Чжунчи кинктобер 2023

      Тарталья дёргает ухом и тихо фыркает. Это единственный способ выражения недовольства, оставшийся ему. Он не может не то что ударить, но даже вцепиться острыми зубами в чью-нибудь руку. Клыки, составлявшие скромную часть его гордости, уже подпилены, и никто из идиотов не посмеет подойти к Чайльду достаточно близко, чтобы он мог дотянуться, дёрнувшись вперёд.       Юноша ненавидит ошейник, туго сжимающий его горло кажды раз, когда он натягивает цепь, скользя коленями по полу. Он ненавидит верёвку на своих руках, которую невозможно перепилить заранее подстриженными когтями. Он ненавидит серые стены, ненавидит людей, заточивших его, и ненавидит самого себя за глупость.       Где же справедливость? Где люди, так любящие рассуждать о чистоте нравов и непорочности? Почему никто не хочет сажать в тюрьму работорговцев? Впрочем, Тарталья не знает, есть ли в Ли Юэ такое место.       Юноша скалится, вновь принимаясь отбивать хвостом неведомый ритм по холоду каменной стены, и пытается хотя бы припугнуть вошедшего. Он прекрасно знает, что это бесполезно, но всё равно делает.       Наверное, ощущение невероятного давления на шее необходимо. Оно отрезвляет, заставляя желающего кусаться, раз нет возможности царапаться, Чайльда успокоиться. Он просто смешит своих тюремщиков, ничего не добиваясь. Пускай в нём присутствует звериное начало, Тарталья считает постыдным так слепо повиноваться дурацким инстинктам.       Он лишь буравит нескольких неизвестных ненавидящим взглядом, желая им смерти, и гордо отворачивается. Драное ухо, ещё недавно украшенное серьгой, теперь, вероятно, выглядит убого, но Чайльду не до подобных мелочей. Достаточно того, что он связан и прикован к стене, чтобы выглядеть жалко.       Юноша улавливает, как вошедшие негромко говорят, но не собирается разбираться в их словах. Наверняка его опять пытаются продать хоть кому-нибудь, уже изрядно замучившись с настолько отвратительным характером. Что ж, всё равно все их старания разрушатся в ту же секунду, как только предполагаемый покупатель решит подойти к нему, чтобы рассмотреть получше. О, великий воин Тарталья ещё никогда не промазывал. Правда, его клыки сильно затуплены, но всё же он умудряется отобрать у желающего его потрогать хотя бы палец.       Чайльд не боится нового покупателя, нет. Он смотрит всё с тем же вызовом, не произнося ни слова, и демонстрирует зубы. Тарталья и не ожидает, что мужчина испугается. Он знает, что почти никто не думает о том, что лис может представлять опасность. Действительно, разве можно ожидать прыть от почти что обездвиженного существа? Разве не должно быть очевидно, что, попав в эти стены, любое создание Селестии становится не более, чем живой куклой?       Юноша терпеливо дожидается, когда кожаная перчатка скользит с его подбородка на щёку, и делает резкий выпад, изо всех сил сжимая зубы на основании большого пальца незнакомца.       Тарталья даже не сразу понимает, что что-то не так. Он не только не прокусывает плотную кожу, что, впрочем, следовало бы ожидать, но и натыкается зубами на нечто твёрдое. Чайльд шипит и жмурится от боли, в последней попытке причинить вред дёргая головой.       Юноша ожидает крика или удара, но ни того, ни другого не следует. Тарталья осторожно приоткрывает один глаз и наблюдает за мужчиной. Человек ничего не говорит, смотря на Чайльда с поражающим молодого человека спокойствием. Он даже не пытается изменить положение вещей, словно только и ожидал, что глупая лисица вцепится в его ладонь.       Тарталья не знает, что делать. Впервые в этом проклятом доме он сталкивается с бесполезностью насилия. Юноша тут же охладевает и к покупателю, и к пытающемуся исправить ситуацию продавцу, вперившись взглядом в дальний угол комнаты. Чайльд ощущает горечь кольца у себя на языке и клубящуюся в душе обиду. Впервые его не признают настолько, что не обращают внимания на жалкие попытки навредить. — Я беру его, — неожиданно заявляет мужчина, заставляя Тарталью вздрогнуть.       Юноша поднимает глаза, полные недоумения, и пытается вжаться в стену, не обращая внимания на пробивающийся через грубую рубаху холод, лишь бы быть как можно дальше. Здесь отвратительно, он не спорит, но там, в неизвестности улиц Ли Юэ вполне может оказаться ещё хуже.       Ладно, его хотя бы освободят, надеется Чайльд. Тогда он тут же убьёт этого человека и сбежит, прихватив с собой что-нибудь ценное. Это выглядит как прекрасная идея, и Тарталья даже не хочет кусаться вновь.

***

      Это оказывается, наверное, худшей идеей Тартальи. Ну или почти худшей. Она идёт вслед за идеей напиться вдрызг, как только его нога коснулась гавани в списке идиотских решений.       Чайльд оказывается не только свободен от верёвки на руках, но даже и проклятого ошейника, который теперь заменён сияющим символом Гео на впадине между его ключиц. Однако это нисколько не облегчает его жизни.       Хоть теперь он и не ощущает давления, золотой обруч, не касающийся его кожи, но всё же существующий, волнует юношу куда больше. К тому же, если от работорговцев он не мог сбежать из-за того, что был связан, то отсюда не может потому, что выхода не существует. Вернее, он есть, но Чайльд даже не может представить, где.       В пещере довольно сложно ориентироваться в пространстве и времени, а потому Тарталья предпочитает выжидать возможности, иногда нападая на хозяина просто чтобы проверить, что его щит возникает всё с той же быстротой, и изучает всё, что только находит.       Господин Чжун Ли оказывается весьма терпелив. Вернее, слишком терпелив. Он не сердится на Чайльда, не нарушает его спокойствия и уходит, стоит юноше зашипеть. Тарталья рад был бы высказать всё, что думает, но это бесполезно. Этот человек, кажется, сделан из камня, потому что даже крик не заставил его шелохнуться.       Юноше кажется, что он сходит с ума. Здесь, в царстве мерцающих огоньков тысяч свечей, он способен узнать время, только если Чжун Ли будет достаточно мил его сообщить. Каждый день похож на предыдущий, и даже спарринги со стеной не развлекают Чайльд. Они бесполезны. Ни одного камушка не падает, а Тарталья просто устаёт бить руками в незыблемую твердь и заваливается спать сразу же, как только натыкается на свою постель коленями.

***

      И всё же он должен сбежать. Как бы тепло и уютно не было в пещере, он должен ещё выполнить свой долг перед Царицей. Может быть, конечно, она уже его похоронила, но это не имеет значения. Следовало играть его похороны раньше, когда он только упал в Бездну, чтобы избавиться от последствий почти никем не стеснённых действий Одиннадцатого предвестника. Должен быть способ, Чайльд уверен. Должен быть.       Именно так Тарталья оказывается в комнате господина Чжун Ли. Он воровато оглядывается по сторонам, проявляя особый интерес к курильнице и полностью игнорируя всё остальное. Где-то здесь обязана находиться разгадка. Только где? Вряд ли господин Чжун Ли спит на ключе, способном указать путь к двери, но всё же проверить стоит. Пока он спит, он не сможет вовремя активировать щит, а значит… Чайльд замирает на цыпочках и быстро ведёт напряжённым ухом. Неужели убить его будет настолько просто? Это даже обидно.       Тарталье даже нет нужды идти на поиски ножа или чего-нибудь подобного. На стенах висит бесчисленное множество орудий исполнения его плана, причём выполненных, по скромной оценке юноши, истинными мастерами. Довольно просто протянуть руку, взять любое из них, и обрушить на Чжун Ли.       Чайльд, впрочем, с постыдной скоростью выбирает ближайший меч. Конечно, это недостойно воина, но у Тартальи нет времени восхищаться. Наверное, никогда уж не будет. Он должен драться, а не рассуждать о превосходстве тех или иных экземпляров, хранящихся в этой комнате.       Юноша зачем-то читает короткую молитву, едва шевеля губами, и, прицелившись точно в шею, бьёт.       Господин Чжун Ли, однако, не умирает. Щит над ним вспыхивает, и Тарталья пятится, ослеплённый. Он с ужасом смотрит на то, как мужчина неторопливо поворачивается на постели и мягко улыбается, прикрывая сонные глаза ладонью. — Наконец ты пришёл, мой смелый лисёнок, — бормочет он, протягивая Чайльду руку.