Есть ли у бога сердце?

      «Почему ты не танцуешь просто так? Для себя. Разве тебе не нравится танцевать?» — слова Чонгука, задевшие давно забытую, но от того не менее болезненную рану в груди Чимина. Они отозвались режущей болью и эхом, повторяющимся вновь и вновь. Они вызывают сокровенные воспоминания о маленьком мальчике, с восторгом наблюдавшим за уличными артистами, за караванами с восточными танцовщицами в лёгких тканях и звенящими металлическими цепочками, окрашенными в цвет золота, на тот момент казавшимися настоящими драгоценностями. О мальчике, затаившем дыхание, запоминающим изящные телодвижения, втайне повторяющим за ними. Ему так нравилось это: двигаться в такт музыке, позволять ей протекать сквозь себя, а ступням проваливаться в мягкий песок. Но это смыло, точно воды великого Нила смывают песчаные выступы, когда совсем ещё мальчиком его забрали достопочтенные вельможи, чтобы вырастить из него прекрасное подношение для фараона. Они заставляли его танцевать раз за разом на холодных камнях и горячих углях, били плетью за ошибки, желая видеть в нём безупречность. Это не вынудило Чимина ненавидеть танцевать, но и не приносило больше никакого удовольствия. И после слов бога он действительно задумался. Так сильно, что не мог выбросить это из головы целые сутки. — Гриф, ты здесь? — тихо зовёт он, и рядом возникает шакал со сложенными крыльями, мифический грифон, приставленный в качестве слуги и помощника для Чимина. — Можно услышать музыку? — Вы не должны спрашивать, можно ли: моя цель служить вам и делать всё, что вы скажете, — вежливо кивает существо, раскрывает пасть и оттуда льётся прекрасная мелодия музыкальных инструментов. Сперва юноша мешкает, неловко перетаптывается с ноги на ногу и ловит себя на мысли, что зря решился на такую глупую затею. Мотает сам для себя головой, вздыхая и продолжая наводить порядок в одной из сокровищниц дворца бога Сета. Музыка, воспроизводимая грифоном, продолжает струиться плавной рекой, окутывая всё тело Чимина, точно обволакивая, захватывая своими цепями и проникая глубже, и он невольно поддаётся ей. Начинает покачиваться в такт, более изящно переставляет древние пергаменты, чуть ли не перелетая с ноги на ногу, а его руки, обрамлённые широкими рукавами дорогого шёлка, разлетаются по сторонам. Внутри так хорошо и удивительно спокойно, в груди возрастает трепет, охватывающий каждую клеточку тела, и совсем скоро Чимин вовсе отдаётся чудесному звучанию. О, как давно танцор не ощущал подобного во время исполнения танца. Как давно не танцевал для своего удовольствия, для самого себя, а не для кого-либо ещё. И сейчас просто растворяется в ощущениях, понимая с участившимся сердцебиением, что наслаждается этим. На пухлых губах расцветает лёгкая тень улыбки, золотые украшения на теле звенят в ритм движений, и непроизвольно срывается смешок облегчения и радости, словно с Чимина сняли весь невидимый груз и сковывающие его цепи.       Боги создают себе идолов. Восхищаются ими, почитают и боготворят их. Это опасно, но и поистине прекрасно. Опасно, ведь бог перестаёт владеть собой, теряет над собой контроль и готов преклонить колени. И потому же прекрасно: бессмертное божество так слабо перед смертным юношей, которому готов преподнести весь мир, всё уложить к его ногам и самому пасть ниц перед ним. И Чон Чонгук, великий бог Сет, владыка песков пустыни, покровитель войн и битв, обескуражен этим юношей. В который раз у него перехватывает дыхание от его красоты и изящества. Снова, как впервые, всё нутро трепещет в восхищении при виде того, как он танцует, как владеет своим телом, как грациозно движется, что нет сил оторваться от него. Его охватывает то самое чувство, которое возникает только рядом с этим человеком. То окрыляющее чувство, которому невозможно противостоять, которое хочется испытывать всегда, без которого теперь, казалось, всё теряет смысл. Чонгук не смеет тревожить столь ценное мгновение, в котором пребывает Чимин, погружённый в музыку и танец, просто наблюдает за ним из тени, как некогда наблюдал перед тем, как решил сделать то, что навсегда изменило его: забрать себе золотую кошку, эту редкую драгоценность пустыни. Мужчина видит, что прямо сейчас для юноши этот момент, этот танец души и тела, имеет большое значение, что ему это необходимо, это исцеляет его. Вместе с тем исцеляет и самого бога. Но не может сдержать себя, когда Чимин, мягко улыбаясь, уже перестаёт танцевать, аккуратно раскладывая ценные украшения, что были небрежно скомканы в сундуке, лишь покачивая в такт головой. Чонгук плавной тенью подкрадывается сзади, обволакивает его талию одной рукой, другой взяв хрупкое запястье, медленно разворачивает к себе и отводит вглубь зала сокровищницы. У юноши сердце пропускает удар и забивается быстрее, разгоняя бурлящую кровь по телу, приливающую к щекам. Он позволяет прокрутить себя вокруг и притянуть к себе, бережно держать себя в грубых, но таких ласковых руках. Они начинают вместе танцевать. — Не знал, что вы танцуете, — тихо проговаривает удивлённый юноша, потому что легко подхватывает ритм танца, в котором ведёт мужчина. — Или вы сейчас ответите, что «за время проклятого бессмертия можно научиться всему»? — Верно, а разве нет? — с хрипотцой усмехается Чонгук, не желая отрывать глаз, в которых тает мрак, от него, двигаясь плавно в такт музыке вместе с ним, ведя его изящное тело за своими движениями. — Но танцы? — изгибает бровь тот, когда его, прокрутив на расстоянии вытянутой руки, возвращают обратно, прижимая к себе спиной слишком близко. — Вы не похожи на того, кто танцует. — Как и не похож на того, кто посадил сад и ухаживает за ним, — пожимая плечами, мужчина опускает широкие ладони на его талию и поднимает, кружа над землёй, чтобы после вновь увести в этот чувственный танец. — Мои грехи стёрли всё хорошее, что когда-то было во мне, и никто не помнит бога Сета, защитника и помощника бога Ра и Верхнего Египта, покровителя царственной власти, любви и сексуальности — и не могу никого винить, помимо себя. Ты знаешь, как переменчив мой нрав и как быстро я могу самолично спалить дотла то, что защищал — и я сам же послужил причиной своего проклятия. — Память у людей скоротечна, и, к сожалению, им свойственно забывать хорошее под гнётом тьмы и боли: деяния, что сотрясают их и повергают в ужас, оставляют куда больший след. Но, Чонгук, ваше прошлое не определяет того, кем вы являетесь прямо сейчас, в этот момент здесь, со мной, — переходя на сокровенный шёпот, Чимин сглатывает и осторожно скользит ладонью с его плеча на грудную клетку с левой стороны. — Я вижу не бессердечного бога Сета, бога ярости и разрушения, а простого мужчину с тяжким бременем своих грехов, за которые он и так расплачивается, мужчину, кружащегося со мной в танце. Во рту пересыхает и трель внутри заставляет на момент застопориться и застыть, продолжая держать руку на мужской груди. Чимин чувствует исходящее оттуда тепло, видит в глазах Чонгука что-то, что внушает доверие, не пугает и не отталкивает, а наоборот притягивает ближе, запускает глубже, позволяя заглянуть, казалось, в самый укромный и тёмный уголок души из хрупкого стекла. И юноша поднимает две руки, ладонями мягко обхватывая непроницательное лицо мужчины, который замирает в оковах нежности, что способна погубить самого бога. — В вас есть хорошее, Чонгук, будь это не так, меня бы не было в живых или на мне не было бы живого места, вы бы не позволяли мне всю эту вольность, я не улыбался бы и не чувствовал лёгкость, я не танцевал бы для своего удовольствия, потому что мне это нравится — и об этом напомнили мне именно вы, — голос Чимина мелодичный и бархатный, такой приятный, что невольно заслушиваешься и желаешь верить всему, что он говорит, слушаться его и подчиняться ему. — Вы хороший, правда хороший. Подаваясь порыву чувств, юноша встаёт на носочки и чуть наклоняет голову мужчины к себе, чтобы пухлостью своих мягких губ накрыть чужие твёрдые, сомкнутые плотно. Это первый раз, когда он понимает, что делает, когда осознанно делает шаг к манящей пропасти, что не кажется опасной и страшной, что вселяет доверие и уверенность в том, что стоит ему прыгнуть и там, внизу, его поймают уже ставшие такими близкими сильные руки. Чимин трепетно прижимается своими подрагивающими лепестками к губам Чонгука, взволнованно сминая их. И только он норовит было робко отстраниться, как его притягивают к себе в желании растворить в себе, сжимая так благоговейно в своих руках, словно бесценное сокровище. Чонгук целует его сам сладостно, языком проскальзывая меж его губ, которые сминает поочерёдно, желанно вбирая их и сплетаясь языками. От этого поцелуя голова кругом и колени подкашиваются: Чимин цепляется за широкие плечи, сжимает их, ощущая, что ноги не держат и стоит он ещё лишь благодаря надёжным рукам, трепетно скользящим по его телу. Они впиваются друг в друга, сливаются в возрастающей страсти между ними в этих горячих объятиях, целуются жадно до гортанных стонов. Поцелуй становится всё более несдержанным, пылающим, лишающим разума и кислорода. Чонгук пылко толкает юношу к длинному мраморному столу, одним взмахом руки скидывая с него все мнимые и ненужные сокровища, умещая там только своё настоящее, самое желанное и бесценное, самое дорогое, на что Чимин хотел было возмутиться из-за хрупкости некоторых вещей. — Ты единственная моя драгоценность, которую я желаю и буду беречь, — горячо шепчет мужчина между раскрытых в жадных глотках воздуха губ, вновь срываясь и врываясь в его рот своим языком. Он вжимает его своим телом в плоскую поверхность, исследует ладонями плавное тело, вьющееся шёлковой рекой навстречу ему, и сжимает мягкое бедро ноги, обернувшейся вокруг его пояса. Чонгук целует так властно, что Чимин млеет и желает полностью отдаться ему, так собственнически, что низ живота скручивает в тугом узле, а в паху отдаёт жаром. Они распаляют уничтожающий друг друга пожар, начинающийся в грудных клетках и распространяющийся по венам. Они пропадают в захлёстывающих их чувствах, окутывающих всё нутро и отзывающихся в сердце у одного… и что-то, что сжимается и оживает в грудной клетке бессердечного бога. Сильное возбуждение пробуждает страстные инстинкты и эгоистичное желание прямо сейчас взять юношу на этом мраморном столе. И впервые это ужасает Чонгука. Если раньше ему нравилось изводить и дразнить себя и его, он забавлялся беспомощностью на прекрасном лице юноше, он хотел доводить его до пика и хотел, чтобы он сам молил его о том, чтобы его взяли, чтобы Чонгук владел им — это доставляло удовольствие. Раньше, но не сейчас — сейчас мысль о том, чтобы осквернить это великолепное тело, посметь тронуть его против его воли, заставляет что-то чужое, незнакомое и тяжёлое в груди болезненно кольнуть. Что-то, что до этого трепетало в нежности, откуда и начали распространяться все те незнакомые чувства. «У бога Сета нет сердца — а у Чон Чонгука?» Мужчина вздрагивает, его тело немеет и ощущается неподъёмной скалой, придавливающей тяжело дышащую кошку под собой. Взгляд рассеивается, жар внутри сменяется на сковывающий холод, и звон в ушах от какого-то ритмичного стука, сбивающего с толку звучания, похожее на биение сердца. Безжалостный бог знает, как бьётся сердце: чувствовал это не раз в своей ладони, этот трепещущийся кусок жизни, вырывая его из груди своих противников и бесчувственно глядя на его сокращения. Но сейчас это в нём. Это слышится в нём, ощущается в нём, будто своими маленькими пальцами этот смертный юноша пробирается под рёбра и готов вот-вот вырвать что-то из тела мужчины. Что-то, что бог сам готов был добровольно отдать. — Чонгук? — точно через пелену слышен приятный голос, будоражащий каждую клеточку тела, и на щеку опускается ладонь. — Вы в порядке? И Чимин сам тянется за поцелуем, крепче прижимая его к себе, надавливая своей ногой на его пояс. Но мужчина, вдруг отпрянув, отворачивает от него голову и закрывает глаза, заставляя Чимин впасть в ступор и начать волноваться. — Не надо, — хрипит тот, а упирающиеся в поверхность мрамора руки сжимаются в кулаки. — Почему? — осипло и растеряно спрашивает юноша всё ещё с тяжёлым дыханием, перебивая шум собственного колотящегося сердца. — Я сделал что-то не так?.. — Нет, — бросает резкий рык и чувствует, как сжимается тело под ним, и он повторят более сдержанно, мягко, в ответ погладив щеку Чимина, но всё ещё не глядя на него: –Нет, не ты. Если мы продолжим, я не смогу остановиться. И тут юноша вновь притягивает его к себе, запуская пальцы в вороньи волосы и надавливая на затылок, целуя окаменевшие губы. Как поцелуй снова прерывают с гортанным рычанием, обхватив несильно тонкую шею и прижимая к поверхности, пылающими диким пламенем глазами впиваясь в красивые пленяющие глаза с этим благородным кошачьим разрезом. — Ты не понял? Я не смогу сдержать себя, не дойдя до конца, — пугающе низким голосом проговаривает бог, напрягаясь всем телом, переходя на будоражащий шёпот: — Я хочу тебя. Я хочу тебя так сильно, что это сводит меня с ума. С самого первого взгляда я хотел обладать тобой, прекрасная золотая кошка. Владеть тобой во всех смыслах, чтобы ты был только моим, был рядом со мной, видеть тебя, слышать, чувствовать… — Я ваш, — тотчас же судорожно выдыхает Чимин с предательски ёкнувшим сердцем, накрывая своей рукой поверх грубой мужской, держащей за шею. — Я ваш, Чонгук, и я тоже… тоже хочу вас. Эта горькая и одновременно сладкая правда, на которую он уже не может закрыть глаза или обманывать самого себя. Его тянет к этому мужчине, ему хочется быть в его руках, быть под его губами, ощущать себя в его власти, растворяться в этих чувствах, действительно доводящих до безумия. — П-прошу, я хочу этого с вами, — волнительно шепчет Чимин, быстро смочив языком пересохшие губы, пока очаровательный румянец покрывает всё его лицо. — Я хочу… чувствовать вас в себе. Возьмите меня, Чонгук, я так хочу вас… Бог Сет так сильно жаждал услышать эти слова от него, но и представить себе не мог, какие эмоции и чувства они вызовут в нём, как скажутся на нём, как пробудят в нём что-то новое, что-то неизвестное, что продолжает ощущаться такой сладостной тяжестью в груди. Чонгук яростно впивается в расцелованные пухлые губы, обхватывает всё его тело руками, прижимая к себе и делая одно лёгкое движение — в следующий момент юноша чувствует спиной не холодный твёрдый мрамор, а шёлк простыней и мягкость постели. Покои Его Превосходительства находятся в полумраке, горящие свечи отражают языки пламени на стенах и истощают приятный расслабляющий запах. Хозяин дворца припадает губами к чувствительной шее застонавшего Чимина, целует и всасывает кожу, оставляя свои багровые отметины. Длинные пальцы стягивают с грациозных плеч и утончённого торса дорогие ткани и украшения, попутно лаская тело и спускаясь поцелуями всё ниже. Юноша в сокровенном забвении следит за каждым его движением, пока тот ловит каждый его мимолётный вздох. Происходящее кажется каким-то наваждением, чарами бога, что увлекли не сопротивляющегося смертного в свои чертоги. Тот добровольно сдался в плен угольных глаз, горячих сильных рук и покрывающих поцелуями всё тело губ. И Чонгук принимает это, сполна наслаждаясь своей драгоценностью, обводя ладонями изгибы податливого тела, обнажая не только его тело, но и душу. Он целует выступающую тазовую косточку и скользит губами к сладкому бедру, которое с властным желанием прикусывает, вызывая дрожь по бархатной коже и сдавленный стон. Затем лижет след от этого укуса, водит языком и губами, оставляя метки, крепче стискивая дрожащие стройные ноги, гладя их и закидывая себе на плечи. — Вы всё равно продолжаете издеваться, — сипит Чимин, гулко сглатывая, пытаясь соединить колени, которые с силой раздвигают и рывком поднимают его таз к себе, обхватив под ягодицами и оказавшись лицом меж его внутренних сторон бёдер: — Ч-что вы де...? — Издеваюсь, — Чонгук же похабно ухмыляется слишком довольный таким видом покрасневшего и раскрытого перед собой юноши. И с удовольствием проникает языком в сжатые стеночки мышц, раздвигая половинки его упругого зада, буквально зарываясь лицом и вылизывая вскрикнувшего юношу. Тот глаза закатывает, рот раскрывает и давится ощущениями блаженства, его пробивает в тряске, и он беспомощно цепляется за большие накаченные руки, что удерживают его нижнюю часть тела навесу, заставляя прогнуться в пояснице, чему позволяет гибкая спина и растяжка танцора. А Чонгук с пошлым хлюпаньем наполняет его своей слюной, целует пульсирующую дырочку и толкается глубже языком, круговыми движениями смазывая горячие стенки. Он скользит сразу двумя пальцами внутрь, внимательно глядя на реакцию Чимина, чья грудная клетка так соблазнительно поднимается и опускается в его положении, что мужчина не может ничего с собой поделать: продолжает пальцами растягивать его, а сам обхватывает губами твёрдый сосок, начиная посасывать его. — Вы точно безжалостны, — протяжённо стонет Чимин, привыкая к ощущениям снизу и со стыдом понимая, что ему становится мало одних пальцев. — Как будто ты не знал, — усмехается тот, всё прекрасно замечая, специально сбавив темп движения руки, чтобы довести его до грани. — Тебе нравится это? Скажи, Чимин, твои стоны могут быть неоднозначны. То, как мужчина произносит его имя. Смакует так сладостно и блаженно. Как улыбается такой хитрой и завораживающей тенью ухмылки, как блестят его тёмные глаза, становясь ярче и теплее. Как смотрит на беспомощного юношу пронзительным взглядом, полным обожания, восторга и преданности, словно стоит Чимину велеть ему упасть перед собой на колени или преподнести к его ногам дворец фараона, то этот верный бог и сделает. Это всё доводит до настоящего безумия, до рвущихся наружу стонов и выпрыгивающего сердца, переполненного чувствами. — Н-нравится, мне очень нравится, — он не может себя контролировать, дыхание вновь сбивается, пока пытается сам насадиться на мужские пальцы. — Ещё… прошу вас, ещё, — наконец громче выстанывает со слезами на глазах от испытываемого удовольствия. — Что, ещё? — томно хрипит Чонгук, нависая над ним ненасытным зверем, зажавшим в угол свою добычу, которой некуда бежать от него. — Чего ты хочешь, моя драгоценность, моё сокровенное сокровище? — Вас. В себе. — Но я и так в тебе, — и в подтверждении резко вгоняет пальцы глубже, срывая с распухших губ очередной стон, но и этого мало. — Нет, не так, — чуть не хнычет сгорающий от стыда и желания юноша, и смотрит прямо ему в глаза, потянувшись к твёрдому члену мужчины, так желанно обхватывая его ладонью. — Молю вас, Чонгук… — И как я могу отказать твоей мольбе? — ломая брови в отчаянии, бог ломается сам. Саркофаг внутри разрушается на осколки, разрезающие лёгкие и застревающие в костях рёбер, выпуская на свободу забинтованную мумию его мёртвого, проклятого сердца. Он правда ничего не может с собой поделать. Бог не может устоять перед тем, кого сам боготворит. Чонгук подставляет головку изнывающей плоти к сжатой дырочке и желанно скользит внутрь. В его руки впиваются дрожащими пальцами, тело под ним напряженно и зажато, и сам юноша жмурится, одновременно желая этого и боясь. Но страх его тут же сцеловывают чувственным, тягучим поцелуем, вместе с которым в Чимина протекает уверенность и спокойствие, расслабляя его, окуная в чистейшее наслаждение. — Мой, — гортанно стонет Чонгук, прикусив его нижнюю губу и делая резкий толчок, вгоняя член на половину в чуть не вскрикнувшего юношу, вобрав его стон своим ртом. — Мой Чимин, моя слабость, я так долго желал тебя и теперь сделаю тебе приятно так, как ты того достоин. У Чимина из-под закрытых век выступают слёзы от бурной смеси боли и удовольствия, от пылких поцелуев и жарких слов мужчины, к которому так стремится сердце, от того, как он держит его в своих руках, как показывает, что хочет его. И они целуются долго и глубоко, пока неприятные болезненные ощущения не отступают после начальных толчков, пока губы не отрываются друг от друга, чтобы слизать оставшиеся слёзы. Чонгук двигается в нём плавно, скользит членом на всю длину и вытаскивает почти полностью, чтобы вновь заполнить его собой. С каждым толчком Чимин принимает его всё легче и глубже, стройными ногами обхватывая его пояс и поджимая пальчики на них. И затем мужчина ускоряет темп, слегка выпрямляется и крепко сжимает упругие ягодицы до синяков, желая будто вбить всё своё естество в него, стать с ним единым, резко толкаясь членом и вызывая судорожную дрожь по всему этому восхитительному телу. — Ч-Чон…гук, Чонгук, Чонг-ук, — прерывисто стонет юноша, глаза закатывая и прогибаясь в спине до хруста, отчаянно сжимая шёлковые простыни. — Ты точно станешь моей погибелью, Чимин, — с хрипом и краткими стонами проговаривает бог, для которого любой звук, исходящий с этих зацелованных уст, является благодатью. Чимин не замечает, как изливается и содрогается в оргазме, срывая голос от удовольствия, до которого его доводит этот мужчина, продолжая вбивать его в постель. Чувствует себя наполненным, принимая даже с жадностью крупный член, раз за разом толкающимся, казалось, ещё глубже. В него кончают с протяжённым низким стоном, от которого всё внутри трещит по швам и хочется быть разрушенным этим мужчиной. Чимину нравится, как его усаживают сверху на себя, меняя их положения, нравится, что темп не сбавляется, продолжая резко и быстро иметь его, нравится слышать это пошлое хлюпанье вытекающей при толчках спермы из его дырочки, нравится, как широкие горячие ладони то крепко держат его за талию, то ласкают его гибкое тело так, словно то было чем-то сокровенно дорогим. И Чимин без ума от того, как Чонгук смотрит на него при этом всём. Этот взгляд пробирается в самую душу, доводит до онемения конечностей и новой волны пика наслаждения. Это был властный взгляд бога, кричащий о том, что юноша принадлежит ему одному, но вместе с тем и показывающий покорность бога перед ним, его преданность ему и восторженность им. Кажется, Чимин снова кончает, пачкая семенем рельефный мужской пресс, в который упирается поджатыми пальчиками и о который стучит членом при каждом быстром толчке. Он просто растворяется в своих ощущениях, в этой эйфории, сбивающей дыхание и мысли, позволяет мужчине делать с собой всё, что ему захочется. Только лишь сам склоняется к нему, прогибаясь грациозной кошкой на сильном торсе, прижимаясь вплотную к нему и дотягиваясь до влажных губ. Они снова целуются, кусают друг друга и лижут, оттягивают губы зубами и вбирают их, задыхаясь этими поцелуями, но им всё мало. Чонгук снова переворачивает их и нависает сверху, не смея прерывать блаженный поцелуй или вытаскивать член из наполненного его семенем юноши. Две стройные ноги закидывает себе на плечи и грубым толчком вбивается под другим углом так глубоко и удовлетворяюще, что у Чимина искры из глаз и тело снова пробивает в тряске, а Чонгук гортанно рычит, сразу же кончая и во второй раз, утопая в этой нескончаемой реке наслаждения. Они чувственно смотрят друг другу прямо в глаза, словно ведя немой диалог о том, что не могут сказать. И оба одновременно тянутся навстречу нежному поцелую. Чонгук прижимается к Чимину так сильно, что юноше кажется, будто он слышит... сбитое сердцебиение бога.       Счёт времени давно утерян, фитили расплывшихся в воске свечей догорают у самых подсвечников, покои пропитаны жаром двух сливавшихся в страсти тел, их скрещённым запахом. Юноша лишился всех сил, его тело хоть и сильное, натренированное танцем, но не сравнится с силой и выносливостью бога, которому отдых не нужен. А Чимин пребывает в безмятежном сне, прижатый рукой к груди мужчины, застывшего скульптурным изваянием в одном положении. Взгляд того будто пуст и потерян, всё нутро хоть и обволакивает приятной негой сладостного послевкусия этой ночи, но мысли хаотичным пугающим потоком охватывают его, унося далеко из этой спальни. Туда, сотни лет назад, где всё горело адским пламенем и песок был забучим и ядовитым, где из-за криков агонии не слышен шум ветра, где бог Сет был кровожадным безумцем и не контролировал себя, где на его недостойных руках погибла та единственная, кто видела в нём свет и добро, кто, даже умирая от его божественного оружия, улыбалась ему и говорила, что верит в него. «Вы хороший, правда хороший» — слова Чимина звучат теперь так громко и отдают болью в груди. Неужели, этого прекрасного юношу, так сильно запавшего во всё прогнившее нутро безжалостного бога, эту золотую кошку, ждёт та же участь, что и богиню Бастет?.. Чонгук опускает тёмные глаза на улыбающееся красивое лицо спящего Чимина, согреваемого и лелеяного теплом и защитой бога, и снова всё внутри дрогнет. Мужчина позволит себе дерзкую наглость всё равно держать его рядом с собой, быть с ним и беречь его. Он не позволит никому, даже самому себе, навредить ему, и сгребает полностью в свои надёжные объятия.       День за днём человек и бог не отходят друг от друга, разделяя каждый миг, проводя вместе прекрасное время. Чимин подолгу сидит на коленях мужчины в библиотеке, пока его продолжают обучать чтению и письму, целуют в похвалу и кусают за ошибки. Чонгук всё также восторженно наблюдает за танцами юноши, в конце всегда присоединяясь и танцуя с ним под звёздами и лунным светом. Они смеются громко в саду, собирая аромат цветов, и приносят друг другу глубокое наслаждение в покоях бога, ненасытно сливаясь воедино. Чимин, сам того не зная, рассеивает тьму внутри бога, словно мягкими лапами, своими ладонями, затаптывает сомнения его и страхи. Но всё равно тревожная трель пронизывает Чонгука, когда под рёбрами всё сильнее и чаще нечто странное отзывается так трепетно и нежно, так стремится к этому юноше, так… бьётся для него. И это пугает, если не ужасает. Бог не должен быть таким слабым перед смертным. Не должен чувствовать то, что чувствует бог Сет. Не должен бояться… собственного сердца. — Чимин, моя прелестная драгоценность, — однажды шепчет вдруг мужчина, чья голова покоится на коленях юноши под пальмовым деревом в саду, прикрыв глаза от ласки мягких пальчиков в своих волосах. — Да, Чонгук? — сразу же отзывается тот, опуская на него взгляд. — Если бы я сказал, что не держу тебя больше, как пленника, и ты волен идти — как бы ты поступил? — Как пленника? — юноша неожиданно заходится искренним и заливистым смехом, от которого приятная трель звучит в грудной клетке Чонгука. — Если это мой «плен», то я готов быть пленником до конца моей жизни. Это слишком приятно и сладко. — И всё же? — Мне некуда идти, — с грустной улыбкой задумчиво отвечает Чимин, и мужчина поднимает веки. — У меня никогда не было дома. Даже будучи вашим пленником, со мной обращались лучше, чем родители в торговых караванах или те лорды, подготавливающие меня для фараона. И если вы скажете, что отпускаете меня, то я всё равно остался бы, мои ноги понесли бы меня только к вам. Вы… — он волнительно облизывает губы, глаза его сияют ярким светом отблеска звёзд, румянец украшает щёки. — Вы стали дороги мне, Чонгук, моё сердце желает быть вашим. Бог Сет, бог разрушений, сокрушается сам от этих искренних и сокровенных слов. Он шумно выдыхает и медленно поднимает ладонь, опуская её на грудную клетку юноши с левой стороны, чувствуя там такой дорогой и нужный для него стук. — Сердце… как оно ощущается? — Иногда тяжело, иногда легко — зависит от того, кому оно принадлежит и как с ним обращаются. Но сердце — это всегда тяжёлая ноша, даже если оно трепещет от счастья и наполнено нежностью, оно всё равно будет весомым в груди. — Разве тогда не проще без него? — Разве тогда что-то имеет смысл? — мягко улыбается Чимин, склоняясь ближе к его лицу, переходя на нежный шёпот: — Я знаю ваш секрет, бог Сет: я слышал и чувствовал ваше сердце.