Делать это трезвым

В начале Августа 1987 года, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек зашёл в плацкартный вагон поезда дальнего следования маршрутом Москва-Владивосток. Он благополучно избегнул нескольких пассажиров с большими клетчатыми сумками, и, пройдя к концу вагона присел на длинную койку у окна. Слегка отдышавшись после непродолжительной проходки, он легонько склонил голову, положив руки на колени. Спустив голову к груди, пассажир на полсекунды закрыл глаза и стал понемногу предвкушать грядущую поездку. Он был до того худо одет, что даже самый бедный человек постыдился бы днём выходить в таких лохмотьях на улицу. Дряблое пальто, обесцветившие штаны с заплатками ну и конечно ботинки с засохшими кусками грязи, из под которых мог вполне детально просвечиваться даже цвет носок. К слову, при всей своей неряшливости новоиспечённый пассажир был замечательно хорош собою, с прекрасными голубыми глазами, тёмно-рус, ростом достаточно высок, да и к тому же максимально тонок и строен. Уютно расположившись на своём месте, он положил небольшую сумку которую носил на плече на стол перед окном, и стал понемногу ожидать отправления состава. Облокотившись на стол своими руками, молодой человек начал понемногу рассматривать интерьер вагона, подмечая даже самые мелкие детали, такие как тусклый оттенок краски в нижней части стены и небольшую потёртость на противоположном сидении. Рассматривать окружающее пространство в поисках мелких деталей безумно его вдохновляло. Ему было приятно примечать даже такие мелочи как небольшая пылинка на столе, или маленький ворс на постельном белье. Глядя на всё это и соотнося с общей картиной в целом, парень мог во всех общих красках запомнить то, как выглядело то или иное помещение или природный пейзаж. Это не только помогало ему расслабиться и получить собственное эстетическое удовольствие, но и вскоре полностью передать увиденную действительность на холст в порывах творческого самовыражения. Просидев в одной позе около пяти минут и рассмотрев всю окружающую обстановку, молодой гражданин лёг на койку на бок, подперев свою голову левой рукой. Буквально в нескольких шагах от юноши копошились пассажиры, за окном поезда всё время проходили люди. От скуки паренёк начал уже было неспешно засыпать, однако вскоре, наперекор всему происходившему до этого бездействию, на соседнюю койку подсел довольно аккуратно одетый человек, по виду лет шестидесяти. Он положил свой немаленький чемодан под стол и тяжко присел на кресло. В этот момент юноша слегка приподнялся с кровати. – Здравствуйте – робко сказал молодой человек. – Здравствуйте – гражданин ответил юноше с небольшой улыбкой на лице, которая будто выставляла напоказ его то ли добрую натуру, то ли хорошее настроение. – Ну, стало быть, вы соседом моим будете - проговорил Юноша – Стало быть да. Слегка порыскав в чемодане, средних лет человек достал из него записную книжку и дешёвую шариковую ручку, купленную словно в первом попавшемся ларьке. Гражданин в лице ничем не отличался от среднестатистического советского человека перестроечного периода. Округлое, но при этом на удивление худощавое лицо с большим количеством морщин, мелкими скулами и большим носом вместе смотрелись достаточно ровно, не привлекая почти никакого стороннего внимания, а среднего размера глаза с простыми очками из ближайшей оптики, почти невидимые тонкие брови и седые короткие волосы, прикрываемые бежевой шляпой создавали при первом взгляде образ типичного советского романтика-алкоголика, что ведёт образ жизни обыкновенного холостяка, верит в идеи коммунизма, а на досуге читает дешёвые книги Булгакова и Короленко, да пьёт водку столичную, заедая маринованными огурцами. Не смотря на то, что подобные люди в сознании масс в то время смотрелись отталкивающе, юноша наоборот видел в них нечто большее. Его по-детски поражала открытость и лёгкость этих личностей, а понимание того, что они смогут поддержать любую тему для разговора, начиная политикой и заканчивая литературой, сильно привлекало молодого человека. Ещё немного рассмотрев лицо подсевшего напротив человека, юнец подсел чуть по ближе к столу, упёршись верхней частью живота в его край. В это время человек слегка отодвинул от себя записную книжку и протянул пареньку свою руку для знакомства. – Рыжов Михаил Александрович - улыбчиво произнёс мужчина. Юнец в этот момент немного приподнялся с кресла и также протянул руку мужчине в ответ. Скрепив ладони с новоиспечённым знакомым, юноша произнёс и своё имя. – Вениамин Александрович Венедиктов. – пхе, многих людей я в своей жизни знал, но чтоб такое необычное имя, это в первый раз. – Соглашусь, имя у меня редкое, а в сочетании с фамилией довольно интересное. – Это точно, Вениамин. - проговорив свою короткую фразу, Михаил вновь принялся за поиски нужных вещей в чемодане. – Можете меня просто Веней называть, если вам так удобно. – Хорошо. Михаил всё ещё продолжал улыбаться и будто бы излучать позитив своим видом. Вскоре Рыжов достал из своего чемодана толстый книжный том тёмно-зелёного цвета с весьма потёртой обложкой, на которой красовалось название «Малое собрание сочинений» и инициалы Владимира Галактионовича Короленко. Отодвинув и книгу и записную книжку в сторону, Михаил поставил локти на стол, придерживая ладонями подбородок, и со всей торжественностью спросил Вениамина: – Ну, Веня, рассказывайте. Как жизнь у вас складывается? – Да, по разному она у меня складывается. Обычно я сижу где то подолгу и рисую в тишине. Стараюсь наиболее точно передать действительность на холст, если так можно выразиться. – Оу, так вы, Веня, художник? Очень интересно. А можете мне свои картины какие нибудь продемонстрировать? – Пока к сожалению нет. Все картины у меня в Москве остались, в квартире родителей я их храню. – Ну ладно, поверю тогда вам на слово. А я вот учителем истории и обществознания в школе тружусь, работка у меня неблагодарная, но в целом жить можно. – И сколько вы уже на своей работе трудитесь? – Вот, в этом году уж 22 года будет. – Хе, какое совпадение. Мне как раз в этом году 22 года исполняется, в октябре месяце – Вот оно как. Ну-с, Веня, значит заранее вас с днём рождения поздравляю. - Михаил открыл записную книжку примерно на середине и поставил между страницами шариковую ручку, дабы они сами собой не закрылись. – Благодарю. А какова ваша цель поездки, Михаил? – Можешь меня просто Мишей звать, если тебе так удобнее. А еду я домой, я в Москву к брату троюродному в гости на выходные ездил, навестить так сказать. А живу я в посёлке Ленинский. Это Иркутская область, если что. Я поэтому до Владивостока к сожалению или к счастью не доеду. Вот объявят о том что на нашу местную Ленинскую станцию поезд прибыл, вот я и выйду с него. – Понятно. А Иркутская область вроде рядом с Байкалом находится, у вас случайно ваш Ленинский на Байкале не стоит? – Нет, там от Ленинского до Байкала почти двести километров ехать. Но при особом желании можно часа за два добраться до него. – Понятно. Просто порисовать великий Байкал мне бы точно не помешало. – С этим соглашусь. Всегда когда стою на его побережье у меня аж дух захватывает. - Михаил вновь взял в руки шариковую ручку, и, насадив колпачок на самый верх стержня, понемногу начал что то записывать в записной книжке. Параллельно с этим, Михаил что то неразборчиво напевал себе под нос. Спустя несколько минут, Рыжов, не отрываясь от написания предложений в книжке, продолжил диалог с Венедиктовым. – А вы Веня куда путь держите? – Куда еду? А... Понимаете ли, Михаил, как бы вам так сказать... короче, я пока и сам не знаю куда именно я еду. – Как это, не знаешь куда едешь? – Да вот так. Понимаете ли, я художник, и мне безумно хочется посетить многие красивые места нашей дорогой страны, запечатлев их в своих картинах. И посему вот я и сел на этот поезд. Пока сам не знаю, где я высажусь. Может во Владивостоке, а может и в Сибири где нибудь. Там, где самое главное красота есть, которую на холст перенести можно. А уж потом я назад в Москву и поеду. От проговорённой фразы, Михаил по-настоящему выпал в осадок. Просидев в недоумении несколько секунд, Рыжов продолжил диалог. – Странный вы конечно человек, Вениамин. А как же жильё? Как же пропитание? Каким образом вернуться вы сможете? Об этих вопросах вы не думали? – Ну, с этим всё просто. Я как напишу весь пейзаж, назад до железнодорожных путей следую, иду по ним до станции, с которой выходил, и там уже и билет до Москвы на ближайший состав покупаю. Благо деньги всегда со мной. Михаил сидел облокотившись локтями на стол и пытался осмыслить все слова, сказанные художником, однако всё равно не мог поверить в правдивость вышесказанного. – А если потеряете деньги? Как потом возвращаться планируете? – Ну, за всё время моих подобного рода следования я ещё ни разу деньги не терял. Поэтому думаю что они и в этот раз у меня не пропадут. – Так вы ещё и не в первый раз так ездите? - Михаил начал слегка почёсывать щетину на подбородке, всё ещё до конца не понимая цели Вениамина. – Да, я уже и до Кавказа так мотался, и в среднюю Азию, и в Прибалтику. Иногда конечно бывают трудности, например, когда я возвращаюсь на станцию, то ближайший состав поезда я могу ожидать часами. Или когда вышел со станции, а ничего красивого так и не встретил. – То есть вы ещё и на абсолютно случайных станциях выходите? – Да. Я доверяюсь своей интуиции. То есть если я считаю что выйдя, например, с этой станции я смогу встретить идеальный пейзаж, то я выхожу. – Ох и странный же вы человек, Веня... но, всё таки, признаться честно, интересный. Спустя несколько мгновений после окончания полноправного диалога Вениамина и Михаила, состав поезда, в вагоне которого и сидели попутчики, смог тронуться с места с безумно противным скрипом. Сразу после полноправного начала поездки, Михаил принялся рассказывать свои вещи по столу. Достав термос и две чашки, Учитель скоро положил их перед окном. – Вень, будешь чаю? – Давайте. Михаил открыл термос и почти до самых краёв налил из него в небольшую чашку горячего чая. – Спасибо. Вениамин сделал небольшой глоток и принялся смотреть в окно, разглядывая панораму быстро меняющихся объектов. – Я вот до сих пор не понимаю, как вы художники мыслите вообще? Зачем на такое идти ради какого то мелкого полотна? – Ну, честно признаться, я сам иногда себя не понимаю. – Вень, тебе хочется вскоре добиться какой то известности что ли? Просто если это делается для души, то я даже не знаю что тебе и сказать по этому поводу. – Ну, если быть честным, то известность меня совершенно не волнует. Мне хочется именно выразить свои чувства и переживания от того или иного места на холст, а также просто сохранить красоту места в картине. Я думаю о том, что когда нибудь в старости, когда я совершенно не буду никуда выбираться за пределы собственного дома, я стану только лишь сидеть в своём кресле, выключать новостные программы по телевизору и отводить взгляд на те картины что я нарисовал в юности. Смотря на них, я вспомню весь прекрасный вид тех мест что я изобразил, вспомню, как старался наиболее точно и достоверно перенести на холст те завораживающие природные пейзажи, и после этого, наверное, я буду на какое то время полностью погружаться в недра ностальгии по тому периоду, который, я уверен, будет лучшим в моей биографии сейчас. Я буду вспоминать свою юность. Ту юность, которая идёт в моей жизни прямо сейчас, даже когда я прямо в сей момент разговариваю с вами. Этот жизненный этап будет сложным, но от этого мне будет гораздо теплее вспоминать его в будущем. По крайней мере, эта мысль греет мне душу. – Ну вы, Веня, конечно даёте. Уж никак не ожидал что во время поездки встречу такую интересную личность. – Спасибо, Михаил. Очень рад что вы меня смогли до конца понять. – Знаешь, Веня, давай уж полностью на ты перейдём тогда, раз уж мы разговорились тут так. – Хорошо Михаил. Вениамин отхлебнул слегка остывшего чаю и принялся подолгу смотреть в окно, наблюдая за изменчивым пейзажем. Спустя каких то тридцать минут после отъезда поезда с шумного московского вокзала за окном уже просматривались тихие и спокойные пространства широких полей и маленьких боров. Где то на горизонте виднелись крошечные, будто кукольные деревенские домики. Небо сияло синевой, а солнце светило особенно ярко, одним своим видом заявляв о прекрасной летней погоде. Такое великолепное буйство красок, столь великолепные пейзажи и сказочные мотивы подмосковной природы умещались в края всего одного квадратного окна с закруглёнными углами. Этот прекрасный вид, что передавал по-настоящему вольный простор безумно вдохновлял Вениамина, из-за чего тот не мог отвести взгляд от окна. Всё многообразие тёплых эмоций отчётливо проглядывалось в лице молодого художника, весь бесконечный горизонт мыслей Венедиктова стремительно проносился в его голове, рождая на свет такое приятное чувство авторского вдохновения. Сидя неподвижно в одной позе, но в мыслях грандиозно восхищаясь всем обыденным, но от того таким родным природным массивом любимого края, Веня был сокрушён своим чувством прекрасного. В конце концов, получив достаточную дозу вдохновения от представленных красочных многообразий широкой природной полосы, Вениамин, наконец сдвинувшись с единого положения на кресле, начал доставать из своей небольшой сумки слегка помятый лист обычной бумаги и типичный хорошо заточенный карандаш. В это время Михаил также что то записывал в своей записной книжке, однако увидев внезапно начавшуюся активность до того абсолютно обездвиженного Вениамина, Рыжов перенёс всё своё внимание на него. Венедиктов сидел слегка сгорбив спину и довольно быстро, но от того не менее тщательно вырисовывал какой то природный пейзаж, что как будто бы собрал в себя всё лучшее из тех мест, что успели увидеть глаза художника во время движения поезда. – Что, Веня, эскиз к картине будущей делаешь? – Да, всё верно. - тихо ответил Вениамин не отрывая взгляда от своей работы. – На меня тут что то внезапно вдохновение налетело. – Да уж, внезапно. Что то долго оно на тебя налетали, уж поди полчаса прошло, пока ты там сосенки да берёзки разглядывал. - Михаил по-доброму улыбнулся. – Полчаса? Странно. Мне казалось что минуты две-три от силы прошло... – Экие вы творцы, художники. Всё на свете проспите пока вдохновения свои ловить будете. - Рыжов выдал небольшой смешок и вновь принялся за записную книжку. – Но зато какой результат у этого вдохновения. Это же того стоит, Михаил. – Стоить то может и стоит, но мне этого, признаюсь, до конца не понять - Михаил натянул улыбку до ушей и снова начал вести записи. – Ну вам не понять, Михаил. А мне ещё как понять. - Веня вырисовывал на листе бумаги прекрасные просторы полей с редкими берёзками и ручейками, которыми при всём желании нельзя было бы не восхититься, ибо фотореалистичность объектов делала эскиз неимоверно стильным и до безумия красивым, что конечно понимал и сам Венедиктов. Вскоре поезд прибыл на станцию «Александров-1». Время стоянки было маленькое, однако вопреки этому, Михаил встал с кресла и направился в сторону выхода из вагона. Выйдя на перрон, Рыжов достал из кармана своего пиджака пачку обыкновенных папирос и железную зажигалку. Михаил зажёг сигарету и начал неспешно покуривать, понемногу рассматривая станцию и думая то о предстоящей долгой поездке, то об искусстве, на мысли о котором учителя натолкнуло сегодняшнее знакомство с Венедиктовым. Михаила безумно заинтересовала личность молодого художника, его стремления писать великие полотна, перенося в собственные картины все свои чувства и эмоции, стараясь как можно точнее передать действительность. После столь длинного и необычного диалога, у уже далеко не молодого школьного педагога, которого, казалось, уже ничто не сможет тронуть и заинтересовать до глубины души, появилось резкое желание увидеть картины своего нового знакомого, и, по возможности, даже выкупить одну из них для того, чтобы повесить её в спальне или гостиной, дабы глядя на неё вспоминать о той поездке и своих неподдельных положительных эмоциях от рассказа Вениамина, слова которого вновь, спустя столько лет разбудили в Михаиле то самое чувство юношеской свободы и бунтарства, которого учителю так не хватало все годы своей работы в школе. Было видно, что у Рыжова натурально загорелись глаза от подобных мыслей, а он сам вновь, осознал скоротечность собственной жизни, снова, будто по-детски возжелал жить более интересно, будто наперекор своему возрасту переживать всевозможные эмоции, жить на полную мощность организма, дабы потом, в старости с теплотой вспоминать о своём прошлом, не жалея о потраченных зря годах жизни в сером и бесцветном посёлке с нелюбимой работой, в окружении тотальной безнадёжности, скуки и тлена, которые ещё каких то несколько часов назад не вызывал у Рыжова никаких переживаний. Михаил решил жить. Жить красочно и ярко. Так, как будто ему до сих пор всего двадцать лет. Пока Рыжов погружался в свои мысли, сигарета сильно обволакивала его лёгкие тёплым дымом, расслабляя его стол сильно, что вся дыхательная система начинала уходить в транс. Под сигарету и думается легче, и мечты плывут более радужно. Выкурив папирос за какие то две минуты, Михаил подошёл к урне, что стояла на перроне рядом со скамейками, и, вдоволь насладившись процессом курения, он вновь вошёл в вагон, где Веня всё ещё вырисовывал эскиз своего пейзажа. Карандаш быстро проходил по бумаге, тщательно следуя за несущимися вдаль мыслями и пейзажами, что выстраивались в голове творца. Глаз Вени был будто замылен, а руки наоборот стремительно следовали по листу, словно действуя отдельно от всего остального организма, создавая настоящий шедевр и не подчиняясь никаким командам мозга. Эскиз получался столь замечательным, что при определённом раскладе мог сойти за полноценную картину. – Ты, Веня, смотрю, всё рисуешь - по спокойному усмехнулся Михаил. – Ну, в целом да, Михаил. - Вениамин продолжал смирно сидеть и писать эскиз для будущего шедевра. – Ох, Веня, да называй ты меня уже наконец Мишей просто, а то что уж мы тут как преподаватель с учеником, не на равных общаемся. Будь проще, Веня, чай не с членом КПСС говоришь. - Михаил снова по-доброму улыбнулся и скрестил пальцы рук вместе, положив ладони на стол перед собой. – Ну ладно, Миша. Просто я привык уже ко всем кто старше меня по возрасту на ты обращаться, меня как сейчас помню отец так учил. – Ох, воспитанный ты человек, Веня. Благородный. Сразу видно из интеллигентной семьи. – Спасибо, Миша. - Вениамин наконец немного оторвался от эскиза, переведя взгляд на собеседника. - Про семью интеллигентов вы в целом верно подметили, у меня мать композитор хороший. Для фильмов локальных музыку пишет, вот изначально хотела и из меня сделать музыканта, но чего то не тяготеет у меня душа к музыке. – Ох, Веня. Ты бы жене моей понравился, она как раз тоже из интеллигентов вышла, у неё предки по линии матери творческими людьми были, из самого Петербурга вышли, писателями были вроде... вот и ей повадки эти манерные передались, интеллигентские. Только если в Ленинграде они нормально ещё смотреться могли бы, то у нас в посёлке смотреть на это забавно бывает. – Понял. - Веня опёрся логтями об стол и стал придерживать ладонями подбородок - А что у вас там кстати вообще интересного в посёлке есть? – Хе, да ничего в целом. Дом культуры стоит красивый, с лепниной. Парк есть, речка Ангара протекает, вот купаться туда иногда ходим с женой. А в целом однообразие одно, никаких красок. – И как вам тогда там? Не скучно жить в таком месте? – Да, если честно, я не особо жалуюсь. Вот завела меня судьба туда, так и жаловаться грешно тогда. Уж доживу свой век. - Михаил начал неспешно копаться в своём чемодане, неспешно доставая оттуда вещи. – А вот в школе у вас как? На учеников то не жалуетесь? – Да, если честно, то жалуюсь ещё как. Достали меня совсем. Сейчас поколение такое пошло, которое даже преподавателя уважать перестало. На уроках болтают все вечно, а я как бабка на базаре на них кричу постоянно. А уж по сколько человек они постоянно оценки исправлять ходят, так вообще до вечера считать можно. В общем пенсии я жду не дождусь, чтобы наконец отвязаться от этого. – А жена ваша чем занимается? Кто она у вас по профессии? – Тоже учитель. Учитель Русского языка и Литературы. Раньше ещё физику вела, но сейчас уже от этого отказалась. – Физика? Это же вообще не похожий на литературу и русский предмет, он даже не гуманитарный. – Это я знаю, но этому есть объяснение. Она до встречи со мной, ещё в Ленинграде с каким то физиком ядерщиком в отношениях состояла, вот от него видимо и набралась знаний. До сих пор кстати физику хорошо знает, хоть сейчас в кабинет естествознания возвращайся. - Михаил налил в небольшую железную чашечку чая из своего термоса, сразу сделав небольшой глоток. – Интересная конечно жена у вас, Миша - Венедиктов опустил глаза на лист бумаги и продолжил процесс рисования эскиза. – И не говори. - Михаил начал пить свой чай большими глотками, не взирая на факт того, что напиток продолжал оставаться горячим, пока даже не думая остывать. За окном поезда продолжали просматриваться всевозможные пейзажи, что своим видом пробивали стороннего наблюдателя на всевозможные эмоциональные состояния. Красоты природы не заканчивались, буквально каждую минуту начинали просматриваться новые стройные берёзки или могучие ели, бескрайние боры или полноводные реки. И все эти объекты своим видом как будто были созданы ради того, чтобы быть перенесёнными в картину какого-нибудь великого творца. Возможно в этом и состояла магия русской природы, что после показа своих величественных нерукотворных шедевров врезались в память на долгие годы. Однако прекрасные виды всё не кончались, и спустя час-другой после отъезда состава все эти бесконечные поля и ленты лесов вдалеке начинали наскучивать даже самому неравнодушному человеку, но не Вене. Вениамин продолжал пристально всматриваться в быстро меняющийся пейзаж, стараясь как можно чётче и детальнее разглядеть тот или иной объект, дабы потом, по памяти перенести его в эскиз, а позже на холст. Любая мелкая деталь, каждый листочек на деревце, каждый молодой багульник под зарослями густой травы, каждый колосок в поле пшеницы - всё без исключения переносилось на бумагу. Вскоре, бескрайние пшеничные поля и полосы ровного леса, изобилие природных богатств и всеобщей благодати стало заканчиваться. Постепенно стали проглядываться автомобильные дороги, пятиэтажные панельные дома и общественные парки. Поезд подходил к городу Горький, который был первым крупным населённым пунктом по путевому маршруту. Остановка была намечена по времени на тридцать минут, так что Вениамин и Михаил могли выйти из вагона и спокойно погулять по перрону, по необходимости купив в ближайшем вокзальном магазине продуктов что нибудь нужное в дороге. Пройдя довольно небольшой по меркам бескрайних железнодорожных путей Советского союза путь, поезд остановил своё движение на станции «Город трудовой доблести - Горький». Не прошло и минуты с момента пришествия на городской вокзал, как Вениамин и Михаил продвинуть к выходу, дабы поскорее размять ноги после непродолжительной поездки, прогулявшись вдоль длинного состава. Спустившись по небольшой открытой лестнице и взойдя на перрон, Рыжов и Венедиктов последовали в своём небольшом маршруте мимо вагонов поезда. – Веня, а не хочешь ли ты выйти на этой станции? Горький как я знаю до безумия красивый город. Можешь например Кремль ихний порисовать. – Ну не знаю, Миша... Я больше природные пейзажи писать люблю, а не городские. Тем более что у Кремля Горьковского видимо невидимо различных фотографий и рисунков, которые увидеть можно. А вот у какого нибудь маленького сибирского бора с небольшим ручейком и через тысячу лет ни единой фотографии не будет. Так пусть же он хотя бы будет запечатлён на моей картине. – Эх, Веня, дал бы мне бог такой талант, я бы вообще всё на своём пути зарисовывал. Это же прекрасно посидеть часок другой, создать шедевр настоящий, и всю оставшуюся жизнь довольным самим собой быть. А ты про какие то ручейки... – Ну, знаешь ли, Миша, мне принципиально переносить на холст именно те объекты, которые ни я, ни кто либо ещё из будущих поколений увидеть не сможет. Не сможет насладиться этой гармонией, этим истинным природным блаженством. Но перенеся этот пейзаж в картину, я уже никогда о нём не забуду, и смогу вновь возвращаться к нему когда только душе вздумается. А что касается городских объектов, то это я и без картин в любой момент увидеть могу. Открою просто альбом с фотоснимками городов, и также разглядывать могу, тогда как в лесу простые, но такие замечательные природные красоты уж точно никто не сфотографирует. – Ну тогда что мешает тебе, Веня, просто вместо кисточек и красок с собой фотоаппарат с плёнкой брать? Сфотографируешь тогда всё что тебе надо, так легче выйдет, не надо будет вечно заморачиваться с прорисовкой. – Миша, ну как же вы не поймёте, если я буду фотографировать, а не писать,тто потеряется весь смысл моей поездки, вся её глубинная душа прямо улетучится... Мне хочется именно что творить. Творить этот мир так, чтобы он наиболее близко отображал реальность. – Ну, Веня, я всё не перестаю удивляться с твоих странностей. Глупо это как то, по-наивному... Но в целом ты молодец конечно, если эти странности реально в какие нибудь шедевры в будущем выльются, то они оправданы будут. Михаил достал сигарету из своей пачки и непроизвольно закурил, пребывая в каких то странных раздумьях. Вениамин же в свою очередь последовал впереди Рыжова, существенно обогнав его спустя несколько минут. Веня положил руки в карманы и начал слегка посматривать на стоявший рядом вагон поезда. Молодой художник по привычке стал подмечать мельчайшие его детали, так, будто это был уже ставший привычным для его сознания вид дикого и просторного загородного окружающего мира. – Что ты там? Всё стоишь да детали мелкие рассматриваешь? - с доброй насмешкой спросил Михаил – Ну да. Всегда же полезно рассмотреть какие либо объекты, чтобы ты мог лучше их изобразить в дальнейшем. – Так ты же сам говорил мне только что, что рисуешь только природу. Ты вагоны поезда максимум на отдалённом плане нарисовать сможешь, без вырисовывается мелких деталей. Зачем же тогда тратить драгоценные секунды жизни на то, чтобы просто пялиться на вещи? – Не знаю, Миша. Я привык просто уже. Тем более что иногда полезно бывает, ибо я таким образом неосознанно учусь фокусировать внимание на самых мельчайших деталях объектов, что полезно в рисовании. – Ага, учится он. Как ты учишься я в поезде наблюдать смог. Сидел минут тридцать в одну точку пялился, а потом как начал вырисовывать свои шедевры... Тебе учиться внимание фокусировать не к чему, ты и так прекрасно это делаешь. Тебе уже можно лекции в ВУЗах читать о том, как внимание на каком либо предмете фокусировать, а ты всё учишься да учишься... – Ну ведь не даром говорят что повторение мать учения. – Ага, так то оно так, но в случае с тобой это уже далеко не мать учения. Пойдём лучше в магазин зайдём, присмотрим тебе что нибудь съестного, а то ты вообще же без еды в дорогу выехал. – Да нет, спасибо. Я не голоден. – Это пока не голоден. Ты учти, я человек добрый, но жадный, от меня подачек в виде еды в поезде не жди. - Михаил бодро просмеялся и, несильно ухватившись за рукав левой руки Вени, направил его к привокзальному магазину. – Вы что уж, Миша, думаете я у вас еду клянчить в пути буду? – А что? Не будешь разве? Вон, по глазам твоим вижу, что есть хочешь сильно - Рыжов, слегка посмеиваясь, вёл Веню через весь перрон к магазину. Не смотря на факт того, что Венедиктов реально не желал ничего есть, он не стал сопротивляться Михаилу, не желая портить отношения с попутчиком почти в самом начале длинного маршрута. Прошло около минуты до момента, когда Веня и Михаил смогли дойти до гордой вывески «Продукты», что была расположена прямо в противоположной стороне от дороги, по которой на вокзал приходили поезда. Поднявшись по ступенькам типичной советской металлической лестницы, Михаил приоткрыл дверь и вошёл в небольшое помещение обыкновенного магазинчика, какой был будто во всех населённых пунктах СССР. Веня с неохотой проследовал за ним. Тот час как новоявленные товарищи смогли преодолеть порог заведения, Рыжов устремил взгляд на полку с водкой по три с половиной рубля за литр, что стояла прямо рядом с входом. Михаил стал пристально вглядываться в этикетки на бутылках, будто готовясь скупить всю партию здешних ликёроводочных напитков. Веня же аккуратно обошёл преподавателя и внезапно заметил странное положение Михаила. Рыжов стоял в одной определённой позе, почти не моргал. Складывалось ощущение, что попутчик Вениамина в секунду обратился в восковую фигуру или статую. В ту же секунду Венедиктов осознал, что Михаил впал в то же состояние, в котором Веня был в поезде. Только если художник пристально глядел на природу, дабы её как можно тщательнее перенести на холст, то учитель с таким же упорством глядел на бутылки с водкой, дабы во всех красках представлять то, как будет распивать сей напиток, представляя весь её запах и вкус в собственной голове. – Эх вы, Михаил. Вы меня ругали что я на виде вагона завис, а сами то, вон, при виде водки движения прерываете. - Вениамин недолго посмеялся, прикрыв лицо ладонью. – Ну, стало быть у меня тоже повадки художника присутствуют. Как думаешь, может тоже начать рисовать что нибудь этакое? - Рыжов также издал короткий смешок. – Да, ты Михаил новое веяние в искусстве изобретёшь, Алкомодернизм - Венедиктов уже не мог сдержать яркого смеха от вида Михаила. – Ну ладно уж. Я на самом деле всегда так при виде водки поступаю. Гляжу на неё и представляю во всех красках, как её распивать буду. Ты кстати как по алкоголю, Веня? – Я, Михаил, не пью, если быть честным. У меня дед в своё время от цирроза печени скончался, поэтому я решил что не для меня всё это... – Эх, трезвенник ты знать. Да брось, если в меру пить, культурно, так скажем, то никакого цирроза в жизни не увидишь. – Нет Михаил. Я не особо горю желанием даже просто пробовать пить, не то что начать выпивать на постоянной основе. – Да ты попробуй просто один раз, и всё. Ты такое наслаждение почувствуешь, какое в жизни не ощущал. – Нет. Я скорее всего даже нюхать водку не стану. У меня после смерти деда на всю жизнь психологическая травма осталась. – Ладно уж. Я на всякий случай две бутылки куплю, вдруг захочешь в сё таки. – Будьте уверены, я не захочу. – А вот и посмотрим. Михаил бодро подошёл к продавцу, и, протянув семь рублей указал пальцем на полку с алкоголем. Расплатившись за товар, Миша взял в руки две большие бутылки водки «Столичная» по одному литру каждая, и последовал в направлении выхода. – Пойдём в вагон. Мне уже не терпится эту амброзию испить - с усмешкой прошептал Рыжов на ухо Вениамину. Быстро дойдя до вагона и найдя свои места, Михаил и Веня присели друг напротив друга, став попутно вновь разговаривать между собой. – Какой там процент спирта в этой вашей Столичной? - робко спросил Веня – Шесть вроде. - Михаил в это время достал из своего чемодана две рюмки и положил их на стол. – Ужас... Как только такую гадость пить можно... – Ну, не попробуешь не узнаешь, как говориться - с усмешкой подметил преподаватель. – Нет, спасибо. Я воздержусь. - разговорившись на тему алкоголя, попутчики и не заметили того, как поезд тронулся с места. – Ну, это пока. После того как больше половины водки уйдёт, даже трезвенники и язвенники хлебать её начнут - проговорив данную фразу, Рыжов пронзительно рассмеялся. – У вас хоть закусить есть чем под неё? А от как то не хочется мне с наглухо пьяным гражданином по соседству находиться - с явным презрением произнёс Веня, начавший уже всё сильнее разочаровываться в своём попутчике. – Что значит с наглухо пьяным? Ты давай мне тут не говори такого. Я никогда слишком сильно не напиваюсь. А закусь у меня всегда есть - Рыжов достал из чемодана зелёную консервную банку с ярко-красной надписью «Килька в томате» и положил её рядом с ближней рюмкой. – Ну ладно, поверю наслово уж. Но пить я всё равно отказываюсь. – Ладно уж. Через минут десять поймём, будешь ты всё таки или нет. Рыжов положил одну ёмкость с водкой под стол, а после быстрым движением руки открыл первую бутылку и налил малую часть её содержимого в рюмку. – Фух, ну, за твоё здоровье, Веня. - Михаил приподнял рюмку чуть вверх и вылил себе в ротовую полость столь для него прекрасной по вкусу водки. - может ты всё же попробуешь сейчас? – Михаил, я то не по наслышке знаю, что привычка к употреблению алкоголя вредит человечеству больше, чем война, голод и чума вместе взятые. Так что извините, но я не собираюсь подстраиваться под статистику пьющих людей. – Ой, да запомни ты одну вещь, Веня. Пьянство не рождает пороков, оно их обнаруживает. Так ещё Сократ в античные времена заявлял. - Ухватившись пальцами за нижнюю часть бутылки, Михаил приподнял её вверх и подлил водки Вене в рюмку до краёв. Потом, с грохотом поставив напиток на самый край стола, Рыжов откинулся на кресле и начал учащённо дышать. – Нет уж, Михаил. Извините, но пить я отказываюсь. – Ой, да хватит тут придуриваться. Я ведь по глазам вижу что ты бы не отказался. А ведь и в правду моя жена говорила, что под градусом алкоголя и думается лучше, и творить под него гораздо легче, нежели на трезвый ум. – Творить?... Нет, у меня и так творить неплохо получается. – Да брось, я по себе хорошо знаю как великолепно порой бывает поразмышлять на какие нибудь тёплые темы, выпив предварительно рюмочку-другую. После этого, я уверен, тебе творить свои картины гораздо удобнее станет. – Михаил, я думаю что намеренно пить я никогда не стану. У меня на душе сейчас тем более как будто камень какой то уже от этих постоянных диалогов, так что я точно сейчас ничего выпить не смогу. – Веня, пить надо не преднамеренно, а внезапно. Пить надо, когда у тебя что-то творится на душе. Вот когда алкоголь попадает в душу, и душе от этого становится легче. Но тут важно не упустить момент, когда надо перейти на чай или кофе. Иначе ты оказываешься уже на полу. Всё-таки не зря я всегда повторяю, следите за душой, когда пьёте. Пока душа получает удовольствие — можно! Как только перестала — всё, лучше закончить, а то начинается пьянство. И пить нужно вдвоём. Если компания больше, всегда найдётся алкаш, который подобьёт купить ещё и ещё бутылку и споит всех. Ты выпил — и опускаешься до его уровня. – Ну не знаю, Михаил... Я если и выпью, то наверное только наедине с самим собой. Не хочу чтобы кто-то видел меня в нетрезвом виде. Всё же какой-то мере я сам себе приятный человек. – Нет, Веня, никогда так не поступай. Разве что один глоток — когда чувствуешь, как тебе тошно, что-то не получается, что-то не идёт. Один глоток — только чтобы снять тошноту с души. Душе тоже бывает тошно. От хандры лечит хорошая компания. Самое главное — родную душу найти! Слово «дружба» для меня значит больше, чем любовь. Любовь нагрянет, и ты, как пленник, уже не в силах собой распоряжаться. В дружбе вас двое, а в любви ты один. Любовь — это всё-таки мучение. Это чувство одинокое. Хотя любовь взаимная может быть дружбой — это редчайший случай. – Поэтому вы меня так и подначиваете на то, чтобы я выпил с вами водки, не так ли? – Совершенно верно. Ну так что? Выпьешь хотя бы рюмочку маленькую? – Чёрт, мне на самом деле реально захотелось сейчас испить, но я даже не знаю... Я ведь трезвенник по жизни – От одной маленькой рюмочки ты быть трезвенником не перестанешь. Многие люди же не являются курильщиками, например, но всё равно вдыхают дым от сигарет в малых дозах, когда, скажем, по одной улице с курящим человеком идут. Так же и здесь, ты остаёшься трезвенником, ибо выпьешь мало, да и то по вине другого человека, то бишь меня. Так что пей на здоровье, может тебе даже понравится. – Ну... Ладно. Так уж и быть, была не была. - Веня взял в руку рюмку и стремительно поднёс её края к губам, после чего, сделав секундную паузу выпил всё её содержимое. – Ох... Ужас. – Что? Не понравилось? Значит ты ещё не готов к такому. Со слабоалкогольных напитков начинай тогда, с пива например. – Да если честно, то мне даже понравилось... Такой необычный привкус... И... В правду, чувство какой то теплоты на душе появилось... – Ну я же говорил. А теперь вот, килькой закуси. - Рыжов раскрыл консервную банку и протянул её к Венедиктову. Вениамин тихонько подтянулся к консервной банке и взял из неё маленькую рыбёшку. Положив её на язык, Вениамин закрыл глаза от яркого вкуса кильки, который гармонично дополнял ощущения от водки. Быть может это были лучшие внутренние ощущения молодого человека за всю его жизнь. – Это безумно вкусно. Я хочу ещё – Ну, между первой и второй, как говорится, перерывчик небольшой. - Михаил подлил водки в обе рюмки и вновь повалился спиной к стене. – А ты кстати, Михаил, почему не закусил? - протягивая рюмку к горлу произнёс Вениамин. – А я уже бывалый в этом деле. Я после нескольких рюмок только закусываю. Тебе же пока рано так делать, ты ещё только с трезвости ступил. Уж если надумаешь так каждую недельку-другую выпивать, то дорастёшь вскоре до такого. - Рыжов поднял рюмку и снова до последней капли выпил всю водку что была в ней. Тоже самое сделал и Венедиктов. – Ох, реально душа сама собой расслабилась... - Вениамин взял вторую кильку из банки и легонько положил себе на язык, смакуя каждую частичку её вкуса. – Ну вот. А ты не хотел пить. Ну что? Я третью рюмку то налью? – Давай. Бог всё же любит троицу. Тем более это слишком великолепно, чтобы останавливаться только на двух распитиях. Повторив водочную процедуру в третий раз, Вениамин раскинулся в кресле от нагрянувшего удовольствия. Щёки Вени заметно покраснели, глаза наполнились ощущением радости, а сам художник заметно повеселел. – Ну всё Миша. Мне хватит. - слегка дрожащим и рьяно опьяневшим голосом произнёс собутыльник Рыжова. – Ну как знаешь. А я пожалуй ещё попью немного. - Михаил выпил очередную рюмку водки, и только после этого смог закусить. Не смотря на то, что за окном вагона всё также простилались большие и безумно привлекательные глазу природные пространства, Веня уже не обращал на них никакого внимания. Его больше не волновало то, как получше изобразить то или иное деревце, как наиболее чётко проиллюстрировать атмосферу благополучия и уединённой тишины. Веня был с головой погружен в состояние лёгкого опьянения, что по уровню удовольствия и всецелого удовлетворения было сравнимо наверное только лишь с поеданием наиболее вкусной еды во всей жизни. Венедиктов стал поглощён чувством расслабления, и быстро, от скорой прибавки дофамина, закрыл глаза, раскинувшись в кресле. Рыжов же, вдоволь насытившись алкоголем, закрыл бутылку крышкой и отложил в сторону окна, а затем прилёг на свою постель. – Ох, давненько я уже так помпезно не выпивал... - пьяным тембром голоса подметил Михаил. - надо бы отдохнуть немного. - Рыжов положил ладонь правой руки под руки и перевернулся на бок, лицом к Вене, приготовившись к глубокому сну. Сам Вениамин же вскоре, не заметив этого, и сам погрузился в состояние сна, до сих пор находясь при этом в сидячем положении. Вечерело. Поезд продолжал стремительно нестись по просторам бескрайнего Советского союза. Остановок практически не было, да и те были короткими, длились по две-три минуты. Скоро состав подъезжал к Уралу, а за ней и к суровой Сибири. В эти моменты времени новоявленные собутыльники спокойно спали после непродолжительной попойки в вагоне. Вениамин просыпался несколько раз дабы испить воды или сходить в туалет, после чего вновь принимался спать на своей постели, а вот Михаил с кровати и вовсе не поднимался, спал как убитый. В скором времени на поезд опустилась глубокая ночь. Свет в вагоне оказался выключен, а тихие потрескивания колёс по железнодорожным путям создавали особую, почти колыбельную атмосферу. Звёзды на небесном полотне могли бы очень сгодиться для Вени, ибо подолгу рассматривая и запоминая их вид, творец смог бы без каких-либо усилий написать по-настоящему волшебный ночной пейзаж. Но Вениамин спал. Спал столь глубоко, что казалось даже выстрел пушечного ядра не мог бы его разбудить. Если он и вставал в эти секунды с кровати, то по воле организма, а не души. Водка слишком сильно окутала Веню. Окутала так, что Венедиктов более никогда не сможет забыть это сладкое чувство опьянения. Чувства, когда собственное тело становится по-хорошему раскованным, а мозг настолько переполняет чувство раскрепощённого наслаждения и сильный приток дофамина, что наступает ощущение попадания в сказку. Такое уже не стереть из памяти. Никогда. Проснулся Вениамин довольно рано. По земле только что пронеслись свежие лучи солнца, а во всём вагоне кроме новоявленного ценителя водки не проснулся больше никто. – Ох... Господи, как же у меня голова раскалывается... Я ж мало выпил то вчера, что такое со мной... Веня схватился за собственную голову, пытаясь как то справиться с до этого незнакомым, но таким отвратным и поганым чувством едкого похмелья, что резко контрастировало с до безумия приятными ощущениями предыдущего дня. – Кошмар... Как я пить то хочу... - В недавнем прошлом заядлый трезвенник, а сейчас уже без пяти минут обыкновенный алкоголик начал рыскать в чемодане Михаила в поисках воды, ибо сам не брал ничего кроме листов бумаги, холста, денег и канцелярских товаров. Найдя вскоре обыкновенную стеклянную банку с ярко-жёлтой этикеткой и надписью «Яблочный сок», Веня попытался налить её содержимое себе в рюмку, из которой ещё вчера вливал в себя шоты водки. Кое-как наполнив немногим количеством напитка данный резервуар, параллельно пролив несколько капель питья на стол, Венедиктов всё же смог после этого испить натурального сока. Вскоре проснулся и Рыжов. – Доброе утро - зевая произнёс учитель. – Да уж, доброе. Такое утро я бы и врагу не пожелал... – А что случилось у тебя? – Да ничего особенного. Просто после вашей вчерашней водки голова сильно болеть начала. Да и сушит в горле безумно. – А, так это у тебя лёгкое похмелье. Ладно, учту это. В следующий раз тебе водку предлагать не буду. Лучше пива слабоалкогольного пока. – Я не знаю, буду ли вообще после начала подобных ощущений хоть что то из алкоголя принимать в будущем. – Да брось. Тебе же понравилось. Вот и пиво понравится, только от него тебя так утром не снесёт, как от Столичной. – Ну ладно, поверю наслово. - Вениамин стал медленно тереть свои глаза пальцами обеих рук. – Ну что, где мы едем то сейчас? – Да к Свердловску вроде подъезжать должны. – Экий маршрут у нас быстрый складывается. Вчера ещё в Горьком останавливались, сегодня уже на Урале будем. – Так мы без остановок почти проезжаем. Вот в Свердловске должны опять на полчаса задержаться. – Вот. Как раз в привокзальный магазин зайдём и пива купим тебе. Я сам вряд-ли буду его, у меня вон, водки ещё пол-литра припасено. – Я наверное в вагоне останусь. У меня голова так болит, что на улицу вообще идти как то не хочется. – Ладно. Я тебе там выберу какое нибудь слабоалкогольное, чтобы с похмелья не умирал завтра. Поезд медленно подъезжал к Свердловску. Вскоре наравне с вагонами появились на горизонте дома, а после и автомобильные дороги, парки, бульвары, скверы и толпы людей на улицах. Не прошло и пяти минут как состав прибыл на вокзал главной столицы Урала. Стоянка длилась двадцать девять минут, посему у Миши было достаточно времени для покупки пива. Выйдя из вагона и подойдя к типовому магазину «Продукты», почти точно такому же какой стоял в Горьком, Рыжов стал думать, какое пиво ему лучше выбрать для Вени. Михаил желал выбрать для своего нового друга наиболее привлекательный вариант, ибо теперь любитель Столичной проникся своим попутчиком не только в роли товарища, но и в качестве собутыльника. Веня всего за какие то одни сутки стал первым за долгие годы человеком, которому Рыжов готов был открыться, душевно поговорить, пообсуждать текущую ситуацию и проблемы в мире. Готов был выслушать и позицию Венедиктова по тому или иному вопросу, несомненно прислушаться к ней. Вениамин сам не осознавая этого произвёл столь сильное впечатление, что теперь Рыжов готов был бы ежедневно культурно выпивать с ним, обсуждая насущные темы, нависшие в общественном сознании. При том даже для самого Михаила оставалось загадкой, чем именно его так зацепил этот худой длинноволосый художник из Москвы со столичными повадками и склонностью юношескому максимализму. Быть может простому школьному учителю было просто интересно в первый раз за долгие годы нормально пообщаться с представителем нового юношеского поколения без ролей ученика и учителя, а наоборот, на равных. С представителем, что был так похож на самого Рыжова в юности. Быть может он и в правду увидел в Венедиктове себя в молодости, отчего и был столь предрасположен к нему как к собственному сыну, который, при этом, может вполне себе ясно вести с Рыжовым дискуссии на равнозначных ролях. Поразмышляв несколько минут, в конечном итоге гражданин выбрал пиво Жигулёвское за два рубля шестьдесят две копейки. Взяв довольно большую по размерам литровую бутылку, преподаватель отправился с ней обратно в поезд, который был готов уже отправляться далее по своему заявленному пути. От настигшего Веню чувства похмелья, молодой человек уже не желал ни вглядываться в природные красоты, ни творить свои картины, ни уж тем более продолжать создавать свой вчерашний эскиз, на который несколькими минутами ранее Венедиктов отчётливо пролил несколько капель яблочного сока. Голова Вени была будто готова вот вот расколоться, а ужасающий треск внутри неё заставлял Вениамина медленно сходить с ума. В горле чувствовалась неимоверная сухость, будто бы Веничка не принимал никаких напитков на протяжении нескольких дней. Сердце бешено стучало, будто наровя срочно выпрыгнуть из груди. У художника появились отчётливые мешки под глазами, лицо стало будто более бледным, а телодвижения стали замедленными и рваными как во время простуды. Подходя всё ближе к своему месту, Михаил шагал будто бы в разы быстрее, чем раньше – словно хотел поскорее начинать интересные социальные беседы с новым собутыльником. – Вот, Веня. Я тебе Жигулёвское купил, от него наверняка ничего на утро у тебя не предвидится. – Ладно. Сколько я вам получается должен за бутылку? – Какую бутылку? – Ну этого, вашего. Жигулёвского. – А, за это можешь не платить. Я тебя так уж, по дружески угощаю. – Ну спасибо - Веничка приподнял бутылку над столом и положил её рядом с окошком. В этот момент поезд тронулся. – Ты как хочешь, Веня, сейчас выпить, или вечером, растянув так скажем удовольствие? Как поступим? – Давайте, Миша, вечером лучше. Сейчас из-за своего состояния я физически не смогу ещё хотя бы каплю алкоголя на язык пролить. – Как скажешь - Веня стал копошится в своём чемодане, периодически ставя из него на стол продукты. – Это у вас, Миша, обед что ли? – Да. Специально в дорогу припас, курица с рисом. – И она у вас всю дорогу до этого в контейнере этом просидела? – Конечно. Куда ж ещё то девать? – Понятно. – Ты сам кстати будешь есть? У меня там ещё одна порция лежит. – Нет, спасибо. Я пока не голодный. Да и если проголодаюсь, то на следующей большой остановке в трактир вокзальный зайду, там уж найду чем отобедать. – Ну как знаешь. - Михаил стал быстро поедать свой обед, как говорят в народе, уплетать за обе щёки. Со стороны казалось, что Рыжов ничего не ел до этого момента несколько дней, ибо его чавкающая физиономия выглядела так, будто впервые наблюдала вкусную пищу. Даже по глазам гражданина было ясно видно, насколько тот был голоден в тот момент. Вениамину не слишком сильно нравилось наблюдать за людьми во время приёма пищи. Этот процесс слегка отталкивал его. Он доводил Веничку пусть и не до рвотного рефлекса, но до сильной стадии отвращения и брезгливости, посему художник в ту секунду как закончил диалог с Мишей, поспешил опустить взгляд в свой вчерашний эскиз и перенести все свои мысли и внутренние ощущения лишь на то, чтобы поскорее его закончить, не замечая лик обещающего товарища напротив. Не смотря на так и не сходящее чувство похмелья, Венедиктов приступил к своей работе. Взяв в руки простой карандаш, Венедиктов стал подрисовывать изображённые ранее объекты. Подводить кончики листьев, затемнять кроны деревьев, по-новому заштриховывать просторы полей. Всё это заняло у Вени довольно мало времени, около пяти минут. Наконец, сделав финальные штрихи можно было точно сказать - эскиз завершён. Переполняемый чувством небольшой радости за себя Веничка, тут же откинулся в кресле и размял пальцы рук. – Всё. Эскиз готов. Вернусь в Москву, стану его в полноценную картину превращать. Эскиз изображённый Веничкой был воистину прекрасен. На переднем плане красовались стволы величественных деревьев, в основном дубов, берёз и клёнов. Их размашисто сильные кроны прикрывали почти всю нижнюю часть работы. Кора была прорисована особенно хорошо. При должном желании её можно было не отличить от настоящей, снятой на чёрно-белый объектив. Тонкие ветки берёз и напротив толстые и раскованные ветви дубов и клёнов создавали в эскизе ясный контраст нескольких пород деревьев между собой. На фоне лесного массива располагались всевозможные травы, среди которых можно было различить несколько пар чертополоха, багульник, множество мелких одуванчиков и пару тройку камышей вдалеке. На самом отдалённом плане выступала небольшая речка, с первого взгляда похожая на ручеёк. Её контур был гораздо менее толстым, нежели чем деревья, что придавало этой водной артерии свою особую хрупкость и почти женственную мягкость. Посреди леса также прорастали стебельки обычной травы, что была пропорционально разбросана по всему полотну бумаги исключая верхнюю часть. Наконец поверх всего этого прекрасного природного массива было изображено и по особому заштриховано всевышнее голубое небо с яркими белыми перистыми облаками. Великая простота небесного простора была будто бы недостижима, даже по ту сторону бумаги могло казаться, что от взгляда смотрящего до границы этого самого неба будет проходить столь большое расстояние, что его будет невозможно повторить, следуя по родимой земле. Такое вселенское пространство, казалось, мог создать только великий творец, коим и был от рождения талантливый Вениамин. И не смотря на несколько весьма видимых капель яблочного сока, что будучи пролитыми на эскиз полностью впитались в бумагу, рисунок всё равно казался целостным произведением искусства, да так, что даже эти самые капли словно и не портили, а наоборот, дополняли шедевральность произведения, гармонично дополняя и подчёркивая изобилие природной массы в нижней части эскиза. Михаил закончил обедать, и, герметично закрыв свой контейнер для еды, убрал его обратно в чемодан. – Ну ка, Веня, дай ка посмотреть, что там у тебя вышло – Держите, Миша. Только строго не судите, всё же на скорую руку можно сказать работа выполнена. Михаил взял лист бумаги в руки и начал пристально вглядываться в него – И это по твоему мнению на скорую руку сделано? Веня, ты в своём уме? Да это же шедевр! – Ну не стоит уж так, Михаил - с маленьким смущением произнёс творец. – Нет, Веничка, надо! Я готов купить этот эскиз у тебя прямо сейчас! Мне уже видится он в рамочке над моей кроватью. - Михаила настолько сильно поразило мастерство Вени, которое он вложил в зарисовку данного эскиза, что школьный преподаватель готов был сделать всё возможное чтобы приобрести это шедевральное полотно. Своими элементами и великолепной прорисовкой оно буквально захватило разум Миши, не отпуская его до конца. В этот момент Рыжова было абсолютно не важно что данное творение было изображено лишь на обычном листе бумаги формата А4, а не на каком нибудь размашисто холсте. Это было отнюдь не принципиально, ибо великолепие данного художества могло бы пролиться даже с маленькой салфетки, не то что с бумаги. – Ну я вообще то хотел бы его до Москвы довезти, а там уже эту наработку в полноценную картину превратить - парировал Веничка слова Михаила. – Не надо ничего превращать! Ты уже создал шедевр, Веня. Сколько ты возьмёшь за него? – Ну, Миша, я даже не знаю. Мне не приходилось ещё картины свои продавать... – Я тебе могу за неё пока пятьдесят рублей дать. Это, чтоб ты понимал, одна шестая от моей зарплаты, а работка у меня сам понимаешь, не благодарная. Поэтому видишь как я дорого могу твоё творение оценить – Да не стоит, Миша... Я не знаю, стоит ли этот кусок бумаги так дорого. Просто самому как то не удобно будет перед вами. – Да стоит конечно же. На, держи. - достав из своего кошелька пять купюр по десять советских рублей с гордым изображением Ленина в профиль, Михаил быстро протянул их Веничке. – Да?... Спасибо, вам большое, Михаил - Веня с большим воодушевлением и с присущей ему в такие моменты скромностью тихо забрал деньги и положил их себе в карман джинсов. – Я, если честно, хотел бы ещё какую нибудь из твоих картин прикупить, а то в спальне одной как то не комильфо ставить. Можно ещё в прихожей повесить, или в гостиной. – Ну, я не знаю, если честно. У меня сейчас нет прям такого запала вдохновения, так что скорее всего я не смогу вам сейчас изобразить что нибудь. – Хм. - Михаил, немного опечалившись, стал начинать недолгое размышление, слегка поджав свои губы. - сейчас не сможешь говоришь... А, слушай, может быть ты со мной в Ленинском выйдешь? Тебе ведь всё равно пункт назначения не принципиален, а так ты и жильё бесплатное минимум на ночь получишь у меня в квартире, так ещё и парк наш например изобразишь, его то точно ни один другой художник уж точно брать рисовать не возьмётся. Захочешь, на Байкал тебя отвезу, в там то уж ты точно такую красоту изобразить сможешь, что хоть в Третьяковке вывешивай. – Хм... Ну, я даже не знаю... Вдруг вы замыслите что то неладное, а я в незнакомом посёлке в тысячах километров от дома. На природе то я хоть всего максимум часов десять сижу, потом домой возвращаюсь, а тут... – Веня, ну я как минимум не холостяк, у меня дома жена есть, так что даже если я с ума сойду, то ты уж точно наедине со мной не останешься. Да и тем более, по твоему мнению школьный учитель может как то навредить кому то? Это же даже звучит забавно. – Ну в целом, да. Ладно, раз уж приглашаете, то что бы не заглянуть на одну ночку в гости. – Вот и славно. А вообще можешь и не на одну. Знаешь, Веня, ты за эти сутки так скрасил мою серую и скучную жизнь, что я прямо захотел её полностью яркими красками разбавить. Ты с этим уж точно помочь в силах. – Спасибо, Миша. Мне давно никто такого не говорил. – Да не за что, Веня. Я всего-навсего говорю правду. Всё таки ты реально та личность, с которой я бы хотел общаться на постоянной основе. В голове у Вени пронеслась быстрая мысль, что живя в родной Москве он ни разу даже не думал, что может твориться в провинции. Оказалось, что те вещи которые в столице являются обыденностью, производят неизгладимое впечатление на провинциалов, а пусть и странноватые, но оправданные чувством вдохновения решения Венички съездить на ночь на природу за сотни километров от дома, которые уже давно никого не удивляли в Москве, настолько втиснули в осадок Михаила как коренного жителя Иркутской области, что тот от осознания такого факта наконец понял, насколько же бесцветно протекает его жизнь, понял, что сумасшедшие решения, вроде тех же маршрутов Вени фактически в никуда, могут приносить неизгладимую пользу внутреннему миру и разуму человека, могут всецело подчеркнуть его характер, его личность, личность пусть и безумную, но яркую, совершающую такие действия, за которые пусть может будет стыдно на старости лет, но уж точно никогда не будет чувства сожаления за факт осуществления этих самых действий. Теперь, осознав это, Рыжов более не желал продвигать свою жизнь в то русло, где из развлечения будет только бесконечная пьянка да просмотр двух однотипных телеканалов. Теперь он хотел жить так, как никогда прежде и не думал. Жить как настоящий человек, так, чтобы не было обидно за потраченную в никуда жизнь, так, чтобы на смертном одре нельзя было отметить путь гражданина как путь безпонтового пирожка, без души, без глубокого внутреннего мира, вообще без всего кроме внешней оболочки. Оболочки, которая и та постепенно полностью сгниёт в земле по прошествии достаточно недолгого времени в пределах мировой истории. Теперь у Рыжова натурально загорелись глаза. Загорелись от того, что наконец в полную пришло осознание однотипности собственного бытия. Загорелись, да так, что явное ощущение собственной внутренней смертности скрыть было уже невозможно. Наконец, по прошествии почти полувека своего бытия, этот простой гражданин из провинциального посёлка впервые почувствовал настоящий вкус собственной идентичности. Михаил решил жить. Жить красочно и ярко. Так, как будто ему до сих пор всего двадцать лет.