Есть ли у бога сердце?

      Плотный папирус приятно ощущается в руках, символы на нём формируют слова, складываются в предложения, но взгляд плывёт по ним бездумно, уставляясь на изображение чуть ниже. Божественный алтарь из чистого золота, рядом с которым стоят три вооруженных стража: мифические создания, одно из которых имеет человеческую голову, у другого же верх крокодила, а у третьего — шакала. У каждого оружие и пустой, но алчный и жестокий взгляд. Что-то такое тёмное и таинственное было в этом изображении, что-то опасное, но в то же время притягательное, что манит своим мраком. Но Чимин не вдумывается в значение иллюстрации, просто погружается в прострацию собственных блуждающих мыслей. — Рассматриваешь картины или читаешь? — насмешливо подчеркивают прямо на ухо, обжигая его горячим дыханием, и юноша вздрагивает, поднимая проясняющийся взгляд на прищуренные глаза, не менее тёмные и загадочные, чем манящее изображение. — Читаю, — стыдливо выпаливает тот, возвращаясь к тексту, только добавив: — Я думал, вы ещё нескоро вернётесь. — Не быть мне богом пустыни, не сумей я быстро справиться с какой-то жалкой песчаной бурей, — пожимает плечами Чонгук, вальяжно раскидываясь на лежаке возле юноши, тут же проводя пальцами по его оголенной ровной спине, прямо вдоль позвоночника. И с восторгом смотрит на Чимина, на этот невыносимый для томного желания в паху длинный вырез его кремового одеяния, обнажающий часть спины. Не может сдержать себя: прислоняется к ней губами, заставляя юношу испустить краткий вздох и невольно выпрямиться. Чонгук в блаженстве прикосновения губ к телу, которое боготворит, глаза прикрывает, оставляя влажную дорожку на мраморной коже, на этом нежном бархате, не желая и миллиметр упустить. — Ты, как всегда, прекрасен, — благоговейно шепчет мужчина, опуская ладонь на его бедро, ласково поглаживая. — Вы, как всегда, смущаете, — тихо проговаривает Чимин, чувствуя усиливающуюся трель в груди и румянец, охватывающий щёки. Казалось, сколько бы времени не прошло, сколько бы слов восхищения и поощрения, сколько бы поцелуев и прикосновений не было — он всё равно будет смущаться и краснеть. Этот мужчина не просто балует его, но и развращает настолько, что происходящее сейчас будоражит кровь, распаляет пламя желания и заставляет отложить в сторону книгу. Чимин грациозно перекидывает ножку через сильное тело и усаживается сверху. Упирается ладонями в рельефную грудь и красивой дугой выгибается к нему, чтобы дотянуться до одобрительно улыбающихся губ. Поцелуй медленный, такой тягучий, пробуждающий томную жажду внизу живота, переходящую в пах. Длинные пальцы Чонгука впиваются в густые шоколадные волосы, массируют затылок и будто притягивают ещё ближе к себе в пламенном поцелуе, пока у смертного не заканчивается воздух. — Чонгук, скажите, — хрипит тот, унимая учащенное сердцебиение и дыхание, пока бог просто наслаждается его видом на себе, приятно гладя разведенные по обе стороны от тела ноги, — я читал «Книгу первого дыхания», насколько я знаю, многое в ней позаимствовано из «Книги Мёртвых». — Верно, моя драгоценность, что ты хочешь узнать? — Я немного не понял кое-что… после смерти можно переродиться бессмертным богом при выполнении определенных ритуальных погребальных обрядов? Чонгук вмиг застывает, ощутимо напрягается и взгляд его точно мрачнеет и тяжелеет, что-то внутри него леденеет. Его пальцы непроизвольно сильнее впиваются в бёдра юноши, по коже которого проходится дрожь от такой перемены настроения мужчины, и он принимется расслабляюще мягко оглаживать его торс, успокаивающе скользить пальцами по его мышцам под чёрной дорогой тканью верхнего одеяния, подбираясь выше к шее, где оставляет влажный поцелуй. И это действительно работает: бог будто успокаивается, совладав с собой из-за вспыхнувшей злости и тьмы в груди от упоминания этих проклятых книг с сюжетами многих его греховных деяний, суда в Загробном мире над братом, которого бог Сет сам отправил туда своими руками, над богом Осирисом и его погребальный ритуал. Но прикосновения своей золотой кошки расслабляют, отгоняют все дурные мысли и эмоции. — Простите, можете не отвечать… — мнётся Чимин, когда тишина затягивается, но чувствует вернувшиеся поглаживая на своей коже. — Анубис, конечно, мог бы рассказать тебе об этом больше, — Чонгук начинает низким, размеренным голосом с хрипотцой, продолжая гладить бёдра юноши, — но я знаю, что есть ряд хитрых уловок и особых условий. Обрести бессмертие не так просто, иначе представь, сколько было бы беспризорных богов в Великом Египте? И для этого нужен ещё один бог, чтобы отдать часть себя для создания другого, становясь с ним одним целым — почти никто не готов пойти на такое. — Часть себя? — переспрашивает тот, как его ладонь берут в свою руку, целуют мягко, задерживаясь губами на гладком мраморе кожи, а затем прикладывает к его груди, под которой ощущается трепетный стук. — Не у каждого бога есть сердце, не каждый готов отдать его, — тихо проговаривает Чонгук, потупив взгляд. И у Чимина своё сердце сжимается в комок, всё нутро охватывает трель расплескавшихся, точно воды Нила за его берега во время бури, чувств, которые пропитывают каждую клеточку тела. После того, как юноша так смело и опрометчиво заявил о секрете бога, что у него всё-таки есть сердце, Чонгук будто выпал из этой реальности и сознанием отправился в мир за гранью понятия человеческого разума — он тогда совершенно ничего не ответил и был мрачен и отрешён. Юноша переплетается с ним пальцами и снова склоняется ещё ближе к сильному телу под собой, чтобы увести его губы в плен своих пухлых, не представляя даже, как пленил самого бога Сета, какую власть над ним имеет. Они целуются чувственно и глубоко, ласкают языки друг друга, сминают губы, постанывают от желания, отзывающегося в телах, льнущих друг к другу. Чонгук с собственнической страстью рвёт столь прекрасное одеяние на изящном теле, чтобы касаться кожей к коже, чувствовать его всего, скользит ладонями по обнажённой душе юноши. Он сжимает властно его упругие ягодицы и разводит их в стороны, чтобы длинным пальцем дразнить сжимающуюся дырочку, в которой был только прошлой ночью. — Как приятно, что тебя не нужно растягивать, зная, что ты мой, что ты принадлежишь мне, — горячо шепчет мужчина, целуя скулы и шею постанывающего от удовольствия Чимина, упираясь головкой меж половинок. — Позвольте мне, Чонгук, — хрипит юноша с покрасневшими щеками, которые бог, не сдержавшись, целует, как выпрямляется на нём, обхватывая подрагивающими пальцами твёрдый член. У Чонгука точно дыхание перехватывает и всё его извечное нутро замирает, дрогнув и поглотившись сильными чувствами, когда он смотрит на столь великолепное тело, сидящее на нём, на стройный и утончённый, но сильный стан, тонкую талию и мягко выделяющиеся мышцы живота, такую красивую грудь с манящими сочными сосками, его длинную шею и изящные руки, хоть и хрупкие, но с закалёнными танцами мышцами. И это самое редкое, самое восхитительное произведение искусства принадлежит ему, Чонгук. «Ты не достоин его, Сет. Такой, как ты, не достоин быть рядом с ним» — где-то в недрах разума скрипит противный голос, похожий на голос родного брата, которого бог самолично лишил жизни. На краткое мгновение эта мысль пронзает мужчину насквозь, оставляя своё семечко внутри, но Чонгук слишком сильно восторгается Чимином, наслаждается им и моментом, чтобы отвлекаться на собственных демонов. А юноша же, очаровательно закусывая губу, старательно вставляет в себя чужой член, немного привстав на коленях. Он поднимает бёдра, чтобы удобнее опуститься обратно на сильное тело, но уже с его плотью внутри. Так мучительно сладка эта медленная пытка, доводящая Чонгука до изнеможения и состояния, в котором он готов на коленях стоять перед этим смертным юношей и молиться ему. Его пальцы до покраснения впиваются в мягкие бёдра Чимина, принявшего крупный член наполовину, блаженно улыбаясь при этом, сводя с ума. — Ты точно погубишь меня, моё драгоценное сокровище, — сипит и падает в безнадёжность бог, издав протяжённый стон, когда тот слегка качнулся. — Н-нет, это вы, Чон Чонгук, это вы станете колыбелью конца для этого смертного, — шепчет Чимин с прекрасной улыбкой и сияющим взглядом, подобным мерцанию россыпи звёзд на тёмном небосклоне в холодной ночи пустыни. Мужчина тянет его на себя, чтобы увести в чувственный поцелуй, наполненный не высказанными словами, но явно ощущаемыми эмоциями и чувствами, наполняющими их двоих. Чимин делает ещё несколько неловких толчков, уже чувствуя себя наполненным, даже не приняв мужчину полностью, и тот вдруг обхватывает его талию, бросив тень хищной улыбки, шепча на ухо: — Я помогу тебе. И насаживает вскрикнувшего юношу на свой член до самого основания. Того пробивает в мелкой дрожи, грудь вздымается и опускается, пытаясь сдержать вырывающееся сердце. — А теперь продолжай, ты же хотел сам, моя золотая кошка, — подначивающим голосом поощряет Чонгук, заставляя Чимина покрыться густым румянцем смущения и стыда и начать двигаться. Тот упирается короткими пальцами в сильный мужской пресс и плавно двигает бёдрами. Эти ощущения не сравнятся с тем, как бог владел им и страстно брал его: Чимин же так изящно и утончённо скользит на набухшем члене, изгибается так эстетично сексуально в спине, раз за разом проникая плотью в себя будто глубже и глубже, делает это так красиво и чувственно, что бог точно сойдёт с ума, дойдёт до грани. Стоит юноше выпрямиться и полностью сесть на члене рыкнувшего в удовольствии Чонгука, так сладостно застонав и проведя ладонью по своей груди, зацепив сосок, как хватка на ягодицах становится сильнее, мужчина напрягается и поджимает низ живота, с протяжённым гортанным полустоном, полурыком изливается глубоко внутрь задрожавшего от таких невероятных ощущений Чимина. — Чонгук? — сипит тот, поражаясь тому, как быстро смог довести его до пика. — Двигайся, Чимин, продолжай, — с надрывным хрипом проговаривает бог, благоговейно водя широкими ладонями по его изгибам. И юноша не может ослушаться: шумно тянет носом и продолжает двигаться быстрее. Он хватается за бока мужчины, чтобы не упасть и не соскользнуть со скользкого из-за спермы члена, чувствуя, как тот выталкивает вязкую жидкость, заполнившую его, из дырочки. Каждый толчок сопровождается пошлым хлюпаньем и звонкими стонами, Чимин ускоряется и дышит чаще, вбиваясь тазом в желании чувствовать в себе эту горячую плоть, задевая чувствительную точку внутри себя, заставляющую закатить глаза и сорвать голос. Чонгук до дрожи наслаждается тем, как юноша извивается на нём, почти что скачет на его члене и получает от этого такое же удовольствие. Это безумие, в которое впадают оба, от которого не сбежать, к которому они стремятся сами, уничтожая себя и возрождаясь вновь в этом пламени страсти. Они снова сливаются в жадном поцелуе, и бог теперь сам толкается, вгоняя член резче и глубже в него, заключив его в крепкие объятия, не прекращая поцелуя. Юношеская аккуратная плоть зажата меж их горячих тел и трётся, вскоре изливаясь семенем удовольствия, размазываясь по их коже от тесных объятий. Юноша не понимает, как Чонгук ловко подхватывает его под коленями, поднимая на руки, всё ещё держа насаженным на своём член, и они уже оказываются в изысканно могущественным тронном зале. — Я всегда желал сделать это с тобой именно здесь, — с довольной и блаженной ухмылкой проговаривает бог, опуская оробевшего Чимина на свой величественный трон бога Сета, упирается руками в золотые подлокотники, уместив стройные ножки на своих плечах, и делает сильный толчок. Юноша задыхается: от ощущений и чувств, от мыслей, что сам бог втрахивает его в свой трон, при этом глядя ему в глаза так преданно и восторженно. Голова кругом и сердце точно больше не принадлежит человеку — оно всецело и добровольно уже отдано Чон Чонгуку, как и всё его изящное тело. Чимин тянется ладонями к лицу мужчины, берёт его ласково и, погладив большими пальцами щёки, притягивает к себе для поцелуя в немом признании своих чувств. — Моя ласковая кошечка, — шепчет с неожиданно нежной улыбкой мужчина, сам себя не узнавая, растаяв под его очарованием, но ритмичного темпа толчков не сбавляя, лишь поменяв позу, одну ногу стянув со своего плеча на пояс, случайно скользнув взглядом с его глаз на низ живота, и улыбка становится ещё шире, взгляд наполняется горящим восторгом. — Ты чувствуешь, как я глубоко в тебе? Он с рывком вбивается немного под другим углом в дрогнувшего и застонавшего юношу, пальцами проводя по выпуклости на животе расширившего глаза и раскрывшего в стоне рот Чимина, уставившегося туда же. — Смотри, Чимин, как прекрасно ты меня принимаешь, — восхвалённым тоном чуть не мурлычет бог, лаская это место, откуда выпирает его головка, продолжая плавными движениями иметь его. — Смотри, как моя плоть сливается с тобой, как она пропадает глубоко в тебе… Ноги Чимина дрожат, его дыхание тяжёлое и частое и сердцебиение такое быстрое и громкое, что, казалось, совсем остановится. Это так развратно, так горячо и возбуждающе, что юноша готов снова вот-вот кончить только от этого зрелища и чувства наполненности мужской плотью. — Ты стал моим личным богом, Чимин, — подобные слова, произнесённые так властно и желанно, окончательно помутнят рассудок, и оба пропадают друг в друге глубоко и надолго.       Близится день летнего солнцестояния, а значит и Совет богов Эннеады. Бога Сета там не жаловали, но ему необходимо было появляться там по правилам порядка, чего он, конечно, не делал, зная, что ему ничего за это не будет. Он и так отбывает своё наказание, замаливает грехи целым месяцем уничтожающей его тело муки и страданий… и как прискорбно понимать, что это время снова настало. На собственном трибунале он должен быть. Раньше Чонгука приводило это в гнев и стыд, это казалось ему унизительным, растаптывающим его гордость и боевой дух, но со стороны боли было плевать: что коротать проклятую вечность в глубине одинокого лабиринта пустого и холодного дворца, что провести месяц заточения в темнице пирамиды бога Анубиса в ужасных пытках, которые он заслуживает. Но сейчас всё иначе. Сейчас… так больно колет что-то чужое в груди, охватывает всё нутро этой тягучей болью, когда Чонгук, просыпаясь и находя в своих объятиях нежного юношу в безмятежном сне, думает о том, что ему нужно будет оставить его одного, что ему придётся отказаться от этих необходимых ему моментов ласк и жара, что у него не будет возможности не то, что касаться его, но и смотреть на него. Мужчина крепче обволакивает Чимина руками, прижимает вплотную к себе и зарывается лицом в его волосы. «Ты не сможешь защитить его, ты бесполезен и жалок. Ты нажил себе врагов, и теперь Гор и все знают твоё слабое место — его растерзают по твоей вине. Ты грешен и грязен настолько, что не имеешь права так обнимать его» — голос внутри становится громче и ядовитее, и, что самое ужасное, Чонгук начинает прислушиваться к нему, сжавшись ещё больше, ногами тоже обхватывая спящего юношу, будто желая полностью растворить его в себе. Последующие дни бог Сет был сам не свой, уходя зачастую в омут своих мыслей. Смотрит на танцующего Чимина, но через какое-то время восхищения будто теряет своё зрение, глядя куда-то сквозь него, и в их саду, порой, не слышит, что говорит юноша, возвращаясь к нему только тогда, когда его берут за руку, и каждый раз сцеловывает беспокойство в чудесных глазах. Он целует его прикрытые веки и пухлые губы, приговаривая, что всё в порядке, в то время как противный голос в голове звучит всё чаще и отчётливей. И всё больше Чонгук поддаётся его влиянию, понимая с ужасом и болью, что он прав. Бог ведь не должен ужасаться, не должен бояться чего-то или испытывать сердечную боль. У бога и сердца-то нет — до Чонгука доходит осознание, что своё он уже при самой первой встрече вручил безвозмездно человеческому юноше. «Ты обмяк рядом с ним. Ты уже не всесильный и могучий бог Сет, а жалкий слабак и падкий на нежность слизняк, упавший в ноги смертному. Он совсем скоро состарится и умрёт, а ты, сделав его своим смыслом, будешь всю вечность гнить без него — боги Эннеады не позволят тебе уйти вслед за ним, и твоя жизнь превратится в бесконечное ежедневное наказание. И оно будет ещё хуже, если ты самолично убьёшь его…» — Нет, я этого никогда не сделаю, — глухо рычит сам себе мужчина, жмурясь от громкого голоса, казалось, на самое ухо. «Ты не помнишь, в каком состоянии дикого, сошедшего с ума от боли монстра ты возвращаешься после своего наказания? Ты не сможешь контролировать себя, ты всегда был и будешь безумцем и бессердечным убийцей.» — Нет, этому не бывать, я… он доверяет мне и видит во мне хорошее, — сжимает кулаки, опираясь о стол с золотым чаном воды в купальне, глядя на своё отражение с отвращением. «Бастет тоже видела, а в итоге встретила смерть на твоих руках от твоего оружия — то же самое будет и с мальчиком. Если ты останешься с ним, то ни у него, ни у тебя не будет счастливого конца…» — Заткнись! — яростно кричит бог, ударив с такой силой, что стол раскололся, и от ещё одного последовавшего удара вовсе крошится. — Убирайся прочь! Проваливай! — Чонгук… — Что?! — с гневом рявкает мужчина и швыряет в сторону звука золотую ёмкость для воды, разворачиваясь, излучая враждебную ярость, что пылает в почерневших глазах с отблесками алого. Тяжёлый чан с ужасной силой броска пролетает в нескольких сантиметрах от застывшего юноши, но задевает его протянутую к нему руку, опасно хрустнувшую, и врезается в стену сзади, раскромсав вдребезги каменные плиты. Чимин закусывает губу, чтобы не закричать от боли, только скривив лицо и задержавшись за обмякшую болтающуюся руку, всё ещё сохраняя обеспокоенный взгляд, но не за себя. Чонгук бледнеет вмиг, что-то внутри обрывается и ломается в последний раз, становясь окончательным доказательством правоты собственного демона, а в потемневшем рассудке победная и ехидная усмешка голоса стихает. — Вы в порядке? Чонгук, прошу… — юноша медленно и осторожно подходит к нему, а того ноги ватные волочат навстречу. — Тебе сильно больно? — безжизненно хрипит он, с ужасом и болью, не сравнимой с той от наказания, понимая, что его рука сломана, если не хуже. — Пустяки, это ничего страшного, пройдёт… — Смертные такие уязвимые и слабые, — продолжает тем же пустым и мрачным тоном Чонгук, зная, что тот лжёт, вдруг рухнув на колени перед испугавшимся Чимином. — Ты такой хрупкий… такой хрупкий — от тебя бы ничего не осталось, кинь я хоть немного правее. Посмотри, что стало со стеной: я бы уничтожил тебя одним ударом порыва ярости, разрушил… — Вы не виноваты, — тут же отрицает юноша со сжавшимся и обливающимся за него сердцем. — Я сломал тебе руку и с такой же лёгкостью могу в любой момент сломать тебя! — пугающе надломленно выкрикивает мужчина в отчаянии прислоняясь лбом к его коленям. — Я ужасен, настоящее чудовище, я бог разрушений и ярости, я не умею обращаться с такой бесценной и особенной хрустальной драгоценностью. Мне никогда не стоило забирать тебя себе… — Ну что вы такое говорите? — голос мелодичный дрогнет и обрывается, Чимин опускается напротив и обнимает сгорбленную фигуру склоняющегося перед ним на коленях бога одной здоровой рукой, гладит и прижимает к своей груди его голову. — Чонгук, вы никакое не чудовище, вы не ужасны, а добры и заботливы, вы переживаете и балуете меня, и я рад, что вы забрали меня, я рад, что оказался в вашем дворце. И я счастлив быть вашим. Я хочу быть вашим всегда, я хочу остаться здесь, с вами, навсегда. Он нежно целует мужчину в макушку, а у самого по щекам стекают несколько болезненных слёз. Бог Сет не достоин и не заслуживает того, что позволяет себе: ещё немного быть в этих ласковых объятиях, ещё немного почувствовать себя слабым, уткнувшись лицом в шею своего человека. Ещё немного, ещё хоть одну ночь, которую хочется продлить в бесконечность их «навсегда», позволяет себе трепетно прижимать к себе его и нежно целовать, наслаждаться напоследок дорогим звуком биения его сердца. Последнюю ночь позволяет своему гнилому естеству любить свою золотую кошку.