Одноразовая альтернатива

…я смотрю на крест, затем отвожу взгляд; даю тебе оружие — взрывай меня.

deftones — change

      Она будет проводить годовщину её смерти. Такое неинтересное событие — смерть какой-то очередной женщины. Оксаны, Стейси, Наташи, Мадины — пропавшие девочки на упаковке молока на краю света, на заборах и на скромных надгробиях со стёртыми буквами. В комнатах унижений с лопающимися грудями сидят и ждут своей очереди и защиты от стран, когда-то поклявшихся оберегать «прекрасных представительниц слабого пола».       Что вообще может быть больнее, чем потеря души. Души с карими глазами, женскими глазами, не мужскими. Когда не романтика, но что-то намного глубже без играющих гормонов и сексуального влечения. Больше нет разговоров, больше нет смены ролей «говорящая — слушающая». Вообще больше ничего нет. Соломия и так была пустой, сейчас же исчезает даже слова «пустота». Она всегда думала о том, были бы они подругами в обычной жизни; вырвали сердца и сшили бы вместе. Всегда так хотелось быть нужной и заласканной, рисовать красной помадой лестницу на зеркале, чтобы вызывать мучительную смерть обидчиков. Их горькие слёзы на том подоконнике, слабая улыбка по утрам, маленькие и крупные недопонимания. Проблемы во взаимоотношениях, которые замалчивались, но боль била так, что вызывала коматоз. И теперь проблемы не обговорить, не улыбнуться, не посидеть на подоконнике и не сказать «как же я тебя люблю». Остаются клочки волос и общие воспоминания; всё так беспорядочно. Без исправлений, без просьбы простить, и не потому что Кассии нет в жизни Соломии.       Её в принципе больше нет.       Всем невыносимо слышать рыдания во время дневного сна. Женщины сами плачут: кто-то из-за смерти Кассии, кто-то из-за постоянного напоминания о заточении на платформе. У Виолетты случается ретравматизация, так как она вспоминает потерю своей возлюбленной, поэтому закрывается в туалете и острыми ногтями царапает бёдра до крови и мяса. Ирма, которой «повезло» не столкнуться с насильниками высшего уровня, наконец осознаёт масштаб ужаса, в котором гибнут такие, как она. Они забирают у Соломии украденные бутылки с алкоголем и вызывают ей рвоту, чтобы быстрее пришла в себя и не получила удары по черепу от сутенёров. — Прекрати, прошу тебя, — Шанни оттаскивает её от маленького холодильника, — Мне всё равно, что ты ешь, но не всё равно, что из-за набора веса Карлос тебя отправит в категорию ниже.       Женщина поглощает заветренные пирожные, любезно подаренные проституткам клиентом-кондитером. Шанни забирает сладости и следом подносит руку к Соломии, чтобы удержать её голову, падающую в сторону от бессилия. — Давай-давай… — она прижимает её к себе, отставляя еду в сторону. — Нужно работать. Нужно…       Отошедшая от очередной наркотической эйфории, Нери приближается к женщинам и садится на колени перед Соломией, протягивая пачку таблеток. — Даже не думай, — огрызается Шанни, почти вышибая из рук предлагаемое. — Я же не совсем конченная, чтобы её на наркоту подсаживать, — опять суёт их. — Это сильные успокоительные.       Пихают Соломии в рот, помогают встать и следом лечь на кровать. — Она не сможет работать, — комментирует происходящее Виолетта, делая простую причёску и судорожно выдыхая. — Нужно сообщить, что у неё месячные и попросить несколько дней отдыха. — Скажут заткнуть тампоном, — Шанни потирает широкую переносицу. — Но и в таком состоянии ей нельзя выходить в зал.       Соломия остаётся в комнате только с Нери, которая позже медленно подходит к окну, берёт чужую пачку сигарет и закуривает, вспоминая, как было хорошо шататься по Эль-Пасо во время Неонового пустынного фестиваля. Бросает на лежащую соседку обеспокоенные взгляды, однако в то же время они такие обычные: страшно, что то, что происходит с каждой из них, — будничные дела в заброшенном мавзолее. — Её просто… просто… — женщина начинает задыхаться, Нери сразу же садится на скрипучую кровать. — Как Роланду… они…       Как не желать этим мужчинам самой мучительной смерти, как не жаждать изощрённой мести, как не сойти с ума от навязчивой мысли стеклянной розочкой разорвать анус? Будут ли у Соломии такие же оправдания, как у тех маньяков, когда, будучи четырнадцатилетней, она смотрела с бабушкой интервью с ними по какому-то криминальному каналу? В её случае подойдут изнасилования, заточение и насилие как мотив раскрошить пенисы-оружие?       Как это получается так, что члены одновременно мастерски замаскированы под инструмент любви и инструмент смерти? Где эта грань: секс-наслаждение и секс-унижение? И когда даже смерть мужчины важнее, чем смерть женщины? — Тише, — Нери зажимает зубами сигарету, пододвигаясь к Соломии, и начинает гладить дрожащие предплечья. — Ты спасла меня, помнишь? Я бы сдохла от передоза. — Её даже искать не будут, потому что Кассия считается без вести пропавшей… выкинули… или сожгли… я… — тело трясётся из-за выброса кортизола, она снова плачет. — Я должна была раньше забрать её… я ничего не сделала, почему я ничего не сделала? — Твоей вины нет.       Нери осознаёт, что будет только хуже, если Соломия не выйдет в сегодняшнюю ночь. — Накажут, ты же понимаешь? Карлос и так на тебя злится из-за ранних ситуаций, — стыдно и больно говорить ей в такой тяжёлый период. — Я отдам тебе двух клиентов. Они без пенетрации и отсосов. — Блять, не могу… не могу… — перебороть себя невозможно. — Я знаю, — она нервно кусает губы. — Отработай хотя бы с двумя, растяни с ними время.       Мгновенно всплывает образ кричащей Кассии, плачущей, смеющейся, мёртвой. Соломия утыкается носом в подушку, которая ещё пахнет ею. — Половица… — спустя некоторое время вспоминает женщина и сползает с кровати, далее вскрывает доску подручными средствами и находит внизу обычную картонную коробку. — Что это? — интересуется Нери, после чего Соломия внимательно смотрит на содержимое, стараясь сообразить. — Две флэшки и пистолет.       Гоуста держат в кабинете владельца борделя несколько часов. Он анализирует присутствующих: поведение не беспокойное, словно здесь не погибала одна из «работниц». Всё в норме; и птицы, поющие за окном, и небо ясное. Будто бы птицы не распарывают себе животы о зубчатые заборы, и небо не чернеет от жжёного пороха. Эти мужчины не выражают сердечного сочувствия, только переживают за бизнес, хотя временами разряжают обстановку парой скабрёзных шуток о сексе. Райли видит пришедших врачей и подмечает, что они такие же, как врачи на миссиях: с неподвижными лицами и тёмными чемоданами — подпольные доктора. Они нужны здесь, чтобы сделать что-то с телом, сутенёры же стремятся уладить конфликт и навешивают свидетелю тонны лжи. «Хроническая болезнь плюс нечистоплотность и всякие эти женские штуки, понимаете? Смерть всегда так приходит, хер узнаешь, когда кирпич на башку упадёт», — предложения, сопровождаемые абсолютным равнодушием.       Её конвульсивные рыдания в его голове возникают резко и больно, Гоуст щурится и опускает голову, мысленно выталкивая Соломию из своих воспалённых полушарий мозга. Во время беседы с владельцем подобное происходит неожиданно, как первый реалистичный кошмар ночью после операции в Варанаси.       Как после семейного ужина, крови на тарелке вперемешку с горохом и шлепков кожи о кожу в спальне родителей. После лизергиновой кислоты в венах, после ружейной пули в бедро, после чёрных пагуб.

Вот же блять.

      Снова пальцы к виску, чтобы выдавить обрывки воспоминаний, вызванные оглушительными криками проститутки из борделя. Скотское чувство юношеской уязвимости и её глаза-стихийное бедствие; к чёрту, почему она вообще смешивается с его эмоциональным дерьмом и помоями вместо рассудка.       Гоуст не подписывает предлагаемый документ и не задаёт вопросы, хотя обдумывает возможность спровоцировать сутенёров: когда умирали его товарищи, их память чтили, говорили тосты или уважительно молчали. Здесь тоже умерла женщина, но её имя так и не прозвучало. — Частые смерти? — сурово спрашивает Райли, направляя немигающий взгляд на Карлоса. — Нет, что Вы, сэр, — лебезит он, ощущая растущее напряжение. — Понимаете, Вы здесь находитесь, потому что можете неверно интерпретировать произошедшее. — Почему же ты так беспокоишься о неверной интерпретации, если я уже два раза услышал о «хронической болезни». Хватило бы одного, верно? — У нас хороший стриптиз-клуб… ну, с дополнительными услугами, — владелец начинает злиться, выдыхает дым после затяжки сигарой. — Всякое может произойти, девочку, увы, не спасли.       Девочку. — Вы как-то мрачны, не хотите виски? — Гоуст отрицательно кивает. — Что ж… всё это вправду тоскливо.       Ему тоскливо, потому что потерял ещё одну «дойную корову», как называют женщин здешние мужчины. — Эта подруга её… бедняжка, — ему совсем не жаль, подлая ложь спрыгивает с языка. — Так раскричалась, я всё понимаю, но… к чему драма? У нас у всех свой срок.

      Она…

Опять голос в ушах. Прекрати плакать. Прекрати.

      Райли сгущает брови, делая мелкие морщины на лбу глубже, сжимает жилистые кулаки. Твою мать. — Вы в норме?       Гоуст встаёт, берёт свои сумки и молча покидает кабинет. Ебучий бордель, какого хера его вообще понесло сюда; только чтобы ещё раз окунуться в канализационную воду и возненавидеть в себе свой генетический код. Ебучий отец, доводящий маму до нервных срывов и сбивчивых объяснений, что боли на самом деле нет, и мама вовсе не плачет.       Соломия, какого хера ты в голове тоже?       Мужчина видит её спускающейся по винтовой лестнице на высоких каблуках, женщина едва передвигается на них. Гоуст идёт к выходу, как раз приближаясь к бледной шатающейся Соломии.       Он так же держал мертвеца на своих руках.

      Как и ты держала.

      Ноги путаются, Соломия падает с последней ступени, сильно повреждая лодыжку. Сидит одна под погаными огнями прожекторов и закрывает уши из-за раздражающей музыки. Она на снарядных осколках, в «железной деве», под звучными ноктюрнами.       Я взял тебя домой и посадил на стекло. — В порядке? — у него першит в горле, мужчина наклоняется и не смеет протянуть ладонь к её локтю.       Под наркотиками или седативными — Соломия ничего не отвечает. — Ты до сих пор здесь, — неспеша встаёт, не смотря на него. — Как тебе спектакль, лейтенант?       Гоуст молчит, берёт во внимание её внешний вид: размазанная косметика, капли пота или воды на шее, скатывающиеся к груди, лёгкие подёргивания конечностей. — Чего в ладоши не похлопал? — тотчас она смеётся, и смех утробный, с паузами. — Послушай…       Она разворачивается и, хромая, движется в сторону бара. По пути клиенты шлёпают её по заднице в красных стрингах, однако Соломия неспособна на это отреагировать.       Через какое-то время женщина видит того самого клиента, который должен был забрать их с Кассией. Он выискивает глазами, стоит возле бара и часто поправляет то намазанные гелем волосы, то туго завязанный галстук. — Эй, ты, — он хватает мимо проходящую Соломию за плечо. — Ты же подруга Гиты? Ну и где она? Уже в какой раз прихожу.       Образ его отрубленной руки не покидает её сознание. — Умерла.       Слово с лезвием выползает изо рта и режет язык и губы на части. Женщина умирает. Опять. — Что? Вот чёрт.       Нет, тут нет и капли искреннего сострадания. Сказать «вот чёрт» и отвернуться не значит тихо скорбеть. Вышедшая из строя секс-кукла, которая была заменой предыдущей, теперь освобождает место для следующей.

Я хочу выколоть твои зрачки. Я хочу вырвать твои гланды.

      Тем не менее, ловя маленький проблеск здравых мыслей, Соломия решается продолжить тягостный диалог. — Так ты… заберёшь меня? — Кассия бы хотела, чтобы её подруга любыми способами выбралась отсюда. — Тебя? Куда? Ты думала, что вы вдвоём поедете? — клиент насмехается и чуть не давится собственной слюной. — Она сказала, что ты заберёшь. — Одну. Но даже если забирать тебя сейчас, то… ты не в моём вкусе, детка.       Осознание оставляет кровоточащие стигматы. Кассия собиралась потащить её за собой, умаслить постоянника, а затем что? Избавиться от него вместе или остаться с ним, давая только одной из них шанс на нормальную жизнь? Этот мужчина же планировал под розовой пудрой любви создать условие, при котором Кассии пришлось бы расплачиваться за спасение. Личная рабыня без оплаты куда вкуснее — это слово удачно вписывается в происходящее, иначе как объяснить его реакцию на её гибель? Опущенный взгляд на полу задерживается ненадолго, вскоре показывается «та самая клиентская скотская усмешка».       Гоуст по-прежнему стоит. Наблюдает за ней, и вопрос «зачем?» пульсирует в груди. Пальцы стискивают ручку сумки, сложно координировать работу накалённых эмоций, давно подавленных и так не вовремя вывалившихся именно сейчас. Внезапно один из сутенёров что-то шепчет Соломии на ухо и указывает на клиента, насиловшего и убившего её подругу. Женщина начинает возмущаться и брыкаться на виду у всех, когда работник сдавливает рёбра, и та опять чуть не падает из-за потери равновесия на высоких каблуках.       Райли не может сдвинуться с места, и это действует ему на нервы. Двери, ведущие к выходу, прямо перед носом, ещё несколько шагов до цели. До машины, до дома, до базы. Как обычно нужно взять оружие в руки, расстрелять людей и выкурить «Pall Mall» без фильтра — иногда Америка умеет радовать.       Её уводят на другой этаж, принуждая Гоуста испытать внутренний конфликт и произнести издёрганное: — Блять.       Я отвёл взгляд, ты горела.       Соломия пытается вырваться, порой спотыкается, пока сутенёр ведёт её в номер той мрази, идущей рядом. — Сэр, Вы уверены? — тащит женщину за собой и толкает в сторону открытой двери. — Борзая.       Насильник притягивает её за талию, уводит в номер, ничего не отвечая, и после закрывает за собой дверь. В холодном свете борделя входит в комнату с тревожной уверенностью. Его фигура высокая и худощавая, кожа обветренная и грубая; это жалкое ничтожество измывалось над Кассией, касалось её чистого тела. От него исходит запах дыма и пота, смешанный со слабым ароматом бренди, и одет в рваную кожаную куртку, которая облегает его, как вторая кожа. Она украшена различными нашивками и побрякушками, кажется, клиент из какого-то клуба браконьеров или охотников. Прочные сапоги, заляпанные грязью от его недавних похождений, зловеще цокают по деревянному полу, на поясе ремень с кобурой для охотничьего ножика.

Тварь красуется. Тварь издевается.

— Жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах, — говорит он, посмеиваясь. — Прими мои соболезнования насчёт той красотки… — имитирует сожаление. — Вот если бы эскорт был легализирован, у вас бы была медицинская поддержка, понимаешь?       Соломия не может осмыслить сложившуюся ситуацию: тот, кто убил её близкую, вызывает к себе и хочет оттрахать? Она всегда знала, что мужчины жестоки, но не думала об отсутствии предела. Всё плывёт: вон там та самая двуспальная кровать, на которой лежала мёртвая Кассия, и простынь с женской кровью находится в прачечной. Этот ненавистный пол, это ненавистное окно, эта ненавистная морда, которая скоро достанет ненавистный член. Сейчас вырвет. — У меня тоже товарищ погиб. На охоте. Медведи, знаешь? — подходит впритык. — Такие опасные животные. — Сегодня… другие… клиенты, — кажется, будто лёгкие сжимаются, дышать очень трудно: то ли принятые таблетки ухудшают состояние, то ли психика окончательно даёт сбой. — О, так я не по расписанию? — обводит пальцем нижнюю губу, постепенно запихивая его в рот женщины. — Ты мне понравилась тогда, малышка. Такая хрупкая, люблю хрупких сучек.       Как же Соломия ненавидит слово «хрупкая». Таких обожают стыдить, унижать, ломать.       Калечить, разбивать, разрезать.       Насиловать, убивать, истреблять. — Сейчас ты будешь сосать, — кладёт ладонь на макушку и давит, чтобы спустилась на колени. — Я хочу горловой, так что не вздумай блевать.       Он расстёгивает ремень и ширинку и вытаскивает уродливый орган с загрязнённой залупой, как только Соломия оказывается внизу. Головка касается её лица, мужчина водит ею по подбородку и щекам.

Совсем немного. Совсем… чуть-чуть.

      Застывший взор женщины вдруг фиксируются на ноже, который в данный момент выделяется ярко; импульсивным движением одной рукой хватает рукоять оружия, другой основание члена. Сила, появляющаяся так стремительно, раскрывает неумело залеченные рубцы и их содержимое образует в бесконтрольную агрессию. Насильник не успевает среагировать и вопит на всю комнату, когда отрубленная часть его тела падает на пол, а кровь хлыщет так, что своими каплями ослепляет Соломию при попадании на склеру. Член срезался, как гриб.       Она наконец кидает на стол Туз Пик.       В борделе очень шумно, чёртов «День метал». Гоуст проходит по коридору к номеру «49», настораживаясь из-за того, что продолжительное время за ним наблюдает та женщина, которая ещё в первые дни нахождения в клубе отвлекла лейтенанта и его «рядовую». Именно она тогда назвала Рию настоящим именем, и Райли запомнил. Запомнил имя с плавно перетекающими друг в друга слогами; оно должно было остаться тайным и нетронутым. Рядом нет охранников, непонятные сомнения глодают всё последнее живое, что в нём осталось. И оно обостряет скверное предчувствие — необходимо зайти, но зачем, необходимо забрать её оттуда, но зачем, необходимо поиграть в ёбанного героя, но зачем. Соломия ведь именно так его и назовёт, станет глумиться, и не то чтобы его когда-то задевали её оскорбительные выражения. Они, безусловно, пускали ему кровь, тем не менее не в такой степени, чтобы без особого труда усмирить возникающую нежелательную тревогу за её жизнь. Насрать.       Мужчина нажимает на ручку с незапертым замком и проходит вперёд, заставая момент, полный сущего кошмара. Гоуст незамедлительно закрывает за собой дверь, пытаясь оценить обстановку. Джудит, убивающая Олоферна, много бордовых красок.       Есть только два ощущения: нож, входящий в плоть, как в масло, и нахождение под фейерверками, словно один — самый мощный и красочный — заминирован внутри неё. И он взрывается; она наносит удары ещё и ещё по груди лежащего на полу насильника, по животу и особенно по паховой области. — Соломия…       Её имя прилипает к губам, не отдирается. Отчаянный крик настолько ужасен, настолько горяч, что хочется закрыть уши. Хуже сирены гражданской обороны, хуже вилки по стеклу. Матери теряют дочерей, чьи косы заплетены их пальцами, сёстры захлёбываются слезами над могилами несправедливо измученных, товарняки сбивают насмерть в темноте. Отчётливые звуки соединённых бед дезориентируют Гоуста. — Соломия, прекрати, — осторожно садится на корточки. — Он уже мёртв.       Густой с надрывом голос заполняет помещение, Райли старается держать его монотонным без желания спугнуть её. Женщина вмиг поворачивается и вспарывает ножом воздух, Гоуст же успевает увернуться. — Опять ты… опять ты… — ползёт в его сторону вся окровавленная. — Я и тебя убью! Убью… тебя…       У Соломии или шок, или припадок, или всё вместе. Выброс адреналина, состояние аффекта; у него нет времени гадать. Выбивает оружие, следом сжимает запястья, не позволяя ей двинуться. Опухшее лицо в туши и остатках клиента, Гоусту приходится заткнуть рот ладонью. — Ш-ш-ш, — следует успокоить и привести в чувство. — Ты в безопасности.       Конечно, она не в безопасности: после этого над её телом буду измываться сутенёры. Соломия убийца и носительница вендетты за свою родную, за каждую родную здесь. — Я и тебя убью… — повторяет женщина, задыхаясь. — Я… ты…

Ты.

             Я смотрел, как ты меняешься, как будто у тебя никогда не было крыльев, — теперь ты чувствуешь себя такой живой.