счастлив тот, кому хватает

Трость под скрепленными пальцами Панталоне проходится по стыку между голубой керамической плиткой, и это издаёт настолько корежущий скрежет, что привлекает внимание ещё нескольких посетителей в фойе. В голове невольно маячит далёкий кадр из детства: будто он тот самый непослушный ребёнок в больнице, раздражающий всех да около своей неусидчивостью. Аналогия настолько отталкивающая, что он откладывает палку лежать на скамейке. Вместо этого рука чешется потянуться за карманными часами. Цепь побрякивает, блестит утверждающей манерой благородного металла, и это действие привлекает ещё больше нежелательного внимания. Панталоне вздыхает. В любом фойе время тянется мученически долго — исключением служат фойе для антрактов, где он максимум успевает разменять улыбку на улыбку, рукопожатие на рукопожатие, шёпот на цифры своего стационарного. Вот и мотай себе на ус: деликатные знакомства занимают намного меньше, чем ожидание в больнице, и чуточку больше, чем театральные паузы. — Мы с вами можем поговорить лично? Он не сразу берёт в толк, что обращаются именно к нему, отчего ещё несколько секунд перебирает по слову это оригинальное приветствие. Доктор держит субординацию приличную, но глаза над медицинской маской статично опущены к визитёру. — Разумеется. Трость нагловато, в рефлекторной привычке пробует пол звонким стуком (посетители недовольно хмурятся, но какая уже разница). Перед тем, как скрыться в кабинете, также не забывает прихватить сложенный у края скамейки пиджак. Отсиженная задница вяло ноет в ответ минимальным движениям. Кабинет на первый взгляд визуально приятней зала ожидания хотя бы потому, что пол вымощен не из вырвиглазовой бирюзы, а из спокойно-сдержанного серого. На второй взгляд он уже скучноватый тем, что в нём слишком много этого самого серого, начиная от потолка и заканчивая выцветшей побелкой стен. Третий же, финальный и самый неопределённый, растворяется в каком-то хаосе из вещей: громоздкие стопки книг с втиснутыми между страницами огрызками бумаги, следы растёкшихся тут и там чернил, несколько кружек с не отмытым жёлтым налётом, склянки-колбы с мутным раствором, кассеты с неразборчивыми подписями, жестяные банки заместо пепельницы, пузатый телевизор на ножках… Среди всего прочего — лежащие где только можно хирургические инструменты, в большом разнообразии которых знакомыми являются только ножницы. «Соседняя комната наверняка из разряда операционной» — эта мысль возвращает его к сути их уединения. Доктор ещё не успевает снять средства защиты, как его уже штурмуют вопросом. — Скажите, каково состояние пациента? — … Я весьма сожалею. Мы сделали, что могли, но нам не удалось его спасти. Голос специалиста: низкий и глубокий, как подводный карстовый грот. Привлекательный, но, пожалуй, как этот же самый грот холодный. Видать у докторов это издержка работы — спустя годы стажа становиться беспристрастными сухарями. Впрочем, Панталоне точно не из разряда тех, кому бы стоило судить их за это. — Вот оно как. — Пациент был найден и доставлен слишком поздно, в связи с чем меры, применяемые нами при передозировке наркотическими, заранее не имели эффективности. Летальный исход с кровоизлиянием головного мозга. Вкалывали несколько доз нолаксона- — Ну, ничего не попишешь. Доктор осекается и молчит. В сизости окружения его глаза отдаются во влияние контрасту, из-за чего алая радужка напоминает россыпь рябины на снегу. — Однако же, справедливое замечание… Гость неловко улыбается. Даже с таким странным ответом, но улыбка идёт его лицу — точеная деликатность и доброжелательность. — Не сочтите меня за изверга или кого-то в этом духе. Мне пришлось выдать себя за близкого погибшего просто для того, чтобы в случае его спасения донести до него не самые приятные новости с точки зрения экономики и перспективы его ареста. Видимо, раз он решился накачаться вусмерть, то для него эти новости соперничали даже с самим страхом смерти. Так или иначе, не огорчайтесь негативному исходу проведённой работы… Разрешите присесть? Это объяснение, пусть и разглаживает углы происходящего, своим градусом ошпаривает границы умаянного сознания доктора. Он оттягивает с ушей маску и заходится в хрипловатом смехе: — Ахахах! Признаюсь, впервые сталкиваюсь с подобной реакцией на чью-то смерть. Да, располагайтесь. Боюсь, не смогу отпустить вас без больших подробностей. Чай? Зерновой кофе закончился, есть ещё «народный». Секунды две, и его силуэт тут же скрывается в другой комнате: Панталоне успевает зацепиться глазом за скользящими по воздуху шлицами халата. Неосознанно, под стук и без того побитого фарфора, мысль формулируется сама по себе: доктора довершает предметный хаос здешнего окружения. — Мне только чай, спасибо. — Димка, где у нас чай? Он снова появляется в комнате, и на сей раз со своим клоном. По крайней мере, такое впечатление складывается при критическом взоре на обоих. И в темноте разглядишь — родственники. Ассистент, правда, ещё юнец: моложавей раза в два, и характерным недосыпом не наделён. — Гляньте на верхней полке в серванте. И называйте меня полным именем, — коротко оглядывает гостя, после чего бормочет тише, слегка сконфуженно сомкнув губы. — хотя бы при посторонних. — Короче, заваришь нам большой чайник. — Порядочный вы, дядь Толь. — Зубами не скрепи, это тебе тоже производственная практика. Панталоне усмехается в кулак — практика, ага, как же. После разборок с чаем к нему обращаются снова: — По вам не скажешь, что из надзора. Тоже партийный? Только не скромничайте. Мне сказали, что вы приедете, но без уточнений для чего и когда. — Из партии, но не совсем чиновник. — Я бы предположил, что актёр, но это вряд ли. С хромотой у нас редко берут: с психосоматикой подавно. Если зрение ещё не проблема- — Работаю с финансами, — подмеченная деталь собственного здоровья немножко поддевает самолюбие, и он прытко переводит тему. — не знал, что врачи тоже состоят в партии. — Мне предложили — я согласился. Курс на ближайшее будущее вполне предопределен: из Царицы правитель приемлемый, я бы даже сказал, выдающийся для своего короткого срока. Основные рычаги влияния, соответственно, у фатуйцев… Димка спрашивает, сахар будете? Дим, ему не клади, а мне три кубика. К чему это я? Фатуйцы. В связи с чем кругом консолидация тотальная. Ну и мы решили не отставать. Того гляди — тоже дождусь положительного эффекта, раз уж к нам теперь стали захаживать даже банкиры. — Хахах, признаться, симпатична мне ваша прямолинейность… В самом деле, где мои манеры. Позвольте представиться — Панталоне. Имя любят переиначивать, как будто у нас государство не многонациональное, а так, кругом сплошь одни Сергеи, Вовы да- — Да Толики. Сам с этим лично знаком, но меня всё же зовите Дотторе. Ладонь у Дотторе в синей перчатке широкая и прохладная. Когда он пододвигается для рукопожатия, нос улавливает шлейф лекарств, нагретых проводов, молоть из чего-то растительного, и совсем немного хлорки. У самого Панталоне духи импортные, фонтейновские: в верхних нотах шафран, в сердце фиалка с османтусом, база — абсолют бессмертника. Ни на одной ассамблее не встретишь такое собрание запахов, как между ними сейчас. Чай в никелированном подстаканнике пышет жаром. Димка получает благодарную улыбку-подмиг, и, поставив вазочку с раскрошенным печеньем, снова спешит ретироваться, как совхозный помидор. Банкир скромно отпивает, кружка остается балансировать на подлокотнике расцарапанного, ветеранского кресла. Мысль попробовать юбилейное в первые за лет пять жалит уколом ностальгии, но не то, чтобы ностальгии этой были особо рады. За мучной полемикой в голове Панталоне подмечает: Дотторе рассматривает его с головы до ног. И не то, чтобы особенно скрывает это. — Ничего, что там просто лежит тело? — Вас не огорчила гибель человека, но смутило, что вы пьёте чай в присутствии мертвеца. Стало быть, есть ещё промельки моральной этики? — острит о этике, пока сам в этот момент крошит юбилейным. — Хотелось бы, чтобы так было. Да мне просто Димку жалко — чего он там копошится? — Фиксирует произошедшее в отчёте. В фельдшеры у меня заделался. — Вы меня просто эксплуатируйте! — Их в вузах этих чему только не учат, кроме нужного. А я за одну только неделю преподнёс детине море бесценного опыта. Кто бы меня в своё время так натаскивал, то, быть может, — мимоходом заглядывает в свои часы. Наручная, стальная механика; циферблат облицован кобальтовым синим. — … Быть может? — Быть может, и не приходилось бы понапрасну растрачивать годы юности. Панталоне улавливает, что речь здесь ведётся о чем-то обобщённом, что не может поместиться в короткой беседе, на дне чайной кружки. Здесь нужен разговор основательный, и он бы занял намного больше того времени, которым могут распорядиться двое занятых в будний день мужчины. Остывший чай приятно вяжет горло. Из широкого окна напротив тюль развеивается осенними: полу прелыми, полу пряными порывами. Панталоне не особенно то и любит слушать о чужом житие. В его работе это зачастую скручивается в канитель из «обременительных обстоятельств» и разномастного давления на жалость. Дескать: «ещё один заёмчик, товарищ, дайте… всё погашу. Сами понимаете, я с классу рабочего…», да: «я в списке кассы взаимопомощи стою, скоро накапает, только чуть погодьте, уважаемый. У меня дома семья-то большая…» Они и представить себе не могут, как же Панталоне на это всё поебать. Нуждаетесь в государственном попечительстве? Вам тогда сразу к заведующей Домом очага. Немного мозги промоет, но позаботится. Жизненная история Дотторе сулит инаковость. Он, безусловно, не дурак — тоже обращается к корысти. Однако не факт, что именно выгода руководит его решениями и тем, как он себя ставит. Есть что-то примечательное в том, как вольготно свешивается с колена его худощавая голень. Ноги в черных, растянутых носках; на краю пальцев потешно покачивается отчаянный, отрицающий падение тапочек. И, затрагивая такие мелочные детали, вроде убранства ног, стоит упомянуть опоясывающие докторское лицо шрамы. Это странные, буроватые резцы вдоль и поперёк: от крыльев носа до переносицы. На бледной коже играют разнокалиберно, будто осколками битого стекла. Не то, чтобы уродуют лицо, но и не скажешь, что как-то украшают. «Несколько любопытные» — то, как можно охарактеризовать их вместе с владельцем. — Я попрошу прислать документы с личными данными, и можно будет вызывать бюро коммунально-ритуальной службы. — Проведение похорон? — С этим уже будет разбираться учреждение, где он работал. Наверное, выйдет без гражданской панихиды. — А у вас на повестке дня какие обязанности? Обанкрочивание умершего? — И погашение его долгов, верно. Как в воду глядите. Правда слова подбираете несколько… а, чёрт с ним. Последние глотки чая они растягивают в тишине. Беседа длится ещё минуток пятнадцать: сходятся в общем атеистическом взгляде на мир, в том, что с Ли Юэ политические отношения строятся весьма на пользу, и хотелось бы погостить там, само собой, в просветительских целях. Дотторе пересказывает Панталоне анекдот про мондштатское радио, оба безвкусно хохочут, Димка в соседней комнате уже дожёвывает печенье с мыслью: ну надо же, два калеки нашли друг друга. Когда бренчит телефонный аппарат, доктор прикладывается к трубке вертушки ухом. — Слушаю. Да, принял ещё живого, но там безнадёга. Да, тоже ещё здесь. Обработает, а как же. Я за своё тоже возьмусь, если изволите. И не нужны мне никакие ассистенты, помилуйте, куда мне ещё одного пробирочного, я сам, всё сам- Панталоне обводит стан белой спины, невольно напомнившей ему о кусачей змее из своего сна. Если закрыть глаза на подпорченную осанку, то чужим движениям даже можно присудить некую грацию. Хотя сон был такой себе, честно признаться. И змеи у ведуний не в почёте. Вот брат родной у него тоже: как ни глянь, а гадина натуральная. Коварная, зеленовласая- — Дела не ждут, — доктор улыбается в пунктуальном намёке на то, что пора, гражданин, вставать. Хотя, быть может, это ему просто так не терпится поработать, вот и лыбится — Панталоне в людях шарит, но этого до конца так и не раскусил. Этот разминает себе затекшие под напором долгого дня плечи, и в секундном промежутке времени банкир успевает засечь что-то вроде ремней под горлом водолазки. Крышу на миг сносит: «нет, предельно точно ещё не раскусил. Маньячина какой-то. Хотя, может, и привиделось». — Увы, я бы ещё подождал, но куда задерживать спасателей жизней наших. Согласен, Димка? Будешь геройствовать? — … До свидания, — скупое бормотание за дверью приносит какое-то особое довольство проделкой. Молодняк всегда забавно дразнить. — Ну все, ну все, сворачиваем шарманку. Насчет документов личности у регистратуры дозвоните? Вам передали быть вечером на партсобрании. — По-старинке. Да что-то вас я там толком не видел. — А меня и не надо там видеть. Моё место тут. «Тут» понятие чутка растяжимое. Речь о отрасли профессии? Физическом нахождении? И кто же он: хирург иль какой анестезиолог? За телом к ним, кстати, никто из сотрудников морга так и не наведался. Зато чинно чай попили. Панталоне невзначай очки поправляет для манёвра, затем уже сжимает протянутую руку. Шабашной локон ветром сдувается, щекоча скулу. — Если захотите снова обсудить анекдоты и религию, то мне по духу больше вино. — Задачку мне строите — я в вине не разбираюсь. — Я куплю. С вас Димка за компанию. — Ноно, не жадничайте. Вам меня одного хватит.