Крысолов

      ***

      Под серым небом старенькая больница кажется особенно унылой. Что-то в воздухе подсказывает — скоро дождь, один из тех холодных и моросящих, оставляющих чувство, что это уже навсегда. Ветер забирается в рукава слишком широкой ветровки, кусает голую кожу прохладой.       Пакет с папиными вещами на каждом шагу бьет по колену. Не больно, но раздражает. Скорей бы оставить его и забыть о существовании больницы хотя бы до завтра.       У самых ее дверей припаркован груженый коробками пикап, так близко, что это не может не цеплять взгляд. Догадка простая: что-то случилось. Может быть, кто-то попал под машину. Или рожает.       Или сполз по стене и, посмотрев на единственного ребенка страшным взглядом, велел бежать к соседям за помощью.       От последней мысли становится не по себе. Приходится ускорить шаг в нелепой попытке убежать от воспоминания, которое и так принес с собой.       В приемной больницы еще тревожнее: шумно, снуют люди в халатах, санитар помогает мужчине уложить кого-то на каталку. Разглядеть кого именно поначалу не удается за спинами собравшихся. Но вот санитар отступает, лишь на несколько секунд открыв обзор. Но этих секунд вполне хватает, чтобы в животе стянуло тугим узлом.       Кожа, красная, покрытая волдырями, изувеченная настолько, будто готова сползти с тела. От испуга не удается толком разглядеть, кому она принадлежит. Кому-то маленькому. Может быть, ровеснику, может быть, даже однокласснику.       Все заканчивается быстро. Как короткое наваждение. Приемная вдруг оказывается пустой и тихой. Только он, прижавший пакет с папиными вещами к груди, и растерянная медсестра.       Именно она отмирает первой. Моргает, пытается улыбнуться и даже изобразить дружелюбие.       — Привет, малыш. Ты снова к папе?

***

      Дом пастора стоит в конце глухой улочки. Он относится к тому типу домов, что как будто бы никогда не меняются — бежевый сайдинг на стенах не приобретает грязных оттенков, не теряют опрятности газон и живая изгородь, порог остается чистым, а стекла в окнах прозрачными. В таких домах на глухих улочках, особенно если они принадлежат кому-то вроде местного пастора, не происходит ничего плохого.       Оттого двое полицейских, паркующих машину на подъездной дорожке, и чувствуют себя сбитыми с толку. Они сочли бы вызов за дурную шутку, если бы полчаса назад не получили звонок от пастора лично.       — Пошли? — спрашивает Тензо пресным голосом и только взгляд, которым он смотрит на старшего по званию, выдает тревогу.       В маленьких городках полиция избалована маленькими преступлениями. Какаши хотел бы сказать, что опыт работы в столице закалил его. И он скажет, если кто-то спросит, но на деле это будет правдой только на половину. Пары лет, минувших после возвращения сюда, хватило, чтобы расслабиться и то, как преступно долго он искал набор для снятия отпечатков перед выездом сюда, этому подтверждение.       — Ага, — Какаши кивает и выходит из машины.       Как старший по званию, он поднимается на порог первым, звонит в дверь. Ответа ждать долго не приходится — щелкает замок и пастор Шимура появляется на пороге. Так непривычно в домашней одежде и не уложенными назад волосами. Словно это вовсе и не он, а другой человек, зачем-то приклеивший на свой череп лицо пастора.       — Наконец-то вы здесь, — выдыхает он и приглашает полицейских в дом.       Его старомодная гостиная тоже совсем не выглядит как место преступления. Немного тесная, не по метрам, а из-за обилия вещей на застекленных полках, мелкого, должно быть, полученного в подарок декора и плотно сдвинутой мебели. Немного темная, не из-за недостатка освещения, а из-за паркета цвета венге и слишком навязчивого узора на обоях. Не мрачная, а скорее такая, где хочется задремать с книгой на коленях.       Не вписывается в нее только старший из приемных детей пастора. Тот и в лучшие дни оставлял тягостное впечатление, даже если просто присутствовал в помещении.       — Присаживайтесь, — пастор кивает на два кресла, а сам с несвойственной для себя старческой тяжестью опускается на диван рядом с подопечным.       — Спасибо, — говорит Тензо за двоих и они садятся. Дальше за двоих предстоит говорить не ему.       — Итак… — убедившись, что напарник включил диктофон и достал блокнот, Какаши начинает работу, — расскажите еще раз, что произошло.       — Мой младший подопечный пропал сегодня ночью.       — Как именно вы это обнаружили?       Обернувшись к старшему, пастор окликает его по имени.       — Итачи, расскажи им.       Парень с видимым усилием расцепляет до того скрещенные на груди руки, распрямляет спину, смотрит перед собой, но не в глаза.       — Когда я проснулся, моего брата не было в комнате. Я подумал, что он в ванной, но, когда вышел, понял, что там его тоже нет, — голос Итачи звучит глухо, не по годам низко, и почти лишен интонаций.       — Во сколько примерно это было?       — Будильник стоял на шесть утра, — Итачи отвечает четко, спокойно, но, если смотреть внимательно, можно заметить с каким трудом движется его окоченевшая от напряжения челюсть.       — Ясно, — Какаши пытается придать голосу мягкость, — и что ты сделал?       — Обыскал дом и двор. Потом разбудил Данзо.       Пастор кивает, подтверждая истинность сказанного, прежде чем закончить историю:       — И я позвонил вам.       На его лице нет ужаса, только мрачная озабоченность. Он человек с холодной головой — это все знают, потому делать выводы по одному только этому рано. И все же, если произошло худшее и ребенок действительно пропал, любая деталь может иметь значение.       — Кто из вас видел мальчика последним?       — Я, — отвечает Итачи, что закономерно. — Около одиннадцати. Он спал.       — Ты просыпался ночью? Может быть, слышал что-нибудь?       Он качает головой.       — Как и я, — предвосхищает следующий вопрос пастор.       — Двери и окна были закрыты?       — Я закрывал, думаю, между девятью и десятью вечера, но… — пастор морщится, — Итачи говорит, что входная дверь была открыта утром.       Уточнение цепляет слух. Если Тензо не записал, что пастор не верит старшему из своих приемных сыновей на слово, то ему определенно стоит это сделать.       — Как думаете, — Какаши обращается к ним обоим, но в глаза смотреть выбирает именно Итачи, — у него могли быть причины для побега?       И тот опускает взгляд, поджимает губы, оставляя право на исчерпывающий ответ своему опекуну. Но пастор не спешит, едва заметно хмурится, прежде чем выдохнуть не то раздраженно, не то обреченно.       — Вы ведь сами знаете, что пережили эти дети до того, как мне их доверили. И если Итачи в силу возраста может оценить ситуацию здраво, то Саске до сих пор не понимает, почему их разлучили с матерью.       Пока он говорит, Какаши продолжает наблюдать за мимикой старшего ребенка. Но Итачи будто бы безразличен к чужим словам. Возможно, так отпечатались на его лице травма или шок от сегодняшних событий, но для подростка он кажется до нездорового сдержанным.       — Саске мог знать, в какой тюрьме содержится его мать?       — Не думаю, — качает головой пастор.       — Тогда… — продолжает размышлять вслух Какаши, — мог ли он попробовать вернуться «домой»?       Итачи едва заметно подается вперед, не меняется в лице, но голос его звучит неожиданно твердо, не сказать бы грубо:       — Мой брат не мог сбежать.       Не ускользает от внимания Какаши и тяжелый взгляд, что пастор кидает на подопечного. Тем не менее, не пытается ни возразить, ни одернуть.       — Почему ты так думаешь? — уточняет Какаши.       — Я знаю своего брата, — почти огрызается Итачи и, будто в последний момент почувствовав грань, добавляет, — сэр.       У Какаши нет привычки обижаться на детей, тем более, травмированных. То, что Итачи говорит, куда важнее того, как он это делает. Жаль только, пастор думает иначе.       — Итачи, вежливость.       — Все в порядке, отец Шимура, — Какаши дежурно улыбается, машет рукой, прежде чем упереться в Итачи взглядом. — Тогда, что, по-твоему, с ним случилось?       — Кто-то забрал его.       Итачи не сказал того, что они с Тензо и так не держали в голове с момента получения вызова, и все же воздух в комнате становится плотнее. Тот голос, что представляется рациональным, подсказывает — сказанное не более, чем подростковое желание все драматизировать. Опыт — что самая очевидная отгадка всегда ближе всего к истине. Но есть и что-то еще, первобытное и не поддающееся логике, и именно оно заставляет вцепиться в эти слова, как в непреложную истину.       — Кто его забрал, Итачи? — Какаши доверительно подается вперед, упершись локтями в колени.       В ответном взгляде непонятная надежда, которая рушится, стоит Итачи признаться:       — Я не знаю.       И комната снова становится прежней. Слишком резко Какаши откидывается на спинку затвердевшего от старости кресла.       — В любом случае, мы рассмотрим обе версии — и побег, и похищение.       Хочется добавить что-то, что люди всегда хотят услышать в такой ситуации. Например, «все будет хорошо» или «мы его найдем», но Какаши не уверен, что пастор Шимура или старший брат пропавшего мальчика нуждаются в этих словах. Так что, хлопнув по коленям, чтобы придать себе бодрости, он встает:       — Нам с сержантом Ямато нужно осмотреть дом. И, думаю, потребуется ваша помощь, чтобы понять, пропало ли что-то.       Дом пастора пропитан не старостью, но тем временем, когда он был молод и, только вернувшись с войны, снял униформу, чтобы надеть колоратку. Как залитое формалином прошлое, аккуратное и неизменное. Не исчезает это ощущение даже в спальне его подопечных, мебель в которую не могла быть куплена раньше, чем два года назад.       Именно туда отправляется Какаши, ненавязчиво пригласив Итачи с собой. Тензо он доверяет снятие отпечатков с дверей и дальнейшую беседу с пастором. По-хорошему не стоит допрашивать несовершеннолетних не в присутствии опекуна, но Какаши не нравится называть почти неформальные беседы допросом. Да и пастор, кажется, этой вольностью не сильно обеспокоен.       Не пересекая порог комнаты, Какаши опускается на корточки, чтобы осмотреть помещение не с позиции взрослого. Двухъярусная кровать возвышается неприступной крепостью, пара носок лежит свернутая между ножек шкафа, под столом, приставленным к стене торцом, чтобы делать домашнюю работу сидя друг напротив друга, удивительно много свободного места. Какаши опускает взгляд на обитый ковролином пол в поисках следов, впрочем, уже догадываясь, что ничего там не увидит.       — Итачи, — зовет он, натягивая на руки латексные перчатки, — на каком ярусе кровати ты спишь?       — На верхнем, — отзывается ровный голос из-за спины.       — Навскидку можешь сказать, что-нибудь из вещей брата пропало? — Какаши встает и осторожным шагом проходит вглубь вытянутой на манер гроба комнаты.       Кровать на нижнем ярусе расправлена, детская пижама лежит поверх одеяла.       — Штаны и футболка.       — Почему ты так уверен?       — Он вешает их на спинку стула перед сном.       — Помнишь какие?       — Бежевые короткие… — начинает Итачи уверенно, но осекается с неожиданной растерянностью.       — Бриджи? — подсказывает Какаши.       — Да, кажется так. Бежевые бриджи и синяя футболка.       — А обувь?       — Обувь тоже пропала.       Постельное белье — крахмально-белое. По совести обработать бы здесь все люминолом, но пока что Какаши ограничивается простым осмотром.       — Может быть, что-то из игрушек?       Итачи смотрит на постель так же пристально, как он сам, прежде чем резко опуститься на колени и заглянуть под кровать.       — Да, — подытоживает он.       — Какая?       — Мягкая. Что-то вроде ящерицы… — на его лице снова проступает все та же растерянность.       — Ящерица? — на секунду Какаши замолкает в попытке подобрать варианты. — Дракон? Динозавр?       — Да, — Итачи встает с пола, механическим движением отряхивает колени, прежде чем подтвердить. — Динозавр.       — Саске спал с этой игрушкой? — предполагает очевидное Какаши и, получив кивок, продолжает. — Любимая или.?       — Когда нас забрали, Саске дал ее человек из службы…       — Соцработник?       — Да. Соцработник дал эту игрушку. Саске не брал ее с собой только в школу и в церковь.       — Вот как…       В постели не находится ничего, кроме пары едва заметных черных волосков. Вытащив пинцет и зиплок, Какаши аккуратно собирает их, впрочем, без надежды, что они принадлежат кому-то, кроме пропавшего.       — Возможно, была еще одна вещь, — после напряженного молчания говорит Итачи и даже развивает мысль без дополнительных вопросов. — Саске носил деревянную мышь на шее. Маленькую, как украшение. Данзо не знает об этом.       — Это… довольно необычно. Откуда он взялся?       Итачи морщится.       — Он не признался.       Кажется, сам факт неосведомленности о делах брата причиняет ему дискомфорт. И, наверное, это можно понять.       — Почему ты так уверен, что Саске забрали? — спрашивает Какаши, продолжив осмотр.       — Если бы он хотел сбежать, я бы знал, — подтверждает прошлый вывод Итачи.       Оконная рама выглядит добротной и, проверяя свою теорию, Какаши дергает ее наверх. Это мало того что требует заметных усилий, так еще и сопровождается скрипом, от которого сводит зубы. Какаши ловит почти испуганный взгляд Итачи и виновато улыбается:       — Ты крепко спишь?       — Я бы услышал.       — А такое? — Какаши медленно тащит раму вниз. Звук выходит не настолько пронзительным, но все же достаточно громким.       — Я бы услышал, — повторяет Итачи и нет оснований ему не верить.       — Так… у вас были доверительные отношения? — Какаши возвращается к прошлой теме, как будто между делом распахнув шкаф.       — Я слежу за ним, — на удивление Итачи уходит от прямого ответа, а Какаши, напомнив себе, что назвал этот допрос неформальной беседой, решает не давить.       — С кем он общался?       — С одноклассником. Наруто.       На секунду руки, что едва касаясь перебирали одежду на вешалках, перестают быть ловкими и послушными. Сглотнув пересохшим горлом, Какаши знает, кому должен позвонить немного раньше, чем исчезновение Саске станет достоянием общественности.       — Может быть, с кем-то из взрослых? — спрашивает он, тем не менее, ровным голосом.       Ненадолго Итачи затихает и даже не выражает недовольства, когда Какаши заглядывает в ящик с бельем.       — Со школьным психологом.       — Мне кажется, я с ним не знаком…       — Учиха Обито.       — Учиха? — удивление вынуждает оторваться от осмотра комнаты. Скорее инстинктивно, потому что лицо Итачи по-прежнему ничего не выражает. Даже когда тот говорит:       — Он один из нас.       От всех этих формулировок холодок пробегает по спине. Стряхнув его беглым движением головы, Какаши уточняет:       — Разве кого-то оправдали? Тем более, настолько, чтобы пускать работать с детьми…       — Он уехал еще до моего рождения.       Какаши чувствует нечто приближенное к облегчению, когда факты сводятся и из сомнительных становятся очевидными. А еще отмечает новый обязательный пункт своего сегодняшнего маршрута. Если, конечно, не случится чудо и Саске не вернется домой сам в ближайшие часы.       В шкафу не находится ничего, что показалось бы хоть сколько-нибудь полезным для расследования. Нетронутыми остается только стол и два приставленных к нему стула. Если не считать остальной дом.       — Никто из взрослых не кажется тебе подозрительным?       — Все, — отвечает Итачи коротко и обезоруживает своей честностью.       Снова переступив процессуальную грань, Какаши уточняет, как может буднично:       — Мне стоит беспокоиться насчет пастора?       И вне зависимости от того, какой ответ последует, тревожит уже то, что Итачи задумывается.       — Вряд ли, — заключает он наконец.       Утро заканчивается, а вокруг ничего не меняется — все так же пасмурно и не то чтобы холодно, но руки в такую погоду приятнее прятать в карманы.       Когда они садятся в машину, два последовательных хлопка дверьми окончательно рушат спокойствие глухой улицы. Оказывается, и в таких местах происходят неправильные вещи. Те, к которым Какаши был готов, но не ждал. Те, к которым Тензо готов не был. Помолчав с десяток секунд в своей мрачной солидарности, они пристегивают ремни.       — Так, — выдыхает Тензо. — И что у нас?       Какаши заводит двигатель и почти бездумно выкатывает машину на дорогу. Мешанине из фактов, взглядов и деталей нужно придать форму.       — Еще проверим отпечатки, но пока я, честно говоря, не вижу следов проникновения.       — Значит, он сам ушел?       — Или пастор знает больше, чем говорит, — озвучить это оказывается куда проще, чем признать про себя. Оттого возмущение на лице Тензо совсем не удивляет.       — Пастор Шимура? Ну нет.       В отличие от Какаши он исправно посещает церковь по воскресеньям и даже находит в этом утешение. Или по крайней мере так говорит.       — Статистика не на его стороне, Тензо. К тому же сейчас место преступления выглядит так, будто ребенок ушел добровольно.       — Почему?       Какаши делает скидку на то, что Тензо не осматривал комнату.       — Его пижама лежит на кровати. Возможно, я, конечно, что-то упускаю, но… насильно переодеть ребенка, не разбудив спящего рядом брата? Звучит не особо реалистично.       Хмыкнув, Тензо замолкает, смотрит на дорогу невидящим взглядом. Он умный парень, возможно, поумнее самого Какаши, вот только в делах серьезнее мелкой кражи ему заметно не хватает полевого опыта. И все же из них двоих именно он подмечает очевидное:       — Что, кстати, насчет брата?       — Что насчет брата… — повторяет Какаши.       Сочувствие — опасный капкан, в который он сегодня, сам того не заметив, залез. Это почти даже стыдно. Но Тензо от своих переживаний Какаши решает оградить. Не из страха за свой образ в глазах младшего товарища, а потому что тому спокойнее думать, что у единственного на их крохотный участок детектива все под контролем.       — Его тоже стоит иметь ввиду. Так что для начала запроси у опеки личные дела обоих ребят. С ними наверняка общался как минимум психолог, как максимум психиатр.       — Сделаю, — кивает Тензо. — А сейчас что?       — Сейчас отвезу тебя в участок. Позвони кинологу, запроси записи с камер, свяжись с Konoha Rescue и еще этим… который нашу городскую группу ведет.       — Генма?       — Да, — рассеянно соглашается Какаши.       — А ты куда?       — В школу. Поговорю с психологом. А потом, если чего не выплывет, поедем на ферму.       — На ту самую?       — А на какую же еще, Тензо?       Они оба замолкают в мальчишеском суеверном смущении. По правде говоря, о ферме, как и о ее новом хозяине, ничего не слышно уже пару лет. Но эхо прошлых трагедий звучит до сих пор. И местные вторят ему, передавая вполголоса слухи о безумном старике. Сам Какаши «безумного старика» не видел ни разу, но опыт подсказывает, что тот без ордера едва ли пустит их дальше ворот.       Шанс скинуть организационную часть работы на кого-нибудь другого, мог бы порадовать, но «радость» сегодня крайне неуместное слово. За время службы эмоции притупились, не осталось даже тревоги. Какаши скорее тоскливо и окончательно в этом состоянии его укрепляет вид школьных корпусов. По непонятной причине эти здания, как и все остальное, связанное с тем периодом жизни, что принято называть детством, неприятно отзывается в груди.       Припарковав служебную машину чуть в стороне, Какаши захлопывает дверцу, и направляется к зданию младшей школы.       Тучи к полудню истончились настолько, чтобы пропустить плотный, будто лучи прожектора, свет. Тот жарко касается лица, вынуждая щурится — стоило взять очки из машины.       Какаши замирает у входа. Последний раз он переступал порог этого здания с рюкзаком за спиной.       Глупые воспоминания.       Тряхнув головой, Какаши толкает створку двойной двери, а себя — в хорошо знакомый вестибюль.       В школе с момента его выпуска успели сделать ремонт и, скорее всего, не один. Новые двери, новые шкафчики, новый цвет стен и все же все на старых местах. В том числе кабинет психолога, в которой Какаши стучит и, получив едва слышное приглашение, заходит.       Хозяин кабинета встречает его, сидя на корточках перед открытым ящиком, спиной к двери. Потому видит Какаши только темные волосы и обтянутую клетчатой серо-фиолетовой рубашкой спину.       — Подожди секунду, солнышко, — говорит тот, листая толстенную папку, что устроил у себя на коленке, — сейчас закончу с бумажками и поговорим.       Уходит мучительно долгая секунда, чтобы осознать — психолог обращается к ребенку. Не найдя решения лучше, Какаши деликатно прокашливается и реакция не заставляет ждать. Психолог подскакивает, лишь чудом не зацепив открытый ящик у себя над головой, оборачивается и свет из окна заливает его растерянное лицо. Если бы Какаши не знал, то не заметил бы схожих черт, но он знает, потому подмечает и черные глаза под бровями вразлет, и характерную бледность. Психолог щурится от яркого света и улыбается как будто бы знакомо, но ассоциацию никак не удается нащупать.       — Добрый день, мистер… офицер?       — Добрый, — кивает Какаши и, приблизившись, протягивает ладонь. — Детектив Хатаке, приятно познакомиться.       Растерянно ответив на рукопожатие, психолог тоже представляется ровно тем именем, что Какаши сегодня уже слышал:       — Учиха Обито.       — У вас не найдется времени ответить на пару моих вопросов? — А… — тот удивленно моргает, прежде спустить со лба на переносицу очки в черной оправе, — да-да, конечно! Присаживайтесь.       Пока он убирает папку на место, Какаши направляется к стулу, что вне всяких сомнений предназначен маленьким посетителям психолога. Но отчего-то снова замирает на секунду в приступе непонятного отторжения. Сколько раз, сидя не на этом, но на точно таком же стуле, Какаши повторил, что в порядке?       — О чем бы вы хотели поговорить? — голос Обито возвращает в здесь и сейчас. Стул становится просто стулом, сесть на который куда удобнее, чем стоять посреди кабинета.       — Об одном из учеников школы.       Улыбка сползает с лица Обито. Он не спрашивает о ком, вынуждая Какаши продолжить самому:       — Саске. Его брат сказал, вы работали с ним.       Обито кивает, еще более растерянно, прежде чем прочистить горло и начать говорить:       — Да. У него сложности с адаптацией в силу… вы ведь знаете, через что прошли эти дети?       — В общих чертах.       — Вы должны понимать, насколько сильно они травмированные и… — психолог снова заговаривается, перед тем, как посмотреть прямо. — Боже, что он такого мог сделать? Ему ведь только восемь…       Картина сходится и Какаши спешит объяснить, насколько далека она от реальности.       — Саске пропал.       До того суетливый психолог замирает, только спрашивает севшим голосом.       — Как пропал?..       — Этой ночью. Из своей постели.       Обито недолго молчит, прежде чем растереть лицо ладонями. Несколько секунд после его взгляд кажется больным. Какаши знает, когда люди так смотрят, и ему искренне жаль быть тем, кто приносит дурные вести.       — Вы проверяли ферму? — Обито расправляет плечи.       — Поедем туда сегодня, — пытается успокоить его Какаши. — Почему вы думаете, что он может быть там?       Обито выдыхает со странной обреченностью.       — Саске очень плохо здесь. Он не ладит с опекуном, много ссорится с братом, не может завести друзей. Я понимаю, это может звучать странно, учитывая, что он пережил в прошлом, но, к сожалению, так работает механизм регрессии, — монолог на своем языке как будто бы даже успокаивает бедного психолога. И, наверное, если спросить его почему, то он ответит. Но Какаши не спрашивает, только уточняет:       — Регрессии?       — Это такой защитный механизм психики. Человек возвращается к привычным поведению, мыслям или способам адаптации, потому что они кажутся безопасными, даже если на деле это не так. Сколько глупостей из-за этого делают взрослые условно здоровые люди… так чего ждать от ребенка?       — Ясно… — Какаши кивает. — Вы сказали, у него были проблемы с опекуном и братом. Что он рассказывал об этом?       Обито прикрывает глаза с едва различимым болезненным выражением на лице. Это длится не более секунды — достаточно, чтобы не остаться незамеченным, но не настолько, чтобы вызвать тревогу.       — Как я уже сказал, у Саске есть проблемы с адаптацией. Сами представьте, его с рождения учили жить в страхе перед скорым концом света. А потом вдруг появляется пастор Шимура и говорит, что никакого конца света не будет.       — Так это ведь хорошо?       Обито подчеркнуто качает головой.       — Не для психики ребенка, воспитанного в религиозной парадигме, — он скрещивает руки на груди, морщится с внезапной брезгливостью. — Отправлять его на воспитание к священнику изначально было просто потрясающей идеей. Надежной, как швейцарские часы, так сказать.       — Так… проблема в пасторе?       Тяжкий вздох школьного психолога заставляет почувствовать себя снова практикантом, по наивности и неопытности неспособным увидеть очевидные причинно-следственные связи.       — Проблема, детектив Хатаке, первостепенно в том, что мальчик изначально родился не в функциональной полной семье. А я пытаюсь до вас донести, что ребенок оказался в тяжелой ситуации и, не справившись со стрессом, сбежал.       Пропустив чужой сарказм мимо ушей, Какаши поясняет:       — Мы не можем работать только с версией о побеге.       Раздражение на лице Обито сменяется страхом, явно и в то же время едва заметно. Он смотрит на Какаши почти также затравленно, как в начале их беседы, прежде чем уточнить:       — Вы что… думаете, его похитили?..       — Мы только рассматриваем такую вероятность.       — Боже… пастор Шимура?.. — произносит Обито одними губами, как будто сам испугавшись своей догадки.       — Я бы не стал спешить с выводами.       Его слова будто немного успокаивают психолога, хотя тревога никуда не девается. Закусив щеку, он звучно барабанит пальцами по краю стола, недолго молчит.       — Так… чем я могу помочь?       — Может быть, вы знаете кого-то еще из взрослых, с кем Саске взаимодействовал? Кто-то беспрепятственно входил в их дом или, например, мог уговорить его выйти?       — Я посмотрю свои записи, но сходу ничего такого не могу вспомнить.       — Записи? А можно взглянуть? — оживляется Какаши, чем заметно смущает психолога. Тот нервно смеется, взъерошив волосы на затылке.       — Ну, я делал их для себя, так что вы вряд ли что-то разберете. Разве что я напишу вам чистовики…       — Тоже подойдет, — Какаши кивает и лезет в карман за телефоном. — Запишите мой номер.       Какаши дает себе пятнадцать минут перерыва, чтобы упасть на скамейку, слишком низкую для его роста, и, вытянув ноги, закурить. С невеселым смешком он обещает выписать себе штраф, если кто-то застукает его с сигаретой на территории школы.       Ухоженные, уютные корпуса давят хуже тюремных блоков — Какаши случалось бывать и там. В годы его юности здесь не было доброго психолога со страшной фамилией, только стареющая женщина, чье имя он забыл. Зато запомнил потухший взгляд, заранее подсказывающий, что там, во взрослой жизни, их не ждет ничего хорошего.       Выдохнув дым, Какаши находит в кармане телефон.       Кушина отвечает не сразу, но от ее звонкого, словно сама до сих пор школьница, голоса становится будто бы и не так погано:       — Алло-алло.       — Привет. Как дела?       — Да как обычно. Как сам?       — На работе вот… — он сглатывает. — Хотел тебе кое-что рассказать.       — Что? — звон пропадает из ее голоса.       — Наруто же дружит с мальчиком из школы, Саске?       — Ну да…       — В общем, этот мальчик пропал.       — Боже, — только и выдыхает Кушина.       — Ты как-нибудь поговори с ним… я имею ввиду, будет лучше, если он узнает от тебя, а не в школе.       Она отвечает не сразу, растерянно и отрывисто.       — Я поговорю, да… спасибо, что предупредил.       Улыбка, пусть и болезненная, натягивается сама собой. Найти слова утешения Какаши не успевает — телефон предупреждает о звонке на второй линии.       — Я перезвоню. Прости, — говорит он скомкано, прежде чем ответить так некстати объявившему Тензо. — Слушаю.       — Привет. Поиски шеф взял на себя, запросы отправит Шизуне. Мне как, с кинологом на адрес лучше поехать или с тобой на ферму?       — Езжай с кинологом, — отвечает Какаши без раздумий. — Если я не вернусь, ты знаешь, где меня закопали.       Тензо фыркает, хоть и давно привык к его юмору.       — Понял. Будь на связи.       — Ага… — тянет Какаши, прежде чем положить трубку.       Из отмеренных им пятнадцати минут прошло от силы пять. Сидеть на месте невыносимо почти физически, даже несмотря на желание выдохнуть и привести мысли в порядок. Черт с ним, успеет по дороге — решает Какаши почти обреченно и вкручивает сигарету в асфальт.       Когда за окном перестают мелькать обнесенные забором домики, машина ныряет на рассекающую лес дорогу. Этот участок совсем короткий — несколько минут пути, тем не менее, никто из местных его не любит. Без особой причины, просто потому что так сложилось в их городе.       Какаши здесь тоже неуютно, иррационально и при этом так же естественно, как боязнь темноты. Лес обступает дорогу слишком плотно, разум обманывает, предупреждая, что вот-вот ветки постучатся в лобовое стекло.       Скоро — должно быть, уже сегодня — его покой нарушат волонтеры, истопчут все — каждая группа свой выделенный квадрат. Будут звать по имени, проверять холмы и овраги, заглядывать в слишком густые кусты и слишком глубокие трещины. И ничего не найдут — заканчивает Какаши мысленно и тут же ругает себя за пессимизм.       Вся таинственность исчезает, стоит в поле зрения появится заправке. За ней лес уже не такой густой, на смену ему приходят редкие миловидные рощицы, никем не возделанные поля и далекие силуэты ветряных турбин. Очертания фермы, чуть приподнятой холмом, угадываются уже отсюда. Какаши не знает, почему это место в городе называют фермой — там по сути один дом, несколько нежилых сооружений и слишком скромная для такого определения территория в окружении забора. Здесь не держат скотину, не занимаются сельским хозяйством и вообще ничем из того, что принято ждать от фермы.       Приблизившись, Какаши, конечно, замечает сад и вроде бы даже небольшой огород, но едва ли они годятся на большее, чем развлечь своего хозяина.       Припарковав машину рядом с потертым фордом у ворот, Какаши медлит. Продолжает смотреть. Странно чувствовать себя одной из жертв этого места, когда ни разу не был по ту сторону забора, но тревожный холодок все равно забирается под кожу. С его ракурса хорошо виден дом. Новый хозяин явно постарался придать ему вид менее депрессивный, чем тот, что сохранился в репортажах и статьях двухлетней давности — Какаши много их пересмотрел когда-то, сидя в другом месте и отказываясь верить, что этот кошмар происходит на расстоянии вытянутой руки от его родного города.       Но дом определенно тот же самый. Отсюда он кажется приземистым и в то же время нереалистично огромным — это из-за внутреннего двора. Без него это всего лишь четыре собранных в квадрат коридора с нанизанными на них комнатами. Вроде как первый хозяин этого места вдохновлялся азиатской архитектурой, которую изучал до того, как стать не то аферистом, не то мессией. Удивительно, что именно его личность потерялась в вылизанной СМИ и блогерами истории.       Окончательно собравшись с мыслями, Какаши толкает калитку и по широкой земляной дороге начинает свой путь к жуткому дому. Там он делает еще одно неприятное наблюдение, отчасти объясняющее зловещий вид здания — на внешней его стороне нет полноценных окон, только ряды широких форточек под самой крышей. Чтобы скрыть нормальный мир от тех, кто внутри, или, напротив, скрыть их от него.       Дверь в дом, как последний штрих, оказывается железной. Именно в нее, поднявшись на низкий порог, Какаши и звонит. О наличии жизни внутри тут же извещает ответный лай собаки. Крупная, вне всяких сомнений.       Наконец щелкает замок и человек по ту сторону двери оказывается совсем не тем, кого Какаши ожидал увидеть. На вид ему немного за сорок. Высокий, широкоплечий, не сказать бы статный. В его лице Какаши видит все те же ставшие почти родными за сегодня черты. Конечно же, черные глаза и копна черных волос. И замерший у ног хозяина ньюфаундленд как будто бы той же породы. С той оговоркой, что человек этот выглядит куда более угрожающе.       — Доброе утро, офицер, — говорит он спокойно, глядит внимательно как будто изучает. — Чем могу помочь?       — Добрый, — Какаши как по щелчку пальцев оживает. — Вы могли бы ответить на пару моих вопросов?       Мужчина улыбается так, будто нашел просьбу забавной.       — А вы, собственно говоря, кто будете?       Надежды, что «безумный старик» захочет общаться с полицией и так почти не было. И то, что он оказался по меньшей мере не стариком, ее не добавляло. В целом, не вышел с дробовиком в руках и уже хорошо.       — Детектив Хатаке Какаши, полиция Чидори Хиллс. Пришел поговорить с вами по поводу исчезновения ребенка.       — Вот как, — едва заметно мужчина вскидывает брови. Кажется, вот-вот рассмеется Какаши в лицо. Но этого не происходит. — Учиха Мадара. Проходите, офицер.       Даже не поверив толком в свое везение, Какаши следует в дом за хозяином. Там маленькая прихожая и большой зал, что, должно быть, был когда-то трапезной — локация все так же знакомая по репортажам. В нынешнем состоянии ее вернее назвать гостиной: есть диван и пара кресел на мягком ковре, шкафы с книгами и даже телевизор.       Соединяющий весь дом коридор ползет в обе стороны от гостиной. Сквозь стеклянные двери виднеется ухоженный внутренний дворик. Есть некий диссонанс между историей и репутацией этого места и тем, как опрятно и по-обыденному уютно оно выглядит сейчас.       Мадара ведет его через завешенный кисеей проем на кухню. Из-за крошечных окон под потолком естественного света здесь мало, но чистота и новизна ремонта компенсируют это.       — Сварить вам кофе, офицер? — спрашивает Мадара, повернувшись лицом к гарнитуру.       — Не откажусь.       Вошедшая следом собака занимает почти все место под обеденным столом — пожалуй, это самый крупный ньюфаундленд, что Какаши доводилось видеть. Сев на предложенное хозяином место, он чувствует носами ботинок собачий бок и неловко прячет ноги под стул.       — Я совсем иначе представлял это место, — замечает Какаши то ли ради поддержания светской беседы, то ли в порыве искреннего любопытства.       — Не удивлен, — Мадара с усмешкой оглядывается на него, прежде чем вернуться к возне с кофемашинкой. — Я много лет зарабатывал ремонтом чужих домов. Приятно, знаете ли, наконец, ремонтировать свой.       — Вы, получается, единственный наследник этого места?       — Получается.       — Странно, должно быть, возвращаться сюда после стольких лет…       — Это имеет отношение к расследованию? — фыркает Мадара почти раздраженно.       Какаши не смущается — сам знает, что полез без приглашения на чужую территорию. Но, к его удивлению, Мадара, поставив на стол две чашки кофе, продолжает:       — Я провел здесь не лучшие годы жизни, прежде чем уехать. Если бы я верил в бога, то сказал бы, что мне воздалось за страдания. Но в бога я не верю, поэтому просто пользуюсь законным наследством в свое удовольствие.       Спрашивать, какими были проведенные здесь годы или что побудило Мадару уехать, Какаши не решается. Это не его дело, да и, если подумать, ответ очевиден.       — Молоко, сахар? — интересуется Мадара так буднично, будто не говорил ничего до этого.       — Нет, спасибо.       Мужчина кивает и садится за стол, скрещивает руки на груди.       — Так что у вас за дело, говорите?       — Дело… — повторяет Какаши задумчиво, прежде чем вернуться в рабочий режим и кратко резюмировать последние события.       Мадара слушает его с заметной отстраненностью, пьет кофе, гладит высунувшую голову из-под стола собаку. Дожидается конца, прежде чем спросить:       — А я-то здесь причем?       Умолчавший одну деталь Какаши вкладывает ее в общий пазл последней:       — Фамилия пропавшего мальчика Учиха.       — Вон оно что, — хмыкает Мадара с заметной брезгливостью. — В моей жизни было достаточно Учих и они мне не особо понравились. На кой черт мне еще один?       — Прошу прощения, вы не так меня поняли. Мы вас ни в чем не подозреваем. Просто предположили, что ребенок мог попробовать вернуться сюда.       — Ну, в моем доме его точно нет. Здесь одна дверь и та железная.       — А на территории?       — Сильно сомневаюсь, но можете проверить. Только без толпы волонтеров — они мне всю землю вытопчут.       Обрадованный внезапным содействием, Какаши решает зайти немного дальше.       — А что насчет дома?       — Его тут нет, — повторяет Мадара жестче, но, немного подумав, смягчается. — Я готов пустить сюда пару человек без ордера. Для вашего, скажем так, спокойствия. Но никаких собак, — он опускает взгляд на своего ньюфаундленда. — Зецу таким гостям вряд ли обрадуется.       Тот, должно быть, заслышав свое имя, оживляется — щелкает челюстью будто в беззвучной попытке гавкнуть, и громко стучит мощным хвостом об ножку стола.       — Но как по мне, — продолжает вдруг Мадара, все также глядя собаке в глаза, — начать бы вам со священника, а не с меня.       — Это довольно громкое обвинение.       — А я не коп, чтобы кого-то в чем-то обвинять, — усмехается Мадара. — Не думаю, что нормальный человек связал свою жизнь со служением господу богу. Если это побег, а не похищение, то, помяните мое слово, пацана били дома.       Сложно сказать, что в сказанном смущает больше всего. Какаши привык к тому, что только ленивый не пытается делать за него работу. Но никогда не мешает чужим рассуждениям, потому что знает, как легко упустить что-то лежащее на самой поверхности. От слов Мадары тянет цинизмом и странной безысходностью.       — Давайте обменяемся контактами, — говорит Какаши и на всякий случай уточняет. — У вас же есть телефон?       Мадара смотрит на него, как на идиота, кривится, уже не скрывая раздражения:       — А я, что, похож на поехавшего сектанта, который отвергает все мирское?       Его голос звенит в тишине кухни. Кажется, социальная неловкость, от которой не лечит никакой опыт работы, в этот раз сыграла с Какаши злую шутку и закрыла двери этого дома. Смутившись вполне искренне, он опускает взгляд:       — Прошу прощения, я ничего такого не имел ввиду.       Собака смотрит на Какаши с немым укором, ее хозяин выдыхает сквозь зубы.       — Записывайте мой номер, офицер.       Чувства от визита на ферму остаются смешанные, хотя тревоги в них больше, чем чего бы ни было. За ней, впрочем, находится место и облегчению от того, что вместо городского сумасшедшего Какаши встретил, пусть резкого на характер, но все же вполне адекватного человека. Того, который, скорее всего, позвонит в полицию, если Саске объявится у него под дверью.       Тензо назначает встречу на идущем сквозь лес участке дороги, где Какаши его находит в компании Цуме и бельгийской овчарки. Первым в глаза бросается поворот вглубь леса, достаточно широкий, чтобы по нему могла проехать машина. Без асфальта, но земля плотно утрамбована колесами, чтобы на ней нельзя было разобрать свежие следы шин. Уже припарковавшись и выйдя напарнику навстречу, Какаши замечает и другую деталь: повязанный на ближайшее к повороту дерево лоскут ткани, слишком белый на фоне лесного пейзажа.       — Привет, — кивает он Цуме, прежде чем обратиться к ним обоим. — Нашли что-нибудь?       — В общем, — Тензо прочищает горло. — Мы прошли от дома пастора до леса. Там нашли следы и, видимо, мальчик шел один вдоль этого участка дороги. Если с ним и был кто-то, то он ступал по асфальту.       — Ага. И здесь следы обрываются? — уточняет Какаши, снова мазнув взглядом по белой метке на дереве.       — И запах тоже, — Цуме недовольно поджимает губы. — Скорее всего, кто-то здесь посадил его в машину и увез.       Взяв перерыв в несколько секунд, Какаши массирует переносицу пальцами. Гипотеза получается складной. Нескладно в ней только то, что восьмилетний мальчик сам пошел на встречу с неизвестным. Так мог бы поступить сбегающий из дома подросток и тогда следовало начать расследование с его друзей, но никак не маленький ребенок.       — Куда ведет эта дорога? — выловив из кармана пачку, Какаши закуривает. Уже вторую за сегодня. Никуда не годится.       Вместо Тензо отвечает Цуме.       — К озеру. Мой муженек ездил туда на рыбалку.       — Там тупик или есть еще дороги?       — Тут не помню, — поводит плечами женщина и жестом просит угостить ее сигаретой.       — Тогда у нас два варианта, — Какаши протягивает ей пачку. — Или его увезли по шоссе и тогда машина могла попасть на камеры. Или надо проверить озеро.       Формулировка выходит такой случайно, но разум следом рисует скрытое под мутной водой тело. Возможно, привязанное к камню или даже упакованное в чемодан. К моменту обнаружения оно разбухнет, а вода смоет любые следы ДНК, что мог оставить похититель. Если конечно они не оказались в желудке…       Нужно запросить водолазов из департамента штата — говорит себе Какаши и мысли проясняются. — А еще проверить берег раньше, чем это сделают волонтеры на случай, если злоумышленник оставил следы шин.       — Откуда начнем? — спрашивает Тензо.       — Возьми мою машину и съезди на заправку.       — А ты?       — Схожу к озеру пешком, чтобы следы не затоптать.       — Нам с тобой? — уточняет Цуме, кивнув на собаку.       — Да, вы бы очень помогли.       Добраться до участка удается только ближе к пяти вечера. Собранного, пусть оно и пополнилось записью с камеры на заправке, кажется критически мало. Впереди брифинг, который сейчас представляется бесполезной тратой времени.       Уезжая из столицы штата, Какаши знал, что будет работать с людьми без серьезного опыта в криминалистике. Знал, но особо об этом не думал, так как и представить себе не мог, что будет сидеть с ними в зале собраний и обсуждать похищение ребенка. Но вот они здесь вместе с координаторами Konoha Rescue решают, что делать дальше.       Какаши выходит к маркерной доске и кратко резюмирует все, что успел собрать за утро, разве что опустив тот факт, что часть показаний Итачи получил неофициально. Картина не становится яснее: ребенок встал посреди ночи, переоделся в уличную одежду и, забрав одну только плюшевую игрушку, покинул дом. До леса он шел уверенно, какие-то участки своего маршрута преодолевал бегом. Дальше сбавил темп, иногда останавливался, один раз прятался в кустах, что не помешало ему добраться до предположительного ориентира, а затем исчезнуть. Подозревать, кроме опекуна и старшего брата, пока некого, а их как будто бы не за что. По крайней мере пока.       Улик немного — волосы на подушке, отпечатки пальцев и следы ног в лесу. Все сегодня отправится в департамент штата на экспертизу. Есть еще не просмотренные записи с камер и разосланные в самые разные инстанции запросы.       Скоро начнут работу волонтеры, завтра утром обещали прислать водолазов. Весь город уже в курсе.       После брифинга шеф Сарутоби лично приносит Какаши стаканчик кофе и, доверительно усевшись рядом, спрашивает:       — И что ты думаешь?       Тот сидит на улице перед участком и курит уже не помнит какую на сегодня. К вечеру адреналин осел, а сам он исчерпал свои возможности действовать, отчего чувствует себя потерянным и бесполезным. С волонтерами уехал Тензо, патрульные опрашивают соседей. В переполненном всего-то полчаса назад участке остались только они двое и бойко стучащая по клавиатуре Шизуне. Какаши бы тоже уехал, хоть куда-нибудь, лишь бы быть при деле, но у него впереди повторная встреча с пастором и его старшим подопечным.       — Думаю, что надо запрашивать помощь из департамента штата. Если это похищение, то мы своими силами не справимся.       — Это моя головная боль, — миролюбиво отзывается шеф. — Но я сейчас про то, что тебе подсказывает опыт.       Поболтав стаканчиком с кофе в руках, Какаши запрокидывает голову.       — Подсказывает, что, если это не побег, то мы ищем тело. Если только не… — он резко распрямляется, смотрит перед собой, за секунду снова собравшись. — Надо сделать запрос, вдруг кто-то из его родни вышел по УДО или кто-то из детей постарше тоже пропал. За ними он бы мог пойти.       Не успевает Какаши встать на ноги, как телефон в его кармане заходится звонком. Чуть не уронив, он смотрит на дисплей, но к своему удивлению видит имя «Акасуна Чие». Скверное предчувствие подсказывает, что этот звонок крайне не вовремя.       — Алло.       — Какаши? Здравствуй. Ты не мог бы приехать ко мне в аптеку? Я не хотела звонить в полицию, ну… чтобы вы как-нибудь сами, понимаешь…       Он понимает и душит злость раньше, чем она зародится в груди. Разве что ругается одними губами, чем привлекает особо тревожное внимание шефа.       — Я сейчас на работе. Но я что-нибудь придумаю, — заверяет Какаши старушку.       — Храни тебя бог. Очень жду!       Короткий разговор выбивает почву из-под ног окончательно. Но несмотря на желание вопреки всему сесть и снова закурить, Какаши обращается к шефу.       — Мне нужно уехать на полчаса.       — Езжай, — соглашается тот и едва ли стоило ожидать от него другой реакции. — До встречи с Данзо еще полно времени. А по поводу твоей новой версии… — шеф встает со скамейки следом, — лично займусь этим. Не только ведь пить кофе на работу хожу.       Какаши улыбается, бегло, но искренне, и спешит к своей машине. Не служебной, а той, на которой каждый будний день катается до участка и обратно.       До аптеки миссис Акасуна отсюда рукой подать, но даже этих семи минут в дороге хватает, чтобы стало совсем погано. Там часто бывает, когда рабочее и личное напоминают о себе единовременно.       На перекрестке, повинуясь сигналу светофора, Какаши останавливается. Вокруг — ни одного заметного глазу свидетельства случившейся трагедии. Патлатый подросток на скейте пролетает по пешеходному переходу, совсем рядом по тротуару мерно вышагивает семейная пара с ребенком, чуть дальше — пожилой мужчина выгуливает собаку. Все на своих местах и от этого наблюдения становится легче и самому Какаши.       Проехав еще улицу он останавливается у одноэтажного домика с подсвеченной бело-зеленой вывеской. Внутрь заходить нет никакой нужды, все и так понятно: отец сидит на тротуаре под самой витриной, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом. Одежда грязная, будто у бездомного, скверный запах перегара ощущается с расстояния в пару шагов. И нет ничего удивительного в том, что старушка Чие не хочет видеть подобного под дверью своей аптеки.       — Папа, — зовет Какаши, потормошив за плечо.       Тот чуть не заваливается на бок, но в последний момент дергается, успевает упереться ладонью в асфальт. Мутный взгляд фокусируется не сразу, на лице появляется растерянная улыбка.       — Какаши, это ты?..       — Пап, вставай. Тебе нужно домой, — почти просит Какаши.       — Зачем?       — Потому что спать на кровати приятнее, чем на тротуаре, — он цепляет отца подмышки и с некоторым усилием ставит на ноги. Тут же подхватывает, осознав, что сам тот равновесие держать не может.       — Да я бы дошел…       — Конечно, дошел бы. Но я рядом, так что помогу тебе, хорошо?       Перекинув его руку через плечо, Какаши медленными шагами ведет отца к машине. Тот не сопротивляется, но и толком не участвует в процессе. С трудом Какаши устраивает его на заднем сидении, на всякий случай пристегивает ремнем, прежде чем вернуться за руль.       Салон тут же пропитывает все тот же густой запах дешевого пойла напополам с человеческим дыханием. Какаши редко курит в машине, но сейчас не видит иного спасения.       — Сынок, а можно мне тоже?..       Со вздохом тот оборачивается. Терпеливо вкладывает сигарету в открытый рот, терпеливо прикуривает, хоть и знает, что с шансами это закончится для него прожженным сидением. Просто не может отказать, как и не может позволить себе злиться, кричать, говорить то, что думает.       — Не урони только, — просит он отвернувшись. И все равно продолжает смотреть на досрочно постаревшее лицо через зеркало заднего вида.       — Не уроню, — заверяет отец, хоть пепел и падает ему на колени.       Несколько минут они едут в молчании, пока за окном почти не меняются однообразные пейзажи городка. Какаши больше ни о чем не думает — внутри пусто.       — Какаши… — вдруг зовет отец.       В зеркале заднего вида он сидит сгорбившись, смотрит виновато, как собака, не способная понять, за что ее выставили за дверь. Вот только он не собака и Какаши спешит вернуть взгляд на дорогу.       — Что?       — Прости…       — Все в порядке, пап. Я… — он замолкает почти в растерянности.       Привык? Не удивлен? И то, и другое правда, вот только не та, которую стоит говорить.       — Я не злюсь, — заканчивает Какаши скомкано и паркует машину на подъездной дорожке их маленького домика.