nor was it magic

Глаза Томаса чесались. Возможно, из-за плохого ночного сна, но он нечасто спал хорошо — уже давно не спал. Он попытался отогнать это чувство. Когда он сосредоточил свой взгляд на предстоящей встрече, то увидел, что мастер боя Литтл смотрит на него с беспокойством. Томас смотрел в ответ, пока Литтл не отвёл их взаимный взгляд. - … грозное препятствие,- говорил сэр Джон Франклин, только что смочив горло остатками чая. Томас кинулся наполнить его чашку, и жидкость, образуя идеальную дугу, превратилась в пар в хрупком воздухе. Сэр Джон продолжил свою речь, даже не кивнув стюарду. - Конечно, нет ничего, с чем мы не могли справиться. Я знаю из достоверных источников, что боги благосклонно смотрят на наши усилия,- здесь он кивнул клирику Ирвингу, который побледнел в своей кольчужной рубашке. - Сэр,- сказал Ирвинг, поправляя свою гербовую накидку,- я могу говорить только от имени одного бога... - И мы преуспели, зайдя так далеко с нашими запасами в более хорошем состоянии, чем можно было бы предложить по нашим оценкам, не так ли, клирик? Ирвинг немного восстановил самообладание и кивнул. - Да, сэр. У нас более чем достаточно припасов на предстоящую зиму, а также на следующий период. И это в том случае, если мы не сможем поймать дичь, с чем нам до сих пор везло. Литтл снова посмотрел на Томаса. Он чувствовал, как внимание отражается на его лице, даже когда он внимательно смотрел на стол в целом, наблюдая за любыми мелкими потребностями, которые он мог бы удовлетворить. Это было почти раздражающе, насколько сосредоточенным на их маленьком флирте Литтл иногда мог быть. Томас точно не знал, почему до сих пор не отрезал его. - При всём уважении, сэр Джон,- произнёс капитан Крозье, заговорив впервые за несколько минут,- меня беспокоит не количество припасов. Это наше время. Сидевший напротив коммандер Фицджеймс усмехнулся и потянулся за манжету одного из своих свободных рукавов. - А что насчёт нашего выбора времени заставляет тебя задуматься, Френсис? - Запоздалость,- в голосе Крозье слышалось упрямство, как у буйвола, идущего вверх по течению.- Это горы, которые мы планируем пересечь, а не ещё один лес. Если зима всё ещё застанет нас врасплох, мы окажемся там в ловушке, независимо от того, сколько у нас припасов. - И наши запасы помогут нам выжить, если это произойдёт,- сказал сэр Джон. Как всегда, сглаживает напряжение между двумя другими командирами. Иногда Томас задавался вопросом, является ли внутренняя часть его разума таким же совершенным зеркалом, как его полированный нагрудник. Крозье в отчаянии опустил глаза. Томас решил долить ему чаю, хотя он ни не закончился; иногда капитан ценил отвлечение внимания не меньше, чем напиток. Наливая, Томас краем глаза наблюдал за лицом Крозье: уголки рта опущены, круги под глазами не особо заметны, между бровями пролегла предательская складка, указывающая на головную боль. Обычный день, решил Томас и понадеялся, что, что бы сэр Джон ни сказал дальше, хуже от этого не станет. - Значит, мы согласны,- продолжил сэр Джон.- Завтра собираем лагерь. Затем… Томас чуть не загремел чашкой на подносе от удивления, когда Крозье прервал его: - С одной хромой ведущей повозкой мы никогда не проберёмся через эти горы раньше зимы. Сэр Джон опустил подбородок почти воинственным движением. - И что ты имеешь в виду? - Я не думаю, что вы забыли, сэр Джон, о сломанной оси Эребуса. - Починенной,- сказал сэр Джон. - Едва ли,- поправил Крозье. На этот раз, когда Томас почувствовал взгляд Литтла сбоку от своей головы, он позволил себе встретиться с ним. Литтл выглядел так, будто он увяз в какой-то трясине, по шею в словах, прервать которых у него не было ни полномочий, ни уверенности. Он удивлённо моргнул, когда Томас посмотрел ему в глаза. Томас взглянул на поднос, который держал в руках, затем снова поднял взгляд, словно спрашивая, не хочет ли Литтл ещё чая. Литтл покачал головой, как и предполагал Томас, потому что его чашка была ещё наполнена на две трети, а он не прикасался к ней уже долгие минуты. Томас вопросительно изогнул одну бровь. Его внимание обострилось: неужели тот предательский румянец, который он себе представлял, начал выползать из-под воротника мастера боя? - Нам придётся закрепить припасы на оставшемся головном фургоне,- говорил капитан Крозье. Томас не пропустил ни слова, даже когда обменивался взглядами с Литтлом.- Мы распределили вес, по остальным, но эти фургоны уже полны, и к тому же не такие прочные. Если все лошади будут тянуть, мы сможем преодолеть перевал до того, как зима схватит нас в свои пасти. Это будет неудобно и обойдётся нам в часть тех припасов, которыми вы так гордитесь, но это сработает. - Чего ты так боишься, Френсис?- взорвался Фицджеймс. Томас прищурился, глядя на взъерошенного командира в удобной мантии, обёрнутой вокруг шеи, и с волосами, рассыпавшимся по плечам. Его сверкающая брошь и слои ткани. Томас знал, что он видел битву, но, похоже, она была не более чем поверхностной — несмотря на его рассказы об обратном. Томас достаточно часто вычищал застарелую кровь из бороздок на доспехах Крозье, чтобы знать, что он честно сражался. И никто не мог поспорить с цепью на его запястье, которая удерживала меч привязанным к нему. Цепь, которая говорила о священной клятве. Крозье поперхнулся, костяшки его пальцев побелели на краю стола, поэтому вмешался сэр Джон. Мягко, как дипломат, выступающий посредником между двумя воюющими странами, он встал на сторону Фицджеймса: - Мы не будем бросать ни один фургон, Френсис, хотя я ценю ваше мнение. Я думаю, мы переберёмся на другую сторону задолго до зимы. - Если нет, то нам лучше иметь столько излишков, сколько вы говорите,- кисло сказал Крозье. Если нет, то вскоре мы будем есть лошадей, подумал Томас. *** Когда он вышел из командной палатки, то обнаружил, что Литтл пристально смотрит на одну из лошадей, крупную серую кобылу, как будто в её заплывших чёрных глазах таились ответы. Томас нёс с собрания стопку тарелок, их вес уравновешивался горой чайных чашек на другом конце подноса. Приблизившись, он взял яблоко из вазы с недоеденными фруктами, стоявшей на самом верху кучи, и притянул его Литтлу. Литтл принял это без вопросов, но смотрел на него из-под нахмуренных бровей, озадаченный. - Для лошади,- сказал Томас и указал на неё. Литтл кивнул. Он повертел яблоко в руках: пятнистый красный шар, перекошенный по неровной оси. Затем он повернулся и предложил его кобыле. Её белые зубы впились в блестящую кожицу. - Я хотел бы извиниться за своё поведение вчера вечером,- сказал Томас. Слова вылетели из него неожиданно, как вырванная нить. Что-то в нём перевернулось при виде изящных пальцев Литтла, вращающих сердцевину яблока, позволяя кобыле добраться до нежных, неукушенных мест. Литтл остановился, удивившись. Его свободная рука поднялась, чтобы пригладить бакенбарды по бокам лица и вернуть их на место. - Ты… - У меня нет причин быть с тобой нелюбезным,- на самом деле, у меня есть все основания быть добрым, подумал Томас, но проглотил это.- Если я был слишком резок, извини. - Нет,- нет, извини,- на мгновение выражение лица Литтла стало почти безумным, когда он отвернулся от кобылы, оставив её слюнявиться на его пальцы.- Я думаю, я перешел твои границы. Неоднократно. Я знаю, что тебе не нравится… Здесь он огляделся, как будто отставшие из командирской палатки всё ещё были в пути, но Томас пересчитал их одного за другим, прежде чем уйти сам. - Оставаться,- закончил Литтл с неубедительным отвращением в глазах.- И я просил от тебя слишком многого. Просто нападение подействовало на меня сильнее, чем я думал. Тревожная природа этой земли начинает действовать мне на нервы. - Это понятно,- сказал Томас, наблюдая, как кобыла жуёт. Он всё ещё думал о лошадиных костях, покрытых инеем, с которых сняли мясо. Изящные пальцы Литтла протягивают кобыле остатки сердцевины. Как бы он себя чувствовал, если бы ему пришлось съесть её? Не то чтобы он смог что-то с этим поделать. Приказ сэра Джона останется в силе. Томасу нужно будет помочь Крозье собрать вещи сегодня вечером, прежде чем утром они покинут лагерь. На самом деле сон ему не нужен, но кое-что всё равно может помочь. И сначала ему нужно было вымыть посуду и прибраться. В горах пути двух обозов разойдутся, по крайней мере на некоторое время. Томасу придётся собрать вещи Крозье из общей командной палатки, прежде чем стюард сэра Джона заберёт всё остальное. Забавно, что офицеры оставили так много фруктов несъеденными, подумал Томас, взглянув на миску в своих руках. Как только они войдут в горы, это может оказаться последней свежей пищей, которая у кого-либо из них была в течение некоторого времени. Литтл всё ещё колебался в своих извинениях. Примечательно, что он не принял предложение Томаса. Томас задавался вопросом, означает ли это, что та же самая картина будет продолжаться: Литтл будет просить его остаться, и он откажет ему. С другой стороны, возможно, извинения Литтла означали, что он перестанет просить Томаса остаться. Он не был уверен, что чувствует по этому поводу. - Мне лучше идти,- сказал Томас и увидел, как Литтл практически вытянулся по стойке «смирно», его рука наконец ускользнула от любопытных зубов кобылы. - Верно,- откликнулся Литтл.- Я… я рад, что мы поговорили. - Как и я, мастер боя. Томас на какое-то мгновение встретился взглядом с Литтлом, прежде чем кивнул и ушёл. Снега здесь не было, но грязь замёрзла даже в такое позднее утро. Томас поднял взгляд над зазубренными вершинами палаток. Горы, отражавшие их форму, не казались такими пугающими. *** Взрослеть стало труднее после смерти отца. Лондон был голодным местом, и когда количество денег, поступающих в семью, резко сократилось, они превратились в голодающую семью. Мать Томаса по-прежнему подрабатывала случайными заработками, но из-за необходимости присматривать за его младшим братом она не могла работать столько, сколько ей было нужно. Томас, тем временем, рос жилистым, но ещё не достиг своего пика роста. В любом случае они бы не позволили ему работать на фабрике. Не после того, как он закричал. Итак, он пошел по стопам своей матери: тоже стал перебиваться случайными заработками. В тринадцать лет он был разносчиком газет. Чернила у него под ногтями, пачкающие воротник и грудь. Он кричал до хрипоты и дрался с другими мальчишками, чтобы сохранить свой угол улицы. Иногда, приходя домой, он заставал мать и брата спящими в своей маленькой кроватке, стирку наполовину законченной, а ужин холодным на столе. Иногда он думал о пожаре, охватившем заводские цеха, и о том, каким бессильным он себя тогда чувствовал. Со временем он обнаружил, что думает об этом меньше и меньше. Он был слишком занят. И, наконец, военно-морской флот. Длинные просторы океана, разбитые частицами жизни на суше, и каждое возвращение застаёт его мать и брата в маленькой, обшарпанной комнате, стены которой, казалось, смыкаются вокруг них. С каждым разом улыбка матери становилась более бледной, а запястья брата всё больше высовывались из рукавов рубашки. Томас отдал им все деньги, которые у него были, и он снова вернулся. На флоте была хорошая работа, если ты был примерным и тихим и не давал им повода ненавидеть тебя. Томас был хорош в таких вещах. Когда Томас вернулся из Антарктиды и обнаружил, что его мать пропитана опиумом, а его младший брат визжит на полу, он сначала подумал, что сможет решить проблему, если он будет прилежным и тихим. Что он сможет усердно работать, чтобы уберечь их от голодной смерти, и что он сможет тихо и мужественно отучить её от наркотиков. Рвоты, мочи и вонючей крошечной комнаты было недостаточно, чтобы оттолкнуть его от неё. Не имея лауданума, её тело выплёвывало всё, что он мог в него втиснуть, и даже больше. Как будто её голод и жажда иссякли. Её мышцы стали жилистыми, а затем атрофировались. Она всегда поворачивалась лицом к Томасу, её глаза были красными и опухшими, но в них не было достаточно влаги для слёз. Это продолжалось невозможно долго. Томас работал на двух работах, проедал деньги, полученные в экспедиции, и каждый вечер возвращался домой к расстроенным младшему брату и матери, находящимся на грани кататонии. Ничто из того, что он делал, не могло разбудить её. Он не понимал. Разве она не хотела поправиться? В конце концов он понял, что перестал надеяться на её выздоровление и начал желать ей смерти. В конце концов, он перепробовал всё: любые книги, которые попадались ему в руки. Священник. Странствующий монах. Все согласились, что она не была проклята, но каким-то образом её болезнь вырвалась наружу, тело истощилось, и ей так и не стало лучше. Однажды ночью после того, как её вырвало кровью прямо на него, прежде чем она рухнула поверх простыней, которые он только что постирал, Томас опустился на колени на жёсткие доски рядом с кроватью, сложил руки и помолился, чтобы всё это закончилось. Он не знал нужных слов, но желание в его груди было сильнее всего, что он когда-либо испытывал прежде, и он знал, что богам нравятся человеческие желания. Может быть, в его сознании и не было бога, но всё равно сработало… Существо, управлявшее им, подняло одну руку над телом его матери. Это показало ему, во вспышке видения, как легко закрываются её глаза. Как её дыхание остановится, а лёгкие увянут, не причиняя больше боли, чем она уже перенесла. Как он вычистит комнату и отнесёт её тело гробовщику, и его брат начнёт выздоравливать, перестанет бояться дома и, может быть, однажды улыбнётся. Оно показало ему, хотя и в менее чётких образах, что ему потребуется, чтобы добиться этого. Томас, находясь в пустом котле собственного разума, сказал «да».