Есть ли у бога сердце?

      Лёгкие взмахи крыльев, плавные пируэты под небосводом и каждое пёрышко обтекают освежающие потоки воздуха. Над могучим Нилом, уходящим вдаль зарождающегося солнца, пролетает гордый сокол. Безмятежный и свободный. Вольный расправить крылья и лететь навстречу новому дню, пойманный попутным ветром. Вольный лететь туда, куда укажет сердце…       Чимин просыпается от сна в ощущении невесомости и лёгкости полёта. Перед глазами ещё стоит простор бескрайней пустыни и утекающего вперёд Нила. Ощущение свободы, охватившее его во сне, покидает в то же мгновение, как разум возвращается и взгляд фокусируется на слабо горящем настенном факеле. Невольному быть свободной птицей — только лишь во сне. Он благодарен хотя бы за это: пускай и в сновидениях, но ему удалось познать свободный полёт. Постепенно возвращаются и воспоминания о всём случившемся, и юноша резко усаживается на кровати. Щёки полыхают, сердце замирает от пролетевшего чувства страха и стыда, когда он осматривает своё тело. На нём одни багровые следы страстных поцелуев и укусов, некоторые метки особенно глубоки, налившиеся тёмно-фиолетовым, но внутренние стороны бёдер даже не ссадят — кажется, их щедро намазали целебными травами, раз юношу ещё и переодели. На нём теперь шаровары дорогой ткани белоснежного цвета с шёлковыми алыми поясами и росписью золотых украшений. На шее также ожерелье из чистого золота, от которого вниз протянуты на тонких нитях драгоценные камни, красиво переливающиеся на фоне мраморной кожи, помеченной властными губами. На плечах красивые красные наплечники, от которых на спину ниспадает лёгкий плащ из особого материала.       Стоит Чимину подняться с кровати, как он вздрагивает от неожиданного появления в покоях существа, похожего на смесь шакала и ястреба, с продолговатым телом, мощными лапами, острым клювом и сложенными обугленными крыльями за спиной. — Его Превосходительство ожидает вас, — высоким скрипящим голосом проговаривает оно, а после добавляет, не видя реакции: — И поскорее, его терпение на исходе. Зная о вспыльчивом нраве бога Сета, сполна убедившись в его переменчивости, Чимин решает не испытывать судьбу и не навлекать на себя его гнев, потому, сжав челюсти и кулаки, послушно ступает за проводником.       В ту ночь дворец показался юноше точно загробным миром: мрачным, пустым и холодным. Но сейчас же в него протекает свет, а языки пламени от факелов танцуют не зловеще, а согревающе. Изображения высеченные и нарисованные на стенах теперь отчётливо видны, в них можно разобрать целые сюжеты прошедшей истории, а не только пугающие образы чудовищных деяний. В главный зал владыки юноша входит грациозно, с ровной спиной и поднятым подбородком, и властно восседающего на троне мужчину это сполна удовлетворяет. — Радуешь мой взор, прекрасная золотая кошка, — довольно проговаривает Чонгук, с одобрением оглядывая того с самых пят, скользя взглядом по тонкой лодыжке, обрамленной драгоценной цепочкой, вверх по утонченному стану до светло-коричневых шелковистых волос. — Ты проспал три дня, я успел соскучиться. — Будете и дальше использовать меня как раба для ваших сексуальных утех? — стараясь удерживать голос спокойным и равнодушным, спрашивает тот, напрягаясь всем телом. Бог Сет же сперва застывает, а после громко смеётся, расслабленно откинувшись назад и закинув ногу на ногу. Его угольные глаза сияют неподдельным интересом, пока на губах остаётся хитрая ухмылка. — Возможно. А может, я хочу, чтобы ты станцевал для меня, или же я просто забрал тебя для того, чтобы самая редкая драгоценность пустыни была у меня. — Вовсе я не драгоценность, — твёрдо процеживает сквозь сжатые зубы, сжимает кулаки, но вдруг пошатывается от слабости в теле, голова начинает кружиться: — И не… золотая кошка, не называйте меня так. Колени подкашиваются, перед глазами всё плывет и темнеет — он всё же падает на каменные плиты зала, не выдержав выматывающий его тело голод. Чонгук на это никак не реагирует, просто смотрит на него уже больше скучающе, склонив голову набок. — Люди такие жалкие создания, даже пары дней без еды не могут, — выдыхает он и внезапно поднимается, неспешно подходя ближе к не смеющему смотреть на него юноше. — Ты боишься меня, но в то же время тебе хватает дерзкой смелости что-либо говорить мне. В тебе пылкий нрав крови уроженца Верхнего Египта, но гнёт других оставил на тебе след. Он становится напротив и слегка наклоняется, чтобы пальцами подхватить за подбородок и поднять на себя бледное, но такое красивое лицо, точно высеченное из редчайшего камня столь искусным мастером, сохранив его великолепие в этом изваянии. У бога нет сердца. Он безжалостен, бесчувственен и испытывает исключительно физическое влечение. Но сейчас понимает, что что-то внутри, под рёбрами, в битвах проломленными не раз, нечто замирает и дрогнет, а сам невольно боготворит красоту этого юноши так, что, несмотря на свою неутомимую жажду его плавного тела и властное желание грубо и беспрекословно обладать им, он не может причинить ему боль или оставить телесные раны, испортив сие великолепное искусство. — Золотая кошка, — специально медленно растягивает мужчина, вливая в обращение неподдельное восхищение, — я так долго ждал твоего пробуждения, но вынужден отлучиться на день. Вечером ты станцуешь для меня, так что тебе лучше поесть и набраться сил. — А если я откажусь? — тихо сипит Чимин, стойко выдерживая его тяжёлый взгляд на себе, который наполняется удивлением, а после вдруг теплеет, когда мужчина хрипло посмеивается. — Глупая, глупая кошечка, — он теперь пальцами обхватывает его щёки, сжимая и притягивая его лицо ближе к себе, чтобы прямо в раскрытые губы властным тоном прошептать: — Думаешь, у тебя есть выбор? Ты мой, в моих владениях и будешь делать то, что я скажу. Чонгуку нравится то, что юноша пробуждает в нём. Это что-то давно забытое, что-то отдалённо напоминающее человечность, которую божество ярости и бури загубило в себе сквозь тысячелетия жестоких войн и крови в размере больше Нила. Но Чимин заставляет его забыть всё это, словно своим прекрасным сиянием затмевает кровавую тень бога, что везде следует за ним, от которой ему не избавиться. А изящество юноши на самом деле будто очищает его проклятую грешную душу, обречённую на вечные страдания от собственных ошибок прошлого и ужасных деяний. Бог ещё какое-то время смотрит в золотистые глаза с благородным разрезом священной кошки, и отпускает его. Резко разворачивается, взмахнув мантией, сотканной словно бы из самого ночного небосклона над пустыней, и растворяется в поднятом песчаном вихре, оставляя тяжело дышащего Чимина на полу в просторном тронном зале своего дворца. Тёмный мрамор отражает языки освещающего пламени, колоны высечены грубо, отчего выглядят величественно устрашающе, трон же был из чистого чёрного звездчатого сапфира, покрытого украшениями тёмного золота, рядом вылитые из обсидиана могучие фигуры зверей, подобных на пса или лиса. На одной стене находятся некие искусные образы, выполненные алыми, точно кровь, красками, наверняка хранящими в себе смысл вековой истории. — Его Превосходительство велело проследить за тем, чтобы вы поели, — внезапно появляется всё то же существо, крылом указывая юноше путь, безмолвно прося следовать за собой. — После я смогу пройтись по дворцу? — неуверенно спрашивает тот, слегка пошатываясь, на ослабленных ногах ступая по пустым коридорам, догадываясь об отрицательном ответе, который, в свою очередь, действительно поражает. — Вы вольны делать всё, что угодно, до прихода Его Превосходительства.       Чимин, сполна насладившись щедрой едой, медленно и бесцельно бродит по тёмному дворцу бога Сета. Со временем его мрак прекращает пугать или заставлять вздрагивать от каждого шороха, что рассекает слух в немой тишине. Он уже с большей смелостью заходит в пустые залы, некоторые из которых оказывались сокровищницами или оружейными. Здесь всевозможные дары некогда верных последователей, награбленные драгоценности или святые реликвии, редчайшие оружия разных народов Нижнего и Верхнего Египта и не только. Помимо диковин Чёрной и Красной земли, бескрайней пустыни, здесь также были и заморские удивительные вещи, добытые странствующими торговцами. Чимин знает, сам не единожды лицезрел и даже держал подобное — внутри колет от того, каким далёким кажется то время, словно всё было в совсем иной жизни. Следующий зал поражает тем, что он не похож на предыдущие своим особенным содержимым. Очевидно, что здесь собраны самые редкие и лучшие ценности, начиная от дорогих тканей, заканчивая острыми изогнутыми саблями с рукоятями, обрамлёнными красными алмазами и рубинами. Именно они так сильно привлекают взгляд Чимина, что он не мог сдержать себя и не прикоснуться к ним, взять в ладони, чтобы ощутить их поразительную лёгкость и изящество, которой они обладают. — Не удивительно, что именно их ты удостоил вниманием, — низкий спокойный голос позади вынуждает подскочить на месте и кожу покрыться мурашками. Чимин роняет было драгоценное оружие и пытается его же и словить, но вместо этого его ладони и саму саблю ловят чужие сильные руки. Они накрывают его пальцы, сжимая вместе с ними рукоять и аккуратно придерживают за тыльную сторону лезвия, о которое можно порезаться, лишь взглянув. — Я всё думал, что никто не будет достоин держать их, пока не увидел тебя, — Чонгук необычайно спокоен, он в своем величественном одеянии чёрно-красных цветов, на голове поднята вверх жуткая звериная маска, и он берёт вторую саблю, которую кладёт в другую руку застывшего юноши. — Это один из моих даров тебе — станцуй сегодня с ними для меня. Он, зная наизусть расположения всех своих реликвий в этом зале, быстро находит изящно сотворённые из тонкого белого золота серьги, с которых будто свисают алмазные капли. — Это тоже. — Зачем вы это делаете? — неуютно пожимает острыми плечами с и так драгоценными наплечниками. — Вы ведь всё равно только хотите владеть моим телом, так почему просто не возьмёте меня силой? — Скучно, — безэмоционально проговаривает Чонгук, сам принимаясь застёгивать украшение на его ушах. — Так куда интереснее. Может, я хочу владеть не только твоим телом, а тобой. — Что это значит? Но вопрос остаётся без ответа, лишь получает лёгкое ведение плечами, пока мужчина удаляется из помещения, а Чимин только сейчас замечает страшную раскрытую рану на его боку, от которой становится не по себе. Разве боги истекают кровью? Их прочные небесные тела могут быть обезображены лезвием? Юноша понимает только сейчас, что от бога Сета веяло запахом крови, смерти и пепла.       Юноша сменяет одеяние на полностью белоснежный шёлк, не запятнанный красным, с лёгким коротким топом до пупка и оголёнными руками: лишь плечи и предплечья обрамляют золотые браслеты. В руках под стать ему изящные выгнутые сабли, рукояти которых сверкают драгоценными алыми камнями. И под приятные звуки музыкальных инструментов он начинает двигаться. За свою бессовестно долгую жизнь бог Сет видел множество артистов, но никогда прежде не лицезрел столь завораживающего исполнения танца. Что в ту ночь, когда он выкрал юношу у фараона, что сейчас — взгляд голодных глаз в восхищении прикован к Чимину. Всё извечное нутро божества сжимается в этот момент, когда плавное тело грациозно изгибается в такт мелодии, раскачивается из стороны в сторону, делая взмахи руками и ловко кружит саблями, а шаги его кажутся лёгкими, совсем невесомыми, будто он парит над землёй. Острый взгляд подведённых угольной пудрой глаз то и дело оказывается на мужчине, будоража того ещё больше, пухлые губы в цветочной помаде то приоткрываются, то закрываются, маня до сжимающихся кулаков. Чимин изящно выгибается в спине и делает несколько пируэтов вокруг себя, бросая быстрый взгляд исподлобья на явно теряющего бдительность бога, который очаровывается прекрасным танцором всё больше. А тот подбирается всё ближе. Один шанс. Один быстрый замах острого клинка, и либо долгожданная свобода, либо мучительная кончина… Танцор уже так близко, завлекает соблазняющими движениями своего гибкого тела и горящими глазами, исполняет танец совсем рядом, чуть ли не на колени садится к расслабленному Чонгуку, развалившемуся на троне с широко разведёнными ногами. И резкий взмах сабли. Они смотрят прямо в глаза друг другу: у юноши они расширены в испуге, у бога всё так же спокойны и преисполнены восторгом, в то время как лезвие находится глубоко в его груди. — О, моя прелестная драгоценность, — со смешком проговаривает мужчина, кривя губы в кровожадной ухмылке, вдруг обхватывая ладонью клинок и вонзая его ещё глубже в себя, при этом приближаясь к побледневшему лицу застывшего танцора, — хотел пронзить моё сердце? Вот только у меня его нет! Он заканчивает на повышенном тоне с безумным смехом, с силой заставляя юношу упасть перед ним на колени. Держит его за шею одной рукой, другой резко вытаскивает из себя саблю, словно то была шпилька в волосах, и с громким лязгом откидывает в сторону. Чимин замирает в ужасе, не представляя, почему вообще решил, что у него получится убить самого бога войны, почему подставил самого себя под гнев божества, на что он только надеялся?.. Именно, что ни на что. Это было просто безнадёжное отчаяние. — Вот так ты отвечаешь на мою доброту? — скалится бог, и в тронном зале воздух становится будто вмиг холоднее и тяжелее, пальцы сильнее смыкаются на тонкой шее. — Я был хорошим и терпел, невзирая на мой нетерпеливый нрав, но, видимо, смертные и в самом деле понимают только грубую силу. У Чимина все конечности леденеют, поперёк горла становится ком, а по спине стекает капля холодного пота. Но между тем он поражается тому, что Чонгук был не так сильно удивлен и будто, не смотря на своё очарование танцем юноши, был на чеку и готов к подобному. И тот правда было думал, что его изобьют до смерти, или с такой силой швырнут в стену, что сломаются все кости, или этой же саблей лишат жизни. Однако Чонгук придумал другое наказание, сверкнув ярким пламенем в чёрных, точно сама тьма Загробного мира, глазах. — Он было отвердел, пока ты не решил добавить остроты, — с недоброй ухмылкой произносит он, стягивая ниже свои широкие нижние одеяния, добавляя властным тоном: — Подними его своими губами. Юноша вспыхивает густым красным румянцем, любимым цветом бога Сета, от этих слов и того, что перед его лицом оказывается мужская плоть. Та самая, что уже касалась его тела, что упиралась ему в живот и так нещадно тёрлась между сжатых бёдер. Сердцебиение учащается, вместо холода наступает жар, и Чимин снова не понимает, что с ним, что за божественные чары использует этот мужчина, подвергая его не только страху, но и другому, неизвестному чувству, от которого голова идёт кругом. — Он не встанет, если ты будешь просто на него смотреть, — хрипит с гортанным недовольным рычанием бог Сет, наклоняясь ближе и хватая его за волосы, придавливая сомкнувшиеся губы к своему члену. — Ты уже лишил меня терпения, не вынуждай меня срываться и выходить из себя. — Чонгук… — отчего-то вырывается жалобное и беспомощное, отдавая приятной дрожью в орган мужчины, пуская вибрацию по всему его телу. И Чон Чонгук в восторге от того, как звучит от него собственное истинное имя, которое никто и не осмеливается больше произносить после смутных времен войны между богами Эннеады за правление Египтом, как это ласкает слух, сорвавшись с заветных пухлых губ. Не выдержав, мужчина невольно ведёт по ним головкой, очаровано наблюдая за тем, как они подрагивают, слегка приоткрываясь. И как же прекрасно это выглядит, как всё нутро божества сжимается от вида этого юноши на коленях между своих ног, и как сильно хочется всецело обладать им. Чимин понимает, что обречён. За его попытку убить бога тот должен был разозлиться и сразу казнить его, но Сет действительно непредсказуем. И у юноши, попавшему к нему в плен, нет другого выбора, кроме как повиноваться. Его бойкость здесь не поможет, и он обречён выполнять прихоти Чонгука, чтобы выжить. Даже если нужно ублажать его — пусть так, к тому же чары бога действуют и на танцора, заставляя его ощущать жар и скручивающийся узел внизу живота. Губы больше размыкаются, и между ними скользит крупный член, оказываясь наполовину в узком, горячем рту. Мужчина испускает одобрительный вздох и с блаженством откидывается назад, не отводя глаз от будоражащей кровь картины олицетворения красоты на коленях между ног с его членом во рту. Он крепче сжимает волосы переливающегося цвета молодой древесины, слегка надавливая на голову зажмурившегося юноши, подначивая его к более частым и глубоким движениям. Но тот весь напрягается, упираясь ладошками в сильные мужские бёдра, противясь принуждению. Но он физически слабее самого бога, а сознание затуманивается, стоит Чонгуку хрипло усмехнуться и ослабить хватку волос, вместо этого погладив по голове и убрав руку. Чимин распахивает покрасневшие глаза, глядя на него снизу вверх и выпуская плоть изо рта, случайно при этом пошло и громко причмокнув головку. И бог издаёт тихий стон, так вальяжно и властно раскинувшись на троне, положив руки на подлокотники и затылком упираясь о плиту чёрного обсидиана, с таким вожделением и похотью глядя на юношу, что тот замирает в охвативших его странных ощущениях. В голове промелькнула мысль о том, что он может понять, почему давным-давно бога Сета называли покровителем сексуальности и любви — от него исходит такое сильное сексуальное давление, что невольно прогибаешься под ним, поддаёшься этой невероятной и необъяснимой ауре, от которой в паху становится жарко и сладостно больно. — Чимин, — тот строго проговаривает только лишь его имя, и юноша не может не поддаться этому проклятому соблазну. Слегка подрагивающими пальцами несмело обхватывает член у основания и уже сам склоняется над ним, вбирая сначала головку, облизывая её, обводя губами, а затем и заглатывает глубже. Он закрывает глаза, двигается неуверенно и неумело, иногда поддевая чувствительную кожу зубами, слыша шипение выше. Вверх-вниз ведёт губами по твердеющему стволу, упирается в него языком и понимает от тихого стона, что это хорошо. Повторяет подобное несколько раз, решая провести языком полностью по члену и сомкнуть губы на головке. — Давай полностью, — дыша явно чаще и тяжелее обычного, тихо велит Чонгук, впиваясь пальцами в подлокотники трона. — Не получится, — стыдливо сипит в ответ Чимин, отстранившись, чтобы нормально отдышаться. — Он… слишком большой, не поместится… — Хах, моя прелестная драгоценность, он поместится везде в тебе, — похабно улыбаясь, Чонгук обхватывает щёки юноши и вновь насаживает его рот на свой член. У Чимина искры из глаз вместе с неожиданными слезами. Горло больно раздирает мужская плоть, уголки губ, казалось, трескаются, и дышать становится невозможно. Он давится, нагло хватаясь за ноги бога, распластавшись между ними на полу и жалобно скуля, пока Чонгук жадно толкается в его влажный рот. Юноша дрожит всем телом и, сам того не осознавая, ёрзает на своих согнутых ногах, сдавливая собственный так предательски ноющий до этой самой дрожи половой орган. И снова. Он снова поддался этим чарам и плотским желаниям. Ему же не нравится это, ему же противно, это против его желания и воли, он только лишь сексуальный раб жестокого бога Сета, так почему же…? Внезапно и за одно резкое движение небо и земля меняются местами — Чимин оказывается на священном и неприкосновенном троне Его Превосходительства бога Сета с широко разведенными в стороны ножками, опущенными на подлокотники. В одно мгновение на нём разрывают широкие белоснежные штаны, и, к его величайшему стыду, от которого в заплаканных глазах застывает испуг и влага, обнажают возбужденный член. — Ну и чего моя кошечка плачет? — игриво мурчит Чонгук с опасным блеском в глазах и такой же тенью ухмылки на губах, пока он подлезает выше. Опирается о свой трон, чтобы лизнуть соленую щёку застывшего и вжавшегося в чёрный камень юноши и поцеловать его веко, слизывая влагу. И кончиком пальца касается чужой чувствительной плоти, заставляя Чимина почти что вскрикнуть и вздрогнуть. — Ну-ну, не делай из меня насильника, тогда как твой член такой твёрдый в этот момент, — издевательски продолжает мужчина, снова опускаясь ниже. — Хотя так даже лучше и куда интереснее. Он облизывается и полностью заглатывает аккуратный, кажущийся хрупким член раскрывшего в немом крике рот юноши. Тот хватает его за плечи и выгибается в пояснице, запрокидывая назад голову, чтобы заглушить вырывающиеся стоны, когда Чонгук так настойчиво и жадно сосёт его плоть, буквально ударяясь лицом о лобок и мошонку. От того, как изгибается плавное тело на троне, ему приходится сильными мускулистыми руками обхватить ножки и талию танцора, чтобы зафиксировать его и продолжать двигать губами и всем ртом. Казалось, что свирепый бог Сет безжалостно поедает свой дар в виде смертного юноши целиком, ничего от него не оставляя. Что жертвоприношение и божественное пиршество происходит прямо сейчас на массивном троне величественного бога. Одновременно прекрасной и пугающей выглядит эта картина, в которой оба доходят до крайней точки восхитительного удовольствия. Чонгук с силой и грубостью водит ладонью по своему члену всё это время, и, чувствуя, что оба близки к разрядке, соединяет два их органа вместе, своей большой ладонью и чужой маленькой обхватывая их для финальных толчков. Их тела пробивает точно сотней стрел, пуская по венам приятную негу, от которой голова кругом и конечности сводит в сладкой истоме. Они оба кончают с протяженными стонами, изливаясь семенем в их ладони. Это слишком… всё. Просто всё слишком. Для Чимина это невыносимо от того, как неправильно он ощущает то, что не должен. Как тело содрогается и выплёскивает доказательства его удовлетворения от ненормального наслаждения, которого тоже быть было не должно, как оно допустило возбуждение от этих порочных, грязных действий с тем, кто похитил его и сделал невольным. Но разве могло быть лучше? Чимин вдруг замирает от леденящего душу ужаса мыслей о том, что могло было быть с ним, останься он с фараоном — пережил бы ли он вообще ту ночь?.. Будь то фараон или яростный бог Сет — ему никогда не суждено было стать свободной птицей, парящей над распростёртой пустыней великого Египта до самого края мира, где заканчивается владения божества Ра, куда не попадают солнечные лучи, а Нут, богиня неба, не в ответе за небосклон, и бог разливов Нила, Хапи, заканчивает путь священной реки. И где вместо песков лишь горы да вода, и одни зелёные лиственные степи, где у бога пустыни, песчаных бурь и хаоса нет полномочий, где он не владыка и вовсе не божество. Звучит как миф, сумасшедшие рассказы или детские сказки, но Чимин знает, что где-то далеко это место есть, слышал от странствующих торговцев издалека и заморских путников. Из собственных раздумий юношу вырывают тем, что без каких-либо эмоций накидывают на него свою мантию, и тот поднимает изучающий взгляд на Чонгука. — М? — вопросительно ведёт бровью мужчина, даже не глядя на него, поправляя брюки и пояса. — Я не в настроении на твои препирательства или повторение. — Ваша рана, — тихо начинает он, но довольно решительно, рассматривая след от ранения на чужом боку, что увидел ещё до своего танца, в той сокровищнице, но от сабли в грудной клетке ни царапины, — откуда она и почему не заживает? — А что, — хрипит мужчина, тоже переходя на тихую тональность, нависая над кажущимся в этот момент хрустально хрупким Чимином, но стойко и довольно смело выдерживающим тяжёлый взгляд бога войны, — думаешь, сможешь найти способ избавиться от меня? — и Чонгук наклоняется к нему, опираясь руками о подлокотники трона, оставляя расстояние между их лицами в жалкие сантиметры, с пустой улыбкой медленно произнося: — Ничего у тебя не выйдет. Даже если ты драгоценная золотая кошка — одно моё переменчивое решение или я сильно разозлюсь, и твой труп будет удобрять мой сад. Повторяю: не испытывай моё терпение, моя святая доброта по отношению к тебе не извечна, так что не вынуждай меня быть бессердечным богом Сетом. — У бога Сета нет сердца, а у Чон Чонгука? Чимин не знает, зачем задал этот неожиданный вопрос, сам поражается ему, как и застывший в ступоре мужчина. Редко можно застать врасплох это уверенное в себе божество ярости, ещё реже, когда его колкий, подвешенный язык не знает, что ответить. А юноша продолжает смело и выжидающе смотреть прямо ему в глаза, словно в этих холодных пропастях пытаясь найти ответ, забираясь в их глубину и, казалось, вот-вот ухватятся за душу. Однако Чонгук выпрямляется, сохраняя на лице безразличное спокойствие и некий появившийся отрешённый холод, разворачивается и сухо бросает через плечо: — Глупый вопрос. Сердце юноши же сжимается в грудной клетке, пропитываясь искренним желанием когда-нибудь узнать ответ на него. Ведь Сет на самом деле безжалостный воин, не способный на сострадание или чувства восторга и поощрения, в то время как именно Чонгук смотрит на него с таким неподдельным восхищением и очарованием, словно Чимин действительно самая красивая и бесценная драгоценность или обожаемое всем естеством последователя божество. У создания без сердца не может быть такого взгляда. — А почему вы зовёте меня золотой кошкой? — быстро выпаливает Чимин погромче, пользуясь моментом, когда бог ещё не покинул свой тронный зал, остановившись у выхода. — Ещё один глупый вопрос, — на этот раз в голосе его больше снисхождения и ощущается лёгкая улыбка. Мужчина всё же оборачивается наполовину, чтобы посмотреть на всё ещё сидящего на своём божественном троне из чёрных драгоценных камней и металлов танцора, которого точно молнией прошибло от осознания, на чьём месте чьего дворца он сидит. И, боясь этим вызвать гнев или раздражение бога Сета, зная, что троны богов Эннеады неприкосновенны и особенны для них, кутается в чужую бархатную мантию, чтобы скрыть свою наготу и спрыгнуть до того, как ему велят это сделать. Вот только этого не делают, словно могучему, грозному божеству было всё равно, кто посмел сесть на его место владыки Верхнего Египта, Красных Земель, оставив другие последние слова перед своим уходом в личные покои: — Но я отвечу на него. Завтра.