Another day on the terrace

- Эй! А ну отдай, совсем дебил что ли? Вышедшее из-за высоких ширм деревьев полуденное солнце слепит глаза, мешая мне разглядеть твою фигуру, все сильнее и сильнее удаляющуюся от меня. Не собираясь поддаваться, я поднимаюсь с травы и как можно быстрее бегу следом за тобой. Ты, хихикая, то и дело оглядываешься на меня, и моя бурная реакция тебя явно веселит. - Смейся-смейся, - впопыхах произношу я, зная, что это замедляет твой темп. И вот, - о, небо! - когда между нами остаётся всего-ничего, я напрыгиваю на тебя сверху и мы вместе, плотно сцепившись руками, кубарем скатываемся в небольшой овражек. Прижав тебя к земле за плечи, я слегка возвышаюсь над тобой. Твои глаза всё ещё полны азарта, даже когда ты понимаешь, что игра окончена, и победителем из неё тебе не выйти. После жадной, весьма продолжительной одышки отрезаю: - Отдай. - Ой, больно сдалась мне твоя кепка! Забирай, - сделав нарочито обиженное лицо и закатав нижнюю губу (как ты это очень любишь делать), вручаешь мне мою злосчастную кепку. - Чтоб ты знал, Линдеманн, - отряхивая кепку от попавшей на неё земли, надеваю её слегка набекрень. - Я за тобой не из-за кепки побежал. А из принципа. После этих слов я скрестил на груди руки и слез с тебя, всем своим видом показывая, что теперь ты свободен и можешь, наконец, встать и привести себя в порядок, к чему ты и приступил. - Я этого и не отрицаю. - Тогда зачем ты её отнял? - Просто чтобы тебя побесить. Ты ж моя неженка, обижаешься на всякие глупости, но знал бы ты, как трогательно выглядишь со стороны! Эх, Тилль... Сколько мы с тобой знакомы, ты всегда действовал одинаково: побесить меня, а потом самому же и пожалеть. Но за это я тебя, болвана, и люблю... Хоть я даже не уверен, как правильно окрестить испытываемое мной чувство. Мы вместе выросли, вот уже больше 10 лет знаем друг друга от корки до корки, и с каждым годом наша дружба становилась всё крепче - не только оттого, что лишь ты способен терпеть мою вечно недовольную натуру, - я часто задумывался, что это даже, быть может, предначертано каким-то высшими силами, и несмотря на моё вспыльчивое поведение я очень дорожу тем, что было, есть и будет на нашем пути. Когда я погрузился в свои мысли, мышцы моего лица расслабились, сделав его выражение попроще, что не могло тебя не обрадовать. - Извини, Риш. Я сильно её испачкал? - снимаешь с кепки на моей голове какие-то оставшиеся на ней пылинки. - Не расстраивайся. Порвалась бы - я б тебе новую купил, как раз ко дню рождения... А впрочем, врать не буду, я уже потратил карманные на особенный подарок, тебе же уже совсем скоро семнадцать! Новый этап жизни, как-никак. - Честно сказать, совсем не чувствую себя на семнадцать, - щелчком зажигалки поджигаю сигарету и закуриваю. - Будь моя на то воля, я бы вообще не взрослел. Скоро таких дней, как сегодняшний, когда мы можем проваляться на траве весь день и встретить рассвет, станет всё меньше. А чего бы я точно не хотел - это застрять в офисе и проторчать там остаток жизни, как это происходит с большинством. Грустно это. - Да, весёлого мало, - вытащив из моего кармана ещё одну сигарету, подсаживаешься ближе. - Я тоже взрослеть не хочу. И ни в коем случае не хочу, чтобы наши с тобой пути вдруг разошлись. Кто же тогда будет приглядывать за тобой, чтоб ты в очередную передрягу не влез? - И то верно. Такие разговоры заставляют меня нервничать. Снимаю кепку, щупая её свободной рукой - почему-то подобные манипуляции всегда меня успокаивают. Переводишь свой взгляд сначала на кепку, затем снова на меня. - Когда я забрал у тебя эту кепку, ты заметно расстроился, не так ли? - Ну, вообще-то... - А когда тебе удалось заполучить её обратно, ты стал ещё счастливее, чем был изначально. Так всегда происходит в жизни. Теперь я понял, о чём ты. - Ты абсолютно прав, - это банальная, но весьма актуальная истина, о которой я в последнее время стал задумываться чаще и чаще, сам не зная, почему. - Поэтому надо ценить то, что жизнь нам преподносит, ещё до того, как мы это потеряем. - Мальчики! Идите домой, ужин стынет! Наша дискуссия неожиданно оказалась прерванной громким голосом моей мамы, зовущей на трапезу. Так как у нас обоих с самого утра и хлебной крошки во рту не было, мы встали с земли, отряхнулись и направились к террасе моего дома. - Кто последний, тот будет мыть посуду! - крепко сжав кепку в руке, чтобы снова её не уронить, я побежал в сторону дома, заливаясь смехом и оглядываясь на тебя, бегущего следом, такого весёлого и озорного, совсем не подозревающего, что перемыть придётся ещё целую гору тарелок и прочих всевозможных предметов нашей домашней утвари. *** - Фрау Круспе, ваше рагу, как всегда, превосходно! – немного чавкая, ты нахваливаешь мамину стряпню, всё быстрее и быстрее сметая остатки с тарелки. В это же время я неохотно ковыряю быстро остывающее блюдо вилкой, подперев подбородок свободной рукой, и смотрю больше за пределы террасы, на которой мы и решили пообедать, чем в тарелку со своей порцией. - Кушай на здоровье, Тилль, - радостно прощебетала матушка в ответ на твой комплимент, подлинность которого ты заверил скоростью уплетания рагу. – А тебе, Рихард, взять бы пример с товарища и не витать в облаках, остынет же… - Тилль, ты так и тарелку проглотишь, не заметив, - я улыбнулся, взглянув на твою недоумевающую физиономию с набитыми щеками. Тилль очень часто гостит (можно даже сказать, что живёт) у нас дома, особенно когда отец отправляется в командировку – так проще и нам, и ему; наши мамы когда-то были хорошими подругами, потому и практически всё детство мы, их единственные сыновья, провели вместе. Несмотря на давнюю дружбу, мы с Тиллем довольно разные: он, практически не знавший отцовской любви, рос, таща на себе и мать, со временем пристрастившуюся к бутылке. Она всегда любила и любит его до сих пор, но, к огромному сожалению, алкоголь меняет людей до неузнаваемости. Со временем моему другу пришлось устроиться на работу, отнимающую значительную часть его времени и сил, а также отрицательно сказавшуюся на его и без того хромавшей школьной успеваемости (надо сказать, что несмотря на неудачи в учёбе Тилль был очень хорошо подкован в бытовом плане). Хотя ещё полчаса назад он говорил мне, что боится взросления, оно, очевидно, уже настигло его слишком рано по воле судьбы, чего не скажешь обо мне. Я рос в довольно обеспеченной и благополучной семье и никогда ни в чём не нуждался, хотя ничего и не просил; папа, дипломат, всегда приносит в дом хорошие деньги, настолько хорошие, что моя мама с чистой совестью уволилась с работы и стала домохозяйкой, а мне пока даже и не приходилось знать, каково это - «работать». По словам родителей, единственная моя работа на данный момент – это хорошая учёба в частной школе для слишком умных или слишком богатых (не знаю, под какое определение из этих я подхожу больше), программа которой даётся мне с относительной лёгкостью, хотя и особого рвения к учебному процессу я не испытываю. К сожалению, пути наших мам разошлись, а когда фрау Линдеманн стала выпивать действительно часто, их общение едва ли не сошло на нет, ограничившись лишь деловыми вопросами, или теми, что касались Тилля – как я уже говорил, он стал часто гостить у нас, хотя в нашем доме он находился в последнее время куда чаще, чем в собственном, чему я, конечно же, был очень рад. Однако я искренне сопереживал ему по части его взаимоотношений с матерью: очевидно, его чувства к ней колебались от любви до ненависти, от безрассудного оправдания до абсолютного непонимания. Тилль устроился разнорабочим к именитому в наших кругах господину Калленбергу, чей дом находится в нашем районе неподалёку, а деньги матери он отсылает, чтобы избавить себя от лишних визитов к ней. - Хоть я и близко живу, - говорил он, - нутром чую: как приеду, мать – в щи. А мне оно надо? Во дворе дома, в котором живёт Тилль, его очень любила местная детвора, особенно ребята помладше: ему нравилось играть с ними, мастерить для них игрушки из дерева, всячески развлекать. У него очень доброе, чуткое сердце. Но любому иному обществу Тилль всегда предпочитал моё: - Только с тобой, Рих, я всё ещё чувствую себя ребёнком, - бывало, жуя свежий колосок, скажет он, когда мы вдвоём лежим на нашей любимой поляне за моим домом и наблюдаем за облаками, плавно скользящими по лазурной глади летнего неба. – Спасибо тебе за то, что терпишь меня даже тогда, когда бешу. А ты, порой, и правда бесишь. Хотя в большинстве случаев конфликты провоцирую я сам. И в нашей дружбе порой случались разлады, что, конечно же, совершенно нормальное дело. Но из всех них мне почему-то запомнился случай, когда нам было семь и восемь лет соответственно: тогда я настолько сильно тебя доконал, что впоследствии оказался в результате толчка в бок скинутым с небольшого обрыва. Ты хотел лишь меня приструнить, но немного перестарался. А я, эдакий сучёныш, получил за дело, да и сама ситуация комична и поучительна одновременно: кто-кто, а ты знаешь, насколько мой характер порой бывает невыносим. Меня довольно легко взбесить, но ты… Как бы сильно ты меня ни вывел из себя, я не смогу без тебя, и ты прекрасно это знаешь. - Рихард, дорогой, как закончишь – убери, пожалуйста, посуду и помой её, но как следует, а не как обычно, - закончив фразу, мама посмотрела на меня и хитро улыбнулась, после чего упорхнула в свою комнату. - Слышал, Тилль? Как следует, а не как обычно! – с прищуром перевожу взгляд с мамы на тебя. Ты лишь пожимаешь плечами и подходишь к раковине, нервно сглатывая при виде арсенала посуды, скопившегося в ней за целый день. - Хорошо, только постой рядом, а то я тут один за год не управлюсь, - опять этот твой щенячий взгляд с закатанной губой, против которого не устоишь, как ни пытайся. - Ску-у-учно. - Уговорил, приступай. Наблюдая за тем, как ты ловко справляешься то с одной тарелкой, то с другой, в очередной раз убеждаюсь в том, что ты – мастер на все руки, способный и укротить железо, и выполнить достаточно мелкую и кропотливую работу. Хотел бы я уметь так же… - Зарплату за прошлый месяц Калленберг выдаст лишь на следующей неделе, - без особой радости, как и полагается, констатируешь мне. - Снова зажал денег? - Угу. - И ты всё равно купил мне подарок? Тилль, - подпрыгиваю и сажусь на край стола, смежного с раковиной, опасаясь, как бы мама ненароком не заметила, а то поди и уши надерёт. – Правда, не стоило оно того. До моего дня рождения ещё целая неделя, а тебе ведь даже матушке отправить нечего, - хотя я искренне не любил, когда ты заискивал перед своей мамой, отсылая ей деньги, которые ты потратил бы на свои нужды с гораздо большей пользой, я был предельно смущëн. - Нечего? Действительно. У неё есть пособие. Нечего ей что-то отправлять, поверх самой необходимой суммы, - я слегка наклонился вправо, чтобы смотреть тебе практически прямо в лицо. – Рихард. Понимаешь?.. Ты на секунду прекратил драить половник, всё же не выключая при этом воду, и замер, вероятно, пытаясь подобрать нужные слова. - Рихард… Если я отправлю ей бóльшую часть своей и так мизерной зарплаты – пропьёт. Отправлю минимум на продукты, чтоб неповадно было – тщетно, исход тот же. Трудно лезть из кожи вон, когда твои старания совершенно не имеют цены у адресата. Но когда я вручу тебе твой подарок… Я знаю, что в твоих глазах загорится огонь, который так им идёт; я почувствую живые эмоции, которые я всегда рад с тобой разделить. Вот что по-настоящему важно. Я… Тоже замер. Мне действительно трудно поставить себя на твоё место, так как я и зарплаты никакой никогда не получал, кроме родительских поощрений, но я понял, что речь идёт даже не о цифрах и деньгах, и что ты на самом деле хотел до меня донести. В последнее время наша дружба действительно стала набирать обороты. С моей стороны ещё можно понять, почему: гордое одиночество – моё собственное общество, а пустышки и фальшивки из моей частной школы мне вовсе не товарищи. Но Тилль… В меру скромный, талантливый, очень дружелюбный и открытый, он пользуется большой популярностью у сверстников, но в последнее время Тилль стал отдаляться от всех своих приятелей в мою пользу. И я понимаю, почему. Для всех парней с их двора и района Тилль – это лишь позитивный энтузиаст, оболочка, которую они видят. И хотят видеть. Но именно я успокаивал его, когда фрау Линдеманн почему-то не приходила домой; просил маму оставить его у нас на ночлег в первый раз, когда она приводила в их крохотную квартирку каких-то мужиков; фактически забрали Тилля к себе, когда она орала матом о том, как её сын её задолбал… Видел тот ужас в его глазах, который он явно хотел бы забыть, но никогда не сможет этого сделать. И всё равно, несмотря на такое тяжёлое прошлое, Тилль не смог позволить себе бросить мать на произвол судьбы и решил материально ей помогать. Как же много выдержки в этом человеке… - Ой, Рихард, - опешил Тилль, когда я спрыгнул со стола, подошёл со спины и крепко-крепко обнял его. Почему-то именно сейчас мне жуть как захотелось это сделать. – Ты думал, я закончил? Тут вообще-то кастрюля с плиты осталась, по закону подлости. - Иди наверх. Я домою… - Хорошо, - чувствую, как ты проходишься ладонью по моей макушке совсем невесомым движением, и вздрагиваю, то ли от неожиданности, то ли от странного ощущения в позвоночнике, пробирающего до мурашек. – Только не сожми меня в своих объятиях слишком сильно, а то никуда я не уйду. - А я, может быть, знаешь, этого и добиваюсь! – вырвалось у меня перед тем, как я всё-таки от тебя отцепился. Щёлкаешь меня по носу, улыбаешься мне – так, искренне и по-доброму, как ты улыбаешься всегда – и удаляешься к лестнице. Одолев здоровую жестяную кастрюлю, я вытер за собой разлитую по всему столу воду и объявил маме о том, что дело сделано, ожидая получить в ответ ещё парочку поручений, однако их не последовало – она уже заснула, утомившись после большой стирки и генеральной уборки. Кажется, и мне уже пора на боковую – хотя мы и провели с Тиллем целый день вдвоём довольно праздно, дурачась на близлежащей территории, столько часов на природе способны свалить с ног кого угодно. Поднявшись, я обнаружил Тилля уже спящим на нашей большой кровати. Так быстро… Но чему я удивляюсь? Ему и правда следует отдохнуть в последний выходной, ведь Калленберг вызвал его завтра вроде как устранять неполадки с машиной, но мне кажется, что это просто сверхурочная прихоть, иначе зарплата задержится вообще на неопределённый срок. Как же он меня бесит! Ненавижу! Тилль такой наивный. Верит этому идиоту. Я порой задумываюсь или намекаю ему, мол, и зачем тебе эта работа, мои родители всегда могут помочь, к тому же, мы уже фактически взяли его в нашу семью, оставалось лишь подтвердить это документально, но как только речь заходила об этом, Тилль тут же отнекивался – не хотел сдавать свою, как ему казалось, ещё не совсем пропащую мать. Да и работу он нашёл себе по двум причинам: во-первых, самостоятельность и более-менее стабильный доход, уверенность в себе и наличии каких-то денег на любой случай, а во-вторых не мог он бросить мать на произвол судьбы, совесть ему не позволяла. Его право, конечно, но по-человечески мне всегда было его жаль, больно видеть, как он всячески унижается как перед Калленбергом, не рассчитывая даже на прибавку, так и перед фрау Линдеманн, видящую своего сына пару раз в год сквозь стекло водочной бутылки. Сейчас я стою около кровати и наблюдаю за тем, как ты спишь. Даже во сне твоё лицо выглядит предельно беззлобно и невинно, чувствуются какие-то едва уловимые грустные нотки, исходящие обычно от твоих по-своему печальных, глубоких глаз, но сейчас ощутимые даже когда эти глаза закрыты. Прошерстив в памяти всю нашу жизнь, не могу вспомнить ни одного случая, когда ты кого-то обижал, первым лез на рожон, или даже незаслуженно сказал нелестное слово в чей-то адрес. Даже сейчас ты лежишь, нежишься под прощающимися с нами до завтра лучами уходящего в закат солнца, и мирно, тихонечко посапываешь… В нашей связке ты всегда был эдаким «старшим братом», уберегающим меня от неприятностей, но сейчас мне так сильно захотелось тебя пожалеть, что я, скинув с себя футболку и положив её прямо так на прикроватную тумбочку, забрался на твою сторону кровати, придвинулся вплотную к тёплому, мускулистому для своего возраста телу, и прижался к нему. - Спокойной ночи, Тилль, - я произнёс это самым тихим и нежным шёпотом, боясь разбудить тебя, несмотря на твой всегда такой глубокий и непробудный сон, после чего отправился вместе с тобой смотреть яркие и красочные сновидения. *** Проснулся я уже ближе к полудню, не сразу поняв, почему вместо тебя я сгрёб в охапку твоё одеяло, а тебя уже и след простыл. Ты предупреждал, что по возможности пойдёшь к Калленбергу пораньше, чтобы закончить работу ещё до наступления вечера, так как сегодня мы договаривались сходить на разведку в те места рощи, до которых мы прежде не доходили. Эта мысль подняла мне настроение, и я, в предвкушении сегодняшних приключений, уже собрался спускаться на первый этаж. В поисках футболки я подошёл к тумбочке, на которой вчера её оставил. На ней теперь помимо неё я вижу стакан, а в нём - какие-то красные кругляшки… Клубника? И небольшая записка. Действительно, несколько спелых, ярких ягод, и выведенное твоим небрежным почерком «Guten Morgen, Fuchs». Боже, Тилль… Кажется, моя растерянная физиономия по цвету стала похожа на одну из этих ягод, один в один. Знаешь же, как я люблю подобные мелочи. А если учесть то, от кого они… Всё это запускает в моём теле странный механизм, напоминающий бабочки в животе. Скорее бы ты вернулся! Вприпрыжку спускаюсь вниз по лестнице, раздумывая, чем бы заняться, чтобы скоротать время ожидания. Направляясь к холодильнику, и, ненадолго потеряв видимость от бьющего сквозь окно солнечного света, неожиданно сталкиваюсь с мамой практически лицом к лицу. Её недоумение тут же сменяется сияющей на лице улыбкой - она явно заметила, что её любимое чадо сейчас находится в приподнятом расположении духа. Она всегда была такой... Из тех, о ком говорят, что он "безоблачный, беззаботный человек", и возможно на этой её лёгкости сказывалось отсутствие в жизненном опыте особо серьёзных проблем. Сколько себя помню, мы всегда жили в полном достатке, маме я мог доверить что угодно - она, помимо выполнения всех необходимых функций примерного родителя, умудрялась быть для меня близким другом (какие-то намёки на строгость проглядывались лишь тогда, когда речь шла о действительно серьёзных вещах), а между ней и папой за все восемнадцать лет отношений процветала абсолютная гармония, их взаимопониманию завидовали многие друзья нашей семьи. С другой стороны, практически обо всём, связанном с бабушкой, своей мамой, матушка говорит крайне неохотно, стараясь сменить тему, да и навещаем мы её весьма редко - за последние годы мы обменивались лишь телеграммами. Всегда было так интересно узнать, что же такого между ними произошло, но как только я как бы невзначай издалека подходил к этой теме, матушка заметно расстраивалась, точнее сказать, замечал это только я - у неё едва заметно дëргался её аккуратный и всегда припудренный нос, а тот самый огонёк в глазах тут же улетучивался. Наводить её на неприятные воспоминания мне никак не хотелось, благодаря чему тема эта впоследствии и забывалась. Действительно, этот обескураженный образ заметно контрастирует с тем, что я наблюдаю на мамином лице сейчас; трудно сказать, что светится ярче: солнце или она. - Как спалось? Ну же, садись за стол, завтрак сам себя не съест, - прощебетала мама, вновь отойдя к плите, на которой, судя по запаху, уже поспевал обед, чему я не был удивлён. - Спалось... Очень хорошо, - в голове вновь промелькнули воспоминания из вчерашнего вечера, когда я засыпал в обнимку с Тиллем - и я совру, если скажу, что это не был самый спокойный и мирный сон в моей жизни, точно он его охранял. Совершено не понимаю, какие чувства сейчас мной руководят, но сам с собой я всегда старался быть предельно честным, каким являюсь и сейчас. - Да, ночью я заходила наверх за книгой, и видела, как крепко во всех смыслах этого слова спали вы оба - ближе к природе и сон лучше, я же говорила! - мама тут же лучезарно заулыбалась. От этих слов я ощутимо покраснел. Я знал, что моя мама довольно часто ночью занимается чем угодно, но никак не спит, и мог это предугадать... Но чего ей так срочно могло захотеться почитать, чтобы она пошла к нам в комнату? Чёрт! - Блин, ну мам! - Солнце, не переживай, не бери в голову! - своим характерным щебечущим тоном продолжала мама, когда в прихожей что-то громко щëлкнуло. - И вообще, вы так мило смотрелись, особенно когда... - Когда Рихард захрапел мне в ухо так, что я проснулся и целых пять минут не мог заснуть снова? - Послышался с порога громкий, зычный голос. Какие люди! Кажется, Тилль вернулся довольно рано. - Добрый день, фрау Круспе. И тебе привет, Рих. - Ну здравствуй, - ответил всё ещё краснощëкий я, сам не понимая, чего я сейчас хочу больше: обнять тебя что есть мочи или же отвесить немножко подзатыльников.