счастлив тот, кому хватает

— Что-то я в последнее время здесь Димку не вижу. — Практика закончилась, он теперь снова в вузе шишки набивает. Панталоне не скрывает досадливого вздоха, и Дотторе глаза закатывает: «я вас умоляю». Иногда у кого-то из них выдается свободная минутка. Чаще у банкира: он работник ответственный и компетентный, но также ответственно и компетентно умеет свои обязанности переносить без заметных тому последствий. Доктор такой роскошью не располагает: батрачит с утра до ночи, потому что люди под его ножом ждут не очень охотно, и даже у мертвых, с которыми он так любит возиться, есть свои категоричные требования. Один старается не отвлекать другого. Маленькое исключение — диалоги, компанейски поддерживающие приятельское сознание на разметке: «достаточно стабилен, чтобы контактировать с внешней средой». На соседствующую с сомнительным варевом конфорку ложится алюминиевый чайник; пыхтит под пыхтение Дотторе о том, что нобелевскую премии его бывшей сокурснице вручили вопиюще неоправданно, и что сам он не спохватывается совершать никакие открытия, потому что простым людям негоже знать того же, что и он. Банкир дипломатично соглашается, чтобы раскаты провинциального трагика подутихли быстрее. Параллельно разбавляет кипятком его беспросветный, как двенадцатый этаж бездны, чифир. Чугунные батареи уже подают тепло. Можно уложить ноги на одну из них, рядом с которой Дотторе иногда подсушивает марли и всякие пинцеты в жестяной коробке из-под печенья. Можно внимательно смотреть за тем, как в метрах пяти рука безупречно точными движениями выстилает на коже тонкие хлопковые стежки. Светом операционной лампы горбоносый профиль выбеливается до аналогии с ангелом, и от этой мысли даже самому дельцу становится потешно. Ему не особо нравится наблюдать — и без того нервы ни к черту. Чаще всего декламирует передовые статьи из «Безбожника» и «Архонтского вестника», даёт им оценку, которую изредка заглушает фоновое, оживающее на монотонном шуме радио:

Сердце, как хорошо, что ты такое, Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.

Панталоне борется с подкрадывающейся сонливостью. Где-то за окном в терновнике кучкуются ещё не улетевшие на юг малиновки, которых иногда подкармливают на подоконнике крошками высохшей булки. Дотторе по звуку заканчивает: режет ненужную нить и накрывает тело длинным полотном. — Я к вам сегодня, кстати, с необычным визитом. — Относительно визитов других людей, ваш — необычен каждый. Банкиру вдруг становится любопытно: как часто ученый замечает на себе взгляд, блуждающий вдоль спины по пояснице. — Мне пришёл перечень медицинских обследований — регламент от министерства. Проходить каждого доктора… — Дайте угадаю: вам западло. — Западло стоять в очередях. Не будь они такой пыткой, я бы с удовольствием показался каждому доктору. Может, даже встретил бы на научном поприще подобную вам раритетную фигуру. — Проктолога можете уже не проходить, в таком случае. Панталоне давится воздухом, и ему приходится выпрямиться на стуле, чтобы откашляться. После хлопотаний Дотторе услуги проктолога как раз-таки и нужны, хотя бы для профилактики. — Смейтесь, смейтесь, ревнивец. Больше вас к себе не подпущу, а то мне ещё и мозгоправ понадобится. — А я вас предупреждал, — довольные слова Дотторе смешиваются с плеском воды из-под крана. Рабочий халат вешается на дверь серванта, и он продолжает расхаживать в своей излюбленной обтягивающей водолазке. Такое простое перевоплощение, но до чего же коварное. — штампы и подписи я вам все соберу, но всё же изъявляю настойчивое желание провести совокупный осмотр. Моих познаний, даже самых поверхностных — будет хватать. Труп, судя по всему, перекачивает куда-то в морг — он вывозит его из кабинета под звонкий, мелодичный свист, в котором проступают следы полноценной песни. — «И чтец, и жнец, и на дуде игрец…» — Панталоне безнадёжно дошагивает до кушетки. — Слух, глаза и ротовая полость в норме… Вшей у нас с вами нет. — Я оскорблен тем, что вы решили проверить меня на вшей. — Я доктор, а уже после ваш любовник. — Вы меня сейчас ещё больше оскорбили. — Ну-ну, — он делает размашистые пометки в тетради, после чего возвращается к своей «работе». На лице написано, что процесс его забавляет. Панталоне предупреждающе стучит по его ноге кончиком трости. От этих физических проверок исходит некий отпечаток интимного флёра, и, если бы не факт того, что полураздетый банкир восседает у места, где с полчаса назад Дотторе препарировал мертвяка, то всё было бы просто прекрасно. — Будьте добры, прилягте. Ровно и без резких движений: расслабьтесь и спокойно дышите. Ледяная головка инструмента (что-то там из разновидности стетоскопа) размещается в левой верхней части груди. Тишина загадочным совпадением закрадывается во всё вокруг: и в тернии поющих малиновок, и в сбившееся радио, и даже в коридор с бесконечными очередями. Дотторе сосредоточенно считает удары. Лицо старит хмурная морщинка. — Я же попросил дышать спокойно. Панталоне глаза закатывает. — Я пытаюсь сосредоточиться, но в голове всплывают моменты, когда вы, ну, знаете… Режете здесь кого-то, как лабораторную лягушку? Вынимаете из орбит глазные яблоки? Всё в этом духе. Но я не то, чтобы боюсь. — По-моему, именно это вы и делаете. Естественный страх можно понять, — несмотря на сказанные слова и зияющую улыбку, Панталоне слышит, как спокойный голос пропитывается каплей досады. Дотторе отнимает прибор, чтобы поверх пятого ребра расположить свою ладонь: слегка прохладную, но всяко приятнее стетоскопа. — вы помните, что я говорил о своих экспериментах? — Сейчас… — как ни странно, Панталоне начинает дышать ровней. — … что вы получаете удовольствие с- — Гм. Другое. — Что вы делаете это эволюции ради? — Вот сейчас в точку. Я совершенствую несовершенное. Подправляю изъяны. И даже могу со всей уверенностью сказать, что владею навыками, которые возводят человеческий функционал до нового уровня!.. Слегка занесло меня, да? — Есть такое, — пациент старается не посмеивается, но толку пытаться обмануть того, кто в прямом репортаже считывает твоё дыхание и биение. Кладёт свою руку поверх чужой. — раз вы у нас такой профессионал своего дела, то улучшите и моё тело. Я человек храмой, близорукий и седой. — А вот тут мы и подошли к основополагающей сути… — когда доктор склоняется ниже, его тень накрывает лицо лежачего успешнее саванна. — Панталоне снова волнуется, но в этот раз по-другому. У этого волнения ноги растут совсем из иного места. Дотторе чеканит слова, подобно биологическому закону. — менять вас: храмого, близорукого и седого — я совсем не хочу.