счастлив тот, кому хватает

— Не советовал бы тебе якшаться с ним чересчур. А впрочем, и немудрено, что вы с доктором сошлись. На языке Капитано это сквозит не особо шлифованным комментарием: «ну вы так-то двое мудаков», — Панталоне улыбается комплименту. Слово «сошлись» приятно плещет слух, хотя в реальности можно уповать на малое. С дня их встречи в больнице проходит больше недели. Рутина ознаменовывается горой исписанных цифрами бумажек, тайными транзакциями, отекающими конечностями и ночными визитами гостей под выдержанным старым коньяком. Погожие деньки перекачивают в прохладные, шелестящие, как переполненные библиотеки на пороге студенческих экзаменов. Дорожки всюду устелены каштанами, грецкими и жухлой позолотой, начинающей липнуть к смазанным гуталином туфлям. И только за случайными обстоятельствами возрождается что-то подобное шансу: годовщину великой революции нарекают нерабочим днём, но товарищ Пьеро считает нужным приволочь на собрание пятые точки всех. Без исключений. Что, чисто теоретически означает, что Дотторе так просто отделаться не удастся. Если описывать происшествия того дня без прикрас, то Панталоне чувствует себя слегка нервно. Всюду плеск шампанского, обвязанные лентами душистые гвоздики, широкополые красные флаги да пастельные шарики; кто-то даже притарабанивает всамделишный аккордеон. Он же, как изведённая голодом собака, перед которой только костью помани — поведётся на прихоть хозяина. Но Дотторе всё не является, да не является, даже по истечению двух мозгодробительных часов пения, плясок и ужираловки. ... Когда же отливающая морской гладью макушка маячит между толпой чиновничьей оравы, сердце у банкира начинает гулко, некомфортно удваивать ритм. Подходит к нему не сразу: деловито перекидывается словцом с Сандроне, а там, уже против его воли, его подпирает к стенке Пульчинелла со своими вечными распоряжениями. Надо было ему так невовремя поинтересоваться, как там нынче процветает банк, и насколько их резервов достаточно для того, чтобы справиться с зимним кризисом. Батюшка, у Панталоне всегда всё на мази, вы только не мешайте ему время от время справлять свои нужды. Низкорослый старичок какую-то такую мысль улавливает, и, заразившись атмосферой всеобщего веселья, заряжает по спине мужчины ободрительным натланским загаром. Наплыв негативных ощущений не отвлекает от центральной миссии, но, вот те раз — Дотторе теряется из виду. Панталоне сокрушительно вздыхает, тут же чувствуя, как на пульсирующую спину, будто первым разнеженным снегом, тихо ложится широкая мужская ладонь. — И в выходной вам спуску не дают, я погляжу, — доктор в парадном, как что-то из совершенно другой лиги. Приталенная полуночно-синяя рубашка и пиджак стройнят его фигуру. Брюки с высокой посадкой, туфли на каблуках. Даже взрыв на макаронной фабрике старательно приглажен каким-то лаком. — Поверите мне, если скажу, что надеялся вас здесь увидеть? — Отчего же и не поверю. Я, может, только ради этой встречи сюда сегодня и прибыл. Такими громкими речами Дотторе напрашивается на обхаживания иного рода. «Ради встречи с вами…» — одному дьяволу известно, сколько любовных телеграмм, адресованных банкиру, начиналось с подобных слов. Но, опять же: хуй разберёшь, что творится конкретно в башке у доктора. — Возвращаясь к событиям давности — каюсь, что не позвонил, хоть вы и оставляли свой номер в регистратуре. Было много неукоснительной работы. Сейчас его голос чеканит не в духе рабочего рапорта, и всё же Панталоне не верит подобию раскаяния. Было ожидаемым поворотом, что встретиться снова удастся не через день или даже неделю. Мир строится на псевдо-договоренностях, и даже близким товарищам иногда требуется недюжинное количество обещаний в духе: «сегодня мы точно встретимся». И это нормально. Вешать друг другу лапшу на уши — естественно. Но самоуверенные слова о том, что делец ни разу не волновался, когда слышал трель стационарного телефона — стали бы ещё большей ложью. — Я прекрасно понимаю, самому было не до того. Но тут довольно шумно, — в подтверждение этого он мотает головой в сторону самопровозглашенной «аренной зоны»: за ней Чайлд, на половину приваленный к шахматной доске, силится взять у Капитано пятый реванш в армрестлинге. — если вы ничего не планируете, как насчет уединения в другом зале? Дотторе ко многим вещам относится с поверхностным равнодушием. Это прослеживается в том, как высоко иногда вздёрнут его подбородок, точно у нахохлившегося петуха. Или, опять же — в нотке лёгкого высокомерия, разбавленного ленивым, тягучем отсутствием интереса к внешнему лоску. Но то, как он смотрит… Такие глаза приписывают сумерскому богу Сету. Песчаные бури, хаос и разрушение. Затерянный в спектре радужки миф эннеады. Такие книжки уже не читают, они лежат на верхней полке под слоем вековой пыли. Алые флажки, рубиновые гроздья гвоздики, сегодня торжество сразу нескольких революций. Атмосфера, приуроченная к тому, чтобы сузившиеся зрачки не согласились, а молча приказали тебе: «веди». И когда Панталоне ведёт его туда, где можно не только посидеть, но ещё и найти, где прилечь, когда он наполняет хрусталь из собственной коллекции таким же дорогим вином, когда завешивает шторы от чересчур звонкого парадного гула, и Дотторе выжидательно ждёт, смачивая сладкой горечью свои розоватые, убереженные от шрамов губы — … все обязательно должно пойти наперекосяк. Панталоне упускает из виду влияние нескольких важных факторов. Первого, что Дотторе решит срочно разыскать сам Пьеро. Пьеро под градусом. — Мать честная, я было подумал, что ты и в этот раз решил транжирить и нарушать фатуйские устои. Хотел ужо тебя с должности гнать взашей. А ты вот, значится, где, сукин ты сын! — Ну блять, ну Пьеро. Ну зайди ты хотя бы раз, как человек. Кто вообще знал, что у Дотторе какой-то невъебенно высокий чин в их организации? И что эти двое ахуеть какие старые друзья?! Лидеру дай с минуту — он пришвартовывает к столу две бутылки «посольской», нарезку варено-копченной, коробочку с нардами и, в упор отрицая все, что могло показаться странным в уединении двух подчиненных, гостеприимно хлопает по столу. Второй фактор, что если хмельная выдержка Пьеро ещё как-то соответствует его статусу, то у Дотторе с алкоголем разговор короткий. Вштыривает его буквально после трёх стопок. Хорошо хоть, что эти двое в нарды успевают сыграть. — Меня в академии за мою кротовуху отчислили сперва… или за что-то такое… мех, не помню… Дед, припоминаиш? — На тебя убийство повесили. Славный ты, конечно, студентишек был. — Вот, вот, наклевещ…клевитировали знатно на меня! Я, может, шкодить любил, но тогда ещё не настоль…ко. Панталоне смотрит на эту комедию дель арте, и стекло в очках трескается, как самозабвенно выстроенные на сегодня планы. Дотторе, залитый огнём своей кожи, бормочущий яростную декларацию призраку неудачного прошлого (в их компании ничье прошлое удачным не назовешь), выглядит даже мило. Видать, спиртное — одно из списка вещей, что не входят в круг его устоявшегося времяпрепровождения. Что ему вообще нравится?.. Из главного зала доносится юношеское бравое: «я наконец-то победил Капитано!» Дальше что-то из разряда перевернутого стола, дребезга посуды, успокаивающих фраз массы: «это на счастье» и уже не такое звонкое, всхлипывающее: «…ну чутка поторопился». Дотторе облокачивается о руку, но промахивается лицом и падает на свою тарелку. Пьеро, игнорируя этот действующий акт, внезапно вспоминает о каком-то важном деле: хмурится так, что лоб рассекается крестиками-ноликами из морщин. — Ладно, вы тут дальше сидите, только не ругайтесь и имущество мне не ломайте. Дотторе. Дотторе из последних сил поднимает голову. — А. — Не придёшь на голубой огонёк — отпизжу. Валентий, будь другом, присмотри за ним. Панталоне, уже прекрасно понимающий, что сегодня рыбу не словит, выдавливает из себя максимальную видимость добродушия, на которую только способен в условиях колоссальной досады. — … Надобно уже расходится. Будем ловить такси. Дотторе приходится волочить со второго этажа на первый, а оттуда вниз, по бескрайнему множеству каменных ступеней, вид на которые не вызывает наплыва романтизировать их редкое уединение. Учёный чувствует, что в своей системе координат плывет малость не в те пространства, и здравомысляще прижимается боком к чужому. Панталоне утешает себя тем, что у него хотя бы появляется возможность дотронуться до этой тонкой талии и, к своему искреннему ошеломлению, нащупать сквозь ткань вельвета нечто, напоминающее собой ремни. Вы, товарищ доктор, всё-таки с ебанцой. Приятно. — А вы свою палку забыли. — … И вправду, забыл. Сегодня боли улегли, — головой мотает в сторону, тем самым поправляя дужку очков о чужой висок. Ближе к вечеру шествия значительно редеют. Солнце ещё командует небом, но по-октябрьски сдаёт позиции во власть приглушённой лиственной сепии. Когда они осиливают ступеней двадцать, до него только доходит, что, по сути дела, можно было и заплатить за отправку пьяного доктора какому-нибудь рядовому. Стало быть, если раньше не додумался, то особо и не тяготел по такому варианту. Теперь вышагивает весь запыхавшийся не по должности: челку сдувает, да матерится на выдохе. — Вы говорили, что мне вас хватит, да я всё никак насытиться не могу. Незатейливая шутка, умещающаяся в два шатких шага. Ничего серьёзного. Очередная монета в копилку сегодняшнего бреда. Да вот только Дотторе, как назло, молотит языком уже намного чётче, чем с минут десять назад. — С такой установкой, как сейчас, вы, друг, никогда никем не насытитесь... Ох, что-то я конечно знатно перебрал… Не насытитесь, верно. Вам лишь бы галантно затащить меня в постель и затрахать до состояния, граничащего с потерей сознания. Но лучше так, конечно, не делать. Панталоне задумчиво смотрит, как взрослые с ребятнёй поджигают фитилёк салюта. Решительно все разбегаются по сторонам. — Почему? Дотторе склабится ему в ухо. — Да потому что если вам не хватит, и вы полезете кусать руку, то я к тому времени — уже начну обгладывать ваши кости. Фейерверк поднимается щедро высоко, обдавая мир запахом пороха, звуком ребячливого восторга и эссенцией мечт: робких и громких, косноязычно потаённых и скоротечных, как всё живое. «Его, наверное, видно с любой точки города» — проносится в голове опустошающей вспышкой, после которой только и остаётся, что крепче сжать в искаженных объятиях бок Дотторе. Тот в ответ руку на лацкане стремительно стискивает, и всё-таки, всё-таки позволяет накрыть губами свою самодовольную улыбку.