённым взором вглядываясь во что-то впереди себя. Вопреки ожиданиям самца, помимо неё, вокруг не чуялось ни единого хвоста, ни какой-либо живой души, что поначалу немало изумило и даже встревожило — благородные кошечки прайда редко выходили в одиночные прогулки, да ещё и так далеко от родной Скалы.       «Или это западня, или совершенная дурочка», — незамысловато рассудил черногрив: уже успевший тесно и тайно познакомиться с некоторыми, особенно наивными самочками прайда, он всё больше и больше склонялся ко второму.       — Смотри, она же это… это же она… дочка этого выродка! — шипел ему в ухо Нука, точно издавленная лапою змея, — Как её там… Кеара! Это Кеара!       — Тише ты! — показал клыки Кову, сильнее прижимаясь за высокой травой.       Львица на мгновение замерла и встрепенулась, испуганно озираясь по сторонам. Не заприметив вокруг ничего опасного, она облегчённо выдохнула, с изумлением ощутив, что от всех этих нечаянных страхов её истревоженное лоно необыкновенно привлажнилось. Тихонько облизнувшись и расслабленно прикрыв глазки, принцесса снова вернулась к своим пылким фантазиям, слегка постанывая от бойкого ритма этого сокровенного ритуала.       — Ты посмотри, посмотри, какая киска! — продолжал изводиться в своих эмоциях драногривый, дрожа и сотрясаясь от совершенно нестерпимого желания. — Давай, термит, ты с той, я с этой стороны, оставим её папочке приятный сюпр… спюр… в общем, выдерем её как следует!       Кову попытался было спешно ухватить лапою плечо брата, но изловил лишь воздух — тот, дёргаясь и извиваясь, уже полз к блаженной дочери короля, как крокодил к своей израненной импале. Тихонько чертыхнувшись, черногрив обречённо последовал ему, стараясь не ступать лапою на трескучие ветки. Кем бы ни была эта львица, ни об удачной охоте, ни о доброй улыбке матери поутру мечтать уже не приходилось. А если это и впрямь она…       Поначалу молодой лев как будто бы даже немного затрусил, полагая, что если не король, так сама Зира выгрызет им шеи и кое-что ещё за такую откровенную дерзость, но уже в следующий миг нечто внутри, у самого сердца, как будто бы вспыхнуло, и его морду тронула мстительная, заливающаяся алчностью ухмылка, а обыкновенно спокойные и безучастные глаза вдруг разгорелись хищным, ядовитым светом.       «Что ж, похоже, мой первый акт мести королю свершится чуть раньше, чем я полагал…»