Одноразовая альтернатива

…видел твою кончину. deftones — cherry waves

      Демосфен вносил в массы идею, что каждый уважающий себя эллин обязан обладать тремя женщинами: супругой — для продолжения рода, рабыней — для чувственных утех и гетерой — для душевного комфорта. Маргарет Этвуд внесла в массу идею о последствиях подобных желаний. Ты женщина в синем, как истинная супруга с улыбкой наоборот, следующая за ним против таких, как ты сама; ты женщина в красном с выцарапанными на стенах именами своих пострадавших женщин, ищущая поддержки среди покрытых розовыми платками; ты разноцветная женщина с глазами манекена, ярко танцующая перед теми, кто чтит традиции и ценности.       Но какого бы цвета ты ни была, ты по-прежнему съедобна.       Ты не плохая женщина, ты хорошая, только секс за деньги могут предложить вне порочных мест. На свидании в ресторане, когда у него улыбка белоснежная; на заднем сидении, когда таксист слишком любит шутить; у руля, когда инструктор по вождению предлагает получить права «за просто так». Ты отмахнёшься и не воспримешь это всерьёз, посмеёшься и спишешь на неадекватность и невменяемость собеседника, не задумываясь, что Банди, Деньер и Клайн психически были здоровы. Дело не в приученном с рождения чувстве превосходства, а в проблемах с головой, верно?       Когда ты сравниваешь своё или её тело с безымянными кусками мяса, ты создаёшь условия для поедания. Ты создала их ещё тогда, когда поставила своё удовольствие ниже, когда сказала, что ты «шлюха в постели», когда назвала проституцию услугами и не подумала, с чего вдруг секс стал товаром; ты создала их, когда проявила сочувствие к тем, кто так сильно в нём нуждался. Нарекая одежду пошлой, как и делая вульгарность синонимом «женщина», — вульгарный мужчина попросту не звучит — ты создала условия для охоты, также как и условия для ловли в тысяча и одном месте, которые были людными и нелюдными, тёмными и светлыми, ранними и поздними, пьяными и трезвыми. Самое главное — не забывай о правилах в пособии и не допускай к себе такого отношения. Соломия скажет тебе, что действительно значит фраза «обращайся со мной, как с шлюхой».       Ты хотела быть Лолой в длинных штанах или славной Ли Ли? Ты была Вайолет с куклой в руках или Фредовой с непомерным желанием увидеть на трусах менструальную кровь? У тебя наверняка другое имя, звучащее так нежно, что хочется плакать вместе с тобой; звучащее угрожающе, что хочется бороться и защищать, смотреть в глаза и видеть всё то, из чего ты была сделана: из картинок с чау-чау, вложенных в альбом, из истошных криков и безудержного смеха, из тёплых слёз твоей матери и музыки лофт. Наверняка ты хотела хорошо воспитать дочь или не оставлять после себя ничего, ты тяжело дышала, когда кто-то касался с разрешением и без, ты любила бусы из бирюзы и взбираться на деревья, чтобы увидеть крыши старых домов.       Буквы имён женщин в борделях не высечены на доске почёта, они заменены на фальшь и вырисовываются на прилавках для покупателей. Это не торговля женскими телами, но каждая из них распределена по группам; это не торговля женскими телами, но у каждой своя цена. Это работа, однако приходится добиваться права на элементарное уважение; это работа, однако женщины в обществе между собой шутят о том, что выглядят, как проститутки, мужчины же используют слово как оскорбление, не говорить же им «сутенёр» для унижения оппонента.       Мирная Соломия старается запомнить по слогам всех тех, кто рядом с ней. Она — женщина-ожидание, ждущая, пока перхотный урод кончит, ждущая новых продуктов в маленьком холодильнике, ждущая окончания печали нарисованных косметикой подруг. Она сильная и падает с качелей, ломая копчик; путает дни недели и промывает глаза холодной водой, чтобы избавиться от их сухости. Не знает, какие сейчас снимают фильмы, но от души бы рассмеялась, если бы увидела пропаганду бескорыстной любви. Только забыла, как смеяться, как напрягать горло и хвататься за живот от счастья. Та самая женщина, которая говорила «меня это не касается», та женщина, которая не верила словам других и не понимала, что является чем-то меньше, чем прикроватная тумбочка. Её это не касалось, но она поверила близкому другу и осознанно согласилась «просто дрочить за пятьсот долларов, когда охранники будут твоими телохранителями». Её это не касалось, и Соломия ничего не знала ни о борделях, ни о вебкаме, ни о рабстве, хотя всё же разделяла всё это на части: самое страшное — сексуальное рабство, когда девушек воруют во время войн и насилуют, в борделях же обманутые глупышки, локальная проституция вообще мерзка, в вебкаме находиться безопасно. Ведь ей было абсолютно плевать на Тиффани, Меган и Сильвию.       Теперь же ей нужно помнить имена своих женщин здесь. Выцарапать на подкорке черепа каждую историю, запечатлеть в памяти цвета хрустальных глаз и тон голоса, зависящий от их настроения. Соломия запомнит Кассию, которая ждёт встречи с десятилетним сыном Ашвани; ту женщину, которая «повелась» на предложение работать сомелье в дорогом ресторане, «повелась» на фотографии и видео, на поддельные документы и уехала в США, чтобы выкарабкаться из бедности. Запомнит Анну, ставшую фавориткой главного сутенёра; ту, которая всегда винила папиных любовниц, но не его самого, ту, которая защищала и оправдывала мужчин за дикие желания и была не против быть инструментом возбуждения, их внимание — поднятие низкой самооценки. Но всегда приносящую таблетки и презервативы, чтобы хоть как-то отгородить девушек от нежелательной беременности, так как глубоко внутри понимает, что всё это неправильно. Запомнит Виолетту, когда-то желавшую стать визажисткой, и её девушку Роланду, которой больше нет в живых. Два года назад она сбежала, чтобы позже вернуться за возлюбленной, однако сутенёры очень кроваво наказали за побег; Виолетту заставили смотреть на групповое изнасилование Роланды и многочисленные избиения — она видела её мучительную смерть.       Они убивают в них особенности, стирают фамилии и обваливают в слюнях и сперме. И это нормально: кто будет думать о шлюхах с порванными вагинами? Сосалки улыбаются во время шоу — им это нравится, сосалки ходят на подкасты, чтобы завлечь как можно больше женщин под лозунгом «я девушка — доверяй мне, это безопасно, тебя защитят», и улыбаются. Такие эти сосалки улыбчивые. Только надо было быть умнее, но не слишком, доверять и не доверять одновременно, быть параноичкой, но не очень. Быть может, удалось бы не быть тут, удалось бы жить жизнью, где «тебя ничто не касается и ты с этим не сталкивалась», только Соломия одно знает точно.

Не волнуйся, милая. Ты всё равно есть в категории порно.

      Со своими рыжими волосами, которыми ты так гордишься, с «некрасивыми» половыми губами, которые ты ненавидишь; твоя национальность, телосложение, возраст — всё будет отмечаться под хэштегами. Как бы тебя это ни касалось, ты там есть. И твоя вагина сексуальна до первых кровавых тампонов, твоя попа сексуальна до первого испражнения, твои груди сексуальны до первого кормления ребёнка — естественность так не сексуальна.       Шанни из Колорадо, любящая джин-тоник и венский вальс, до сих пор не теряет надежды закружить в пьяном танце сутенёров, чтобы те вытащили её отсюда. Система вовлечения включает в себя привлекательных мужчин, выстраивающих отношения с потенциальными «работницами» через знакомства на улице, интернет или других близких женщине мужчин. Неудивительно, что где-то семь девушек здесь ранее были в отношениях с этими охранниками, любили и готовили им завтраки, пока не стали продуктами питания в пурпурных комнатах. Соломия в первый год часто думает над тем, стыдно ли тому же Ебанату, когда его бывшая, которую он затащил сюда, возвращается с побитым телом после БДСМ заказа. Нет, о каком стыде идёт речь? Она должна была быть осторожнее и не раздвигать ноги после его сладкого «я люблю тебя». Шанни действительно хитрая и манипулятивная, способная заговорить и вселить веру, что ею можно управлять; крутит одним новым неопытным сутенёром, правда навряд ли тот поможет ей выбраться. Ирма из Тулуза по-прежнему верит в любовь — пару раз влюблялась в клиентов и искренне надеялась получить от них сострадание и быть освобождённой. Как жаль, что она слишком любила сказки в детстве, сейчас же надеется, что кто-то её спасёт.       Море волн, мы держимся за одну доску. — Серьёзно?       Кассия делает подруге причёску, бережно перебирая её блондинистые локоны. — Да, — отвечает Соломия, наслаждаясь прикосновениями: порой так не хватает немного нежности. — Я с ним уже четвёртую ночь, но он не хочет трахаться. — «Не такой» что ли?       Они тоже делят их на категории. «Жесткачи» дерут так, что кожа слезает, стенки влагалища кровоточат; «рыцари» понимающе кивают и лезут в душу, правда позже всё равно ставят раком; «отличники» рассказывают о своих ужасных жёнах, утомляющей работе и притворяются жертвой, гладя коленки покорных слушательниц; «не такие» оказываются здесь чисто случайно, то друг позвал просто «посмотреть», то ошиблись дверью, то больше точно не придут сюда, только через десять минут протягивают деньги. — Не совсем, — произносит Соломия, судорожно вздыхая. — Даже не знаю, как его назвать. Строит из себя загадочного, думает, наверно, что я расслаблюсь, а потом резко засадит в задницу. Фетиш на неожиданность? — А такое бывает вообще? — заканчивает с волосами и берёт с туалетного столика коричневую помаду, чтобы накрасить её губы. — У этих ебанутых, кажется, фетиши на всё подряд.       Сегодняшняя ночь — гадкий зверинец. Выступления с посылом «трахнуть зайчика», где женщины будут наряжены в сексуальных животных. На Соломие кожаное короткое платье, привязанный к заду чёрный хвост и маска кошки; Виолетта должна будет провести её по залу на поводке, и это так унизительно — ползти на четвереньках и смотреть на ублюдков, зазывая. Может, ей и везло все эти четыре ночи и женщина смогла выспаться впервые за несколько лет, не имела секса, однако она раздражена. И за этим колючим раздражением кроется весьма оправданный страх: когда-нибудь, когда его притворной сдержанности придёт конец и весь накопленный голод вырвется дьяволом, то военный распотрошит её тело.       Приходят ещё мужчины, кто-то из спецназа, кто-то из других сфер деятельности. Но у женщин задача всё та же: удовлетворять своего «хозяина» и успевать зарабатывать деньги на остальных. Шоу начинается, опять едкие оттенки похоти режут глаза. Они выходят в открытых костюмах со звериной атрибутикой, разыгрывая идиотские спектакли, чтобы у присутствующих встали члены и раскрылись карманы. Тот «её лейтенант» отсиживается в углу с товарищами, не реагируя на происходящее. Прежде чем выйти на сцену, в голову к Соломии внезапно врывается мысль привлечь его к себе ещё больше и уговорить пойти в комнату, чтобы она таким образом смогла избежать секса с другими. Тем более, он почему-то платит деньги и даже переплачивает, поэтому какое-то время Соломия находится в удобной позиции.       Просит Виолетту провести её по подиуму перед одиннадцатым столиком, и она делает это, ведя свою «кошку» на поводке. Они поворачивают головы, когда женщины проходят рядом.

Смотри на меня. Я не собираюсь трахаться и с ними. Смотри. На. Меня.

      Соломия хватается за него взглядом мёртвой хваткой, но ей хочется блевать. Очень сильно. Нужно показать ложный интерес, только желудок сводит, и она бы обрыгала всех, чтобы желчь сожгла их мошонки, если, конечно, сегодня тут нет фетишистов. Удаётся вытянуть его внимание на несколько секунд, соприкоснуться безжизненными глазами, чтобы неживых поднять на ноги. Однако мясо такое стухшее и сгнившее, кости крошатся — мертвецы лишены умения ходить.       Волны поглощают тебя, и ты тонешь.       Она таскается за ним и делает вид, что прислуживает, чтобы другие клиенты не подходили с предложением пройти в их номер. Соломия идёт в выделенную для лейтенанта комнату, садится рядом на диван. — Не ляжешь спать? — в этот раз мужчина тянется не за снифтером, а за книгой, которая является чуть ли не бутафорией, чтобы хоть как-то сделать это место более приличным. — Чтение? Серьёзно? — сколько бы ей ни говорили держать язык за зубами перед покупателями, Соломии трудно контролировать себя: полна бешеной, почти маниакальной ненависти.

Заткнись, дура.

— Они же здесь для чего-то лежат, — у него измученный вид, поникший; наверное, тот самый мужчина в «депрессии», который на самом деле не нуждается в плотских наслаждениях, — Соломия давится едкой усмешкой. — Это не библиотека.       В пятую ночь они обмениваются четырьмя пустыми фразами. Для неё у него размытое лицо из чёрных красок, которое забудет на следующий день; будто отравленный запах, такой типичный для постояльцев, и тело из смрадной тени. У него какой-то слишком пафосный позывной: то ли «Скат», то ли «Гоуст», и скорее всего последнее, так как именно это обращение часто слышала женщина в его сторону. Гоуст уже пятнадцать минут читает, потирая большим пальцем лоб, словно разглаживая едва заметные морщины, Соломия же внимательно его осматривает, размышляя, делает ли он всё-таки хоть что-то с ней, пока та спит. Обычно не пьёт с военным, не чувствует постороннего душка, от которого могло бы погрузить в беспамятство.       Женщина презирает его заранее, кинуть бы снифтер в голову, выдрать волосы, расцарапать шею и лопнуть вены, но не резко, — пусть умирает мучительно и медленно. То, что этот лейтенант не ведёт себя как все, не значит, что он другой: запросто схватит за шею и поставит на колени, пихая в глотку пульсирующий член. Изнасилование — это не выражение сексуального желания, а выражение желания власти. Этот проклятый клиент остаётся клиентом, он не спит по ночам с большим пальцем во рту, как чёртов младенец, убивает без сожалений и насилует в борделях, правда пока что не демонстрирует свою истинную натуру. Он читает «Замок Броуди» — второй Арчибальд Кронин с серьёзным выражением лица — и бесит Соломию. Всё из-за тревожной неизвестности, и в случае отсутствия удовлетворения его животного придётся разрабатывать иную стратегию. — Броуди останется в замке только со своей безумной матерью.       Конечно, напротив сидящий удивляется: шлюха, которая читает книги? Разве такие, как она, не мастурбируют на порнографические журналы и не ждут сладких ночей с потрясающими клиентами? Однако короткое изумление вмиг исчезает, Гоуст откладывает книгу в сторону и глубоко набирает в лёгкие воздух. — Это так смешно, — Соломия без стеснения продолжает, не думая над своим нестабильным поведением; женщина как будто ведёт тихий монолог, не замечая молчаливого собеседника. — Наказание — это всего лишь остаться в одиночестве? Я даже не удивлена. — О чём ты говоришь? — Гоуст поворачивается, внимательно слушая; не то, чтобы ему было интересно контактировать с проституткой. — Ни о чём.       Она не собирается казаться умной и начитанной, чтобы впечатлить; по её мнению пускай клиент лучше вытрет об неё ноги, чем ею проникнется. Если бы рядом была Кассия, то сказала бы, что Соломия просто не может остановиться плеваться ядом и делает это весьма обоснованно, пускай и бессмысленно. — Продолжай.       Иногда приходится читать из-за невыносимой скуки, и неизвестно, откуда эти книги были взяты. Может, кто-то из клиентов когда-то оставил, или же сами сутенёры. И каждая книга такая пустая и по мнению Соломии совсем не заслуживающая похвалы и анализов о «травмированных героях», которые убивают всех, кроме себя, не получая возмездия. — Разрушил жизнь всем: над женой издевался, — умерла, почти голую беременную дочь выкинул из дома во время сильного урагана, — её ребёнок умер, сама умерла от пневмонии, замучил Несси свою учебниками, чтобы та оправдала его надежды и потешила эго, — повесилась, — отзывается о главном герое с явным отвращением. — Сына считал размазнёй. И? Что дальше?       Гоуст замечает её порывы лютой неприязни. Женщина же не желает в подобных романах искать великие и потаённые смыслы, так как ей чрезмерно тяжело симпатизировать извергам. — В чём был посыл? Снова вся эта хрень «остался наедине со своими демонами»? Да он даже не сожалел, несмотря на то, что стал Безумным Шляпником, — последнее сопровождает жестом «кавычек». — Одиночество может сильно ударить, — анализирует её могильным холодом, не отрывается. — Одиночество за пять смертей? Вот это мука, — произносит с сарказмом. — Как там было в конце? Что Броуди просто тяжело вздохнул из-за потери всей семьи? Бедняжка, — вмиг вспоминает ещё одного протагониста с «тяжёлой судьбой». — Или несчастный парнишка Алекс от Бёрджесса, который тянется к добру через тягу ко злу, насиловавший женщин. — Соломии плевать, знает ли он этого персонажа и понимает ли, о каком произведении идёт речь. — Ой, малыш вдруг понял, что это плохо? И сколько ещё будет героев с комплексом бога, которые размышляют над «а имею ли я право убивать?» и сколько будет героев, которые становятся сильными или им хотят сделать больно за счёт убийств и надругательств их дочерей, жён и матерей? — она больше не горит тусклым и наигранным пламенем для завлечения, она близка к самовозгоранию и не боится обжечь. — И каково же лучшее наказание? — после долгого молчания интересуется мужчина, скрещивая руки на груди.       У Соломии натужный и искусственный смех — красиво обезумевшая эриния со змеиной чешуёй — самая старшая из них Мегера. Больше не услужливая, не сверкающая и без слоёв разукрашенной куклы. Спустить бы на него всех адских гончий и исхлестать бичом, сжечь книгу на его коленях и вызвать вишнёвые волны, чтобы пропахший чужими слезами солдат знал своё место. И Гоуст ловит её вызывающее высокомерие, летящее прямо в цель, пальцами, и позволяет последующему гневному упрёку впитаться в кожу. — Ты военный. Тебе ли не знать, как наказывать людей.       Ты вешаешь якоря мне на шею, поначалу мне это нравилось, но чем больше ты смеялась, тем больше я сходил с ума. — Скажи, — её излишняя смелость на самом деле не смешит, тем не менее вызывает неоднозначную ухмылку.       Соломия бы с радостью расписала все виды пыток над такими ублюдками и сейчас поддаётся вперёд, чтобы их озвучить вслух, как вдруг дверь в комнату приоткрывается и слышится тихое: — Риа, на минутку.       Обычно другим запрещено прерывать во время оказания «услуг», однако Шанни, подозревающая неладное и поэтому подслушивающая их разговор, после выхода женщины резко оттаскивает её за руку. — Соломия, у тебя мозги, блять, есть? — повышает голос, далее отводит её в сторону подальше от номера и негромко продолжает: — Ты говорила, что тебе достался странный клиент, который платит непонятно за что, тогда какого чёрта так с ним разговариваешь?       Шанни не защищает их, не оправдывает, она просто беспокоится за Соломию и не хочет страшных последствий её говора. — Мне ему жопу лизать что ли, как это делаешь ты? — вырывается столь необдуманно, и затем женщина закрывает рот ладонью. — Прости, пожалуйста… просто… я знаю, зачем ты это делаешь, я… не понимаю, что меня ожидает, — начинает поглаживать её по руке. — Всё в порядке, — она успокаивает подругу в ответ. — Может, можно будет поменяться? Мой просто просит дрочить и ухо лизать. Хотя… такое невозможно провернуть.       Стоят в тёмном коридоре, прячась от наблюдателей; обе парадоксально забитые и неустрашимые. — Слушай, я действительно лижу жопу и надеюсь, что свалю отсюда. Но помни, что не в твоём положении залупаться на клиентов, которые действительно могут проломить череп, а тело твоё выкинуть, блять, на свалку, и то, если повезёт, оказаться именно там. — Понимаю. Просто я правда его ненавижу. Как и всех их, — делает заключение Соломия. — Наслаждайся пока тем, что ты свободна от этих извращений, раскручивай на деньги и располагай к себе, — даёт совет Шанни. — Есть шанс поспать — отоспись за нас всех. Не стоит показывать свой характер.       Женщина возвращается обратно такой же безразличной и жалкой марионеткой, какой была в первую ночь, и больше не разрывается на атомы настоящими чувствами. В этот раз не спит, наблюдает за тем, как Гоуст читает, выпивает и ненадолго засыпает на софе, не совершая над ней насилия. На следующее бесцветное утро даёт ей смятые деньги, говоря: — Тебе же это нужно, Соломия?       И она вспыхивает ожесточённой яростью, выдавая себя истинную. — Я Риа, — нет, никаких «Соломия», никаких сближений и уловок. — Разве?       Он слышал обращение другой проститутки к ней, когда дверь в его комнату была захлопнута после их ночного полупустого диалога из шестнадцати фраз. — Заткнись, — снова бездумная и враждебная: эти твари не имеют никаких прав, чтобы звать её по настоящему имени, произносить его по буквам скользкими языками. — Меня зовут Риа.       Гоуст протягивает деньги, смотря на неё сверху вниз с неопределёнными эмоциями. — Ты не герой, лейтенант, — не принимает купюры. — То, что ты ничего со мной не делаешь, не превращает тебя в героя, — опять атакует Соломия. — Платишь деньги, зная, что всё оплачено? Хочешь, чтобы я привязалась к тебе? Думаешь, что, мать твою, меня спасаешь?       Ей известно о таких проституторах: таинственные манипуляторы да симпатичные кукольники с пальцами-шипами. Соломия пульсирует Мерапи, который Гоусту как-то удалось увидеть в Джокьякарта, и явно далека от эстетики пряничных домов. Со сжатыми кулаками и смазанными макияжем позже цедит сквозь зубы. — К чёрту тебя.       Если тебе суждено уйти под воду, я нырну за тобой, а ты? Ты нырнёшь за мной?