Гадание на кофейной гуще

      – Вау, так ты и в правду нашел этот ритуал! Чудесно, ты просто гений – Восторженно и сладкогласно вымолвил Дазай, почти что завалившись на кресло, пугая грохотом людей, сидящих в зале.       Фёдор апатично окинул его взглядом, замечая новые бинты на шее. Сбоку на бинтах у него была прикреплена заколка какой-то очередной фифы, за которой тот удачно приударил, как полагал Достоевский. Выводы напрашивались сами, так как Дазай не брезговал заводить мимолетные романы, которые тут же заканчивались из-за отказа от парного самоубийства. Вынырнув из мыслей о внешнем виде друга, нарушая паузу, Фёдор наконец-то изрек:       – Это древний ритуал, его пришлось модернизировать – Он провел пальцем по пергаменту, указывая на присобаченный скрепкой стикер для заметок – В то время были задействованы другие способы для добычи инструментария, у чего, несомненно, был ритуальный контекст, но я подумал и решил, что в этом нет надобности сейчас.       – Хочешь сказать, что мы просто купим часть материалов? – Удивился Осаму, смотря, как на пергаменте небрежно перечеркнут целый алгоритм добычи мела и его последующего соединения с золотом.       – Я не собираюсь отдельно закупать золото и искать меловые шахты.       – Стоп... А где мы возьмем деньги? Золотой мел ведь дорого стоит.       – Я взломал банковский счёт одного алчного говнюка и выверил точную сумму нужных приблуд.       – «Вижу цель – не вижу препятствий» – С заумным видом процитировал Дазай.       Да уж, чего тут таить, Фёдор был излишне талантлив почти во всём, кроме того, что умеют все обычные люди, к примеру, поесть и поспать. Дазай буквально ощущал, как у Достоевского болят глаза, просто посмотрев на них. У очей его и без того был хищный, винный оттенок, а вот болезненные капилляры вокруг зрачка добавляли лишней красноты.       – Единственное моё препятствие – это бремя человеческого тела – Он пусто посмотрел на свою бледную руку, вновь утопая в мыслях.       – Понимаю. Вот мне, лично, оно мешает умереть, ибо я каким-то образом выживаю – Посмеялся тот лукаво.       – Я не хочу умирать. Мне нужно вознести свою душу, посредством исцеления мира от греха – Фёдор поднял взгляд с руки на чужие пьянящие глаза – Но, к сожалению, у меня слишком мало полномочий для этого.       – Потому ты берешь на себя этот самый грех, чтобы не давать грешить другим? То есть, ты такой типа: «Я убью еще двадцать человек ради сатанинского ритуала, просто чтоб вы жили по библии» – Наигрывая интонацию Достоевского, озвучил тот – Так?       – Ну, да, получается.       – А логика где?       – В пизде. Осаму драматично охнул, приложив тыльную сторону ладони ко лбу:       – Ты что? Мат – это молитва Сатане!       Фёдор просто сверлил его взглядом исподлобья, невозмутимо попивая шоколадный милкшейк. Вот кому-кому, а ему шутки о религии не претили, да и самоиронии Достоевский не был лишен. Вот только убежденность в своей правоте это не подкашивало, ни разу. Даже наоборот.       – Скажи, как долго ты учил русский мат? – Внезапно поинтересовался Фёдор.       Дазай посмотрел куда-то в сторону, вспоминая всё, что знает.       – Когда сидишь на иностранной стороне интернета, впитываешь всё быстрее, чем через учебники. Ну, или в жизни. Четыре года назад вот, как только приехал, я встретил бомжа, который дал мне кучу наставлений, извергая столько проклятий, сколько я нигде не слышал. Ценный опыт, друг мой, ведь оказалось, что это наш препод по истории. Фёдор выпучил на него и без того воспаленные глаза, в итоге вспомнив, что был лишь на одном уроке у этого фрукта, после чего его уволили.       – Жалкий алкоголик – Пробубнил он, отведя взгляд к окну.       Дазай лишь как-то глухо хмыкнул, вцепившись взглядом в собеседника. Он был слишком бледен сегодня. Нет, он был всегда бледным, но сегодня особенно. Кожа на лице Достоевского, в частности вокруг глаз, была будто прозрачной, просвечивала капилляры и синие вены. Осаму буквально, даже не будучи эмпатом, ощущал, что его друг может свалиться в обморок в любую минуту.       – Федь, а ты ел сегодня?       – Да.       – Во сколько? Фёдор немощно повернул голову в сторону висящих на стене кофейни часов, что-то вычисляя. Дазай уже хотел закатить глаза.       – Около пятидесяти часов назад, а что?       И тут Осаму охуел от жизни. Нет, не поймите неправильно, он сам грешил безразличием к своему здоровью, но выхаживался, ибо не мог вынести слабости или боли, но вот Достоевский... Успешно игнорирует все сигналы своего тела о том, что он загибается. Интересно, что они посещали кофейни постоянно, но Осаму так и не увидел, как тот покупает себе поесть, отмахиваясь от вопросов.       – Это как понимать вообще? А спал?       – Полчаса перед тем, как выйти из дома.       Он спал в одежде. Заранее собрался, зная, что когда проснется, то не сможет даже свитер натянуть. Целая ночь в кодах банковских счетов какого-то там Френсиса отражалась в его налитом кровью взгляде.       – Эм, слушай, я не собираюсь играть с тобой в мамочку, но ты иди поешь и поспи лучше. А то че-то ты ещё больше похож на труп Дракулы, чем обычно.       – Я не усну, а еда не лезет. Да и желание твоё в исполнение приводить как минимум дня три. Дазай развел руками:       – Ты сдохнешь за дня три, и желание моё не выполнишь.       – Не говори мне, что делать – Достоевский встал из-за стола и не пройдя двух метров ёбнулся в обморок.

◈◈◈

      Фёдор проснулся. Взор его словно застелило вуалью усталости, а руки не могут вспомнить, как шевелиться. Потолок был незнакомый, чужая люстра, белые стены... Книжная полка с кучей кружек и ваз с увядшими цветами. На фоне отдаленно шумит дождь и ездят машины.       Достоевский услышал тихие щелчки компьютерной мыши. Здесь кто-то есть. Он встал с кровати, шатаясь, вышел из комнаты. В глазах двоилось, во рту до саднения сухо.       – Ты проснулся? – Раздался знакомый голос из кухни. Дазай. Это не его квартира, куда он его притащил?       Фёдор вошел на кухню, увидев, как его друг сосредоточенно что-то печатает. Внезапно колени ослабли, и Достоевский измученно съехал по двери, за которую держался. Осаму с любопытством выглянул из-за ноутбука, поняв, что произошло, подошел, чтобы помочь подняться.       – М-да... Тебе бы поесть. Хочешь что-нибудь?       – Сначала скажи, чья это квартира?       – Моей девушки, а что? Фёдор нахмурился, показывая всё своё нежелание внезапно встретиться с ней.       – Да не начинай, её дома не будет ещё до завтра, а у меня просто не убрано, уже как месяц.       – Срач в твоём доме мне предпочтительнее, чем непонятная хата твоей новой подружки.       – Ой, ну извини уж, что не подготовился к твоему обмороку, принцесса. Фёдор помолчал, додумавшись, что повел себя слишком неблагодарно.       – Ладно, что тут есть?       – Не знаю, отстань.       Фёдор снова упал, в этот раз быстро поднявшись без помощи, достал пачку шоколадного печенья из высоко расположенного стеллажа и включил электрический чайник. И кран. Оставив его так.       – Ты зачем воду включил? – Отреагировал Дазай, припустив крышку ноутбука, на котором печатал курсовую.       – Не знаю. Не мне за неё платить.       – Ну и?       – У твоей девушки паленная сумка «Гуччи» и книга «Бог, как иллюзия» в этой же самой сумке.       – И?       – Я таких людей пиздец как не люблю.       – Ну у тебя и заморочки... А при чем тут кран с водой?       – При том, что за этот вечер ей набежит счет за воду и электричество из-за чайника.       – Дак, я просто их выключу, как ты уйдешь...       Вообще, попадая в чужой дом, Фёдор превращался в шкодливого домового, невзлюбившего новых хозяев. Например, довелось ему писать однажды доклад в паре с одногруппником Куникидой, и тот назначил ему четкое время, прям вплоть до секунды, и наорал на него за опоздание на пять минут. После этого его одногруппник, будучи перфекционистом, ещё две недели сходил с ума из-за сдвинутых по сантиметру вещей на полках шкафа, а так же внезапно поменявшихся крышек на солонке и перечнице. Помимо этого, перед уходом, Фёдор вылил весь тюбик чужой зубной пасты в вытяжку на кухне, пока Куникида исправлял и переоформлял общий доклад.       – Не выключишь – Достоевский невозмутимо стал грызть печенье, усевшись напротив Дазая – Пешка e6.       – Ха-ха, да постой ты, я не могу сейчас.       – Тогда у тебя пятнадцать минут. Я в ванную – Дазай поднял взгляд на друга. Тот с ухмылкой обернулся, добавив – Вылью все её шампуни в унитаз и воду горячую открытой оставлю.       Осаму только тихо посмеялся. Было приятно, что он единственный, кто свидетельствует Фёдора не как какое-то непостижимое существо, а как человека.

◈◈◈

      Дазай проигрывал Фёдору партию в шахматы в уме, пока тот очень старательно трапезничал, давясь то печеньем, то чем-то ещё.       Его обморок не обсуждали, будто это что-то само собой разумеющееся. Да и Фёдор не хотел эту тему поднимать, если честно. Ему хватило, когда на первых порах дружбы с Гоголем, тот буквально задушил его заботой настолько, что они поссорились. В итоге тот всё понял, и их общение стало более непринужденным и спокойным для Достоевского. Шутки про «раз не желаешь моей заботы, то умри от моих же рук» ему пришлись по нраву больше, чем удушливые переживания.       Дазай это понимал.       – Что ж, какое у тебя желание? – Осаму расслабленно и игриво наклонился над столом, с азартом ожидая ответа.       Он уже не пытался скрыть интереса. Хотелось знать, что же его друг такого уготовил ему, раз уж так срочно начал партию, да ещё и без физической шахматной доски.       – Когда я уйду, не выключай горячую воду, электрический чайник и свет. Настольную лампу и обогреватель с вентилятором тоже. Я нашел лампочку, жрущую больше электричества и вкрутил её в клодовке, не говори ей, что нужно заменить ее на светодиодную. Дазай скептично поднял одну бровь, даже немного раздражаясь на такую наглость.       – Ты бы ещё газовую плиту включил. А что, если замкнет?       – Не замкнет. Это не перегруженный удлинитель. Будь тут рабочий телевизор, я бы и его включил.       – Тебе вот прям настолько небезразлично на взгляды человека, которого ты даже не видел?       – Да. Ты бы сделал то же самое, если бы я, к примеру, с Колей встречался – Фёдор прикусил язык. Это было очень неуместно.       – Ты гей что-ли? Ревнуешь, типа? – Дазай с подозрением посмотрел на него. Достоевский на секунду даже замялся, хотя ему всегда было что ответить.       – Ну, вообще-то нет.       – Ладно, я понял, насколько тебе важно, чтобы с твоими взглядами все были согласны – Промурлыкал Осаму, обольстительно положив руку на чужое плечо.       Нужно заметить, что да, Фёдор действительно сделал это из капризности и желания нести возмездие людям, чье мнение он считал неправильным.       – Спасибо – Вкинул он, немного непонятливо взглянув на парня, который задерживал прикосновение дольше обычного. Вообще, тот часто его трогал, особенно наедине, так что кто тут гей – вопрос открытый, ибо Фёдор делал ровным счетом то же самое. Внезапно, Осаму с долей шутки спросил:       – А вы с Гоголем реально встречаетесь? – Дазай сел на стул рядом, положив руку на стол, второй подпирая голову.       – Ага. Конечно – С напускной серьезностью ответил Достоевский, подразумевая совсем обратное.       Что-то было не так. Воздух будто потяжелел, Фёдор чувствовал, как внутри что-то перевернулось, когда его друг заполз длинными пальцами под его рукав, будто играя, нажимал на запястье.       – Ты зачем меня лапаешь? – Не было смущения или неприязни, просто искренний интерес и желание съязвить.       – Где? Я просто считаю твой пульс, как и попросили врачи – Что-то интимное улавливалось в словно налитых коньяком глазах. Очевидно, что он издевался, но Фёдор поймал себя на мысли, что не может противиться этому «бесовскому наваждению». Да и не хотелось, он абсолютно по-снобски считал, что заповеди религии не распространяются на него.       – Ну и как? Посчитал? – Едкая усмешка сама натянулась на губы Достоевского. Очередной соблазн, которому он всецело желает поддаться. Этой ядовитой игре, в которую его завлекал Осаму.       Дазай понял, что его приглашение было невербально принято, потому скользнул пальцами глубже, проводя будто дорожку по холодной коже предплечья. Фёдор бы соврал, если бы сказал, что его не ебнул озноб от этих прикосновений, до ужаса сокровенных и обольщающих. Слишком тесно в этой комнате, а его «друг» уж очень близко. Он таимно продолжал смотреть ему в глаза, так же продолжая прикосновения.       В животе всё будто перевернулось верх-дном, тошнота и волнение заставляли Фёдора вспомнить, что, вау, у него есть тело. Да и это такое впервые.       Дазай будто хотел затомить его до срыва, но Фёдор просто смотрел. Он разрешил ему это. Разрешил приблизиться и резко впечатать его плечи в стену, вызывающе ставя колено между его бедер.       – Будешь крестить меня? – Соблазнительно усмехался тот, не прерывая томного зрительного контакта – Или будешь вкушать плоды порицаемых грехов?       Дазай говорил в самое ухо, тяжело дыша, касаясь открывшейся шеи. Фёдор покорно закинул голову назад, к стене, в которую его вжали, давая опустить воротник черного свитера.       – Я бездействую. На всё воля божья – С провокацией в словах, Достоевский прикрыл слабеющие веки. Заинтересовало его всё это действо.       Все последующие ходы Осаму Фёдор охарактеризовал как «неприличные» и «ебанутые», хотя всё его очень даже устраивало. То, как тот абсолютно бесцеремонно заставлял его прогнуться в спине, соприкасаясь со стеной, вообще выходило уже за рамки, хотя Дазай, видимо, даже не взял разгон, а просто смаковал вседозволенность.       Фёдор ещё беззастенчиво посмеялся мысли, что его сейчас лапает его друг, в доме своей девушки, которую знает лишь месяц, а когда озвучил это прерывающимся шепотом, Осаму лишь по-лисьи усмехнулся, уже грубее пересчитывая его косточки.       – Боже, тебя, небось, заводит эта мысль, да?       – Какая мысль?       – Ну, я о том, что... – Он снова тяжело выдохнул очень близко, опалив дыханием, абсолютно похабно провел языком от изгиба шеи, до челюсти, выбив наконец-то из Фёдора рваный вздох – Мало того, что тебе всё нравится, так ты выходит ещё и уводишь парня в доме человека, который тебе противен – Он помедлил, ловя дрожь в чужом теле – А, и ещё заставишь платить большие деньги за свое кратковременное пребывание в этой квартире.       – Не знаю, конкретно это скорее смешно.       Достоевскому было жарко. Это чувство было странным, ведь ему обычно было холодно, потому он даже ушанку свою теплую носил в середине октября.       – Да? Неужели тебя это не будоражит? – Осаму грубо прикусывал кожу на чужой шее, намереваясь оставить заметные следы. Фёдор лишь измученно глубоко дышал, давя желание издать стон, кусая губы, чтобы вернуть себя в сознание, когда чужая рука легла на чувствительный живот, якобы намекая на дальнейшее развитие событий.       – Я тебя не понимаю. Что ты имеешь ввиду? – Дазай еле улавливал в чужом голосе волнение.       – Что ты не понимаешь? Я говорю, ты когда делаешь какую-то хуйню, а потом тебе ещё и дополнительно выпадает такое поощрение, как сейчас, ты чувствуешь возбуждение?       Достоевский лишь похлопал глазами, услышав последнее слово.       – Ну, нет. Это другое.       – А, точно-точно, куда уж тебе до низменных человеческих пристрастий, да, Федя? - Дазай ловко расправился с пуговицей на чужих брюках, сразу приступая к делу.       Прикосновение к чувствительному члену будто в один единственный момент разбило самоконтроль Фёдора, заставив сдавленно охнуть. Руки задрожали от непривычного, тянущего удовольствия, которое доставляли навязчивые движения пальцев Дазая. Это заставляло дышать ещё глубже, а желание выдать мольбу о более грубой стимуляции начинало пугать. И что действительно завело и возбудило, так это мысль о неправильности происходящего.        Достоевский чудом вернулся в сознание, искусав уже свои губы до крови, стекающей с уголка рта.       – Я не делал ничего. Ты, как искуситель, просто пользуешься моим снисхождением и позволением – Чуть ли не на вдохе промолвил он. Чувствительность тела всё повышалась, а глаза подозрительно замыливались перед ощущением приближающейся разрядки. Но Дазай внезапно замедлил движения, изнуряя и издеваясь.       – Я вижу – Он иронично усмехался и скалился, смотря как его друг стискивает зубы из-за мучительно медленных ласк – Вижу, как тебе нравится. Причем, с самого начала.       Достоевский прикрыл глаза, будто сдавшись на растерзание, демонстрируя полное смирение со сладкой пыткой, гореть за которую ему в аду. Зато не в одиночестве.       – Это... Странно – Тяжелый стон, брови, изломавшись, свелись к переносице. Было горячо, вязко, тяжко... Неприличные звуки от ускорившихся движений затуманивали мироощущение.       Перед глазами вспыхивали звезды, превращаясь в шум, пока Дазай бесстыдно слизывал кровь с чужих губ, будто желая поймать стон поцелуем.       Но этого не вышло, даже когда дрожь пробила тело Фёдора, лишая напряжения, опрокидывая его в расслабляющее ощущение удовольствия, как морального, так и физического.

◈◈◈

      – Ты как? В обморок падать второй раз собираешься? – Дазай пощелкал пальцами перед чужим лицом.       – Не планирую.       – М-м... Ясненько.       Фёдор вперил взгляд куда-то в стену, исчезнув в полнейшей дереаллизации. Щеки горят, а тяжесть пропала. Он посмотрел на раковину, где из крана всё ещё шла вода.       – Это было интересно. Но я не гей.       – Дак, я тоже не гей... Вообще.       – Ну, тогда ладно. Значит не считается.       – «Мужеложество», или как там вы говорите...