счастлив тот, кому хватает

— Мне, всё–таки, невдомёк: кому это вообще сдалось? — Ну, если бы не было желающих, то и вряд ли меня бы назначали заведующим рефлексотерапии. — Манипуляция плацебо, это ваша апух… апухуйтура. — Акупунктура, дорогой. — Нет, хоть убей — решительно не верю, что от этого есть толк. — А я думал, что убийства больше по твоей части. Смех Бай Чжу просачивается сквозь телефонную трубку — живой и мягкий, как весенний ветер, от которого мнимо раскачивается под мочкой дотторовская серьга. Пауза затягивается, потому что сперва ему отвечают мысленным: «тут ты, конечно, прав» — и уже затем возобновляют разговор громогласным раскатом критики. — Большинству тюфяков к ли юэшному правительству охота подмазаться, вот и нахватываются всякого из чужой культуры. Не найдено гистологических и физиологических подтверждений традиционным концепциям существования ци, меридианов и аку…пуктурных точек… Ты меня вообще слушаешь? — Конечно, — чайная ложка два раза стукает по краешку чашки с каемкой — больше привычка, чем элемент чаепития. Бай Чжу тихо благодарит своего ассистента, и, хотя он произносит это шёпотом, Дотторе молчаливо ждёт, пока тот закончит со всеми приготовлениями. На конце рабочего рукава виднеется засохшее пятнышко крови — его бы смочить перекисью, но доктор шкрябает по нему ногтем большого пальца, пока оно не становится яично–жёлтым пятном. — мой тон может показаться тебе незаинтересованным, но я просто давно пришёл к одному выводу. — Здесь я должен спросить, к какому? — Если тебе любопытно. — Ты просто снова фенибута наглотался под свой убийственный фито–лечебный запивон. — Ахах, не без этого, — горячий глоток разглаживает голос до штиля: смиренного, но горчащего полыньевой рябью, и хирург явственно представляет, как на переносице сокурсника пролегает волевая хмуринка. Сколько раз не принимай всякую бурду — горечь останется горечью. — просто с тобой легче сразу пустить себе пулю в лоб, нежели продолжать какие–то цивилизованные дискуссии. — Какие мы злопамятные, — не спорит, просто поддевает. Этот человек не знает его досконально, но за долгие годы успевает отбить себе мизинцы о жёсткие углы дотторовского мышления. Никто из них не привык считать, сколько раз это происходило. — как продвигаются твои успехи с омолаживанием? — Создание сыворотки от пигментных пятен ниспослало на меня известность. Теперь по сто раз приходиться твердить людям, что я к косметологии ни к селу ни к городу, и вышло это просто случайно. Это известие смешит Дотторе так сильно, что он поджигает сигарету только с третьего раза. — Могу написать на тебя разоблачение в «Известии». Все в лучших традициях: «подпольные эксперименты, шарлатанство и превышение полномочий аптекаря с подозрительной родословной… загадочная любовь к рептилиям?» — На себя напиши, мародёр хренов. Этими словами Бай Чжу сто процентов намекает на происшествие двадцати пятилетней давности, в ту пору имевшее не менее гротескные заголовки и прочие забавные составляющие: «Трагический пожар ботанического сада в успешном вузе. В районе полуночи… Зафиксированный поджог… Нарушитель так и не пойман. По словам главного коменданта, в преступлении прослеживается оттенок мстительного начала…» — Совсем не понимаю, о чем ты, — Дотторе выдыхает клуб дыма перед собой. Стоит делать это рядом с окном, но из–за кошмарного минуса форточка всеми краями примерзает к крашеному плесневому дереву. В самом центре — мозаика снежных узоров, затмевающих вид на опустевший, но родной терновник. Тот тоже примерзает к сосулькам крыши, и теперь вынужден дожидаться, когда на него снизойдёт благоприятность февральской оттепели. Если прикинуть, то те же доктора общаются друг с другом всегда так, как будто сами примёрзли к своим рабочим местам — без возможности поговорить друг с другом, как в старые добрые. Но это уже явно не то, в чем можно обвинять зиму. — А я все так отчётливо помню. Какой ты был прелестно робкий и неповоротливый, что даже на дискотеке– — Бай Чжу. — Ну ладно. Время на исходе, я для чего вообще позвонил-то. Для тебя бесплатный сеанс иглотерапии. — Собираешься опровергнуть мой скепсис по отношению к ахуйкунтуре на практике? — Пожалуйста, называй это иглотерапией. И нет, это подарок на день рождения. Так бы я содрал с тебя приличную сумму. Окурок сигареты ныряет в жестяную банку из–под сгущенки. Он хочет дотянуться до новой пачки, но обнаруживает, что телефонный шнур волнообразной тугой умудряется скрутить ему локоть. Потуги дотянуться до курева занимают некоторое время, которое Бай Чжу ошибочно расценивает за польщение фактом, что он умудрился не забыть дату. Старался. Цици обводила число жирным слоем просроченной зеленки. — Ну надо же, и вправду сегодня. — Только не напивайся в говнину со своим умельством. У тебя процесс кислородного истощения скоротечней моей кончины. — Рад, что тебя хватает на шутки. И всё–таки, какого скверного ты обо мне мнения… Бай Чжу чувствует, как улыбка на той линии тает жжённым сахаром. Закрытые глаза помогают ясней представить картину. — Самого что ни на есть. У Панталоне есть злободневная привычка хозяйничать там, где его никто никогда не попросит. С ней он способен бездумно переключить нужный тебе телевизионный канал, выкинуть залежавшуюся в шкафу булку, передвинуть свое кресло к пышущим жаром батареям. Тебе хочется возмутиться степени нагловатой вседозволенности банкира, но ты пьёшь воду, вскипяченную на купленной им навороченной плите. Ты делаешь снимки органов с помощью иностранных рентгеновских сканеров, скользишь пальцами по дорогому тисовому столу. Даже кожа твоя хранит память о замшевом тепле перчаток — подарок из прихоти, чёрный лоск и исключительно «добрый» умысел. Дотторе на своем пятом десятке о подобной ловушке подозревает ясно, но скромное желание обзавестись удобствами плетёт из нервов прутья компромисса, которыми он сметает с дороги любые паттерны. В конце концов, правильного и здравого не существует — есть только то, на что соглашаются оба партнёра. — Не так я представлял себе вашу «сверх-срочную» операцию, — его фиолетовый шарф накрывает спинку стула склонившейся мамбой, которой, по всей видимости, слегонца не по душе суровый климат и вообще всё на свете. Сапоги волочат по полу комочки слякоти, и мужчина, вопреки волне подкрадывающегося раздражения, воспитанно спешит переобуться. Дотторе наполняет для него чайник, манерно откашливается. — Управился раньше, чем ожидал. Всё благодаря вам. Справились с моей просьбой? — Племяшка был успешно доправлен до детского сада. И боже… Стоит ли мне говорить, насколько меня поразило, что он точь–в–точь ещё одна копия вас? — Хах. Конечно, мне так уже неоднократно говорили. Правда, не очень я приветственно отношусь к формулировке «копия». Дотторе вправе говорить, что хочет, но все же это не отменяет того факта, что очередной отпрыск его семейства действительно идентичен своему дяде. Какая же все–таки генетика ебучая вещь. Панталоне не рискует поинтересоваться, сколько у того вообще племянников. И племянники ли они. — Он считает в уме быстрее меня. И рассуждает на тему социалистической идеологии так просто, как будто сворачивает кулёк для семечек… здесь как–то затхло, не находите? — стремглав к замерзшему окну. Дёргает так, что лёд разлетается и крошится повсюду осколками. У Дотторе смешанные ощущения на этот счёт (вау, это горячо, и вместе с тем вы доказали, что я ленивый слабак). На какое–то время дышать становится холодно до рези в легких, но это к лучшему — от нехватки воздуха порядком уже начало клонить в сон. — Социализм и кулёк для семечек, забавно, — доктор вторит словам. Его губы медленно оставляют след благодарности на уголке чужих: обветренных и одичавших. Дотторе усмехается. Квадратные очки гостя — сплошь покрытые паром, и руки тянутся к ним, чтобы протереть краешком своего халата. — не представляю даже, где он такого хватается, когда я ему максимум, что «мурзилку» да «ежа» выписываю. От ощущения внимания нервозность Панталоне степенно сходит на нет. Заместо неё свисту чайника аккомпанирует вздох, теряющийся в макушке Дотторе. Тот близости не сопротивляется, даже откидывает голову назад, к синей надушенной горловине. Сухое дыхание соскальзывает к уху. — Я выполнил вашу просьбу, теперь ваша очередь оказать мне услугу. «Вот и оно…» — легкий осадок извести поднимается и оседает в груди. Среда щелочная, а от съедающих внутренности паразитов всё равно не спасает. Дотторе изгажен ими. Они изнуряют такие понятия, как «бескорыстность», «чуткость», и, конечно же, «любовь». У Панталоне внутри свои вредители: объедают всё в пределах видимости, пока после них не остается сердцевина его эгоцентризма и похоти. Доктор хмыкает и перемещается к газовой плите. — Разумеется. Правда, мне следует сперва принять душ. Панталоне щурится от нехватки зрения, для него сейчас, поди, любовник — безликая вертикальная лужа. И прыскает со смеху, как будто от этой самой аналогии. Да вот только… беззлобно, что ли. Отнюдь не высокомерно. Уличный румянец упорно не сходит с веселого лица. — Не поймите неправильно — мне не приелись наши встречи. Просто хочется внести в них немного красок, понимаете? Так что я приглашаю вас в театр. Там сейчас как раз крутят «Комедию дель арте». Это предложение звучит так абсурдно, что приглашенный в неосторожности обжигает палец о чугун чайника. Везёт, что Панталоне нихрена не видит, так как его очки остаются лежать в нагрудном кармане. — Сегодня какой–то особенный день? — О чём вы? Вроде бы нет. — Я в искусстве неразборчив предельно. От слова совсем. — А там и не нужно разбираться. Тоже от слова совсем. Самое главное, чтобы нравилось. На сколько актов затянется пока знать не знаю, но точно освобожу для нас лучшие места в ложе, — не распознавая того, как его слова звучат одновременно свежим ожогом и тягучим мёдом, Панталоне задумчиво растягивает согласные. — ммммм… есть ещё вариант сходить на сеанс акупунктуры — слышал, тут неподалеку открыли– — Избавьте меня от муки, я за театр.