Я рядом, или как променять Флаффтобер на Райтобер

      Гуго всегда мечтал о самой обычной жизни, о школьных буднях и весёлых выходных в компании друзей. В конце-концов о том, что однажды подойдёт к Берте Книиштахт и предложит свою промокашку вкупе с дружбой и общением. Увы, все эти мечты оставались лишь мечтами, поскольку отец был не простым чиновником, или хотя бы ремесленником, а великим изобретателем Нордланда, окопавшимся в маяке на мысе Выыргаль. Природа, как известно, отдыхает на детях гениев, но Гуго ненавидел эту стерву — ибо она не провела в его санатории ни единого дня. У мальчика было странное подозрение, что природа на нём упахалась и передала ему эту функцию со всеми вытекающими.       О выходных с друзьями пришлось забыть. Дома вновь был разгром и беспорядок, как на материке после Адамовой войны. У отца после ухода матери была странная привычка сваливать всё в кучу на столах. В этом было своё преимущество: пол всегда был чистым. Но вот разбирать пирамиды из инструментов и ботинок на мебели нельзя было записать в каталог положительных черт Хенрика Хунхаммера. Можно ли было его за это ненавидеть? Да нет, он очень любил маму. Гуго, скрипя зубами, вновь и вновь принимался за уборку. От него требовалось сделать невозможное: за выходные навести порядок, дабы всю неделю можно было не беспокоиться, что отец умрёт, не в силах найти штангель-циркуль и виц-линейку. Школа была так далеко, но всё ещё отзывалась приятной болью в прямой, как струна, спине.       — Подковать муху, подковать муху, смешно, смешно! — отец бродил из одного угла гостиной в другой, пытаясь рвать на себе редкие седые волосы.       Ему тоже предстояло сделать невозможное. Король Нордланда хотел удивить свою супругу, поэтому вместе с новейшим микроскопом — который изготовил Хунхаммер, — он заказал научное пособие в виде подкованной мухи.       — Пап, так подкуй дохлую муху, их вон на столе сколько! — в очередной раз попытался облегчить жизнь родителя Гуго, вытаскивая из тарелки с недоеденным супом огромную зелёную почившую гадину.       Отец остановился и задумчиво уставился на загаженную керосиновую лампу. Сын так и видел, как внутри него сражаются делец и творец. Первый был слабохарактерной тряпкой. «Вот, на ком природа отдохнула!» — решил мальчик. По движению сложенных на груди рук, он предсказал ответ родителя.       — Нет! Это не спортивно! — взмахнул шевелюрой Хенрик и победоносно поднёс банку с пойманной живой мухой к свету.       «Так ты и не спортсмен!» — подумал Гуго и решил предпринять последнюю попытку угомонить горящего идеей изобретателя:       — В договоре ничего про это не написано! Просто подковать муху! Ты с таким же успехом мог бы выковать механическую муху и подковать уже её…       — Это прошлый век; тем более, механическую муху я ему уже дарил, — отмахнулся отец и, остановившись у лестницы наверх в башню маяка, вдруг вскрикнул: — Чёрт подери! Я ведь послал Айну за своей микронаковальней пол часа назад, а её всё нет…       Гуго сморщил лицо. Упоминание подмастерьицы вызывало у него такую реакцию каждый раз. Потому что если отцу можно было прощать любой беспорядок в доме и голове по причине гениальности, то Кааситуалайен… Вот здесь природа точно отдохнула, играя на губной гармошке.       — А нечего было одалживать такую ценную вещь в Стьёрдамский музей! Она сто пудов ещё опять завернула к Солсонам! — едко заметил мальчик, заканчивая выкладывать пирамиду из тарелок, собранных по всему дому.       Отец имел привычку есть, где ни попадя, и оставлять посуду в этом же ни попадя. Сын уже не удивлялся, хотя находить тарелку из маминого сервиза рядом с нужником было не очень приятно. «Гении — дети хаоса», — Гуго терпеть не мог все эти суждения о гениях, но именно ими были обклеены все комнаты. Король, предоставляя жильё великому изобретателю, был более чем комплиментарен, и мальчик радовался каждый раз, когда приклеенная к стене цитата покрывалась плесенью или супом, который отец, обжигаясь, иногда доплёвывал и до потолка.       — Ты прав, ты прав! Но герре Вьёмберг был так убедителен, а уж его деньги… — вздохнул Хенрик и, поставив банку с мухой на ступеньку, подошёл к Гуго и крепко обнял его.       — Ты всегда делаешь невозможное. Мог бы подковать и на простой наковальне… — смущённо пробормотал мальчик, густо краснея.       Нежность была редким гостем в голове отца, и если уж он сподоблялся, это значило многое.       — Мог бы, но это не спортивно… — прошептал Хунхаммер.       У Гуго мурашки пошли по коже.       — Семейная идиллия и яйца крокодилии!       Мальчик был готов придушить ту, которая бросила эту фразу. Распахнув дверь с ноги, она ворвалась в дом. Айну была в своём суёмском репертуаре — где народная музыка, баня-сауна и опасная для севера рубаховость. Так Гуго называл ту простоту, с которой подмастерье отца иногда встречала посланника короля обыкновенным: «Здрасти-мордасти, забор покрасьте!»       — Крокодиловые яйца это другая история! Чтобы я ещё раз делал инкубатор для зоопарка с ненадёжным руководством… — усмехнулся Хенрик, моментально отцепляясь от сына и прилепляясь к ученице, которая сжимала в руках красную коробочку.       Содержимое этой коробочки стоило бы бешеных денег, если бы в мире ценились миниатюры и нордическая эстетика.       — Я еле отобрала её у этого лямзи Вьёмберга. Он всё что-то про экскурсии плёл, а я ему просто королевским указом с печаткой в морду ткнула — и поминай как звали! — скалилась Айну, сверкая голубыми глазами.       Щербатая, белокожая, с красивыми волосами, в мужском платье — не знал бы Гуго её так близко, давно бы влюбился. К счастью, знание пришло быстро, и мальчик оставался верен Берте. «К чёрту эту экзотику возрастную, я слишком молод для этого!» — здоровое решение психически здорового человека, пускай и сына гения.       — Ну, ты сделала невозможное! Старика Вьёмберга вряд ли напугал бы королевский указ, он за каждый экспонат мать родную продаст… — отшутился Хенрик и, подхватив стоявшую на ступеньке банку, бросился на верхний этаж в мастерскую — священнодействовать.       — Что, малой, помочь? — доброжелательно поинтересовалась Кааситуалайен, быстро отбирая у Гуго половину тарелок.       Вот и зачем спрашивала? Мальчик отконвоировал её до кухни, про себя молясь, чтобы она, по обыкновению, ничего не разбила. «Если бы не эстетизм отца, давно бы ели с медной посуды!» — мечтал Хунхаммер младший, представляя как скребёт рыжие небьющиеся тарелки. А мамин сервиз он бы спрятал куда подальше. Память, как-никак.       Выходные пролетели незаметно. Гуго вычистил весь дом до блеска, пока отец с Айну, запершись в мастерской, творили. Подмастерье несколько раз в день бегала за новой партией мух. Гуго чувствовал, что вместе со спортивными побуждениями, королю достанется целый мушиный эскадрон. «А то и конная армия…» — смеялся про себя мальчик, но отчего-то тосковал. Вечером воскресенья отец с Айну победоносно скатились на первый этаж, держа в руках банку, по стенкам которой билась железными подковами несчастная зелёная муха.       — Если за каждую подкову по тысяче крон, это можно год котов бродячих подкармливать со стола, — авторитетно заверил Гуго после того, как рассмотрел кавалеристское насекомое под микроскопом.       — Ага, и голубей! — мечтательно кивнул отец, падая в любимое кресло у камина.       Он выглядел счастливым, и отчего-то именно это и заставляло Гуго тосковать. Как жаль, что он не мог разделить с ним это счастье до конца! Выходные кончались, завтра надо было быть уже у дяди с тётей. Школа была прекрасным местом, обычным и милым, но почему-то после таких сумасшедших выходных возвращаться туда было слишком грустно. Обычную жизнь начинаешь ценить, только когда познаешь безумную. Жаль, что такой надписи не было на стене дома.       — Ты это, малой, до субботы! — улыбнулась утром Айну, провожая Гуго до автобусной остановки.       Тот молча кивнул и задумчиво уставился на купающийся в тумане маяк. Ну почему ему приходилось выбирать между ним и обычной жизнью? Это всё равно, что сделать невозможное.       — И ведь я его сделал! — ухмыльнулся мальчик, сжимая в кармане заветную промокашку.       Как известно, треть жизни человек спит. Оставшиеся две трети спокойно можно было делить пополам между серыми буднями и спятившими выходными. Так он думал. И вот такую надпись он бы не постыдился повесить на стене в отцовской мастерской.