только сценарий, что им заранее прописали

                                                                                                            Боря лежит в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку и врубив в наушниках отборный рок, который не очень-то и любит. Просто это помогает не думать. Вообще ни о чём. Циферблат на часах медленно отсчитывает секунды. Он пришёл сразу после того, как они с Кисой вернули лодку на место, коротко всё обговорили и под ручки отвели Егора домой. А значит – времени прошло уже порядочно. За окном почти стемнело. Отец сегодня на ночном дежурстве, а мама уехала к бабушке с дедушкой, в деревню, чтобы отвезти продукты. Оксанка же, не обратив никакого внимания на его затворничество или же списав всё это на отголоски недавней болезни, засела у себя. Корпит над учебным проектом.       Музыкальный бит прерывается вибрацией пришедшего сообщения, и ему приходится вернуться в реальность. Блять, а так не хочется. Открыв список входящих, Хенкин ничуть не удивляется, заметив метку непрочитанного напротив диалога с Ваней. Он знал, что показательной выдержки не хватит на долгий срок. Киса: Слышь, Хэнкалина, твой отец дома? Хэнк: Нет, на дежурстве. матери тоже нет, только Оксанка. Киса: Поднимусь тогда?       Боря несколько секунд пялится на это сообщение, параллельно засовывая наушники обратно в кейс. Устало трёт глаза и поднимается с постели. Нашаривает выключатель. Хэнк: Ок, ща открою. Только в звонок не звони.       Мысли снова начинают противно ворочаться в голове, пока он в темноте добирается до входной двери. Через пару минут по обратную сторону раздаётся тихий, короткий стук. Киса стоит на пороге, почему-то всё такой же мокрый и взъерошенный, каким он оставил его у дома Меленина. Дышит тяжело и медленно. Хэнк слишком запоздало соображает, что на улице – ливень. Как ответ на всё, что они сегодня совершили.       Быстро втаскивает его внутрь, кивает на вешалку для верхней одежды. Хочется что-то сказать, спросить даже, зачем притащился сюда в такую непогоду, но у Вани лицо бледное-бледное. И взгляд плывёт по пространству, ни на чём не задерживаясь. Он под седативными.       Боря обхватывает его предплечье и тянет мимо гостиной, в свою комнату. – Ты закинулся что-ли? – вырывается само собой, когда Киса, сосчитав все углы, наконец опускается на кровать и растягивает губы в ухмылке. – Думаешь, поможет? Воспоминания сотрёт? – Не душни, Хэнкалина. Я же не за этим пришёл. – А зачем? – Боря шумно втягивает воздух и опускается рядом, на всё наплевав. – Охренел совсем? Не рад мне? – На улице ливень, Кис. Хочу услышать настоящую причину. – Хуй знает, – Кислов жмёт плечами и устремляет взгляд к потолку. – Мамы нет дома, а мне хочется, чтобы кто-то живой был рядом. Достаточно честно? – Шмотки стягивай, – отвечает, бедром почувствовав, как Киса начинает дрожать. – Дам тебе чё-нибудь из своего, а это на батарею брось. – И заботиться будешь, если заболею? – и снова эта ухмылка.       Хэнк смотрит на него, по-хозяйски развалившегося на кровати, и видит то, чего не видел ещё секунду назад. Видит, что скрывается за этими кривляниями. Взвинченность, подкрученная в обратную сторону с помощью таблеток. Измождённость даже, будто произошедшее тоже его подбило нехило.       Ваня садится, замечая пристальный взгляд, и передёргивает плечами. В глаза, впервые, в ответ не смотрит. Будто боится увидеть там те же картинки, что мучают его самого. – Буду. – на выдохе произносит, начхав, что уже запоздал с ответом.       Идёт к шкафу, бросает первые попавшиеся штаны и футболку из стопки стиранного белья. Ваня кивает каким-то своим мыслям, с едва различимым облегчением стягивает толстовку вместе с футболкой, тяжёлой кучей швыряя их на пол. Потом развязывает шнурки спортивных штанов, и надо бы отвернуться, но у Хэнка сегодня плохо с выдержкой.       Он смотрит, жадно вбирая в себя каждую мышцу подтянутого тела. Очерчивает взглядом линию пресса, опускаясь до кромки нижнего белья. Чувствует себя психом. И внутренне радуется, что Киса сейчас на него не смотрит, сгребая кипу своих шмоток и топая к батарее. Раскидывает их абы как, наплевав, что так с утра они будут ещё сырыми. Боре снова приходится всё исправлять. – Хочешь, тебя тоже угощу? – Ваня продолжает улыбаться и выуживает из кармана прозрачный пакетик, трясёт им в воздухе. Хотелось бы иметь возможность просто согласиться, забыться и наплевать на всё, но совесть и страх последствий в Хенкине всегда сильнее. – Эффект – то, что нужно! Соображаешь, но будто через вату. Приглушает этот вонючий мир. – Не хочу, – возвращается, садится близко-близко к Кислову и вынуждает посмотреть на себя. – На тебя взглянуть хватило, чтобы понять – это хуёвое лекарство.       Киса глядит устало и пусто, а потом вперёд клонится. Лбом утыкается в плечо лучшего друга, чувствует, как тот мелко вздрагивает от этого движения. Боря не знает, что делать, поэтому не придумывает ничего лучше, чем обхватить его плечи одной рукой. Притянуть ближе. Если понадобится, он готов до рассвета сидеть в такой позе и сжимать его тело. На себя глубоко наплевать, но смотреть как Ваня погружается в это тупое состояние – выше его сил.       Он не запоминает, сколько они так сидят и в какой момент Кислов отстраняется. Руки сами собой отпускают, позволяя это сделать. В следующую секунду, Ваня ползёт вверх по кровати, плавно огибая его, опьянённого чужой короткой уязвимостью. Бросает хриплое «выруби свет» и двигается к стенке, освобождая часть кровати для её законного хозяина.       Они не ночевали вот так, в его спальне, уже месяц или около того. Да и, если честно, Киса всегда выбирал старый матрац из кладовки, расстеленный на полу, вместо тесноты хенковской полуторки. Но сейчас, похоже, плевать на условия. Выключатель щёлкает, и свет тухнет.       Боря присаживается на постель, и она мягко пружинит, не ожидая двойного веса. Тихо вытягивается рядом, стараясь никак не соприкасаться с Кисой. Но тот поворачивается сам, шмыгает носом в тишине комнаты и, перекинув через него руку, затихает. Тягучее чувство в груди растёт, ширится, вздымается, словно песчаный вихрь. Это всегда больно.       Ваня неуклюже ёрзает, пытается удобнее устроиться в наваливающейся дрёме и беззвучно шевелит губами. Ване просто хреново, он под таблетками и не осознаёт двусмысленности того, что сейчас делает. Поэтому приходится душить все закономерные реакции, просто давая ему то, зачем он пришёл – ощущение живого человека рядом.       Как вообще мог думать, что сможет выстроить по отношению к нему холодное равнодушие?       Хэнк лежит неподвижно, пока тот не вырубается окончательно, а потом – медленно убирает его руку и встаёт с постели. Ванин телефон вибрирует где-то рядом с кроватью, наверное, выпавший из его одежды во время переодевания. Тёть Лариса вероятно уже пришла домой и, не найдя там своего сына, смиренно набирает его номер раз за разом, пытаясь убедиться, что всё в порядке. Нащупав смартфон в кромешной темноте, Боря поднимает его экраном вверх и осекается. Разом отбрасывает все заученные для его мамы фразы, потому что звонит не она. На слепящем дисплее высвечивается контакт «Мария Прекрасная». Хочется отдёрнуть руку, как от кипятка.       Горло сдавливает, когда он вперивает взгляд в мерцающее окошко входящего вызова, точно там не Маша звонит, а сам дьявол. Такая вот трагикомедия. Хэнк даже оборачивается, готовый увидеть разбуженного Кислова, который всё понял бы сейчас по глазам. Вся боль, вся нежность, вся неправильная к нему любовь – нараспашку. Но тот продолжает спать, подсунув руку под подушку. Мирно так, спокойно. Кровь бросается в лицо от понимания: снова на нём зависает. Пальцы сами тянутся и жмут на кнопку «отклонить звонок», а затем – зажимают боковую, и экран гаснет.       Прости, Мария, но абонент вне зоны действия сети. ***       На следующий день, вся четвёрка вновь собирается на базе. Теперь-то точно есть, что обсудить. Они с Ваней привычно отбивают пальцы в рукпожатии, придуманном, кажется, ещё классе в четвёртом. Ничего друг другу не говорят, несмотря на вчерашнее. Утром он всё равно сбежал, оставив одолженные шмотки аккуратной стопкой лежать на краю кровати. Даже не разбудил, видимо, не желая пересекаться с остальными Хенкиными. И ещё тысяча выдуманных причин, лишь бы не признавать, что стреманулся того, что показал себя слабым.       Геныч ходит по пространству игральной комнаты взад-вперёд, зарывается пальцами в волосы и периодически выпускает нарастающее раздражение, пиная старую боксёрскую грушу. Атмосфера та ещё, и все его эмоции перекидываются на остальных. Холодный воздух, проникающий с улицы, добавляет нервозности. – Да хорош, Гендосина, – Киса пытается успокоить его, разрядить обстановку, но осекается, натыкаясь на взбешённый взгляд. – Осталось только пулю себе закатать, и всё! – Мел устало следит за развернувшейся драмой, привалившись спиной к одной из колонн, и качает головой на каждый всплеск паники в голосе Зуева. – Пуля непредсказуема, – вновь начинает Кислов. – В это её кайф, Геныч. – Кайф? – Гена тормозит на полушаге, оборачивается в его сторону и снова начинает орать. – Кайф закончился, ясно тебе? Я забираю гарнитур, и точка! – Ген, никто не мог подумать, что всё будет так, – Хенкину приходится влезть, пока Зуев просто-напросто не убил кого-нибудь на месте. И говорит он искренне. Труп, затопленный на дне бухты, не входил в его планы. Вот только теперь придётся с этим как-то жить. Им всем придётся. – А я вот реально думал, что Мела могут завалить, – Киса не унимается, и лицо его уже не отражает вчерашнего шока. – Это же, сука, дуэль! А как вы хотели-то?       Пиздабол. Ни черта он не был готов. – Какая дуэль? Чё ты несёшь вообще, дуэлянт? – Гена подлетает к нему, едва ли не отталкивая в сторону. – Тебя на зоне закроют, раком поставят без всяких секундантов. И чё делать тогда будешь, а, дуэлянт? – Мы ещё школьники, – Ваня совсем сникает под его натиском, опуская голову и позволяя чёлке прикрыть глаза. – Кто школьник, блять? – звереет Зуев. – Я что-ли школьник? Я давно, нахуй, закончил вашу школу! Или тебе напомнить, что я стою на учёте в наркологичке? – Всё, хорош, – Хэнк встаёт между ними, легко оттесняя Гену в сторону стола. – Разошлись!       Зуев грузно опускается на этот самый стол, и все замолкают. И злить его больше не хочется, и сказать особо нечего. В целом, Боря его отлично понимает. Все страхи, все завязки с ментами, которые наступают ему на пятки.       Мел первым разрывает вязкую тишину, бормочет что-то не связное про Индию и девятнадцатый век. Про каких-то офицеров, запустивших в запертую комнату кобру, тем самым приговорив себя к выбору судьбы. Киса усмехается, наверняка, в красках представляя этот поэтичный рассказ. Говорит, что стоило использовать скорпиона. Егор же пропускает эту вставку мимо ушей и начинает пояснять, что судьба – слепая. Что-то в жизни просто случается, и как та самая кобра, лишает человека всего. – Пистолет от кобры ничем не отличается, – Мел отталкивается от колонны и идёт в направлении выхода. – И мы с вами теперь имеет возможность постоять за тех, кто сам не может. За тех, кто вечно жуёт сопли, понимаете? Это же круто!       Ответа даже не дожидается, оставив их недоумённо втыкать в пространство. Егор просто закидывает эту интеллектуальную удочку, толкает распашные двери и исчезает за ними. Где-то в отдалении завывает ветер. Он подхватывает чужие мысли, решетит их и оставляет опадать в черепных коробках. ***       Геныч, не ясно, впечатлённый или нет этой филосовщиной, без слов сваливает с базы. Оставляет их с Кисой вдвоём, в компании опустошённых пивных бутылок и рвано мигающей светодиодной подсветки. Ваня не знает, куда себя деть, поэтому устраивается на диване и водружает на колени гитару. Его это успокаивает. Особенно, если имеется какой-никакой слушатель. Тонкие пальцы медленно скользят по струнам, и Хэнк, как дурак, опускается в кресло напротив. – Кис… – М? – Кислов поднимает на него тёмные глаза и смотрит так, будто только сейчас заметил его присутствие. Будто играет для себя. – Гена остынет, – не понятно, зачем говорит об этом, получая в ответ задумчивый кивок. – Ему просто время нужно. Свыкнуться, и всё такое. – Куда ему деваться? Теперь либо такая жизнь, либо тюрьма.       У Кисы на фоне всеобщей истерии, кажется, вообще всё в порядке. Сейчас ещё немного помучает струны и точно умчится куда-нибудь, хлопнув его по плечу на прощание. Может быть, пойдёт на свидание и, как недавно обещал, покажет Марии самые пиздатые места их городка. Он, наверное, утром сразу заметил, что телефон не разряжен, а значит – был отключён. Ничего не говорит, потому что не считает важным?       Хэнку бы встать, уйти отсюда первым, пока сам себя не довёл. – Хэнкалина, а ты на тусовку пойдёшь? – Киса сводит брови к переносице и переводит на него взгляд. – Помнится, Ритка чё-то говорила про обещанный танец, м? Это когда ты ей обещал? – Да хуй знает, – Боря делает неопределённый жест рукой, стараясь смотреть в сторону. – Настроение не особо тусовочное. Ты тогда свалил куда-то с её подружкой, и Миронина сама прицепилась с этим танцем. Ну я с пьяну и покивал, чё. Зря только Ритка думает, будто от этого Мел тут же прозреет и поймёт, что она – та единственная. – Может, он всё понимает. Просто сделать ничё не может. – В смысле? – Боря даже отвлекается от лицизрения плохо выбеленного потолка. – Бабич что-ли лучше? Ты же её на дух не перевариваешь. – Любимым можно всё, слышал такую хуйню? Вот и наш Мел любит эту мымру, хотя та на него плевать хотела с высокой колокольни. – Киса ухмыляется криво и вновь мягко касается струн. Чёлка падает на глаза. – Ну типа всё ей простит, понимаешь? – Понимаю… – отвечает, не успевая даже до конца осмыслить услышанное. Слова эти почему-то внутри болезненно отзываются. Они и о нём тоже, только вот Ване невдомёк. – А Ритке ничего не простит, даже по мелочи. Не подумает о ней. И насрать, что она хорошая. – Это всё пиздец интересно, но… – Боря выдыхает, хватаясь за свой рюкзак и понимает, что сейчас самое время валить. От чувств своих. И прочей тарабарщины из разряда «наедине с Кисловым». Но, запнувшись, не может уйти без вопроса. – Ты, кстати, во сколько свалил сегодня? – Около пяти, а чё? – Ваня хмурится, замечая, как тот поднимается с кресла. Потом жмёт плечами. – Подумал, что твой папаша не оценит явления христа – народу, да ещё и в собственной квартире. И мамка волновалась, надо было показаться. – Понятно, – Боря кивает наигранно-равнодушно и протягивает руку. – Ладно, бро, давай. Мне ещё на дополнительные тащится. Маякнёшь, если что.       Киса отставляет гитару в сторону, бережно опуская инструмент на плешивую обивку дивана, и тоже встаёт. В момент, когда сжимает протянутую ладонь, растягивает на лице нахальную ухмылочку. – Ну давай. Позанимайся, как следует. – Предсказуемо мерзко. – Если Оленька окажется недостаточно хороша, подгоняй на тусу, – Хэнк закатывает глаза, давая понять, что ничего другого и не ожидал, как Киса враз становится серьёзным. – Без тебя тухло будет.       Они замолкают, глядя друг на друга. И только сейчас Боря замечает, что Кислов такой же, как вчера. Стоит тут, перед ним, будто потерянный. Трезвый уже, но по-прежнему нуждается… в поддержке? Эмоции все, что до этого – напускные, картонные. И чёрт бы подрал Хенкина за следующие слова, но удержаться снова не получается. – Не будет тухло, Кис, – теперь его очередь криво ухмыляться. – Там же будет кое-кто интереснее. Например, Мария Прекрасная.       Ваня будто теряется на мгновение, не ожидая смещения фокуса на эту тему. Но потом, осознав предъяву, закономерно ощетинивается. Из взгляда окончательно пропадают остатки веселья. – Не хорошо лазать по чужим телефон, Хэнкалина. – Больно надо, – слова выходят злыми, сколько не прикрывайся равнодушием, и он сам себе не верит. – Думал, мать твоя звонит, ищет. Хотел как лучше, а получилось – как всегда. – А-а, это ты как лучше, значит, хотел, когда мобилу мою вырубил? Мать, кстати, звонила тоже. Не дозвонилась. – Ну прости, не готов был всю ночь слушать, как эта Маша тебе названивает. Знаешь, хотелось поспать, а не с бабами твоими разбираться. Не ты один у нас здесь заёбан произошедшим! – А может, тебя бесит просто, что у меня этих баб – куча, а у тебя – ни одной? – Киса впитывает его злость, как губка, вспенивает её внутри и гейзером выбрасывает на поверхность. Его задевает не отключенный телефон, а собственная слабость, вылившаяся в эту ночёвку. Задевает, что об этом сказали прямо. – Ну, не считая училки твоей ненаглядной, которая тебе всё равно никогда не даст! Ты ж не Раульчик, нос ещё не дорос! – Пошёл бы ты нахуй, – Боря выплёвывает это и зубы стискивает сильнее, пытаясь сдержать бурю, что рвётся наружу. Но часть ядовитых слов всё равно выплёскивается, попадает в цель. – Катись, закинься чем-нибудь позабористее и трахни пару идиоток, заглядывающих тебя в рот. Ты же крутой! Венеричку только не подхвати. И ко мне не приползай потом со своими проблемами!       Не давая и слова больше вставить, Хенкин вылетает с базы, с грохотом захлопнув за собой хлипкие двери. Чувствует тяжесть, что уже начинает оседать внутри. Кисе ведь плевать, что говорить, так почему он-то должен задумываться? Боже, да Боря просто-напросто заебался стелить соломку всем, кроме себя.       Самое обидное во всей этой срачке то, что сам к этому подвёл. Блять. Мог же тупо кивнуть, что придёт, или, наоборот, отмазаться от вечеринки. Не вываливая при этом личные мысли. Не показывая болевые точки, на которые можно давить. Теперь остаётся только ругать себя последними словами и сбегать отсюда широким шагом.       Хэнк просто не вынесет, если Киса его догонит.