Прошу, присаживайтесь

      Костыли она привалила к подлокотнику кресла, в которое осторожно, касаясь ладонью гипса на ноге, тяжко опустилась. «Пусть будет «Мира», — назвалась она в ответ, смотрящая на меня, как и оглядывающая помещение, с откровенным тревожным недоверием. Тонкий темный свитер действительно эстетично — красиво, картинно — повторял форму груди и крупных складок на животе; полноватая, круглолицая, с кудряшками каштаново-пламенных волос, она должна была выглядеть наслаждающейся, упивающейся в полной мере всем тем ярким и прекрасным, что может только преподнести жизнь, но кожа лица отдавала серостью — то психологический недуг просачивался наружу, особенно заметно обесцвечивая когда-то голубо-зеленые, сказочно морские, глаза.       — На меня напала собака, — сразу солгала она. — И теперь я боюсь собак. Хочу что-то с этим сделать. А то жить невозможно, — незаметно для одной лишь себя указала она взором на гипс.       — У Вас травма не от нападения собаки, а из-за возникшей фобии?       — Да, я… упала с эскалатора в метро, — побледнела она еще пуще.       — Кто-то рядом ехал с собакой, и она напугала Вас?       — Нет… — виновато, да еще и с щедрой горстью стыда, опустила она глаза на теплую юбку, кружевом внизу цепляющуюся за гипс. — После нападения мне… очень тяжело, когда рядом кто-то есть. Я учусь, подрабатываю — приходится много ездить на метро, на автобусе. Обычно я стараюсь сосредоточиться на музыке в наушниках, забиваюсь куда-нибудь в угол, чтобы отвоевать максимум свободного места — чтобы никто не касался меня, даже одеждой. А тут вниз по эскалатору торопился му… какой-то человек, — испуганно поправилась она, избегая смотреть мне в глаза, — и задел меня плечом… Не толкнул! Но я отшатнулась — и покатилась по ступеням… Повезло, что немного до пола оставалось, но, сами видите, не хожу у Удачи в любимчиках, — всего на секунду неловко улыбнулась она на один бок. Вытерла покрасневший нос рукой, покачала головой в немом самоосуждении: — Этот человек не был бесчувственным негодяем: заохал, подбежал ко мне, стал расспрашивать, как я, потянул ко мне руки, чтобы помочь встать, а… а я вдруг как разревусь на весь зал… — дрогнул ее голос, защипали повлажневшие глаза. — Стыдоба такая: вокруг собрались люди, в скорую звонят, работницы из будок повыходили, паникуют, не понимают, как помочь, а я сижу со все сильнее болящей ногой, как корова, упавшая на льду, и реву в голос, будто ребенок…       — Мира, если бы при Вас незнакомый человек упал с эскалатора и заплакал, что бы Вы о нем подумали?       — Что ему очень больно, что ему надо помочь, — не мешкая ни мгновения, ответила она.       — В Вашем ответе нет стыда, приписываемого упавшему. Тогда почему стыдно в той ситуации и даже после нее должно быть Вам?       — Потому что другой человек плакал бы от боли — он имел бы на это право…       — А Вы от чего плакали?       Может, мой вопрос и был для нее ожидаем, однако подготовиться к нему Мира все равно не смогла, словно к выстрелу в лицо из праздничной хлопушки. Ее губы жалобно поджались, взгляд снова укатился вбок, к стене, к окну, к полу — к чему угодно, лишь бы подальше от меня, от сегодняшнего дня в целом.       — Вы заплакали от обиды из-за того, что упали?       — Возможно… — не особо правдиво согласилась она.       — От страха, от неожиданности?       Она пожала плечами, едва сдерживая слезы. Намеренно громко — с шуршанием картона по простаивающему в незаметности сбоку столику — я пододвинула коробку с салфетками к ее подлокотнику. Мира пугливо отдернула руку: прижала локоть к ребрам, и прикосновение собственной одежды к телу вызвало миг нервной дрожи.       — Это нормально — испытывать те же эмоции, какие были в описываемых ситуациях в прошлом. И давать этим чувствам волю — тоже. Поэтому если хочется плакать, надо плакать, обязательно, чтобы негативные эмоции не застряли внутри. В тот раз, в метро, подозреваю, у Вас не было возможности выплакаться полностью — не под давлением стольких любопытных глаз. То, что Вы сейчас испытываете, абсолютно объяснимо и совершенно естественно.       Она кивнула, но всего лишь в знак понимания, не принятия. Вытянула салфетку, тотчас ставшую подобием антистресс-безделушки для холодных нервных пальцев. Так и не дала влаге сплотиться в слезы.       — Почему Вы дернулись при приближении того человека?       — Мне стало страшно… Я не знаю почему…       — Вы почувствовали, что рядом опять агрессивная собака?       — Да… — буркнув, солгала она. Нет, красавица, так дело не пойдет…       — Вам показалось, что тот человек представляет для Вас опасность? — попробовала ближе к истине подступиться я.       — Наверное… может быть… в чем-то…       …Страх прикосновений, плач, собака — не собака…       — Вам подумалось, что, приблизившись к Вам, он что-то поймет? Что-то почувствует?..       Округлые плечи приподнялись — Мира поежилась, как голубь на морозе.       — …Ощутит в Вас слабость или нечто вроде того?.. — больше подумала я вслух, чем обратилась к клиентке, уже не рассчитывая добиться четкого ответа. — Расскажите о нападении. Собаки. О том, с чего все началось.       Обкусанным ногтем ее указательный палец проделал в мятой-перемятой салфетке дыру.       — Что именно Вас интересует?.. — боязливо уточнила она.       — Все.       — Ну… как… это же просто слова, не может по-настоящему интересоваться вообще все…       — Мира, я бы ответила Вам: «Все, что Вы захотите мне рассказать», — как говорю обычно клиентам, но проблема в том, что Вы не хотите мне особо ничего рассказывать. Поэтому меня интересует все. В особенности то, о чем поведать Вы мне не хотите. Это-то и будет, уверена, самое важное.       Она покивала трижды, шмыгая носом. Мучила салфетку и дальше, не находя сил начать.       — Мира, — позвала ее я — и мучительно для нее молчала, пока она не подняла на меня покрасневших на пороге плача глаз. — Вы — здесь, со мной, — в безопасности. Вы можете говорить о чем угодно. Вас никто здесь не тронет… Что, как и когда с Вами произошло?       Мира глубоко вздохнула — воздух провибрировал задетой струной.       — М-месяц назад… — наконец, заговорила она. — Я шла домой… возвращалась после подработки… Было уже темно, и у нас дом в спальном районе, нужно идти через дворы, парковки, чтоб быстрее… Я о… — Как при долгом тяжелом восхождении на гору, она сделала паузу: чтобы отдышаться, дать голосу, дыханию и всему телу в целом унять нарастающую дрожь. — …оглянулась, и… там была собака… Она была у нас дома когда-то… Ее приводили… друзья родителей… — врала Мира, вплетая между строк еще больше ранящую ее правду. — Т-тогда собака показалась спокойной, нормальной… но тут было видно, что она не в себе… агрессивная… злая… Она шла за мной к дому, но я не успела до него дойти: уже в нашем внутреннем дворе она… на меня и бросилась…       Миру трясло. Всю целиком. И совсем не от холода, хоть он и отзывался мурашками на руках, шее и спине — тот самый холод, пробравшийся ей под кожу в тот злосчастный вечер.       — Хотите воды? — На что она помотала головой. — Как Вы себя сейчас чувствуете?       — Н-нормально…       — Точно? Мы можем прерваться, я попрошу принести нам из автомата с напитками горячий кофе или чай.       — Не надо, все нормально, правда…       «Какая плохая врунья…» — с глубочайшим сочувствием подумала я, откидываясь на спинку кресла. Не заметила, как съехала на край, слушая ее рассказ — и слыша за ним настоящую историю…       — Представьте себе ситуацию, — попросила я. — Женщина в возрасте с ужасным самочувствием попадает в больницу. Скорую помощь ей вызвали незнакомые люди на железнодорожной станции в пригороде. Когда врач начал расспрашивать ее, что она делала, когда ей стало плохо, из-за чего, по ее мнению, ей поплохело, она ответила, что, собирая в лесу грибы, проверяла на вкус, съедобные ли они: надламывала и лизала; если гриб горький, значит, ядовитый. Видимо, недостаточно тщательно сплевывала после этого, отчего часть яда попала-таки в организм, — так решит врач и назначит соответствующее лечение. Но оно не поможет пациентке, потому что на самом деле ее укусила змея. Женщина умная, понимает, чем такой обман ей грозит, но страх признать реальность в ней слишком силен: ей кажется, что если она расскажет о произошедшем, то точно умрет, ведь «укус ядовитой змеи» звучит куда серьезнее и фатальнее, чем «отравление грибами».       Мира глядела на меня, не моргая, брови подняв, рот приоткрыв. Точно бы в руках у меня был дробовик, направленный на ее и без того разнесенное вдребезги сердце.       — …К чему эта история?.. — больше прошептала, чем произнесла она.       — К тому, что — Вы знаете, что произошло; я знаю, что произошло…       — Откуда?..       — Фобия, возникшая из-за нападения собаки, чаще всего будет охватывать вообще всех собак, может затронуть похожих на собак животных. Но она не будет распространяться на людей. Мира, то, что Вам пришлось пережить, — чудовищно тяжкое испытание, эту ношу необходимо оставить позади, не тянуть ее на своих плечах, пока спина не надломилась. Для того, чтобы скинуть ее с себя, надо с ней смириться, а для этого требуется ее существование признать. Привыкнуть называть вещи своими именами. Делать это настолько часто, чтобы перестать при этом испытывать невыносимую боль.       Ее рот растянулся совсем не в улыбке — она зажала его ладонью, на которую тотчас покатились слезы, и тихонько, отрывисто взвыла в собственную руку. Вырывающаяся наружу песнь трудно описуемой боли быстро заполнила всю комнату, Мира отдалась тому давлению оглушающей внутренней волны, что терзало ее целый месяц, и я ей не мешала. Сидела напротив, пока у самой от жалобности сцены щипало в носу. Но это не тот случай, когда можно присоединиться к боли клиента, дать понять, что разделяешь ее хотя бы отчасти, — мне казалось, что так я только приуменьшу пережитое ею, поступлю так же, как изрядная часть общества с окаменевшими сердцами. Мира подняла глаза через мучительно долгое время и, не прекращая плача, признала бесчеловечную, сука, реальность:       — …Месяц назад… меня изнасиловали…