Травма

      Лето пробегает наискосок с пугающей скоростью и облегчения не приносит.       Там, конечно, торчит Женин день рождения, мимо которого нельзя так просто взять и пройти. Можно заставить себя проигнорировать, но у Пети не выходит. У него, надо признать, вообще в целом мало что выходит, когда на горизонте появляется Женя, всё как-то не складывается, через пень-колоду идёт. Вот и этот раз исключением не становится. Петя заглядывает в инсту, клятвенно обещая себе, что он только поздравление напишет и этим ограничится. Не будет лазать по страничке Женьки или Марка, не будет выискивать их совместные фотки, на которые потом можно будет долго и с горечью смотреть, растравливать старую рану, и без того заживать не желающую, не будет. Обещание выстраивается красивое. И поначалу у Пети даже получается его сдержать. Он и правда только пишет поздравление и сразу же захлопывает инсту, от греха подальше.       Срывает его, когда от Женьки приходит ответ. Там благодарность — как назло, не формально-сухая, а как будто очень пылкая, — и к ней ещё прицеплено сожаление, что всё так обернулось, и надежда на то, что «как-нибудь когда-нибудь всё, может быть, станет по-прежнему». Женя не стесняется открыто, прямым текстом всё это написать — а Петя смотрит на её сообщение, и ему немного хочется биться головой об экран. Зачем, думает он, ну куда же ты снова лезешь, здесь всё безнадёжно сломано. Он несколько раз перечитывает дразнящие строчки, а потом, не удержавшись, переходит на Женину страничку, чтобы посмотреть на девушку хоть немного.       Ох, чёрт. Ну а он сам-то куда лезет.       Оказывается, летом болельщики подарили Женьке фотосессию, подогнали как раз ко дню рождения. Самой фотосессии у Жени на страничке ещё нет, зато выложено несколько бэкстейджей, видимо, в качестве спойлера, подогревающего интерес. И Петин интерес вспыхивает мгновенно, как сухой хворост, и быстро разрастается в пламя. Потому что даже на этих бэкстейджах Женя непозволительно горяча. Как же тогда будет выглядеть финальная, готовая фотосессия? Петя предполагает, что финальные кадры заставят его идиотское сердце попросту лопнуть от жара. Но ему и так паршиво. Он долго не может перестать разглядывать обрывки бэкстейджей, пожирает глазами Женю в её новом невероятном, чертовски соблазнительном образе. И, конечно же, ждёт готовые фото — за этим он заглядывает к Жене на страничку каждый день. От его обещания самому себе остаётся одна позорная труха. Никак он не может оторвать себя от Жени, и это гложет его изо дня в день.       Петю всё-таки немного радует то, что следов присутствия Марка на Жениной страничке почти нет. Да, он периодически что-то лайкает или всплывает в комментариях. Но Женя выкладывает ровно ноль совместных фото с ним, столько же раз отмечает его под своими постами, и это немного греет Пете душу. Конечно, это расследование по публикациям запросто может обернуться просто пшиком. Нельзя исключать, что Женя просто не хочет выставлять личную жизнь напоказ, вот и всё, а на деле у неё разных фото с Марком уже полна коробочка. Возможно, как раз на странице Марка их немало — туда Петя не заглядывает. Он упорно цепляется за тот островок, где у него есть полумёртвая, безумная, почти несбыточная надежда.       Как он вообще ещё умудряется таскать эту надежду с собой? На что рассчитывает? На чудо если только, потому что логически Пете как будто ничего не светит.       За считанные дни до контрольных прокатов Петю неожиданно прижимают из-за музыки к его короткой программе. Это не просто проблема, это как удар в спину. Пете очень нравится его короткая, она ровно такая, как он хотел, идеальная почти. С точки зрения музыки так точно — и вот именно эту музыку из-под него вдруг пытаются выдернуть, настойчиво рекомендуют заменить, взять другую. Понятно, что за три дня до прокатов Петя уже ничего другого не возьмёт и ничего приличного наспех не поставит. Шла бы речь о показательном — тогда он бы мог ещё сымпровизировать что-нибудь наскоро, лишь бы да. С соревновательной программой так не прокатит, по ней уже сейчас будут оценивать, насколько Петя готов к сезону. Надо вертеться ужом, но что-то выдумывать. Тамара Николаевна очень рекомендует не нарываться на конфликт; послушавшись её, Петя втискивается в прошлогодний костюм и вспоминает прошлогоднюю же короткую. Тренерам он, конечно, заявляет, что новую короткую он так просто не отдаст, что нужно что-то выдумывать, обходить запрет. Но вот прямо сейчас в голову ничего не приходит, поэтому, наверное, лучше этот вопрос отложить, дать первым ярким эмоциям отгореть и потухнуть, а уже потом только что-то решать.       Но прямо сейчас, по свежим следам — Пете, конечно, чертовски обидно. Он слегка портит своим смурным настроением общую съёмку профайлов, но ничего не может с собой поделать. Его преследует стойкое ощущение, что всё у него разваливается, сперва личная жизнь разлетелась на осколки, а теперь ещё и по карьере пролегла трещина, и есть опасения, что она начнёт шириться, если предпринять неверный шаг.       Вплоть до самых прокатов ему удаётся всё замалчивать, придумывать какие-то отговорки, скрывать истинную причину своего дурного настроения. Но после первого же дня прокатов, когда вместо уже распиаренной в соцсетях «Sonne» он катает прошлогоднюю короткую, утаивать становится нечего. Навалившимся с расспросами журналистам Петя даёт сдержанные комментарии — они с тренером, кажется, стараются друг друга перещеголять в осторожности, отвечают так, словно по минному полю шагают, не хотят ничего усугубить неосторожным высказыванием, — и отправляется хандрить в одиночестве. Первый же подоконник в первом же попавшемся пустом коридоре отлично подходит; там Петя и сидит, лелея свою тоску. Представлять себе, как он выйдет на лёд с прошлогодней короткой и будет выглядеть блекло, жалко в хороводе премьер, уже само по себе было достаточно плохо, но фактически делать это оказалось ещё хуже.       Да почему я-то, думает он в какой-то момент почти что в унынии, некоторые вон, вообще под гимн Евросоюза катают, и их совсем не трогают, что ж ко мне так прицепились. Какое-то время он топчется вокруг мысли, пилит ею себе мозг, как ржавой пилой, — а потом понемногу начинает злиться. Ну нет, он этого так не оставит. Разве он мальчик для битья? Он чемпион страны! В прошлом сезоне вырвал это звание в честной борьбе и готов в новом сезоне его защищать. И не позволит вот так просто разбрасываться его программами, вышвыривать в мусорное ведро его подготовку. Наверняка можно что-то сделать. Да, если просто плюнуть на запрет и выскочить на лёд под музыку, возмутившую то ли неизвестного активиста, то ли чиновников, то ли всех сразу — это только подольёт масла в огонь. Но, быть может, получится поменять музыку, при этом практически не меняя её? Есть же, в конце концов, кавер на русском языке. Да, это нравится Пете меньше, звучит не так напористо и мощно, как оригинал. Но раз уж ему надо чем-то жертвовать, как-то изворачиваться, чтобы его не решили и дальше кошмарить по сезону, — это как будто звучит проще и понятнее всего. Никаких лишних телодвижений совершать не придётся, ничего в программе менять не понадобится, просто новую музыку — по факту, даже не новую, а такую же — нарезать и подложить. Звучит как план. Петя думает, что стоит попытаться. Да, неплохо бы придумать ещё парочку путей отступления на случай, если этот, самый очевидный, всё-таки окажется недостаточно хорош. Но даже и так — уже неплохо. Петя чувствует себя гораздо менее разобранным. Ему становится заметно легче, когда у него появляется какой-никакой, но план действий. Это уже похоже на тропинку, которую можно нащупывать под ногами, двигаться по ней к намеченной цели, пусть не так прямо, как хотелось бы в идеале.       Примерно в этом месте Петины мысли делают скачок в сторону и начинают плыть совсем в другом направлении.       Жаль, что к Женьке нельзя таким образом подступиться. Вокруг неё всё равно что каменная стена: сколько тропинок ни топчи, а приблизиться не получится. Петя, конечно, надеется, что чего-то он просто не видит. Что, может быть, где-то в этой стене есть брешь, через которую можно прорваться, протиснуться, просочиться. Но разве можно её найти, руководствуясь одной только слепой надеждой? И даже если можно — сколько времени это займёт? Особенно если Женя не даёт никаких подсказок, только отгораживается, особенно если её уже надо у другого отбивать? Месяцы? Годы? Да есть ли у Пети эти годы? И стоит ли вообще расшибать лоб о каменную стену, если сама Женя этого не желает? Пете очень хочется верить, что стоит, верить в то, что у него есть шансы на успех, — но все тяжёлые рассуждения, которые он тащит за собой, сильно ему в этом мешают.       Словно в ответ на его мечущиеся, борющиеся с самими собой мысли издалека слышатся лёгкие шаги — а потом перед Петей вдруг возникает Женька.       Петя смотрит на неё во все глаза — чуть запыхавшуюся, чуть встрёпанную и, как всегда, убийственно красивую. Он не понимает, откуда она здесь. Не понимает, что Женя может здесь делать. На мгновение ему приходит дерзкая, дикая мысль, что девушка искала его, за ним сюда пришла, — но Петя быстро её отбрасывает, это едва ли может быть правдой. Нет, у Жени вроде бы нет причин бежать сюда за ним, зато как будто бы есть парень, который тоже на прокаты приехал и которому она должна уделять внимание. Петя пытается отрезвить себя этой мыслью — но все его попытки разбиваются о Женины глаза, встревоженные и очень тёплые. Господи. Как он, оказывается, скучал по этому тёплому взгляду. Петю захлёстывает, его снова затягивает куда-то в омут, откуда он и без того так до конца и не выбрался. Его опять начинает тянуть к Жене со страшной силой, и хочется просто прильнуть к ней и закрыть глаза, и ненадолго обо всём позабыть, раствориться в уютном мгновении. И Женя… вдруг будто бы угадывает его мысли. Или всё это так откровенно написано у Пети на лице?       — Мне жаль, — негромко выдыхает Женя. Делает к Пете несколько последних шагов, кладёт ладони ему на плечи — и Петя ошеломлённо клонится к ней, пока не упирается лбом ей в плечо.       Все прикосновения кажутся слегка ватными, как во сне, потому что не до конца выходит в них поверить, в то, что всё происходящее — наяву. Женя остаётся стоять — так она оказывается немного выше сидящего на подоконнике Пети и может легко обнимать его склонённую голову. Петя льнёт к Жениному нежному теплу, которое отчётливо ощущает сквозь её олимпийку, и слегка задыхается от того, как стремительно и бесстыдно сбылась мимолётная фантазия. Проверяя границы дозволенного, он сгребает Женю за талию, пытается прижать к себе — и Женька послушно делает ещё шаг навстречу, насколько её подпускает подоконник.       — Мне жаль, что так получилось с твоей короткой, — только сейчас договаривает она. Её ласковые пальцы внезапно ныряют к Пете в волосы, бережно перебирают, заигрывают с растрепавшимися прядями, а Петя силится не подпрыгивать от каждого прикосновения, как нецелованный школьник. Это тяжело, потому что каждое прикосновение обжигает, отбрасывает в прошлое, переносит далеко назад, туда, где Женя принадлежала только Пете, сама тянулась навстречу и сбежать не пыталась. Потому что в памяти поднимается жар, и снова эхом начинают звучать Женины нежные вздохи, и как будто даже можно вспомнить вкус её тонкой кожи, если постараться. Петя очень старается не давать этим воспоминаниям воли, не позволять им окутать его раскалённым маревом, плавая в котором получится только глупостей наделать, да и всё. Не сразу до Пети доходит, что всё это время Женя продолжает говорить. Она звучит мягко, размеренно, успокаивающе, кажется, старается утешить и подбодрить — и вдруг среди вороха этих слов проскальзывает неожиданное возвращайся, которое даже звучит совсем по-другому, как будто звенит, и Петя вскидывается в недоумении.       — Что? — недоверчиво переспрашивает он и сам понять не может: неужели ослышался? Неужели ему вдруг это примерещилось с такой пугающей отчётливостью? Ведь не могла Женя вот так просто взять и ни с того ни с сего позвать его обратно? Но Женя густо краснеет под его взглядом, и у Пети в груди трепещет дразнящее сомнение: а может, всё-таки могла?..       — Прости. Тебе, наверное, сейчас совсем не хочется всё это слышать. Я только подумала, что другого шанса может не быть, ты ведь теперь так редко со мной разговариваешь, — неловко оправдывается Женя. Её ладони слабеют, лежат у Пети на плечах пугливо, почти невесомо, готовые в любой момент соскользнуть. Петя продолжает крепко держать её за талию, боясь, что если разомкнёт руки, то девушка исчезнет, а манящий мираж так и останется миражом.       — Отчего же. Если тебе есть что мне сказать, то я очень хочу это услышать, — возражает он. Если ему не послышалось, если Женя действительно сказала «возвращайся»… у Пети к ней очень много вопросов, но встрепенувшаяся надежда не даёт ему покоя, бешено пылает в груди и всё прочее перевешивает. Правда, до него почти тут же долетают голоса, и звучит это всё так, будто вот-вот из-за угла вывалится целая толпа народа, и коридор резко перестаёт казаться хоть сколько-нибудь подходящим местом для откровенного разговора. Поэтому Петя предлагает: — Только, может, не здесь? Слишком уж тут всё на виду. Давай встретимся в отеле? С глазу на глаз. Так будет лучше, разве нет?       Женя кивает. Не сводя с Пети глаз, она пронзительно спрашивает: — Обещаешь, что выслушаешь?       Петя обещает. И ждёт встречи с нетерпением — у него хорошее предчувствие вопреки тому, что он совершенно себе не представляет, как сейчас всё должно вывернуться, чтобы его безнадёжная мечта всё-таки сбылась.       Женя приходит к нему уже поздно вечером. Она успела распустить залитую лаком тугую причёску, вымыть и высушить голову, и светлые волосы теперь стекают по её плечам мягкими волнами. В сочетании со старенькой футболкой это делает её облик запредельно уютным. Петя впускает девушку в номер, украдкой касается её волос и провожает Женю в комнату, с нетерпением ожидая её слов.       — Я весь внимание, — заверяет он. Женя присаживается на самый край застеленной кровати и нервно сцепляет руки на коленях. Петя опускается на покрывало рядом, смотрит на Женино встревоженное лицо и тоже начинает нервничать, но честно готов ловить каждое слово девушки.       В очередной раз задавать самому себе вопрос, куда же его несёт и во что он опять пытается влезть, похоже, уже бессмысленно.       — Только не прогоняй меня, пожалуйста, — вдруг первым же словом просит Женя. И неуверенно поднимает на Петю глаза: — Но если ты сочтёшь возможным… я бы очень хотела, чтобы ты вернулся. Потому что, похоже, я без тебя совсем не могу. Не знаю, куда себя деть, когда понимаю, что ты больше совсем не хочешь быть рядом. Мне как будто половину души оторвали — знаю, очень громко звучит, но я правда так чувствую. Понимаю, что я отвратительно с тобой обошлась и ужасно тебя обидела, и прошу у тебя за это прощения. Я всё-всё готова сделать, чтобы это исправить, чтобы загладить вину. И, может быть, мы могли бы снова… хоть как-нибудь? — заканчивает она сбивчиво и совсем тихо.       У Пети в висках бешено стучит пульс, тяжёлый, как паровой молот.       — Мы могли бы снова — что? — уточняет он. Ему становятся чуть понятнее Женины сообщения и её внезапные порой попытки заговорить, завязать беседу на ровном месте — но всё равно, вопросов ещё много, и принципиальных среди них немало. А Женя… она только неуютно сводит плечи, кусает губы и не отвечает. Но её ответ Пете очень-очень нужен, для него как раз принципиально важно, что Женя имеет в виду, что она пытается вернуть. Понимая, что может прозвучать сейчас эгоистично и грубо, Петя всё же напоминает: — Ты же знаешь, в чём сложность. Я слишком тебя люблю. И не могу постоянно быть рядом с тобой и видеть, как ты игнорируешь мои чувства изо дня в день. Я понимаю, что это только моя проблема, и честно хотел как-нибудь вытерпеть, не позволять этому развалить нашу дружбу, но… не смог. В конце концов, я ведь сам первый уже её разрушил, когда влюбился в тебя. Остальное, наверное, было только вопросом времени. Так что если ты хочешь вернуть дружбу, то… прости, но я не думаю, что у меня выйдет.       Женя вцепляется в собственные колени так, что пальцы белеют. Но не отводит глаз — и даже наоборот, её взгляд, устремлённый на Петю, вдруг становится твёрже, решительнее.       — Я хочу вернуть тебя, — говорит она. Петя видит, как трудно ей даются слова, как она почти что выталкивает их из себя, давит горлом, но упрямо продолжает говорить. — Конечно, после того, что я натворила, у тебя было полное право начать относиться ко мне хуже. Я бы поняла, если бы ты меня вообще возненавидел. Но если получается, что нет, если я правильно поняла и ты говоришь, что до сих пор любишь, то… я думаю, что тоже тебя люблю, — заканчивает она вдруг. Этим неожиданным признанием из Пети едва не выбивает дыхание.       — Ты думаешь? — переспрашивает он, слегка смущённый зыбкостью формулировки.       Женя осторожно улыбается.       — Да, думаю, — кивает она. И смущённо пожимает плечами: — Иначе я не знаю, о чём ещё думать. Мне нравится вспоминать, как хорошо было рядом с тобой. Я иногда твой взгляд ищу и успокоиться не могу, когда не нахожу. А вот сейчас ты смотришь, и у меня внутри замирает всё, но как-то хорошо замирает. — На мгновение она прерывается, чтобы сделать глубокий вдох, а потом твёрдо добавляет: — Ты мне очень дорог. И мне жаль, что мне понадобилось тебя потерять, чтобы понять это.       У Пети сердце бьётся так сильно, что едва не разрывается. Незаметно для Жени он успевает крепко ущипнуть себя за руку — и кожа в этом месте наливается отчётливой болью, и наверняка останется синяк, который завтра будет торчать из-под манжет костюма к произвольной. Получается, не сон, всё наяву. И удивительно, но — Петя именно этого отчаянно желал, но теперь столь же отчаянно в этом сомневается. У него в памяти вдруг один за другим всплывают все самые резанувшие, самые болезненные моменты, лопаются аневризмами в мозгу.       — Я тоже хочу кое-что понять, — медленно говорит он, очень стараясь не потерять голову от того, что Женька вдруг берёт и вот так запросто предлагает ему желаемое. — Ты говорила, что произошедшее между нами — это глупо. И говорила не раз, ты ещё в Красноярске это определила. Так… почему вдруг ты передумала?       В Жениной улыбке что-то неуловимо меняется. Что-то чуть-чуть едва заметно ломается — и вот вся улыбка уже выглядит по-другому, неуверенной, почти болезненной.       — Я не то имела в виду, — осторожно говорит Женя. Очень-очень осторожно, словно шагает по запредельно зыбкому болоту и рискует пойти ко дну на каждом шаге. — Когда я говорила про глупость, я хотела сказать, что… нет, мне тогда, наверное, вообще ничего не стоило говорить вслух, я зря это сделала. Я только боялась, что из-за моей слабости всё запутается, и наши отношения вообще развалятся. Права была, получается? Не напрасно переживала? Они действительно развалились? — она болезненно кривит угол рта, и в её глазах всё отчётливее проглядывает тревога.       — Почему ты передумала? — настойчиво повторяет Петя. Возможно, грубо с его стороны так лезть в душу и без того нервничающей девушке, но он искренне хочет понять. А Женины слова сейчас понять не помогают, на прямой вопрос они не отвечают. У Пети ни черта не сходится в голове, и это его тревожит. Эдак Женя может в любой момент снова решить, что что-то не так, что-то неправильно, а Петя даже и не поймёт, что и в какой момент случилось, обо что они опять споткнулись.       Женя хватается за свои распущенные волосы и начинает их нервно перебирать, плетёт что-то хаотичное и неконкретное, на косу похожее только очень отдалённо.       — Да я не знаю, как ещё назвать то, что произошло! — беспомощно признаётся она. — Ну правда, как по-другому сказать-то можно? Всё время мы с тобой хорошо дружили, никогда ни на что другое перейти не пытались, ни намёка не было, наоборот даже, в вечной дружбе клялись. И вдруг взяли, переспали зачем-то, не по любви даже, а так… по какому-то невнятному стечению обстоятельств, из-за слабости моей. Да ещё я умудрилась залететь сразу же! Ну что это, если не одна большая глупость? В которой я кругом виновата и только усугубляла дальше. И я прошу у тебя прощения за всё за это. Не знаю, как мне теперь загладить свою вину и возможно ли это вообще — но я на всё готова, правда, просто скажи мне, что я могу сделать.       Петя перехватывает её руки и крепко держит, потому что ему кажется, что, если Женя продолжит так дёргать себя за волосы, она вот-вот начнёт выдирать целые пряди.       — Ну почему же ты думаешь, что всё, что случилось, было совсем не по любви, — замечает он. И прямо признаётся: — Я тебя любил уже тогда. С самого олимпийского сезона. Ты не замечала, да?       Женя потрясённо смотрит на него.       — Ох, Петя, милый! — выдыхает она вдруг. И крепко сжимает Петины ладони в своих в ответ, и то подаётся ближе, то отстраняется, нервно раскачивается на месте, словно не может выбрать, что сейчас будет правильнее — сблизиться или оставить дистанцию прежней. Неожиданное «милый» в её устах похоже на удар молнии. Петя вздрагивает — а Женя, не замечая, какой эффект произвела всего одним словом, продолжает частить: — Прости, прости, пожалуйста, я такая слепая была, это ужасно, мне так стыдно…       — Ну хватит уже извиняться, — перебивает её Петя. И улыбается, стараясь смягчить первую, вышедшую слишком жёсткой фразу: — Лучше поцелуй меня наконец.       Женя порывисто подаётся к нему.       Они целуются торопливо, бестолково, скорее даже лижутся. Эти детали сейчас совершенно не имеют значения, обращать на них внимание кажется бессмысленным. Для Пети ощущается гораздо более важным, что Женя признала своё влечение, уступила ему и как будто готова очень на многое ради того, чтобы эти отношения сохранить. А остальное… с этим можно будет разобраться и после.       — Почему ты промолчала про беременность? — всё-таки спрашивает Петя. И тут же касается Жениных губ ещё раз, зацеловывает неудобный вопрос, стараясь сгладить его возможную резкость. — Я не стал бы отговаривать тебя от аборта, я понимаю, почему ты сделала такой выбор. Но зачем было молчать до последнего? Ты же так оставила меня с полным ощущением, что я никто и ничего для тебя не значу.       — Прости, — снова виновато вздыхает Женя. Петя крепко целует её ещё раз, пытается стереть с её губ это осточертевшее уже слово. Женя пытается объясниться, бормочет ему почти в самый рот: — Я не хотела, чтобы так получилось. Просто… не думала, что ты любишь. Не хотела втягивать тебя в эти проблемы, они тебе как будто были совсем не нужны.       — Нет уж, втягивай меня, пожалуйста. Особенно если я имею к твоим проблемам прямое отношение, — просит Петя. — Если, конечно, ты мне доверяешь и считаешь, что я могу если не помочь, то хотя бы поддержать тебя.       Наступает коротенькая пауза, во время которой Петя слышит только взволнованное, учащённое дыхание и понять не может, чьё — своё ли, Женино ли. Потом Женя едва заметно кивает.       — Я доверяю, — шепчет она.       Петя осыпает её беспорядочными ласками и крепче прижимает к себе. Ему до сих пор немного кажется, что если происходящее и не сон, то уж точно чудо, но… это очень хорошее чудо. Оно не из тех, что расхолаживают, склоняют просто плыть по течению и надеяться на чудеса и дальше. Напротив, Петя чувствует прилив сил и уверенности. Женина близость словно заряжает его, делает готовым к любой борьбе и к любым подвигам. Хорошо бы, чтобы это был не кратковременный эффект, а длящийся — но в любом случае Петя не готов не жадничать, слишком уж велик соблазн. Он упрашивает: — Не уходи пока. Побудь ещё немного. Полежи со мной, — и откидывается на спину, ложится на покрывало, затягивает Женю к себе на грудь и вновь настойчиво целует.       Под шатром её рассыпавшихся длинных волос жарко и хорошо. Петя глотает её нежное дыхание, ловит губами мягкие губы, позволяет себе раствориться в ласке и ненадолго ни о чём больше не думать, кроме Жениной сладкой, доверчивой близости, кроме того, что Женя теперь, получается, с ним, а значит, причин для постоянной тоски из-за отвергнутых чувств у него больше не будет.       Он так увлекается, так позволяет облегчению захлестнуть его, что совсем забывает ещё об одном нюансе, который они не проговорили.