только сценарий, что им заранее прописали

                                                                                                                                                                                                                                                                                                      Зарево заката за окном окрашивает футбольную площадку и коробку двора в кровавые оттенки, пока Боря старается вчитаться в текст, разложенный прямо перед ним. На плите закипает чайник. Остатки дня утекают сквозь пальцы, как и все стоящие мысли касаемо произведения, которое они битый час разбирают с Ольгой Васильевной. Она, видя его замешательство, не давит совсем, уже в который раз мягко поясняет главную мысль, направляет… И обещает угостить вкусным чаем.       Хороший репетитор. И человек.       Именно поэтому Хенкин старается выложиться, отодвинуть личное на задний план, выдавить из себя сегодняшнего всё возможное. Показать, что она не зря взялась за это, не зря тратит время. Ольга Васильевна – собранная и ответственная, а он хочет быть на неё похожим. Но глаза, перескакивая со строчки на строчку, как будто ничего не видят. Мысли тянутся в сторону уже начавшейся тусы Локона, вытравливая любое желание учиться.       Время показывает начало восьмого, а значит – уже поздно. Все завсегдатаи собрались, притащив в качестве проходного билета дешёвый алкоголь и закуски. Танцпол уже заливают светодиодные блики, тела подростков сотрясаются в его центре и дрожат под чужими руками. И он тоже где-то там: толкает дурь новоприбывшим, обнимает машу-дашу-наташу и вливает в себя мешанину высокоградусных коктейлей. Киса сейчас развлекается и совсем не думает об их последнем разговоре на базе.       И как же Боре хочется, блин, не думать тоже.       Перед ним чашка душистого чая, напротив – добрый, неравнодушный взгляд светлых глаз. Это ненадолго отвлекает от самобичевания. Он даже посмеивается над плоской литературной шуткой, чтобы поймать это взгляд ещё раз. Смех игристо разлетается в тишине квартиры, нарушаемой лишь звуками телевизора из детской комнаты. Боря зависает, слышит на переферии сознания, как шелестит ткань её шёлковой блузы, когда женщина убирает опустевшую чашку. Ольга Васильевна сегодня наряднее, чем на школьных линейках.       Вот только зачем? Так выглядит вера в способного ученика?       Время занятия подходит к концу, а он так и не приводит ни одного аргумента к выводам по изученному материалу. Хенкин спешно набрасывал их дома, сразу после неприятной стычки с Кисловым, а потому в голове шаром покати. Мягкие тапочки, контрастирующие со строгим образом преподавателя литературы, шуршат по паркету, когда она извиняется и отходит проверить притихшего в спальне сына. Боря спешно закрывает тетрадь, зарывается пальцами в волосы и устало выдыхает.       Спокойствие, что он здесь ощущает, лишь сладкая пилюля. – Ольга Васильевна… – когда женщина возвращается на кухню, голос у него подготовленно-виноватый, но в глаза смотреть не получается. – Не идёт сегодня как-то. Наверное, я пойду уже. Не буду зря тратить ваше время. – Хорошо, – чуть разочарованно отвечает, хватаясь за книгу и вкладывая внутрь закладку. – Запомним, на чём остановились. Пожалуйста, выпиши к следующему занятию все свои мысли касаемо аргументации. И мы вместе разберём. И постарайся находить время на отдых, загруженность тоже бывает губительной. – Спасибо вам, – вот это уже искренне. – Мне было интересно. Правда. – Я рада помочь, Борь, – её тёплая ладонь ложится на плечо в поддерживающем жесте.       В голове всё смешивается. Не кстати вспоминаются слова Кислова о том, что она видит в нём не больше, чем просто ученика. Ребёнка. Маленького, наивного, не дотягивающего. И неспособного мыслить о чём-то глобальном в её отношении. И пусть это покажется детским бунтом, Боре вдруг хочется её – и всех вокруг – в этом разубедить.       Он как бы случайно накрывает её руку своей, а потом ловит растерянный взгляд напротив. Время замирает. Но что-то едва ощутимое, тот самый удар тока, кажется, чувствует лишь она. Щёки Ольги Васильевны покрываются румянцем, и женщина отступает на шаг, уже не касаясь ткани синей толстовки. Она прочищает горло и пропускает его в полутьму коридора. Желает хорошего вечера даже, стараясь принять непринуждённый вид.       И забавно то, насколько легко удаётся получить желанную реакцию. Но уже через жалкую минуту, ему становится мерзко от самого себя. И от осознания. Её эмоции, неподдельные и живые, ничего в нём не трогают. Не приносят морального облегчения.       Боря захлопывает за собой подъездную дверь и идёт в сторону дома. Вглядывается в темноту, размытую частыми кляксами рыжего света. Думает, думает, думает. Волнение неподвластно ему поднимается из самого нутра, учащая пульс. Телефон вибрирует в кармане джинсов, напоминая, что надо бы снять беззвучный режим. Мел: Ты сегодня будешь, бро? Мы с Анжелой уходим. Киса бухой и злой, домой не хочет и на вопросы о тебе огрызается. Вы посрались что-ли опять? Хэнк: Забей, просто белку словил, наверное. Я приду скоро, можешь валить спокойно.       Пишет это и, по мере появления букв на экране, всё больше офигевает от собственных действий. Не нужно туда ходить, но ноги сами сворачивают на повороте, где начинается частный застрой. Беззвучный снимать уже не хочется, как и получать новые сообщения. Боря засовывает телефон поглубже в карман и ускоряет шаг, завидев вдалеке знакомую подъездную дорожку. Топает туда с видом обречённого, накинув на голову капюшон толстовки. Сжимает руки в кулаки от бессильной злости.       Почему всегда он? Киса злится? Просто позовите Борю Хенкина. Киса напивается? Просто позовите Борю Хенкина. Киса вот-вот словит последствия употребления? Просто позовите Борю Хенкина.       Он плетётся прямо по газону, здоровается с теми, кто вышел на улицу глотнуть свежего воздуха. Входная дверь призывно приоткрыта, и когда левый парень предлагает ему стаканчик с пивом, Хэнк его берёт. На трезвую туда идти – слишком стрёмно. Оказавшись внутри, проталкивается через толпу. Пахнет там алкоголем и смешавшимся с потом сладким парфюмом. Стакан пустеет на половину, а он смотрит по сторонам и не понимает, чего ради припёрся. Картинка, что первой впечатывается в фотоплёнку сегодняшнего вечера, это густо накрашенные чёрной помадой губы. Маша, изрядно нетрезвая и странно одетая, виснет на плече Кислова и что-то говорит ему на ухо, мажет губами по мочке. Смеётся. Интересно, кого впечатлить хочет? Киса не смеётся и, кажется, даже не вслушивается. Придерживает её за талию скорее машинально, чтобы не упала. – Какие люди в Голливуде! – взявшись из ниоткуда, Рита обвивает предплечье Хенкина и касается щеки губами в своеобразном приветствии. – Я уж было подумала, что слово своё не сдержишь. И, судя по унылой роже Кислова, вообще сегодня не придёшь. – Чего? – выходит слишком тихо, почти не разобрать в шуме музыкальных басов. – Я про танец, Хенкин. – Боги, ты ещё не забыла об этом. – Да ни за что, Борь, – Ритка ухмыляется, покрепче хватаясь за ткань его толстовки, но глаза у неё очень грустные. – Мел со своей благоверной недавно свалили. Я весь вечер держала лицо, и теперь мне нужна поддержка. И горячий парень рядом.       Боря ничего не отвечает, продолжая пялиться в одну точку. Там, у выхода к бассейну, продолжают стоять Киса с Машей. Градус их объятий растёт на глазах. Руки девушки уже спокойно шарят по ткани чёрного вязаного свитера, нигде не задерживаясь надолго.       Маше так можно.       Именно в этот миг, будто почувствовав на себе тяжёлый давящий взгляд, Ваня бросает взгляд в гущу толпы и замечает его присутствие. Подмечает и Ритку, которая что-то говорит. Уголок губ приподнимается, а затем парень вновь сосредотачивается на своей спутнице. И оставаясь в стороне от центра комнаты, всё равно притягивает к их парочке взгляды присутствующих. Мягко скользит ладонями по податливому телу, цепляя изгибы кончиками пальцев. Смотрит на Машу во все глаза. Ритка, не выдержав затянувшейся паузы, щёлкает пальцами перед носом Хэнка, возвращая его в реальность. – Я с кем говорю, Борь? Кто ещё назвал бы тебя сегодня горячим парнем? – Ладно-ладно, – отвечает машинально, усилием крепкой воли возвращая взгляд на подругу. Её светлые кудри покачиваются в такт музыке, на щеках румянец, а в глазах – море понимания. И этот взгляд, глаза в глаза, срабатывает как ушат холодной воды в лицо. – Давай потанцуем, если хочешь.       Рита с хитрой улыбкой победительницы тянет его на танцпол, становясь ровно напротив пары, едва-едва перетянувшей на себя внимание. Сама чужие ладони тянет ближе, устраивает на талии. За шею Борю обхватывает. Не будучи хорошим танцором, тот просто старается повторять за ней плавные движения. Их лбы соприкасаются, и в голову, наконец-то, даёт выпитый алкоголь. Блики режут по глазам. Кровь приливает к разгорячённой коже, и ему становится легко. Мягко встряхивая чёлкой, Хенкин отключается от мыслей и поддаётся ритму музыки. Пересилив себя, не смотрит в сторону, но слышит чужие смешки, приглушённый шёпот у барной стойки и щелчки камеры. Где-то рядом отпускает свои искромётные шуточки хозяин вечеринки.       Когда трек обрывается, перескакивая на романтичный медляк, Кисы уже нет в зале. Как, впрочем, и Маши. – Медляки – не моё, – отмазка звучит туповато, даже смешно, но Рита резво кивает. – Ты просто их с правильным человеком не танцевал, Борь. – А ты у нас романтик? – он усмехается и махом допивает содержимое стаканчика, на время танца отставленного в сторону. – Не знал. – Угу. Жаль только, что не со всеми эта романтика прокатывает, – её глаза щурятся, и явно осуждающий взгляд скользит к тому месту, где ещё недавно стоял Киса. – Не ведись на дешёвые провокации. До твоего прихода, я не видела в нём и капли интереса к происходящему. И к присутствующим, если ты понимаешь, о чём я.       Боря в ответ смотрит уязвлённо, как пойманный за руку вор. Но так же в этом взгляде, на равне с неловкостью, сквозит благодарность. Никто его обычно не поддерживает. Пацаны просто ждут, пока очередная ссора между ним и Кисловым закончится, а потом устраивают посиделки под пиво и кинчик.       Зажевали и помирились, как Ваня орал на том пляже. Так хочется, вдруг, поделиться с кем-то наболевшим, накопленным годами грузом.       Неужели не все считают подобное мерзким и неправильным?       И не важно, что Рита всей сути не знает. Любой, кто посмотрит со стороны, способен это увидеть. Не важно, что у него к Кисе: сильная привязанность, переросшая в нечто странное, или реальная симпатия, сводящая с ума. Это уже не дружба. И для ничего не подозревающего Вани тоже скоро перестанет ею быть, как бы ни хотелось годами склеивать разбитую на осколки вазу. Кислов слишком хорошо знает его реакции. Рано или поздно поймёт.       Миронина, заметив отстранённость и решив, что Боре нужно побыть наедине со своими мыслями, сбегает за добавкой. И это тоже не важно, потому что он бы всё равно не признался.       Боря делает то, что подруга только что советовала не делать. Ведётся. Пока она разливает по стаканчикам пенное, Хенкин проскальзывает через душную комнату. Потом – через выход, ведущей к задней террасе с бассейном. В лицо сразу бьёт холодный ветер. Вдохнув полной грудью, он прислоняется спиной к механизму раздвижных дверей и окидывает пространство взглядом. Здесь собрались только самые стойкие, желающие перед возвращением домой немного протрезветь от стылого воздуха. Кисы не видно, зато на дальнем уличном кресле сидит его спутница.       Маша плачет.       По хорошенькому лицу грязными кляксами размазываются потёки туши. Весь несвойственный, её обычно нежным образам, макияж, кажется, оказался впустую. В стиле Кисы вот так свалить, оставив человека самостоятельно разбираться с последствиями его решений. Девушка всхипывает и шепчет что-то себе под нос, рукавом платья утирая скатывающуюся по щекам влагу.       Вечер перестаёт быть томным, когда тебя помотросили и бросили.       Не найдя в себе достаточного благородства, что подойти к ней самому, Боря находит взглядом сестру, о чём-то спорящую с Толстым у другого выхода. Шепчет ей на ухо, что девчонке у бассейна нужно помочь. На крайний случай, просто вызвать такси. Хенкина согласно кивает, тут же переключаясь на заботливую версию себя, и идёт в её сторону. Брат же её в это время шатко двигается в сторону запущенного кустарника. Если бы он не играл в этом доме в далёком детстве, вместе со Славкой Локоновым, то ни за что не нашёл бы сейчас этот маленький оплот уединения. Киса не ушёл домой, а значит – решил затусить в одного, подальше от одноклассников и прочей разношёрстной толпы.       Аккуратно пробравшись через ветки плодовых деревьев, Боря сразу его замечает. Тот сидит на выцветшей от времени детской качели. Вяло отталкивается пяткой от проржавевшей насквозь перекладины и с упоением присасывается к прихваченной у бассейна бутылке спиртного. Вот сейчас Киса действительно больше пьян, чем трезв. Его выдают глаза, чернотой зрачков пронизывающие незваного гостя. Злость, накрученная за время после ссоры, висит в воздухе тяжёлым облаком. Ваня ухмыляется победно, вскидывая голову.       Всё-таки притащился всел за мной, а, Хэнкалина? П-р-е-д-с-к-а-з-у-е-м-о.       Борю от этой ухмылки начинает натурально потрухивать. Да и холодно становится, скоро зуб на зуб попадать перестанет. До особняка отсюда метров сто. Звуки пьяного галдежа вместе с шумом музыки звучат приглушённо.       Внутри струны лопаются одна за одной, но Хэнк всё же делает шаг вперёд. Занимает соседнюю качелю, усаживаясь на спинку. Опускает ноги на грязное подобие сидушки, отталкивается ногой. Противный скрип давит на черепную коробку. – Чё ты ей сделал такого, что она ревёт? – Отвали.       Они продолжают сидеть в считанных сантиметрах друг от друга, покачиваясь вразнобой. Сгустки нервов, облачённые в плоть. Внутри взрываются вселенные, чёрные дыры истасканных душ бурлят, высасывая последние искры радости из сегодняшнего дня. Недавняя ссора набухает, подобно нарыву, и готовится вот-вот лопнуть. – Натанцевался? – теперь вопрос принадлежит уже Кисе. – Ритка это хорошо умеет. Почти завидую, Хэнкалина. – Отвали, – Боря возвращает его недавний ответ, гордый уже тем, что вообще продолжает зачем-то тут находиться. – А учёба как? – не унимается, вцепившись рукой в перекладину чужой качели, чтобы затормозить движение. – Всё по плану у вас? – Успокойся. Желанной реакции всё равно не получишь. – Зачем припёрся тогда, если не хвастаться? – Киса пыхтит, начинает с запалом, но к концу всё равно сдувается. – Если не, чтобы доказать обратное – сказанному?       Тишина, в отсутствие ответа, становится оглушительной. Слова, брошенные в него на базе, сейчас всплывают болезненными обрывками. Хэнк быстро смекает, что он имеет ввиду, но вида не подаёт. Киса же ждёт ответа. Напряжённо следит за его лицом, желая знать, не сделал ли Боря что-то, что там было озвучено, просто на зло. Своих ошибок, конечно, и не думает признавать, но это волнение всё равно приятным бальзамом ложится на сердце.       И Машу отшил, потому что вспомнил ответные, не менее грубые слова в свой адрес? Боре бы тоже извинится, но он не может себя заставить. – Отвечу на твои вопросы, после того, как ты ответишь на мой. – Ну, ты и мудак. – Ты тоже мудак, Кис. – Зачем приходить, если играешь в оскорблённого, а? – Ты сам меня звал, не помнишь? – Хенкин не может остановиться. – Потом только грязью облил, так что, может уже и не считается.       Ваня смотрит ему прямо в глаза, полыхающие ответным огнём. Слова попадают в цель. Он снова дышит гневом: грудь вздымается, губы сжаты, по лицу пробегают мелкие судороги. Хенкин уже кучу раз видел его таким. – Не надо было звать. – Врезать мне сейчас хочешь? И тогда хотел тоже. Не успел просто. – Ещё как, Хэнкалина.       Боря, готовый к подобному ответу, спрыгивает с качели. Встаёт близко-близко, впиваясь пальцами в перекладину справа от его головы. Киса смотрит на него из-под ресниц, закинув голову чуть назад из-за разницы положения. Хенкин касается собственной скулы кончиком указательного пальца и кивает, мол, давай. Бей уже, раз так сильно хочется. Это тупо, но сегодня всё между ними – тупое и неправильное. И хочется просто стереть ситуацию ластиком ломаного примирения. Продлить вялую агонию на неопределённый срок.       Ваня замирает сначала, но лишь в качестве первичной реакции. Потом подскакивает со своего места, чуть не завалившись на землю, и толкает.       Ладонями в грудь. В плечи. Боря же сосредотачивается на дыхании, стараясь уловить момент, когда кулак полетит в лицо. Кажется, что уже вот-вот, потому он обхватывает брыкающегося Кислова и, что есть силы, тянет ближе. Не позволяет сделать задуманное. Тот в попытке вырваться шипит, как настоящий кот. Полосует рваными ранами сердце.       Это вообще-то гораздо больнее. Не физически, нет, морально. Вот так подставляться всякий раз, в каждой ссоре разрешать наказать себя любыми способами. Давать выпустить пар.       Хочется содрать с себя кожу, переломать все кости, и ничегошеньки не чувствовать. Кислов, устав толкаться и дёргаться, замирает. Опускает руки вдоль тела, знаменуя капитуляцию, но по-прежнему тяжело дышит. – Слышь, ты чё, бессмертным себя возомнил?       Ощутив отхлынувший шторм, Боря сразу его отпускает. Где-то внтури – не очень глубоко, но за плотной непрозрачной пеленой собственных отмазок – он всё же горд. По-настоящему горд, что может к кому-то такое испытывать.       Ваня отстраняется, возмущённый очередным проигнорированным вопросом. Насупленно молчит. Становится очень тихо.       Хэнку мало с кем бывает вот так. С семьёй, разве что, и то не всегда. С пацанами – моментами, потому что давно дружат. А вот с Кисой… Несмотря на то, что полные противоположности, они всё равно способны понять друг друга почти без слов. Это странно выглядит. Если разобрать каждую из черт характера Кислова по отдельности, то каждая из них его бесит. Все эти тупые шутки, всплески агрессии и постоянное желание дать Боре в морду.       Но, как известно, минус на минус – даёт плюс. И вот уже каждую из его черт он любит.       Они усаживаются прямо на вздутые доски некогда цветной песочницы. Кислов носом шмыгает, уже не потому что злится, а потому что замёрз прилично. Тянется за остатками алкоголя, прижимая к груди бутылку, и делает несколько глотков. Потом, виновато опустив глаза, протягивает её Хэнку. Самое дорогое и ценное от сердца отрывает. – Не хочу. И тебе уже хватит. – Да шёл бы ты, ЗОЖник.       Они всегда так мирятся.       Боря сидит на холодных дощечках ещё полчаса, наблюдая, как тот игнорирует им сказанное и всё-таки вылизывает остатки. Увлекается: оказывается, это выглядит очень забавным на волнах сошедшего напряжения. Окончательное перемирие устанавливается в тот самый момент, когда Киса руку протягивает и пьяно улыбается. Беззлобно. Говорит что-то о желании отсюда свалить, пока все яйца себе не отморозили в локоновском уголке памяти безвозвратно-утерянному детству.       И если бы кто-то сегодня утром, после сказанного на эмоциях дерьма, сказал Хенкину, что он так легко протянет руку в ответ… Боря сразу поверил бы. И истерически над собой бы рассмеялся.