Есть ли у бога сердце?

      Рассвет нового дня грациозный юноша в благородном одеянии цвета пустыни, ткани плавной и лёгкой, словно завеса поднятого ветром песка, наивно пытается словить своими мягкими ладонями. Он точно тень скользит вдоль стен, догоняя драгоценный лучик золота, уползающий от него всё быстрее. Ловко прыгает на выступ, ступает по парапету меж колонами и взбирается ещё выше, чтобы прикоснуться к согревающему свету сияния бога Ра. Оно ласкает мраморную кожу, искрится на ней и переливается в дорогих украшениях на стройном теле. Чимин уже и не надеялся, что когда-то сможет увидеть солнце в этих могильных стенах мрачного дворца-саркофага, потому губ его касается лёгкая улыбка.       Боги не вмешиваются в дела людей. Боги должны сохранять баланс, сдерживать свой нрав и пыл, оставаться в стороне от раздоров или несправедливости, не препятствовать людям править Великим Египтом, взвесив эту ношу на плечи фараона. Даже богам не дозволено делать то, что вздумается. Чон Чонгук поплатился битвой и болезненным ранением за то, что своевольничал, что проявил слабость перед красотой смертного и посмел украсть его у человеческого владыки Египта. И сейчас, восторженно наблюдая за действиями этого самого прекрасного создания, Сет ни о чём не жалеет. Он готов был вынести ещё сотню наказаний и телесных ран от любого священного оружия богов Эннеады, готов был позволить расчленить своё тело и собрать себя заново, лишь бы собственными глазами, сравнимыми с пустотой и глубиной смерти, лицезреть изящность юного тела и мягкость его улыбки, от которой у могущественного бога ярости и войны подкашиваются колени и что-то внутри жалостливо сжимается, заставляя естество самого божества поклоняться этому юноше и пасть перед ним на колени. — И вправду игривая ловкая кошечка, — тихо проговаривает Чонгук, растягивая свои губы в ухмылке, когда Чимин сладостно тянется вверх и в стороны, разминая немного ещё затёкшее от сна тело, но тут же опасливо вздрагивает и оборачивается. — Напугали, — хрипит он, непроизвольно обхватывая себя руками, что до этого так нелепо, но мило ловили рассветное солнце. — Зачем вы следите за мной? — Это мой дворец, мои владения: что хочу, то и делаю, — пожимает плечами мужчина, опираясь боком об угол стены. — И чего же это моя драгоценность не нежится в пуховых одеялах своих покоев, а крадётся по коридорам на самой заре? — Вы говорили, что я волен делать всё, что угодно, — смело отвечает тот, сжав челюсти, выдерживая на себе его пристальный взгляд. Чонгук вдруг начинает смеяться и аж запрокидывает назад голову, не в силах перестать забавляться этой диковинкой пустыни, что приносит в удручающую проклятую жизнь такую радость и наслаждение. — Верно, но только до момента, пока меня нет рядом. А теперь прыгай. — Что? — в недоумении расширяет глаза Чимин, ощутив скручивающийся в страхе противный ком в животе, когда он понимает, на сколько же высоко взобрался. — Ты не услышал? — выразительно, точно издеваясь, тот изгибает бровь, всё ещё ухмыляясь. — Я велел тебе прыгать вниз, ко мне. — Хорошо, я слезу… — Прыгать, а не слезать, — голос вмиг пропитывается властной сталью с обжигающим холодом, вынуждающим окаменеть и даже не дышать. Но в следующий же момент на Чимина вдруг опускается спокойствие безмятежного ветра. Тело его расслабляется, грудную клетку освобождает от цепкой хватки страха и ауры бога, заставляющей повиноваться. Взгляд танцора становится вдруг вызывающим, даже взбудораживающим горячую кровь Сета, и тот, глядя прямо в чёрные глаза с пылающим алым пламенем, делает роковые шаги к краю. Чимин закрывает глаза перед тем, как прыгнуть. Несколько секунд свободного падения, блаженного ощущения полёта. Казалось, можно расправить крылья и взлететь. Лететь высоко, парить над землей, направляться туда, куда укажет попутный ветер или путеводная звезда. Эти секунды вызывают мурашки по коже, внутренности перекручиваются и липнут к позвоночнику, сердце совершает кульбит и замирает. Оно замирает, как только сильные руки аккуратно подхватывают его, как только прекращается ощущение свободного падения, как только Чимин оказывается прижат к оголенной сильной груди бога. Юноша чувствует жар его тела и прохладу драгоценных камней, обрамляющих торс вместе с золотыми цепочками. Чувствует его руки, держащие крепко и уверенно. И не надо открывать глаз, чтобы знать, что на предательски красивом лице играет хитрая ухмылка. — Какой послушный, на самом деле прыгнул, — и действительно: стоит танцору обратить на него взгляд, как видит растянутые в ухмылке губы и горящий задорный огонёк в угольных глазах, слегка сощуренных в довольном удовольствии. А тот ничего и не отвечает, ведь он просто знал. Знал, что Чонгук поймает его. Почему-то был точно уверен в этом, как и в том, что бог не допустил бы его погибели. По крайней мере не сейчас.       Собственнически бог Сет несёт на руках смертного вдоль большого зала с колонами, проходя с ним через арку с вырезанными из дорогого камня скульптурами священных животных. Чимину некомфортно в таком положении и тревожный тремор в груди с каждой секундой увеличивается, но когда он поёрзал в желании слезть, то хватка цепких рук усилилась, заставляя его сжать челюсти и позволять Чонгуку делать, что ему вздумается. И никакому божеству не известно, что на уме у Чон Чонгука. Он подобен непредсказуемому нападению пустынного скорпиона, наставляющего жало в одну сторону, кидающегося в другую, или вовсе скрывающегося в песках, чтобы затем либо притаиться, либо сразу напасть совершенно с иного бока. Никогда невозможно угадать, чего от него ожидать, никогда не знаешь, как истолковать его действия, слова, поведение. И этим он обычно вгоняет в ещё больший страх и внушает ужас, именно поэтому его сторонятся, а некоторые и вовсе опасаются, остальные боги Великого Египта. Они не по молве и не по легендам знают о вспыльчивом и переменчивом нраве бога пустыни. Чимин не понимает, почему Чонгук считает его драгоценностью и так относится к нему, почему так дразнит убийственным пламенем и опаляет взглядом раскаленного золота? Он вскользь рассматривает острые черты лица божественно красивого мужчины, в который раз сам убеждаясь в правдивости древних поверий о том, что некогда Сет был покровителем мужской сексуальности и плотских утех. — Зачем вы несёте меня на руках? — тихо спрашивает Чимин, внимательным взглядом выразительных глаз всматриваясь в мужчину, всё продолжающего держать его и идти дальше. — Считай это выражением моего восхищения тобой и желанием сберечь свою прекрасную драгоценность: боги ведь тоже создают себе идолов, восхищаются ими и почитают так, чтобы носить на руках и стоять пред ними на коленях, — на губах Чонгука мелькает тень хитрой улыбки, в глазах его точно тлеют раскаленные угли, как вдруг он прижимает вплотную к себе сжавшееся хрупкое тело юноши и приближается к нему, прошептав утвердительно: — Ты ведь знал, что я поймаю тебя. — Верно. — Умница, — довольно скалится тот, вызывая контрастирующую с жаром холодную дрожь. — Для бога без сердца вы слишком падки на сердечные эмоции, чувства прекрасного и восторга, — стараясь более сдержанно и сухо просипеть Чимин, своей фразой вызывая низкий смех божества, остановившегося перед очередной аркой. — Верно, — Чонгук повторяет за ним с его же интонацией, затем внезапно меняется в лице, точно его за раз накрывает песчаной бурей мрачных сожалений и тоски, и опускает танцора на холодные каменные плиты. — Бог Сет стал падок на сердечные эмоции — какой нелепый вздор, чему виной сладостный лик золотой кошки. Чимин замирает в изумлении от подобных слов, словно молнией пораженный. Внутри всё связывается в узлы, рёбра сдавливает, и он не знает, как реагировать на это и какие эмоции должен испытывать. Просто поднимает на него взгляд с не читаемым вопросом, пока мужчина складывает руки в замок за своей спиной и медленно ступает вперёд. Чимин без слов понимает, что нужно следовать за ним, и, пройдя между рельефными колонами, оплетенными густым виноградником, в глаза врезается яркий солнечный свет. После темноты коридоров мрачного дворца это заставляет юношу зажмуриться и не верить тому, что он видит перед собой. Вот откуда было утреннее проявление бога Ра, вот почему среди могильного мрака Чимин смог погнаться за восходящим солнцем. Это небольшой, но безумно красивый сад, что кажется лишь прекрасным наваждением, спасительным оазисом в нещадной жаре пустыни. Пальмы с пышными листьями, цветущие деревья лимонов и апельсинов со спелыми плодами, яркие краски душистых цветов, а в самом центре фонтан с прозрачной голубой водой. Статуя на нём искусно вырезана из редчайшего белоснежного мрамора, сверху позолоченная, украшенная драгоценным красным рубином, возвышается в форме сидячего кота с изогнутым хвостом. Расширенные глаза юноши начинают сиять от восторга сие красоты и разбегаться, не зная даже, на чём задержаться, пока они не натыкаются на эту самую статую на фонтане, ближе к которому Чонгук ведёт его, ступая вперёд размеренным шагом. — Слышал ли ты когда-нибудь о богине Бастет? — вдруг спрашивает тот, неспешно обходя фонтан, пока юноша становится прямо напротив возвышающейся статуи благородной кошки. — Одна из древнейших богинь, покровительница домашнего очага и олицетворение солнечного и лунного света, ведь отцом её был бог Ра, а матерью луноликая богиня Хатхор, — медленно отвечает Чимин, вспоминая пересказы легенд с улиц и торговых караванов. — Но сотни лет назад она исчезла с божественного пьедестала Великого Египта. — Она была не просто богиней домашнего очага: сильной богиней радости, плодородия, любви… и кошек, — в конце мужчина делает паузу, доходя до юноши и останавливаясь рядом с ним, всё ещё держа руки за спиной. — Священные, изящные животные, воспеваемые даже богами, обрели божественный статус, и Бастет была великой богиней, покровительствующей им. И она была моей родной тётей. Чимин переводит на него удивлённый взгляд, лишь немного зная о родственных связях на божественном полотне Египта, но никогда не думая, что боги придают значение этой связи, учитывая, какой окровавленной и жестокой была борьба за власть и трон сотни лет назад между Эннеадой, в которой бог Сет лишил жизни собственного брата Осириса и чуть не сделал того же со своим племянником Гором. Однако сейчас Чонгук говорит о Бастет с особым теплом и уважением в голосе, а взгляд его, мягок и даже тосклив, посвящён искусному изваянию статуи на фонтане. — Она была прекрасна. Невероятно красива, как Луна и Солнце, как бескрайний небосклон, и изящна, как колышущиеся от ветра лепестки белоснежного лотоса, — с придыханием шепчет, затем поворачивает голову на Чимина, встречаясь с ним глазами. — В этом она уступает лишь только тебе: до встречи с тобой я считал, что самым прекрасным созданием являлась и всегда будет являться только она, но теперь вижу, что ошибался. Юное сердце не должно было пропускать ценный и редкий удар, не должно было вжиматься в позвоночник, а после с силой ударяться о рёбра и продолжать выбиваться из заточения. Щёки мраморные окатывают точно жаром пустынного духа, оставляя багровые следы неловкого смущения. И Чимин постыдно отводит растерявшийся взгляд своих благородных глаз, обращая их на фонтан и изображение богини Бастет, желая расслышать слова мужчины и не придавать им должного значения. — Бастет видела хорошее в каждом, даже в самом безжалостном и бессердечном боге, — продолжает Чонгук чуть громче, всё продолжая рассматривать каждый миллиметр профиля оробевшего юноши, — любила каждого и даже того, кто был не достоин этого. Она не исчезла с пьедестала богов Древнего Египта — я убил её. Теперь же по телу Чимина проходит ледяная дрожь, сковывая в ужасе и неким сожалении, заставляя невольно заледенеть и затаить дыхание, пока мужчина делает шаг навстречу к нему. — З-зачем вы это сделали? — Я впал в безумие в борьбе за Верхний и Нижний Египет, — с горьким смешком отвечает тот, внезапно становясь за ним и ладонью оглаживая оголённое острое плечо, чуть ниже на котором золотые украшения. — И лишился рассудка. Она пыталась образумить меня, но у неё получилось это только тогда, когда она издавала последние вздохи на моих руках. Закат тогда был золотым, и воды Нила точно обращены были в расплавленное золото, цвет благородства и величия, и перед своим концом она улыбалась и сказала, что это лишь начало. Она лишалась божественных сил и обращалась в кошку с шерстью золотистого сияния, произнеся пророческое: «Я не последняя золотая кошка, которую ты будешь держать в своих руках, но от тебя зависит, будет ли она в них по той же причине, что и я, или по другой» — c тех пор меж людей ходит поверье о том, что человек, обладающий прекрасным ликом, благородством и изяществом является перерождённым воплощением богини Бастет, является золотой кошкой, грациозно ступающей по золотым пескам, танцующей в объятиях пустыни, поймать которую значит быть богом; смертные считали, что обладать золотой кошкой может только кто-то в божественном статусе. Чимин не дышит, не моргает, не чувствует ни самого себя, ни плавящие кожу прикосновения сухих ладоней, что ласкают его плечи и предплечья, оглаживают ровную спину и мягко обводят талию, в конце монолога разворачивая к себе. И бог Сет оказывается близко к нему. Непростительно близко, опаляя горячим дыханием пылающее лицо, обращая на него томный взгляд. То, как Чонгук смотрит на него, вынуждает кожу Чимина покрыться мелкой дрожью, а сердце несправедливо затрепетать в охвативших его чувствах, подобных тугому захвату ядовитой кобры, обволакивающей свою жертву. И он не может сопротивляться этой хватке, этому соблазну быть скованным ещё сильнее. Мужчина неожиданно прикасается кончиками пальцев к его скуле, обводит её, словно пробуя на ощупь бархат юной кожи, и только он норовит опустить всю ладонь и склониться ближе к его пухлым губам, подобным спелому, самому желанному плоду священного древа, как Чимин резко отворачивает от него голову, поджав губы, отрезая все путы соблазна. На что Чонгук реагирует гортанным недовольным рыком и вмиг меняется в лице, схватив его пальцами за подбородок, возвращая к себе его лицо, чтобы грозно прохрипеть: — Сам же не позволяешь мне быть мягким с тобой, думаешь, сможешь всегда перечить мне и…? — Будьте со мной мягким прикосновением не тела, а сердца, — смело и твёрдо проговаривает Чимин громче, чем его голос, чтобы перекрыть его, при этом стойко глядя прямо в глаза оробевшему от подобного мужчине. — Тебе сколько раз нужно повторять, что у бога Сета нет с… — Будь иначе, вы бы убили меня сразу в первую ночь и брали бы меня против моей воли, — продолжает тот, не понимая, что на него находит, откуда в нём столько храбрости и сил. — Ты уже два раза перебил меня, — резко помрачнев в лице, раздраженно проговаривает бог, перемещая руку с подбородка на тонкую шею и сжимая её, вырывая из юноши болезненный хрип. — Ты часто забываешь, кто стоит перед тобой и на что я способен. Думаешь, я не могу сделать в любой момент то, что ты сказал? — Вопрос не в ваших возможностях, Чон Чонгук. Вы можете всё. Вопрос в ваших желаниях. Мужчина еле заметно впадает в ступор, зрачки его расширяются, хватка пальцев на шее ослабевает. И тогда Чимин решается на следующее, вдохновленный услышанным рассказом, сумев разглядеть сквозь него настоящего Чонгука, открывшегося в тот миг, пустившего в лабиринт своей проклятой души проклятого тела бога, обреченного на вечные скитания по этому бренному миру. Рука изящная пускай и дрожит, но целенаправленно приближается к рельефной грудной клетке застывшего бога. Короткие пальцы скользят под золотыми драгоценностями, оставляя их сверху на тыльной стороне ладони, чтобы касаться именно оголенной горячей кожи. Прямо там, с левой стороны, где должно биться и трепетать сердце, как у самого Чимина, здравый рассудок которого вопит о том, что он допускает ошибку. — Разве ваши намерения — это душить меня, заставлять прыгать с высоты или угрожать мне? — возможно, он не знает, что делает, но душа в объятиях надежды действует и говорит за него сама. — Скажите, Ваше Превосходительство, разве вы желаете повторения судьбы богини Бастет со мной? Если бы вы хотели, вы бы давно держали на руках труп и этой золотой кошки, так чего вы желаете всем своим нутром? Надежда на что-то, что даже сам юноша не может объяснить. Но видит это каждый раз во взгляде этого мужчины, слышит в его порой таком ласковом голосе или касаниях, и хочется верить. Верить в то, что у этого бога есть сердце для этого смертного. — Я… — растерянность в глазах Чонгука бывает редко, недоумение со страхом тем более. Но именно эти эмоции сейчас лишают дара речи, заставляют его сомневаться в собственном величии, в его всесилии и могуществе, потому что прямо сейчас он слаб. Слаб перед этим юношей, и чувствует себя так, словно это он обычный человек, стоящий на коленях в истинном откровении, в искренней исповеди перед своим великолепным божеством. Один раз Чонгук что-то желал всем своим нутром настолько, что это свело его с ума. Что в последствии привело к чудовищной кровавой войне в десятилетия между богами Эннеады, уничтожившей пантеоны многих богов, сотрясшей пустыню и берега Нила. Это было желание трона. Восседать на пьедестале правителя всего Великого Древнего Египта, быть выше остальных богов, выше самого солнца и неба. Это было грязное, эгоистичное, алчное желание, доведшее бога Сета до кровавого безумия, до потери здравого рассудка во взгляде. И во второй раз мужчина также сразу же возжелал восхитительного танцора. Он не знал, что именно хотел от него. До сих пор не знает. Просто желает Чимина всего целиком без остатка. Его глаза, губы, волосы, тело, голос, мысли и сердце — Чонгук снова эгоистично желает, чтобы что-то принадлежало только ему одному. Внезапно, приятное тепло в области грудной клетки, где покоится маленькая ладошка, становится обжигающим льдом и давящей тяжестью. Растерянность и испуг в глазах бога сменяется несправедливым по отношению к юноше гневом. Собственный страх бога перед чем-либо обращается его яростью. Чимин сразу же замечает это. Это видно по глазам, отражающим всё нутро, по сдвинувшимся бровям и оскалу. И после ощущает. Его резко отпихивают от себя так, что юноша отлетает назад и падает на землю, болезненно царапая ладони и колени. — Я не намерен больше отвечать на какие-либо твои вопросы, — злостно бросает бог перед тем, как взмахнуть мантией цвета багрового заката и раствориться в воздухе в круговороте песка. Чимин никогда ни на что не рассчитывал, никогда ничего не ожидал, тем более от Чонгука, такого непредсказуемого и переменчивого. Он привык к ещё более сильным побоям, и к худшему обращению к себе, потому просто поднимается на ноги, отряхивается и делает глубокий вздох, опуская веки. Открывая вновь глаза, обращает их сразу на благородную статую кошки, смотрит прямо в её рубиновые зрачки и почтительно кланяется перед тем, как весь день провести в этом чудесном саду. Для него это подобно глотку свежего воздуха, что было столь необходимым. Здесь он чувствует настоящее умиротворение и спокойствие души, его расслабляют и радуют душу все эти цвета и запахи вокруг, расслабляющий шум воды и ласкающий кожу ветер.       Чонгук не появлялся несколько дней, и от того становилось только напряженней. Гость дворца бога Сета начал опасаться затишья со стороны мужчины, скрывая этим опасением собственное некое волнение насчёт его состояния. Не то, чтобы он переживал за него, скорее за самого себя и свою судьбу, если с Чонгуком что-то случится — юноша убеждал себя в этом, чтобы не думать о том, что он тревожится за бога. Особенно после того случая, когда он вернулся с ранением. И объявился тот как раз тогда, когда Чимин принимает горячую расслабляющую ванну в просторной купальне из чистого мрамора при свечах и с лепестками роз. Всё внутри юноши дрогнет в этот момент, глаза расширяются и во рту пересыхает. Особенно тогда, когда мужчина, будучи в одном шёлковом широком одеянии, снимает его с себя и полностью обнажённый ступает прямо к воде. Чимин постыдно опускает глаза и собирается было вылезти, как его сразу же отрезают размеренным тихим голосом: — Останься. Составишь мне компанию. И юноша не может противиться. Он опускается обратно на тёплую плиту и весь сжимается, когда Чонгук садится рядом с ним, вальяжно раскидывается и широко расставляет ноги и руки, положив их позади изящной спины танцора. Он лениво ведет пальцами в воздухе, и помещение наполняется паром, вода нагревается больше, а запах ароматных масел становится насыщеннее, наполняя собой лёгкие. Это в одно мгновение успокаивает мечущуюся душу юноши, постепенно утоляет страх перед Чонгуком, и уже совсем скоро расслабляет каждую клеточку тела и каждый уголок сознания. — Тебе нравится в моём саду? — внезапно прерывает умиротворённую тишину низкий голос бога. — Ты проводишь там много времени, я рад, что он получает признание с твоей стороны, ведь я сам вырастил всё в этом месте. — Там чудесно, — кивает юноша, прикрывая глаза и делая глубокий вздох. — И светло, и уютно. Не думал, что в вашей обители может быть такое место, сотворённое вашими же руками: вы не похожи на любителя садоводства. — Вот как? — издаёт тихий хриплый смех, отчего-то будоражащий кровь затаившего дыхание Чимина, и мужчина пододвигается ближе. — А на кого я похож, по-твоему? Кроме жестокого убийцы. — Я бы и не сказал этого: за свою жизнь мне довелось видеть действительно жестоких и ужасных людей, творящих просто немыслимые, мерзкие вещи, — размеренно проговаривает тот, сгибая ножки в коленях и пододвигая к себе, обнимая их и подбородок умещая на них. — Даже вы относитесь ко мне лучше, чем собственные родители или люди, выкупившие меня и растившие, как скот к столу фараона. Я бы сказал, что вы похожи на заблудившегося человека, не знающего, каким путём ему следует ступать, вы точно потерянный в собственном разуме и чувствах странник, тот, кто скрывает за маской бессердечного бога Сета своё истинное лицо. И в следующее мгновение вода расплёскивается, а юноша оказывается на бёдрах Чонгука, придерживаемый за плавные изгибы широкими ладонями, совершенно случайно задерживавшись руками за его могучие плечи. Мокрое тело к телу под горячей мягкой водой, на коже влажной липнут багровые лепестки роз, глаза в глаза, затуманенные паром и вскруживающим голову ароматом масел, между ними отчаянные сантиметры. — Что, если это истинное лицо отвратительно, а за ним ничего, кроме жгучего желания держать рядом самую прекрасную драгоценность пустыни, кроме жажды испить до остатка всё, что есть в золотой кошке? — заветным шёпотом спрашивает Чонгук, голодным до сумасшествия взглядом поалевших глаз вонзаясь в самую глубину души теряющего связь с реальностью смертного человека, чьё дыхание учащается с каждой секундой. И бог припадает губами к чужой изящной шее, тут же всасывая тонкую кожу и желанно кусая, слизывая капли воды с неё, перемещаясь ниже. Он крепче сжимает сильными руками вздрогнувшее тело, норовящее было вырваться и слезть с чужих ног, прижимает к себе и обхватывает блестящий влажный сосок ртом, с особым вожделением целуя его. Его ладони властно скользят по плавным изгибам юноши, сминают мягкие ягодицы и молочные бёдра, ласкают спину вдоль позвоночника и не позволяют отстраниться от себя, ещё несдержанней вылизывая набухший ореол шершавым языком, всасывая его губами и поддевая клыками. Он бесстыдно проделывает то же самое и с другим соском, заставляя Чимина и вовсе изогнуться в пояснице, запрокинуть назад голову и закусить до крови губы, чтобы не издать норовящий вырваться непростительный стон от того, насколько несправедливо приятно это всё ощущается. Ему кажется, что он сходит с ума, просто теряет рассудок от прикосновений рук и губ этого мужчины, от того, с каким вожделением во взгляде он смотрит на него снизу вверх, выцеловывая его грудь, шею и ключицы. Дышать тяжело, противиться ещё тяжелее, и нет никаких сил сопротивляться, да он знает, что бессмысленно — более того, разгорячённое тело так предательски выгибается навстречу Чонгуку, послушно плавясь в его руках. Юноша чувствует чужой твёрдый член, упирающийся во внутреннюю сторону бёдер, и собственный наливается постыдным желанием, толкаясь в рельефный пресс, к которому его прижимают. — Ч-Чонгук, Чон Чонгук, хватит… — тихо сипит, ещё крепче впиваясь пальцами в мужские плечи. — Молю, хватит… — Ты прав, моя драгоценность, уже хватит, — в ответ с резким вздохом бог ведёт носом по его шее, ладони под водой перемещая на округлости, а затем хитро ухмыляется, сверкнув задорным огнём в глазах: — Пора приступать к завершению. И одним движением поднимает лёгкое тело, разложив его на тёплых прогретых плитах купальни, сам оставшись наполовину в воде. Не позволяет застывшему юноше осознать, что происходит, и приподнимает повыше его зад, вынуждая его упереться коленями в землю. Мгновение — жар чужих губ и влага шершавого языка касаются сокровенного места, не тронутого никем больше: спелый цветок должен был принадлежать одному только фараону, и именно эту мысль вбивали в голову бедного мальчика вместе с побоями. Но сейчас это не похабный фараон, не другой норовящий было залезть в штаны прекрасного танцора противный мужчина, не даже смертный пробует на вкус невинный бутон. Величественный бог Сет заберёт всё себе, заполучит целиком и полностью и будет единственный обладать тем, кто второй раз свёл его с ума. Чимина пробивает дрожь, мурашки не оставляют и свободного места на влажной коже, а внутренности перекручиваются в морские узлы и будто специально выдавливают с самого низа звуки, лезущие из него наружу. Звуки скомканных стонов и вздохов, жалостливого всхлипа и сладостного хрипа. Это настолько хорошо, что становится плохо. Настолько приятно, что страшно. Чимин не хочет признавать собственное невероятное наслаждение, которое получает от «поцелуев» его пульсирующей дырочки, в которую то и дело проникают глубже языком, приоткрывая её губами, помогая ладонями раздвигать мягкие половинки ягодиц. Его словно поедают, выедают до остатка, вылизывают и пошло причмокивают, толкаются юркой плотью, проходящей по всем стеночкам пульсирующих мышц, всасывают губами. — Пе… перестаньте, п-прошу, не надо, — беспомощно хрипит юноша, распластавшись по горячим плиткам, а сам лишь сильнее выгибается в спине. — Это… агх, слишком… — Опять ты делаешь из меня насильника, в то время как сам получаешь удовольствие, — с самодовольным выражением лица улыбается Чонгук, ещё крепче обхватывая юное тело и прикладывается губами к ямочкам на пояснице, целует их горячо, вызывая судорожный вздох Чимина, и начинает вести дорожку поцелуев вверх вдоль позвоночника, при это приговаривая: — Ты совершенен, моя маленькая золотая кошка, каждый миллиметр твоего тела сводит с ума, твоя душа так чиста и невинна, хотя и затоптана этим скверным миром, но ты всё равно продолжаешь сиять, как тысяча ярких звёзд… — Чонгук, прошу, Чонгук, — лишь получается выдавить из себя полустоном, когда на глазах наворачиваются слёзы ни то от слов мужчины, ни то от его действий. — Что, моё бесценное сокровище, о чём ты просишь? — завораживающий низкий шёпот уже над ухом, закончив выцеловывать спину юноши, всем своим телом, горячим, сильным, мокрым от воды, прижимаясь сверху к нему, придавливая к тёплым плитам. А Чимин не знает, что на это ответить. Он не знает, о чём просит, не знает, чего желает. Его тело не слушается, реагируя остро на каждое движение Чонгука, точно повинуясь ему, будто понимая, кому принадлежит, а сознание затуманено ароматным паром купальни и бурей из эмоций и чувств, раз за разом сталкивающихся в противоречиях внутреннего голоса и ощущений. Чимин чувствует слёзы на глазах и жмурится, утыкаясь лицом в свои руки и тяжело дыша, продолжая лишь проговаривать настоящее имя бога, взмывая в мольбе к нему. Чон Чонгук улыбается. Не хищно, не ухмыляясь, просто улыбаясь в невероятном восторге, охватывающем всё его проклятое извечное нутро, в блаженном наслаждении и окрыляющем чувстве, которое испытывает впервые. Если ему суждено второй раз впасть в безумие, то пусть оно будет таким, пусть оно будет из-за этого волшебного юноши, пусть оно убьёт бога Сета, если только будет значить, что Чонгук сможет хоть ещё немного касаться его. Он осторожно переворачивает Чимина к себе лицом и вдруг в чувственности момента накрывает сладостный манящий плод своими губами. И замирает сердце в груди. Тот глаза слезящиеся распахивает в изумлении, ещё не до конца осознавая, что сейчас происходит. Его губы сминают с чувственным желанием, одновременно властно и трепетно, требовательно и ласково, заставляя поддаться и отдаться в безволии. Чимин, разгорячённый, постыдно возбуждённый, ощущая ноющую боль там, внизу, действительно сдаётся. Он обволакивает руками шею мужчины, запускает пальцы в его густые волосы, сжимает их в кулак и отвечает на поцелуй. Это ещё больше распаляет и пламя внутри Чонгука, гортанно простонавшего прямо через поцелуй, властвуя языком внутри его рта, и ещё отчаянней вжимается в тело под собой, начиная тереться бёдрами в имитациях толчков. Скользкие тела переплетаются плотно и чувственно, члены трутся друг о друга и их животы, вот-вот доходя до разрядки, пока поцелуи не прекращаются, лишь изредка мужчина позволяет юноше сделать пару вздохов, и вновь зацеловывает мягкую пухлость. Кажется, будто в воздухе горячего пара становится всё больше, а ароматные масла чувствуются всё сильнее, ощущения — острее. У Чимина голова идёт кругом, его окутывает в шёлк объятий чувство томного удовольствия, обволакивающее его целиком, затаскивая в глубину настоящей эйфории. Трение чужого члена и собственного, а также сильного тела сверху о его ускоряется, мужчина стонет в унисон с ним в их глубоких поцелуях, и даже не нужно прикасаться к себе, чтобы вскоре продрогнуть в судорогах и излиться вместе с богом семенем блаженства, растекающимся между ними. Юноша чувствует, как в висках сдавливает, а он точно плывёт в пространстве, сознание медленно затемняется, воздуха совершенно не хватает, и он пытается было оттолкнуть настырного Чонгука, которому всё мало его. Тот начинает целовать его более яро, даже остервенело, будто сорвавшись с цепи здравого рассудка и утопая в омуте безумия. Он властно сминает мягкие юношеские бёдра, раздвигает ослабшие ножки и спускается чуть ниже, чтобы взять свою вновь ставшую твёрдой плоть, подставить головку к сжатым стеночкам мышц и окончательно завладеть Чимином. В попытках прервать страстный поцелуй или отползти назад, человек истрачивает последние силы — с лица сходят краски, тело обмякает, руки безвольно спадают с шеи мужчины, глаза медленно закатываются и закрываются в темноте улетучивающегося сознания. И последнее, что он видит перед тем, как потеряться в лабиринтах мира снов, это пылающий алым пламенем испуганный взгляд. Чимин никогда не думал, что у безжалостного бога Сета может быть такой взгляд. А он был у него лишь однажды до этого момента: когда держал на руках иссякающее жизнью тело той, кем восхищался с детства, кто любила его не смотря ни на что, поддерживала и верила в него, кто спасла ему жизнь в борьбе со змеем Апопом и даже в период его безумного буйства не отвернулась от него, за что и поплатилась — он однажды погубил золотую кошку, великую и прекрасную богиню Бастет, покровительницу любви и кошек.