Есть ли у бога сердце?

      К счастью или сожалению, но к чему-то хорошему человек привыкает слишком быстро. И за последнее время, что уже перетекло за дюжину дней, Чимин несправедливо быстро привык к тому, что он спит в тепле пышных перин, что его щедро кормят несколько раз за день всем, что он захочет, и волен заниматься любыми вещами, пока хозяин дворца занят своими делами. Потому его глубокий и долгий сон, который обычно никто не тревожит, прерывает дуновение холодного ветра, щекочущего оголённую кожу руки и плеча. Юноша весь съёживается и недовольно хмурится, пытаясь вернуть пуховое покрыло на себя, но вместо этого слепо, точно новорождённый котёнок, тянется к источнику тепла, которое ощущает сбоку. Он утыкается лицом в это тепло и подлезает ещё ближе, пока оно не начинает обволакивать своими кольцами, укутывать в свои объятия и согревать. На лицо возвращается умиротворение сна, в который Чимин погружается вновь, даже не представляя, что это умиротворение и тепло нашёл в руках бога Сета. Боги спят в забвении темноты лишь для того, чтобы скоротать тянущееся тяжким бременем время своей долгой жизни, но сейчас же Чонгук впервые засыпает в блаженном спокойствии, которое не ощущал уже много веков. Он ласково обнимает свою драгоценность и прижимает к себе, желая согреть и уберечь его сон, но сам поддаётся соблазну мира сновидений, пропадая в пропасти этих мягких ощущений. Внутри впервые за долгое время так спокойно и хорошо, так приятно, что неизвестное чувство растекается в грудной клетке мужчины, расползается дальше по венам, распускаясь прекрасными цветами по всему нутру.       В следующий раз, когда Чимин открывает глаза в пробуждении нового дня, он чувствует себя выспавшимся и полным сил. Ничего не болит, тело пребывает в отличном состоянии, кроме немного затёкшей от одного положения шеи. И стоит ему наконец сфокусировать взгляд и слегка подвинуть головой, как осознаёт, что она покоится на чужом плече, а его щека и вовсе была припечатана к сильной груди мужчины. Вот почему ему было так тепло всю ночь, даже жарко: он спал у бока Чонгука, в крепких объятиях его рук, прижимаемый к себе. От этого сердце ёкает бездумно и сжимается в кровавый комок от противоречивых чувств, во рту пересыхает, а на щеках же вспыхивает нежный румянец. Он не смеет шелохнуться, не может позволить себе издать вздох, замирая в охватившем его спазме эмоций и ощущений, крутящихся беспорядочных мыслей. Последнее, что он помнит — невероятный прилив наслаждения, после погружение в темноту бессознательности и перепуганный взгляд бога. Разве Сет может чего-то испугаться? Чимин очень аккуратно, чтобы не потревожить чужое умиротворение царства сна, отодвигается, приподнимает медленно голову с изучающим взглядом, впивающимся в безмятежные черты лица мужчины. В голове вновь и вновь юноша прокручивает ту картину, предполагая, что ему это привиделось, что не могли такие эмоции быть в глазах Чонгука. А последующее осознание, до конца вводящее в состояние растерянности и недоумения, того, что его не просто не оставили прямо там, на плитах в купальни, и спал он даже не в своей спальне — в личных покоях Его Превосходительства древнего и могущественного бога, согреваемый его объятиями. Это будоражит кровь, это заставляет мраморную кожу покрыться редким румянцем. И что-то такое таинственно притягательное есть в этом мужчине, от чего Чимин не может перестать смотреть на него. Эта не просто божественная красота — точно воздух вокруг Чонгука пропитан этим томным притяжением, которому невозможно противиться, словно даже исходящий от него запах является сладостным дурманом, напрочь лишающим рассудка. Иначе не может объяснить, почему юноша подрагивающую руку приближает к его лицу и, затаив дыхание, невесомо накрывает ладонью его щеку. Словно прикасается к излитой из тёплой прочной стали скульптуре, к жару бескрайней пустыни, к самому богу. Как вдруг тыльную сторону его ладони накрывает чужая, большая и шершавая, прижимая полностью к своему лицу, от чего сердце Чимина удар пропускает, и он весь леденеет. Ресницы мужчины подрагивают, веки медленно поднимаются, и взгляд его, залитый каким-то тёмным, глубоким и тягучим чувством, направлен прямо в ясные глаза юноши. — Вы не спали, — с потаённым страхом делает вердикт тот, сейчас только не понимая, о чём до этого думал своими действиями. — Спал, — опровергает его слова Чонгук, словно немного пододвигаясь ближе к нему. — Боги тоже спят. Думаешь, легко проживать проклятую вечную жизнь? Со сном хотя бы можно скоротать это время. — Вы неоднократно повторяете «проклятая вечная жизнь», — внезапно тихо спрашивает Чимин, надеясь, что не вызовет гнев бога этим вопросом, но что-то такое интимное и успокаивающее было в этом моменте, в это мгновение, что он чувствовал дозволение говорить с ним о чём-то большем и глубоком, — для вас бессмертие — это проклятье? Они лежат в тишине некоторое время, всё ещё в близости друг с другом, чувствуя тепло их обнажённых тел под лёгким шёлком одеяла. Смотрят в глаза, не отводя многословных взглядов, и Чонгук всё так же прижимает его ладонь к своей щеке. — Если бы мне предоставили выбор: пару дней лицезреть тебя, но затем умереть, или жить вечно, но не имея шанса касаться тебя даже глазами, я бы выбрал без колебаний первое, — наконец уверенно проговаривает он, и у Чимина всё нутро содрогается от этих громких слов. — Вечная жизнь — значит вечное одиночество, вечные мысли, вечная пустота — это всё поглощает меня и изводит уже само по себе, несмотря на моё наказание. — На…казание? Ваше? — только лишь выдавливает из себя юноша, всё же не выдерживая и отводя стыдливый взгляд от смущения и стучащего гулко сердца. — За мои грехи прошедших веков, — сухо отвечает с непроницательным выражением лица. — Каждые десять лун эта невыносимая боль длиною до следующей полной луны. — Вас мучают целых тридцать суток? — почему-то в горле встревает колючий ком, по спине бегут ледяные мурашки и возникает болезненное чувство жалости. Вот только в следующее же мгновение его вдруг переворачивают, большие сильные руки крепко обнимают всё его тело и прижимают его спиной к своей груди. Чонгук зарывается лицом в мягкие каштановые волосы, делает сладостный и глубокий вдох, сливаясь своим нагим телом с его плавным и утончённым в плотном прикосновении. — Иногда мной одолевает такая злость на всех богов Эннеады, что я жажду вновь пойти войной на них, пролить божественную кровь и взять на себя ещё больше грехов… но тогда я просто разрушаю свой дворец, сокрушаю стены и устраиваю безжалостную песчаную бурю. Однажды я задел свой сад, и, ослеплённый гневом, смотрел на статую там, что точно пригвождала укором к земле — это был второй раз, когда я осознал последствия своих поступков, и что наказание является платой за них… Голос его был тих, но от того, что губы шевелились в волосах, близко к поалевшему уху, казалось, что звучал он проникновенно громко, так глубоко, проникая в самую сердцевину. Чимин понимает, что тот имеет в виду: последствия той ужасной кровавой бойни в несколько мучительных лет, тот период забвения ярости бога Сета, его жуткие деяния пролития и насилия родственной крови. И первый раз, когда до него дошло осознание этого ужаса, было именно во время потери богини Бастет, обращённой безжизненной кошкой в его руках, о втором разе он поведал только что. — … и третий был вчера, — неожиданно дополняет Чонгук, ещё сильнее прижимая к себе хрупкое тело, сам того не осознавая, начиная большим пальцем поглаживать кожу его плеча. Вот в чём дело. Вот почему у него был такой взгляд, и Чимину не привиделось это — мужчина правда испугался из-за того, что его деяния лишили того сознания. Мало ли что могло ему в голову прийти в тот момент, и явно не то, что причина может быть в таком сильном удовольствии, которое юноша столь постыдно получал. Чимин так и не находит слов для ответа, как вдруг чувствует влажный поцелуй на своей шее, и дыхание вмиг сбивается. Губы мужчины властные и мягкие одновременно, они обхватывают каждый сантиметр кожи, всасывают, целуют, водят узоры, не оставляя и пропущенного места на чувствительной шее. Крупные ладони поглаживают плечи, спускаются к предплечьям, обхватывают их и ведут вверх-вниз от локтя до запястья, затем соскальзывают на напрягшийся живот. Ласки бога вызывают сильную дрожь, вскруживают голову, проникая в глупое колотящееся сердце в грудной клетке, вздымающейся и ударяющейся лопатками сзади о грудь мужчины. — Скажи, моя драгоценность, тебе хорошо? — хрипло спрашивает Чонгук, поддевая зубами мочку уха, вылизывая горячим языком ушную раковину и нарочно дыша томно и громко, продолжая бродить руками по плавным изгибам. — Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо? Мокрые и горячие поцелуи продолжают покрывать изящную шею и её основание, покусывают плечо, возвращаются к артерии и оставляют багровые отметины. В то время как ладони ласкают живот и грудь, пальцы теребят, прокручивают затвердевшие соски. И правда, жгучая правда была в том, что Чимину сейчас хорошо. И вчера было хорошо. Признаться в этом не хватало мужества, но то, как Чонгук касается, то, как целует, как обычно смотрит на него, вынуждает сдаться перед ним и перед самим собой в блаженстве ощущений. Ответом служит благоговейный стон, слетевший с пухлых губ. Самый приятный, будоражащий кровь и ласкающий слух звук для бога Сета. Он же издаёт гортанное рычание с хрипом и толкается своим набухшим членом в поясницу юноши, зажимая его между их телами, одну руку оставляя измываться над красным ореолом на груди, другую спуская ниже, обхватывая небольшую и аккуратную плоть дрогнувшего с очередным стоном Чимина. — Я хочу, чтобы тебе было ещё лучше, — снова этот томный глубокий шёпот, пробуждающий самые потайные и тёмные желания. — Хочу, чтобы ты не сдерживал себя, хочу слышать тебя, чувствовать тебя, знать, что ты дрожишь от наслаждения моей ласки. — Агх, Чонгук… — протяжённо стонет юноша, когда по его члену начинают водить ладонью, окольцовывая пальцами и поглаживая головку, не прекращая выцеловывать и вылизывать его шею, доводя до настоящего безумия. Потому что иначе и это Чимин не сможет объяснить: то, как он сам желает происходящего, как жаждет таять в этих сильных руках, как плавится от жара губ и красивых слов. Он поддаётся ему. Отдаётся. Невольно выгибается в пояснице, несколько раз проезжаясь упругими половинками зада по твёрдому большому члену, упирающемуся в него сзади, слыша в ответ гортанный стон. Его тело обхватывают с новым вожделением, вбивают в себя, ведут ладонью по впалому животу, сминают мягкие бёдра и скользят обратно к чувствительной груди с набухшими бусинами. Другая ладонь всё также активно трогает его плоть, ласкает всё быстрее вверх-вниз, провоцируя горячими вздохами на ухо и так возросшее донельзя возбуждение. — Моя прекрасная золотая кошка, дай мне свою руку, — хрипит Чонгук, наощупь пытаясь отыскать его тонкое запястье, которое послушно подают ему в забвении, на что он довольно хмыкает. И требовательно опускает юношескую руку на свой возбуждённый орган. Чимин глаза распахивает и давится вздохом от этого прикосновения, инстинктивно сжимает пальцы вокруг твёрдой плоти, затем сразу отдёргивает в испуге. — Всё в порядке, сожми его, — шепчет мужчина, губы его растягиваются в ухмылке, пока он продолжает трогать Чимина одной рукой, другой придерживая его запястье, подначивая к действиям: — Вот так, умница, обхвати его, не бойся, води по нему, чувствуй, как я хочу тебя. Юноша дрожит от ощущений, растекающегося по венам наслаждения, и соблазн накрывает с головой: он, сам себя не узнавая, начинает неумело двигать рукой. За что получает награду в виде глубокого поцелуя в губы, которые властно сминают, всасывают их, проталкиваются горячим языком в рот. Его ещё больше подминают под себя и активнее ласкают его член и упругие бёдра, толкаясь своей плотью в юношескую ладонь, что старается поспевать за ним. — Каждый миллиметр твоего тела совершенен, я хочу обладать им, хочу видеть следы своих губ на тебе, — искренне проговаривает мужчина, снова возвращаясь к шее и лопаткам. — Ты идеален, Чимин, даже не представляешь, какое влияние на меня оказываешь… Их тела прижаты вплотную, кожа к коже, стоны в унисон и пошлые звуки мокрых поцелуев. Шелковая постель сбита, одеяло спускается ниже, ничего не прикрывая, и Чонгук не может оторвать губ от Чимина, не может перестать целовать его, чувствуя, что тот готов вот-вот кончить. — Нет, не сейчас, — властно рычит, сильно сжимая пальцами его у основания и надавливая на головку, отчего юноша затрясся, извиваясь в его объятиях. — П-прошу, Чонгук, я… я не могу, — взмолившись, сипит Чимин, начиная дышать чаще, изгибаясь и упираясь затылком в его плечо. — Пожалуйста, я больше не выдержу, вы слишком… И не может больше ничего сказать, давясь громким стоном, когда мужчина опускается нежным поцелуем на его шею, сильнее надавив пальцем на чувствительное окончание эрекционной плоти, собственным членом толкнувшись через его ладонь между упругими половинками его зада. — Я слишком что? Договаривай, моё прекрасное сокровище, — издевательски посмеивается бог, наслаждаясь этим и тихо стонет от удовольствия снизу. — Ну же: слишком что? Он начинает двигать сильнее бёдрами, а Чимину ничего не остаётся, кроме как быстрее водить рукой по его стоящему члену, чтобы скорее довести его и себя до разрядки. Оба стонут в губы друг друга, потираясь ими в лёгких, но горячих касаниях, юноша преданно и доверчиво вжимается спиной в сильную мускулистую грудь, изгибая шею так, чтобы можно было дотянуться до губ мужчины. Они целуются, переплетаются языками и телами, ласкают друг друга, растворяются в моменте, пока не доходят до пика наслаждения. Чонгук убирает пальцы с головки и основания плоти юноши, делает несколько движений верх-вниз и позволяет ему кончить вместе с собой под соитие их громких стонов. — Невыносимы, — со сдавленным выдохом наконец отвечает Чимин, прикрывая глаза, чтобы полностью отдаться своим ощущениям. — Возможно, — самодовольно ухмыляется мужчина, расслабляясь и обволакивая плавное, обмякшее тело руками и ногами. — Но у тебя нет выбора, кроме как выносить меня. Наверное, Чимин точно сошёл с ума. Наверное, его правда очаровал этот бог, применив на нём свои силы, заманив в ловушку своих прикосновений, глаз, голоса, этих чувств, которые он вызывает в нём. Потому что последние слова мужчины не вызывают отрицания.       Мучительное и унизительное заточение в холодном мрачном дворце теперь кажется спокойным и даже приятным пребыванием в довольно тёплых и светлых стенах. Чимин знает, что свободен в своих действиях, что всё, что соизволит, то может делать, пить и есть. И в последние дни сам хозяин дворца везде и во всём сопровождает его, ступая за ним в сад или же в обширную древнюю библиотеку. — У вас прекрасная коллекция рукописей в этом доме папируса, — почтительно проговаривает Чимин, блуждая меж древесных стеллажей, пока мужчина вальяжно раскинулся на мраморном лежаке, скучающе поедая виноград. — Вы всё прочли здесь? — Бессмертие на самом деле даёт большое количество свободного времени, — беспристрастно отвечает тот, закинув в рот спелую ягоду. — Здесь вам можно позавидовать, — слегка приподнимает уголки губ юноша, доставая книгу с великолепным переплётом, украшенную драгоценными камнями, — столько всего можете узнать, прочитав с листов папируса, лицезреть своими глазами, побывать там, где заканчивается и начинается Нил, где распростёртое море упирается в конец мира и посетить чужеземье. — Какой прок делать всё это в проклятом удручающем одиночестве? — чуть ли не фырчит Чонгук насмешливым тоном, за котором скрывается боль от одинокой вечной жизни, отравляющей его душу, но затем он кивает на вещь в руках юноши, переводя тему: — Это хороша, тебе будет интересно прочесть. — А, я… — растерянно вздыхает тот, виновато бегая взглядом по обложке, ощущая прилив краски к лицу, — я сын странствующих торговцев, меня не обучали должному чтению. Чимин ожидал от Чонгука его колкой надменности насчёт смертных, но тот же ничего не ответил на это, задумавшись. А после принимает полусидящее положение, опираясь о лежанку локтем и согнув одну ногу в колене, указывая на свободное место перед собой: — Иди сюда. Его голос манит точно безвольное тело, слепо следующее за ним, послушно выполняющее всё, что он скажет, будто гипнотизируя, как и внешность мужчины, невозможно красивого и сексуального в своей расслабленной позе и лёгком одеянии. Чимин медленно опускается рядом с ним, и тот, приобнимая его, упираясь щекой о его плечо, опаляя чувствительную кожу горячим дыханием, раскрывает книгу на его коленях. — Я обучу тебя, моё сокровище.       Бог Сет, суровый и бессердечный бог ярости и войны, владыка пустыни, безжизненных земель пустыни, обожает чувственно целовать своего великолепного танцора. Иногда он часами не выпускает его из своих объятий, покрывая всё восхитительное тело поцелуями, всасывая молочную кожу, облизывая и кусая. Иногда следит за каждым его движением, каждым вздохом и взмахом ресниц восторженным или голодным взглядом, поглощая его глазами, точно заглядывая в самую его душу. Особенно тогда, когда Чимин танцует. В это бесценное мгновение всё нутро Чонгука сжимается, дыхание перехватывает и невозможно даже пошевелиться, полностью отдавшись восхищению перед красотой, грацией, изяществом этого танцующего юноши. А затем съедает его целиком. На собственном троне поедает его плоть, заставляя трястись в удовольствии и громко выстанывать настоящее имя бога Сета, сглатывает его семя и перемещается страстными поцелуями по его внутренним сторонам бёдер к ложбинке между упругими половинками зада. И Чимин расплывается в его сильных руках, утопает в таком запретном наслаждении, которое получает от этого мужчины, даже больше не отрицая этого. Ему… начало нравится это. Нравится проводить время с Чонгуком, бесцельно бродить по коридорам его дворца, слушая истории прошлого, которые описывают настенные фрески, сидеть в саду и внимать его ответам на свои вопросы, даже самые нелепые, обучаться чтению в библиотеке, играть с ним в сенет и игру Мехен или Ур, часто пропадая в покоях бога за специальной настольной доской и деревянными фигурами или игральными костями. Нравится замечать на себе завороженные взгляды тёмных глаз с таинственной дымкой в них, слушать его глубокий пронизывающий голос, чувствовать его горячие прикосновение к себе, такие возбуждающие тело и трогающие сердце.       И сейчас юноша, облачённый в дорогие светлые ткани с вышитой росписью золота и драгоценных камней, обсыпанный украшениями, что подчёркивают ещё больше всё его изящество, восседает на золотом троне самого бога, листая рукопись и практикуя то, чему его учили, чтобы впечатлить мужчину, когда тот вернётся. — Позволить смертному осквернять божественный трон — Сет очевидно снова впал в безумие. Блаженную тишину просторного тронного зала разрывает ледяной скрипучий голос, и Чимин вздрагивает, в удивлении поднимая растерянный взгляд на незнакомого мужчину. Высокого, смуглого, с золотой плитой брони на широкой груди и… маской синего сокола. — Ох, а ты и правда обладаешь особенной красотой, — с каким-то неприятно опасным намёком продолжает бог Гор, твёрдым шагом продолжая направляться к трону. — Уверен, дядя не будет против, если я позабавлюсь с его кошкой и возьму силой эту красоту. Чимин тут же подскакивает на ноги и пытается было броситься бежать, но мужчина в одно мгновение оказывается напротив, хватает его за шею и бесцеремонно швыряет на землю. — Ты так наивно полагал, что сможешь сбежать? Не знаешь, на что способен бог? — Не трожь меня, — злостно шипит юноша, сжимая кулаки, — Чонгук это так просто не оставит… Его резко берут за волосы, грубо переворачивают к себе и болезненно вдавливают в поверхность, нависая сверху. — Чонгук? — почти выплёвывает ядовито Гор, наверняка кривясь, но из-за маски лица его не видно. — Этот сумасшедший убийца не достоин имени, но неужели ты думаешь, что не безразличен ему, что особенный для него? Ты просто его вещь, просто красивое тело, которое он имеет, одно из сотен, что лежало под ним… даже моё, — на последнем его голос становится рычанием. И как бы отчаянно Чимин не сопротивлялся, вырываясь из цепкого захвата, громко крича и брыкаясь, силу бога ему не одолеть — с него срывают лёгкое полупрозрачное верхнее одеяние и его голову ударяют о каменные плиты так, что из глаз сыплются искры и слёзы. В один момент перед ним всё плывёт и темнеет, а в другой — Гора одним резким движением отлепляют от юноши и вбивают в стену с такой силой, что пробивают её, после ударяют в живот, откидывая на приличных десять метров вглубь тронного зала. Ни Гор, ни Чимин не ожидали столь внезапного появления Чонгука, пребывающего в слепой бушующей ярости, затмившей рассудок. Тот не позволяет своему оппоненту и опомниться, раз за разом нанося сокрушительные удары, отзывающиеся эхом в зале, и от очередного маска сокола спадает, Гор отхаркивает кровь. — О как жаль, что я не разодрал тебя сотни лет назад, племянник, — загробным гневным голосом гремит Чонгук и над дворцом сгущаются грозовые тучи, сопровождающиеся валом песчаной сильной бури, а в руке его образуется божественное оружие, особый посох войны. Он замахивается им и ранит плечо только-только выхватившего свой посох бога Гора, еле успевшего поставить хоть какой-то блок, чтобы не остаться без руки от столь мощного удара. — Ты болен, Сет, твой разум снова помутился из-за эгоистичного желания владеть редкой красотой пустыни, и ты опасен для Эннеады и всего великого Египта… — Мой разум чист, мне плевать на Эннеаду и мир смертных, но я не потерплю, если мою драгоценность и пальцем кто тронет, — пугающе низко, со скрытым рычанием скалится Чонгук, нанося ещё один удар. — Он мой и телом, и сердцем! — Сердцем? — насмешливо бросает Гор, сверкнув огнём в глазах. — Ты, безжалостный, бессердечный и эгоистичный бог, смеешь говорить о сердце? Ты безумец, раз готов вновь пойти против меня и обречь себя на ежедневные муки и наказания на протяжении тысячи лет... Чимин сквозь дымку болезненной пелены от удара головы видит схватку двух богов в тронном зале, чувствует исходящую от них могущественную энергию, придавливающую невольно к земле, слышит меж звона в ушах их слова и грудная клетка сжимается в страхе от последних. В страхе за мужчину, что пленил его тело и сердце. — Ч-Чонгук, Чонгук, — хрипит он, зная, что чуткий слух это улавливает, и как можно скорее поднимается на дрожащих ногах, подходя ближе, слегка пошатываясь, пока бог Сет нещадно избивает нежеланного гостя своего дворца, — оно того не стоит, прошу, прекратите. Чонгук, остановитесь, молю. И знает, что опасно подходить, что мужчина сейчас преисполнен злобой, и один неверный шаг может послужить шагом к колыбели его могилы. Он видит удивление в жёлтых соколиных глазах Гора, его избитое лицо вытягивается, а сам он даже застывает в ступоре, когда хрупкие руки смертного осторожно касаются разгорячённого тела бога войны, что напрягается в тот же миг. И затем вовсе обволакивают лозой его пояс, прижимаясь трепетно к сильной спине, беспомощно оттаскивая его назад. — Не надо, молю, не оставляйте меня одного из-за последствий ваших действий, Чонгук, — продолжает шептать дрожащим голосом, уже смелее утыкаясь лицом между его напряжённых мышц лопаток. — Давайте отдохнём, идём отсюда, идём... Мужчина чувствует успокаивающее тепло, обволакивающую его нежность, что впитывается кожей, проникает в вены и заставляет самого бога подчиняться этому человеку, пасть перед ним или в его объятия, уткнуться в его ладони, как беззащитный мальчик, позволить ему вести себя. Чонгук не понимает, что это за чувство, что за силой обладает Чимин, раз имеет такую власть над ним, раз оказывает такое влияние и зарождает в нём эти неизведанные чувства. И уже нет дела до шокированного Гора — небрежно отпускает его, свой посох растворяет в песке и разворачивается, чтобы подхватить лёгкое тело на свои руки и прижать к груди. — Не смей больше появляться здесь, — уничтожающим ледяным тоном проговаривает Чонгук, одаряя иного бога таким же взглядом. — Я не оставлю от тебя ничего, если ты ещё хоть раз прикоснёшься к нему. — Мне нет дела до твоей золотой кошки: я пришёл сказать о том, что на день солнцестояния состоится совет Эннеады, где обычно ты не появляешься, но в этот раз все крайне требовательны насчёт твоего присутствия, дядя, — спокойно хрипит Гор, вытирая кровь с губы и вставая, будто не его колотили только что и вбивали кулаками в землю, лишь рана на плече от божественного оружия ещё долго не затянется. — Прочь, — без чёткого ответа лишь рявкает через плечо Чонгук, ощутимо напрягаясь, отчего юноша на его руках обнимает его за шею ещё мягче и утешающе поглаживает затылок. И тем вечером могучий бог Сет сдался в плен чувств, что вызывает в нём смертный юноша. Он дремлет на его коленях, пока нежные пальцы перебирают вороньи волосы, гладят по голове, усыпляя и отправляя в безмятежные тёплые сновидения.