Одноразовая альтернатива

…до границы, пока мы все не спасёмся; я заберу тебя с собой однажды и навсегда.

deftones — diamond eyes

      Первое ощущение — горький запах сигарет и кофе. Позиция лёжа, и спине мягче, чем на кровати в борделе. Женщине трудно открыть глаза из-за комочков туши и липкой корки, сформировавшейся из слёз. И когда Соломия, фокусируясь, видит перед собой абсолютно другую обстановку, её сердце начинает учащённо биться в ожидании потенциальной опасности. Следом огромной волной накатывают путаные с дёгтем кошмара воспоминания, состоящие из сплошной боли, что вынуждает тело дрогнуть, как при падении на острый камень: больше нет ни мёда, ни мягких подушек напополам с той, которая обещала приготовить для неё кхир. Низкий потолок с облупившейся краской, одиноко висящая лампочка; она поднимается, чтобы взглянуть на окружение. Несколько массивных рюкзаков находятся у деревянного стола, коробки с предметами, предназначенными для военных операций, и камуфляжная форма на стуле подсказывают Соломии о нахождении в доме у того самого лейтенанта. Или у другого военного, и мысль об этом добивает женщину окончательно. — Что… — шепчут сухие губы. — Вот же блять… — она закрывает трясущимися руками отёкшее лицо из-за пульсирующей боли в висках и только позже замечает засохшую кровь на них.       Карябает разводы с красными песчинками сломанным под корень ногтем, чувствуя как внутри разорванного мяса пальца начинает щипать. Соломия направляет заплывший взор вниз, наблюдая за тем, как выглядит её тело. Ляжки с пятнами крови, где-то виднеются синяки, а лакированные стрипы валяются возле напротив стоящего старомодного кресла.       В пороге появляется тот, чьё присутствие одновременно даёт выдохнуть с облегчением и сразу же напрячься. Лейтенант Райли облокачивается на дверной косяк и делает затяжку сигаретой, почти не моргает, смотря на свою нежеланную гостью. В чёрной майке, обнажающей татуированные руки и заправленной в серовато-зелёные карго. Молча вытаскивает из карманов смятую записку и протягивает женщине; у него такой измученный вид — выходец из Пучины Заблуждений.       Прилагает усилия, чтобы подняться и взять предложенное. На бумажном розовом стикере угловатым почерком написан короткий текст:

Вот ты дерьма нам навалила, красотка. Нери впихнула тебе по глупости антидепрессанты, плюс ты алкоголь хлестала. Я бы тоже его убила. Даже без них. Но произошедшее — пиздец, Соломия. Этот военный тебя вывезет. Об остальном не беспокойся. Проживи эту жизнь так, как мы не смогли.

Твои,

xoxo♡

      Женщина читает быстро, затем возвращается к началу, чтобы ещё раз переосмыслить все слова. — Что значит «военный вывезет»? Что значит «не беспокойся», что значит «проживи»? — с каждым вопросом Соломия повышает надломленный голос. — Что, блять, произошло?! — Ты можешь вернуться… домой.       Домой. — В смысле? — она поднимается с кровати, не в силах осознать и принять полученную информацию. — Что произошло? Я помню… помню, как… его… но…       Замолкает, не зная, стоит ли вообще говорить подобное. Копошится в своей памяти и приходит к выводу, что Гоуст был там, когда она убивала насильника. Действительно везде его лицо с косыми шрамами, отрывистые слова, глаза с узорами палисандра.       Райли отворачивается, вспоминая ту кровавую ночь и его собственную фразу «ты в безопасности». Впервые сказанное насквозь пропитано неуверенностью: при спасении гражданских лейтенант всегда был уверен в том, что его оперативно-тактическая группа обеспечит защиту и доведёт их до убежища. Поэтому говорит как на автомате, давая весьма невыполнимое обещание. Тем не менее Соломия сейчас в его доме, который крайне редко бережёт больше одного человека в своих стенах. — Ты можешь объяснить мне, — старается успокоиться. — Пожалуйста. — Записка от рыжей женщины. С короткой стрижкой, — докуривает и тушит сигарету о дно пепельницы. — Сказала просто передать и не… — не знает, как лучше выразить мысль. — Не вдаваться в детали из-за… возможной… «истерики», как она сказала.       Гоуст сразу же замолкает, жалея, что произнёс «истерика», заведомо нервирующее её. — Что это значит? Ты… о Шанни? — она ещё раз перечитывает записку, пытаясь вспомнить её почерк. Женщина подносит к носу, вдыхая аромат одних древесных духов, использованными многими «работницами». — Не знаю имя, — Гоуст садится в кресло, ставит локти на колени и потирает виски ладонями. — Ты убила человека, Соломия.       Не церемонится, так как больше не видит смысла утаивать. Она всё равно должна знать все подробности, поэтому мужчина готовится к тому, что, возможно, увидит горючие слёзы и услышит заунывные крики — не впервой. — Не человека, — поправляет женщина и не отрицает факт убийства. — Я помню, как делала это, но не отдавала полный отчёт действиям. Так или иначе рада, что он сдох, — не мешкая, заявляет Соломия, проводя ногтями по голым бёдрам, желая сделать себе больно. — Заявишь теперь на меня, да?       Гоуст был в разных ситуациях, в неожиданных, опасных и там, где всегда приходилось жертвовать каким-то своим куском, иногда отрывая с подозрительной лёгкостью, иногда отрывая с острой резью. Мужчина не планировал вывозить её из борделя, он вообще не хотел в это ввязываться. — Однако… — ясность ума постепенно проявляется. — Почему я… здесь? Куда делся… труп?       Райли берёт ещё одну сигарету из пачки, проигрывая прошедшие моменты, в которых его не должно было быть. — Ты начала нападать на меня, я сдерживал. Та женщина, думаю, за тобой наблюдала всё это время или что, — прокашливается. — Следом за мной зашла в комнату, а ты уже была почти без сознания.       Помнит, как держал её на своих коленях, как зачем-то мысленно искал способы решить нерешаемое. — Попросила вывезти тебя, сказала, что перед этим нужно зайти к владельцу и отдать деньги. — Какие деньги? За что? — Соломия с трудом соображает. — Это… выкуп? Ты выкупил меня? Отдать деньги? Чьи?       Единственный вариант вытащить из борделя — это купить на долгое использование. Такое практикуется крайне редко, так как сутенёры не хотят терять свои продукты. Карлос соглашается только по той причине, что у него в запасе есть новые: две доминиканки и одна словачка, которые перекроют потерю одной. При этом от Соломии слишком много шума, склонна к неповиновению и наверняка будет устраивать сцены из-за смерти своей подруги: они недостаточно её подавили, хотя можно было отрубить конечности и оставить на столе, чтобы подходить и насиловать. — Другая принесла деньги, я их отнёс и сказал, что хотел бы выкупить. — И сколько я стою?       Вопрос ставит в тупик, звучит отвратительно. — Двадцать четыре тысячи. — Ещё дёшево, — Соломия нервно кусает губы. — Но… подожди, ты же не мог потратить деньги, — ещё раз возвращается к началу диалога. — Ты сказал, что тебе их отдали. Это значит…       Наконец приходит осознание, моментально вгоняющее в бешеное исступление. Женщина вскакивает, быстро перемещается и становится напротив Гоуста, внезапно впивается пальцами в руку, из-за чего его сигарета падает на её стопу, обжигая. — Хочешь сказать, что… что это деньги моих… моих… это их деньги? Ты… — задыхается. — Ты хоть знаешь, как они их копили? Как хотели заплатить ёбанные долги и уйти оттуда? И что? Всё спустили на меня? — Мне об этом ничего не известно.       Ему приходится обхватить пальцами её запястье и подняться, когда Соломия хочет физически навредить ему. — Снова убивать меня собралась? — Гоуст позволяет себе неуместно усмехнуться. — Нахуя мои потратили столько? Почему я… здесь… Опять, блять, с тобой! — последнюю часть выкрикивает импульсивно. — Послушай, там ещё сумка с твоими вещами, слышишь? — необходимо в очередной раз привести женщину в чувство. — Вон там стоит, — указывает на угол комнаты.       Слёзы ручьями стекают по щекам, бьёт дикий мандраж. Образы каждой из них, образы тех, с кем Соломия могла не ладить. От новости, что они все вложили свои деньги в, по её мнению, недостойную, заставляет чувствовать непереносимый стыд, привитый девочкам ещё с детства. В черепной коробке пульсацией отдают имена женщин, имеющим свою историю, которая не будет рассказана. Анна, Шанни, Нери, Роланда, Виолетта — когда в последний раз они слышали, как их зовут матери и дочери?

      Кассия.

      Как же больно. — Я просто хочу к ней.       Соломия падает на пол, и из-за того, что Гоуст держит её за предплечья, он тоже опускается на корточки. Кажется, словно женщина рассыпается, ускользает через его пальцы, просит смерть забрать к себе. — Прошу… пожалуйста, — вмиг приподнимается, не отводя взгляд с малым помешательством. — Я хочу быть с ней. Пожалуйста, убей меня. Или используй. — О чём ты вообще… — устало выдыхает; зачем он согласился увезти её, зачем стал самым паршивым героем в тех сказках, где страшна их оригинальная версия.       Райли дёргается, когда она принимается расстёгивать его ремень. — Ты хочешь меня? Не хочешь? Мне ударить тебя?       Она бьёт по щеке, звук шлепка будто сотрясает стены. — Хватит. Блять. Меня. Бить, — начинает злиться и стискивает локти Соломии.       Оказываясь в его ловушке, женщина подчиняется своим неадекватным порывам. Использует абсолютно все способы, чтобы вывести Гоуста из себя и получить смертельный удар. Горючая смесь из мужских бессердечия и похоти должна вскипеть до предела и вылиться на неё саму — Соломия послушно подставит рот и сожжёт желудок.       Она наваливается и целует, язык бесцеремонно наталкивается на его, делясь своей солью. Райли из-за неожиданности нечаянно прикусывает её пирсинг, оттягивая его, — прокол чуть рвётся, оттуда вытекает немного крови. — Ай! — вскрикивает женщина и отдаляется, внутри остаётся металлический привкус и чужая табачная слюна. — Ты, блять, ненормальная, — заметно повышает тон, сжимая локти ещё сильнее. — Что… мне ещё сказать? — мечется, умоляет, унижается. — Ты ничтожество. Ты ёбанное ничтожество.       Ставит на повтор все те мерзости, льющиеся из уст клиентов во время стояков. Они хотят быть оскорблёнными, желанными и иногда спровоцированными — Соломия в безысходной Истерии думает сбросить экскременты, когда-то наполняющие все её части. — Или… — выбирает иную тактику, способную потешить эго. — Ты симпатичный. Ты… красивый, да.       Смотрит прямо в глаза, желая попасть в то, что могло бы вызвать реакцию. Её губы вновь соприкасаются с его, однако остаются ненадолго. Соломия обращает внимание на армейский кулон с его именем — узнаёт лишь сейчас — и фамилией и вдруг произносит то, что невольно ослабевает хватку мужчины. — Я очень тебя люблю, Саймон.       Он интенсивно дышит, она дышит так же. Отталкивает её, поднимается и делает шаг назад, создавая безопасную для себя зону. — Я могу выполнить всё, что попросишь… я… достаточно будет одного удара по виску или, знаешь… когда шею сворачивают.       При задержании и допросах преступников Гоуст обычно выслушивает различные бредни и примитивные просьбы, и к подобному мужчина быстро привыкает. Тем не менее видеть проституированную женщину в окровавленной одежде, соплях и слезах в его собственном доме — поражение петлёй. — Иди в ванну, — кивает в сторону двери. — Умойся и приди в себя.       Когда гроб трясётся, и игла ломается — пойдем убежим со мной, давай, ты увидишь.       Соломия едва добирается дотуда и закрывается. Помещение очень маленькое; пускай стены с шипами расплющат её, как в фильмах ужасов. Женщина снимает с себя бельё, ассоциирующееся с непрестанными мучениями в публичном доме, включает холодный душ и становится под успокаивающие струи. Синие блёстки с тела смываются вместе с кровью, и срабатывает щелчок в помутнённом рассудке, воспроизводя сцену перед трюмо в борделе, когда и пальцы, и веки в липких красках, делающих из неё куколку Братц: милая Хлоя с блондинистой головой сияет и мёрзнет.       Она не берёт полотенце и не знает, что делать со своим нарядом. Всматривается в отражение, ненавидя всю себя полностью: свои неупругие большие груди, неровности фигуры, лобок с маленькими прыщиками из-за раздражения от постоянного бритья. — Лучше бы я вообще не рождалась… Лучше сдохнуть. Я всех… всех подставила. Разочаровала.       Бабушка, Кассия, подруги; Соломия — паршивая овца.       Всё в тёмных оттенках, возрастает нездоровое желание умертвить давно потерянное «я». На полочке стоит стакан с щёткой и лежат два лезвия для бритвы. Острые предметы соблазняют, ей необходимо схватить и полоснуть по венам. Делает это молниеносным движением, однако оно затупленное, пусть и выпускает кровь. — Эй, — Гоуст стучится, так как женщина находится в ванной комнате долго. — Не входи сюда.       Он входит.       Пожелтевший фаянс разрисован алыми пятнами. Соломия — позолоченная дешёвая серёжка, упавшая в урину: больше не может считать себя живой — только предмет, только выброс, только оставленная в коробке «забытые вещи». Саймон — бордовый приступ да мракобесие в экипировке убийцы, сдыхает после наступления розового заката и сжигает пеплом язык.       Озлобленная принцесса режет его запястья; её глаза должны блестеть не от слёз. — Зачем ты порезала запястья?       Она откровенно действует Райли на нервы. Мужчина с тяжёлым выдохом выхватывает лезвие, бросает его в раковину. — Успокойся ты уже, блять, — звучит очень жёстко, учитывая, что Соломия пережила; замечает голое тело, стягивает первую попавшуюся вещь с настенной сушки и продевает голову женщины через горловину футболки.       Затем Гоуст, сам от себя не ожидая, берёт её влажное лицо в руки, стремясь своим малодейственным способом принудить Соломию выслушать. Он действительно сердится. — Тебе насрать, что я буду делать с твоим трупом после суицида, я это уже понял. Но не ты ли сказала, что те женщины копили деньги, да? Тогда какого хуя ты собралась дохнуть? Хочешь, чтобы их вложения пропали впустую? А тот, кого ты убила? Мне сложно предположить, что они сделали с ним. Наверняка всё вычищали, сжигали тело. Чтобы что? Чтобы ты просто наложила на себя руки?       Женщина не издаёт ни звука: лейтенант прав. — Это самое ничтожное, что можно сделать. Жалкая слабость, которую я презираю.       Говорит не совсем ей. Говорит другой женщине, по которой таким же образом стекала пунцовая жидкость. — Я хочу к ней.       Гоуст понимает, что речь идёт о всё той же дорогой ей подруге. — А она ждёт тебя там?       Соломия начинает плакать, цепляется дрожащими пальцами за его торс. — Кассия бы… она бы… возненавидела меня. — И запомни это, а теперь… — чуть приближается. — Ты умываешься, берёшь свою сумку и готовишься к тому, что через пару дней я уеду. Если нужен телефон — пожалуйста. Звони, кому нужно, ищи место. Чёрт, да я отвезу тебя, куда скажешь, ясно? — Мне… мне некуда ехать. Моя бабулечка живёт не в этом городе, она далеко… — потихоньку успокаивается. — Я побуду тут немного, хорошо?       Стоит сказать «нет», стоит сказать уйти прямо сейчас, чтобы не нарушать его комфорт.       Саймон не может. — Блять…       Принцесса вновь режет его запястья.       Время покажет, как мы меняемся. Алмазы светят на небе — осыпь мне дорогу в ту же реальность. Я приведу нас в эту реальность.