Делать это трезвым

Прошло около пяти суток с момента отъезда пассажирского состава из Москвы. Поезд, не совершая почти никаких остановок тактично следовал к намеченной цели. На тех же станциях где вагоны простаивали более десяти минут Михаил быстро удалялся в станционный магазин за очередной порцией своей столь любимой водки и пива для Вени. Возвращаясь назад также достаточно быстро, Михаил выпивал, закусывал и почти сразу ложился спать, тогда как Вениамин пил максимум по одному стакану пенного, закусывая килькой в томате или воблой, что также имелась в распоряжении у Миши. Это помогало Веничке избавиться от столь ненавистного и противного чувства утреннего похмелья, которое он испытал ранее от водки. Сам Михаил напротив пива отнюдь не пробовал, предпочитая ему очередной шот Столичной. Во многом из-за этого факта собутыльники почти не вели серьёзных диалогов, ибо когда разум Вени был расслаблен и слегка затуманен от стакана пива, Миша уже был пьян настолько, что не мог составлять простые слова в предложения, а когда наоборот, Миша вливал в себя ещё только первый или второй шот водки, Веня как правило либо откладывал пиво на потом, оставаясь трезвым, и от того не слишком разговорчивым, либо уже было начинал засыпать от расслабления, вызванного притоком алкоголя. Так продолжалось вплоть до самого конца поездки. Попутчики конечно продолжали вести своеобразные и во многом самобытные диалоги, оставаясь при этом в трезвом состоянии. Но как только один из них начинал пить, так сразу вся комфортная и уединённая идиллия прекращалась. Причём в этом не были виновны ни Веня ни Миша, ибо все диалоги заканчивались, скорее, по иронии судьбы от независящих на то причин и обстоятельств. После окончания очередного дня в поездке Веня как обычно уложился спать. Михаил же обычно оставался бодрствовать до глубокой ночи, периодически попивая всё новые миллилитры водки. Вот, закидывая в себя очередную стопку, Михаил тусклым взором стал глядеть на вид, что открывался за окном. В небе над составом протекала глубокая ночь. Ярко-жёлтая круглая луна фактически освещала всё пространство в одиночку, а плеяда тусклых и мелких звёзд простиралась вплоть до самой линии горизонта. Чёрно-фиолетовая гамма цветов, казалось, расслабляла Рыжова куда сильнее, чем очередной шот Столичной. Глаза школьного учителя будто наполнялись светом и некой радостью, описать которую будет практически невозможно. После Миша спустил взгляд вниз от линии горизонта, на прекрасную реку Ангару, что протекала вдоль линии небесного простора. Своей сияющей голубизной она величественно текла вперёд и отражала в себе всю красоту ночного видения. Звёзды в ней казались наиболее прекрасными, будто бы сказочными. Луна, что также была запечатлена на водной глади реки блистала одним лишь своим видом. Вокруг реки росло много сибирских хвойных деревьев, которые дополняли и без того фантастически завораживающий пейзаж ночного леса с широкой полосой Ангары посредине. Восхитившись данным видом, сильно опьяневшим к тому моменту Михаил будто бы застыл в пространстве на несколько секунд. В тот сладкий миг в его голове пронеслась дивная мелодия из какого-то старого мультфильма. Мелодия, что потрясающе красиво исполнялась на простом фортепьяно с использованием то ли скрипки, то ли виолончели, а также скромно дополнялась воистину потрясающими партиями простой дудочки. Михаил уже не помнил ни сам мультфильм, ни сцены из него, ни сюжет, ни героев, ни диалогов, однако при виде сего неописуемого пейзажа, эта красивейшая мелодия буквально врезалась к нему в память, при том факте, что Миша не вспоминал о её существовании уже с десяток лет. Настолько его поразил вид лунной ночи на Ангаре. После этого, стало понятно, что Рыжов слишком сильно любит родные просторы Сибирской земли пред Байкалом. Он родился в этих землях, здесь прожил почти всю свою жизнь, однако каждый день видя всевозможные красоты родного края педагог никогда не переставал восхищаться своей настоящей родиной. Посему вид Ангары под большим скоплением звёзд и смог произвести на него большое впечатление. Этот будто бы секундный момент для Михаила воистину мог бы служить одним из самых приятных и счастливых в его длинной жизни. Мог бы быть тем, который будет не стыдно припомнить перед своей смертью. От чувства расслабления Михаил закрыл глаза, став тихо засыпать. Это была последняя ночь, которую следовало провести в поездке. Уже на следующий вечер состав должен был подъехать к Ленинскому, где попутчики и должны были выйти. Эта ночь станет последней в этом составе, в этом поезде, в этом вагоне, в этом плацкартном помещении, что уже успело стать для Рыжова по настоящему родным. Михаил засыпал. Засыпал медленно, но столь сладко, будто на миг перемещаясь назад в своё потрясающее детство. В детство, где всё что бы не происходило было гораздо теплее и светлее того, что есть сейчас. Летняя ночь продлилась недолго. Уже через четыре часа как Михаил заснул в своей плацкартный койке, солнце распрямило свои свежие лучи из под горизонта, ярко осветив всё пространство сибирского леса. То были первые Августовские дни, то ли шестое, то ли седьмое число, посему солнце уже переставало светить так же обильно как всего то двумя неделями ранее, однако всё ещё могло залить светом и теплом почти всю территорию по радиусу от вагона. Внезапно Михаил проснулся. Состав в тот миг начал постепенное замедление, поскольку прибывал на станцию Калинино. Эта глухая деревушка у самого изголовья сибирского леса была затеряна от всех населённых пунктов поблизости, а стоянка на станции обязана была занять лишь две минуты. Однако эти две минуты стали бы очень драгоценными для Миши. Его запасы водки были на исходе, а алкоголя ему в тот миг хотелось сильно больше, нежели чем в остальные дни, а заметив издали на перроне небольшой магазинчик, Михаил быстро понял, что ему нужно сделать в следующие мгновения. В эти две минуты Рыжов обязан был добежать до станционного ларька и купить в нём себе водки, а после успеть забежать в быстро отъезжающий поезд. Стремительно взяв со стола бумажник, Миша подбежал к выходу из вагона. То было шесть часов утра, поэтому Рыжов стоял у выхода в абсолютном одиночестве. Как только двери смогли распахнуться, учитель скоро выбежал на перрон и помчался к ларьку, который удивительным образом находился вблизи поезда. Обычно в такой глуши если и бывают железнодорожные станции, то самые простые, с перроном, табличкой, и, максимум, сидячими местами, а на этой, к удивлению, был и свой ларёк с товарами. Добежав до киоска, что как раз открывался ровно в шесть утра, Михаил сразу пустил взгляд на полки с алкоголем. На них было сразу несколько бутылок водки, на которых и сфокусировал было внимание явный ценитель Столичной, если бы не стояла посреди них в одиночестве бутыль яркого армянского коньяка. И тут уже вкусовые рецепторы Мишиного языка подсказали ему, что одной водкой мол сыт не будешь, и надо для разнообразия, да и просто для более чуткого смака выбирать коньяк. – Здравствуйте! - смело проговорил Рыжов подбегая к продавцу - А пробейте-ка мне вон тот коньяк – Конечно. - всем своим видом слегка упитанная продавщица в чепчике и типичной синей магазинной форме показывала свой многодневный недосып, ввиду ранней рабочей смены, а также явно хамское и презрительное отношение ко всему, что происходит вокруг - С вас четыре восемьдесят восемь. Отдав продавщице четыре рубля восемьдесят восемь копеек и прибрав к рукам желанную бутылку, Михаил быстрым шагом последовал к поезду. Как только Михаил смог пройти в вагон, его двери прикрылись, а состав пошёл далее. – Успел - с явным удовлетворением подчеркнул Рыжов. В этот момент времени Вениамин всё ещё тихо и сладко спал в своей койке, видя будто бы уже не первый сон. Продвигаясь по плацкартном у коридору к своему месту, Миша то и дело поглядывал на бутыль с коньяком, будто бы предвкушая его чуть горьковатый вкус с мощным бодрящим эффектом. Наконец, подойдя к своей койке, Михаил тихонько положил алкоголь на стол и сам присел на постельное бельё. Отведя глаза от бутылки, преподаватель направил их на окно. Подолгу смотреть в него Михаилу не позволяло собственный разум. Гражданин считал что подолгу смотреть в одну точку, разглядывая какие либо детали это удел либо художников-иллюстраторов, либо самых наиглупейших идиотов, которым нечем заняться, кроме как разглядывать что то за окном. Поэтому Миша в первый раз как застал Веню за разглядыванием заоконных пейзажей сильно удивился такому поведению с его стороны. Однако в этот раз будто сама судьба повелела Рыжову взглянуть в окно. Зрачки глаз будто сами устремились на тихо изменяющийся простор сибирского леса. Взору быстро пали краски сосен и елей, что своими мощными ветвями прекрывали всякий доступ к ещё не посиневшему после рассвета жёлто-красному небу. Внизу проглядывалось полчища всевозможных грибов, а также виделись кустики с едва просматривающимися ягодами. Такой природный вид был безумно близок Михаилу и его душе, ибо он сам всё детство ходил по просторам Сибирского леса со старшими родственниками, то по грибы, то по ягоды, и от этого один лишь взгляд на подобные нерукотворные богатства пробудил внутри Миши сильную ностальгию. В его сознании быстро, но отчётливо ярко пронеслись моменты детских прогулок по хвойным чащам и рощам, вспомнились наивные удивления от дедушкиных рассказов про различные породы дерева, наконец будто были снова пережиты те чувства, которые нынешний школьный учитель не ощущал с самого раннего отрочества. В ту секунду Михаил в полной мере осознал факт того, что по натуре он - чистый сибиряк. Поэтому никакие виды подмосковных берёзок и полей, никакие виды уральских гор и колосков пшеницы где то под Горьким, которые столь сильно облюбовал Веня для своих художеств, не были так же примечательны для Михаила, как взор обычных сибирского леса. Простой сосны с маленькими шишками, типичного маленького кустика с мелкими ягодками да в конце концов обыкновенной тёмно-зелёной цветовой гаммы, что в секунду пробуждала Рыжова на приятные и немного меланхоличные воспоминания из детства. Не смотря на это, Миша осознал, что не ходил по грибы в близкие леса ещё с тех пор, как стал совершеннолетним. Отец звал его пару раз с собой, но у Миши всегда были какие либо занятости. А затем, когда отец умер, у Михаила и вовсе не осталось более никаких причин для возвращения к собиранию грибов. Словно виня себя за столь долгий перерыв в лесных походах, именно здесь, в ту секунду, в этом вагоне поезда преподаватель твёрдо для себя решил сходить за грибами уже на следующий день после возвращения в Ленинский. Не ради того, чтобы после вкусно поесть грибных закусок на обед, а ради эмоций. Ради возвращения тех чувств и ощущений, которые были утрачены Михаилом в самом детстве. Ради того, чтобы наконец пробудить тоскливые, но от того самые приятные воспоминания о времени, которое Рыжов уже безвозвратно потерял. Спустя около получаса после отъезда с таинственной лесной станции, солнце вновь стало по-утреннему светить на небе, освещая тусклые лесные массивы. В этот момент Веня наконец пробудился ото сна. Раскрыв свои заспанные глаза, юноша был всё ещё будто одной ногой в сновидении. Его лицо выглядело по-мертвецки бледным, а рядом с носом будто бы тлели отчётливые мешки под глазами. Вот так. Ежедневные, пусть и небольшие попойки на седьмой день поездки сделали своё дело. Ощущение похмелья вернулось к Вениамину словно в тройном объёме. – Доброе утро - отчётливо произнёс Миша. – Доброе... - хриплым голосом ответил Венедиктов. Слегка приподнявшись над постелью, Вениамин монотонным голосом, будто преодолевая собственное состояние спросил у собеседника – Михаил, у нас есть вода? Мне безумно пить хочется. – Ну, в чемодане минеральная есть. Она при похмелье вроде помогает неплохо. Возьми её. Немного склонившись под стол, молодой художник стал медленно рыскать в полуоткрытой чемодане в поисках воды. Состояние Венедиктова в этот миг было даже более отвратным, чем от водки несколько дней назад. Голова Вениамина готова была расколоться, дыхание словно прерывалось, а сердце будто бы выпрыгивало из груди, сильно обливаясь артериальной кровью. Наконец, обнаружив в чемодане нераскрытую зеленоватую бутылку с белой надписью «Есентуки», Веня поспешил её поскорее открыть. Спустя считанные секунды он отбросил крышку от бутылки на стол, начав жадно пить минеральную воду. – Что? Опять похмелье? - неспешно спросил Михаил – Ну как видишь, да. Мне видимо вообще пить нельзя. Я же говорю, мне сам бог велел к алкоголю не приближаться даже. – Странно. Ты вроде молодой, организм как видно здоровый, отчего ж похмелье у тебя такое сильное? – А у тебя, Михаил, такого не было разве? – Почему же? Было. Лет в двадцать пять несколько недель длилось, потом как то само на убыль пошло. – Как это так, само на убыль? – Да вот так. Сам не знаю отчего. – Понятно. - Вениамин поставил минеральную воду на стол и закрыл горлышко бутылки крышкой. – Я вот тут кстати коньяк приобрёл на станции, попробуй сегодня его попить немного вместо вина. – Нет уж, Миша. После сегодняшнего дня я скорее всего к бутылке вообще больше прикоснуться не буду, себе дороже. Потом от похмелья буду мучаться. – Ну не скажи, Веня. Не даром говорят что благородный и дорогой коньяк похмелья вызывать не способен. – Что то я не слишком сильно этим словам доверяю. – Ну и не доверяй, только меня ты вряд-ли переубедишь. Я помню как в какой то книге прочитал когда-то давно что коньяк, если он качественный, то наоборот как снотворное действует. И голова по утрам от него болеть не может. – Ну может и написано было, но мне кажется что крепкий коньяк уж точно не будет восприниматься легче вина. - Веня ещё раз открыл бутылку с минеральной водой и прислонил её горлышко к своим губам. – Ну так попей сегодня немного, а завтра мы и проверим. – Позже. Я сейчас алкоголь пить вообще не собираюсь. - Вениамин продолжил достаточно медленно вливать в себя воду из бутылки. – Веня, ну послушай ты меня. От такого коньяка у тебя похмелье в жизни не случится. – У меня оно от водки даже пришло, чо уж тут про коньяк говорить. – Водка то столичная была, дешёвая. А этот коньяк дорогой, я уверен что от него в жизни никаких ужасных ощущений не будет. – В любом случае я пока алкоголя попивать не хочу. Ближе к вечеру может определюсь, там и посмотрим. - Веня закрыл минеральную воду крышкой и положил перед собой на столик. – Ну, как знаешь. Мы кстати сегодня и выходим ближе к вечеру, так что ты давай быстрее определяйся. – Постараюсь уж. - Вениамин натянул улыбку и стал вновь пристально глядеть в окно. Сибирские леса в буквальном смысле сотрясали воображение Вени, ибо от осознания того, что подобная гуща природного изобилия находится в его родной стране, можно было реально сойти с ума. Молодой художник ещё никогда не доезжал до столь дальних от Москвы мест. Финальной точкой его суточных путешествий в поисках вдохновения служили города ближних к столице регионов, городов Урала и небольших станций ближних зауральных областей, Омской, Тюменской и максимум Новосибирской. В такой глубине собственной страны Венедиктову пришлось оказаться впервые, посему на финальной стадии пути к Ленинскому его по детски завораживало всё, что происходило за окошком плацкартного вагона, и медленно растущие под хвойными деревьями травы, и небольшое веяние ветра где-то на опушке, и редко виднеющиеся где то за огромными лесными массивами дикие звери, в основном волки и лисы. Под звучное стучание колёс поезда по железнодорожным шпалам картина за по бокам от состава выглядела ещё более волшебно. – Михаил, а не сходить ли нам по грибы когда мы в посёлок ваш приедем? - с неожиданной для самого себя наивностью проговорил Вениамин – Ох, Веня, представь себе, я также думал над этим сегодня утром. Если у меня не будет каких либо дел, то мы можем пойти завтра, например. – Славно. Я сам никогда по грибы не ходил, однако эта Сибирская красота меня прямо будто бы сама на этот процесс затаскивает – Хе, как же я тебя понимаю, Веня - по-доброму усмехнулся Рыжов - Я сам вот давно уже не ходил, но проглядев этот пейзаж за окошком у меня прямо желание появилось вернуться к собиранию грибов, вот значит завтра и выйдем вдвоём. – Как это вдвоём? Вы жену свою брать не будете что-ли? После прозвучавшего вопроса Вениамина Рыжов будто бы потерял дар речи, замолкнув на несколько секунд словно в состоянии обеспокоенности. – Конечно нет. Ей это не интересно. - после неловкой паузы робко проговорил преподаватель. – Ну хорошо. А то я просто думал что вы жену с собой возьмёте. – Да ладно уж, дома посидит, телевизор посмотрит. - предлстороженно заявил Миша. - А не выпить ли нам, Веня, коньяка сейчас? - Рыжов растерявшись перевёл тему. – Я же сказал, что определюсь ближе к вечеру, пить или не пить. – Да ладно тебе, я говорю, от этого коньяка у тебя только лишь приятные чувства будут. Никакого похмелья он в жизни не вызовит. – Да не хочу я сейчас - немного разозлённо парировал Веня. - Через несколько часиков может и попью, а сейчас я лучше вон, на природу полюбуюсь. – Ну, как хочешь. - Слегка опечаленно закончил диалог Михаил. В тот миг в его голове томно проносились мысли насчёт жены. Михаил вспоснил их первую встречу, первые неловкие смешкт в сторону друг друга, первые лучик большой страсти. Однако воспоминания гражданина словно были покрыты небольшой плёнкой из печали, что сильно затмевала всю радость пережитых моментов. Прекрасно представляя жену именно в том образе, в каком она была в момент знакомства, Рыжов начинал постепенно понимать — она уже давно далеко не тот человек, в которого когда-то влюблялся тот ещё молодой и по юношески наивный Миша. Светлана для нынешнего школьного преподавателя сродни любимой футболке, которая, однако ж, обернулась порванной при каком нибудь самом мимолётном и незаметном падении, которую, как не пытайся, зашить уже не сможешь, а следовательно никогда не сможешь привести в идеальную форму. Ту, в которой она и была той самой, любимой футболкой. Мысль о давно ставшей почти ненавистной жене головной болью давила на Михаила. Дабы отгородиться от воспоминаний связанных со Светланой, Рыжов решился налить себе рюмку коньяка. Взяв в руки бутыль с янтарного цвета алкогольным напитком, параллельно этому тяжко вздыхая, Михаил быстро освободил горлышко ёмкости от запечатанной крышки и налил сию амброзию в стоящий рядом с бутылкой стакан. Бурлящая от достаточно большого количества спирта жидкость ярко осветила своим видом донышко стакана, создав чёткий контраст с его внешней стеклянной поверхностью. Рыжов поставил коньяк на стол и вновь закрутил крышку на нём. После, приподняв над столом прозрачный стакан, ярко переливающийся карамельно-коричневыми, а в некоторых местах даже багровыми оттенками алкогольного напитка, Михаил поднёс коньяк к носу и начал слегка принюхиваться к его манящему запаху с тонкими кедровыми нотками, будто бы оставшимися в напитке после перевоза его в деревянных бочках, стараясь по максимуму смаковать каждую секунду распития. Аромат явно не дешёвого коньяка отдавал своей крепостью даже по запаху, оставляя в носу Михаила едва ощутимый тяжкий тон аромата. От наслаждения таким неимоверно завлекающим и располагающим к себе напитком, Рыжов, как большой любитель алкоголя прикрыл свои глаза. Только после этого гражданин прислонил стенки стакана к собственным губам и принялся по капелькам вливать коньяк себе на язык. Выдержанный вкус напитка вскоре начал будто бы стимулировать все отделы языка школьного учителя. Своей гаммой чуть горьких и крепких алкогольных тонов, янтарный коньяк будто бы создавал целую симфонию из различных вкусовых ощущений, которые вскоре развились в едином порыве прекрасного послевкусия. С отнюдь не дилетантским, а скорее даже уважительным подходом Михаил смог в полную силу распробовать вкус столь дорогого коньяка и все его величественные нотки производства. Было даже странно после этого осознавать тот факт, что бутыль с этой почти божественной амброзией наслажденного вкуса находилась на полке обыкновенной железнодорожной станции в глухой сибирской глуши посреди леса, на которую, скорее всего, никто бы окромя Михаила в жизни бы не смог набрести. Глядя на то, как Михаил сладостно смакует момент распития коньяка, Вене и самому неожиданно для себя захотелось сделать пару его глотков. Аппетитный смак, что чувствовался даже в простом взгляде Рыжова приковывал к себе большое внимание со стороны художника, какие бы опасения насчёт алкоголя не испытывались им в тот момент. – Я ведь отолью себе немного коньяка, Михаил? - С лёгкой робостью спросил Вениамин. – Так ты же сейчас пить отказался вроде. Сказал что до вечера подумаешь. – Да знаете... Я как то поразмышлял и решил всё же попробовать его сейчас. Уж больно заманчиво выглядит он. – Это правильно - весёлым тоном произнёс Рыжов и тут же принялся наливать коньяк в стоявший вблизи окна стакан Вени, на дне которого в тот миг оставались осевшие капли пены от пива, что быстро смылись под напором вливания туда нового напитка. – На. Тебе должно понравиться. - Михаил прикрыл бутыль коньяка крышкой. - Ну, за здоровье. - Рыжов тут же чутка приподнял стакан вверх и стремительно осушил его до самых мелких капель. Подобное быстрое, можно даже сказать стремительное распитие резко контрастировало с вдумчивым смакованием того же самого напитка несколькими минутами ранее. Видимо, как только Михаил отлучался от мысленных терзаний по Светлане, он сразу чувствовал себя более раскованным. Веня также приподнял стакан над столом и медленно отпил из него половину содержимого. Зажмурив глаза от крепости напитка, Веня почувствовал странное, но достаточно приятное потепление в мышцах шеи и плеч. Горьковатый, однако от того достаточно необычный и даже притягательный вкус коньяка быстро поднял настроение Вене. Его лицо расплылось в улыбке, а дыхание заметно участилось. До этого ни один алкогольный напиток не мог вызвать у Венедиктова подобную однозначно положительную реакцию. – Это великолепно. Что это за коньяк, Михаил? – Армянский какой то... - Рыжов повернул бутылку, стоявшую лицевой стороной к окну, в свою сторону и прочитал на этикетке название «Арарат», а под ним мелким шрифтом подпись «Возраст 4 года». Помимо этого на бутылке красовалось наименование на армянском языке, которое придавало внешнему виду коньяка куда более привлекательный, и даже можно сказать авторитетный вид. Было сразу ясно, что коньяк именно что родом из Армянской ССР. – Арарат здесь сказано. Четырёхлетний он. - уверенно подчеркнул Михаил. – Надо будет мне этот Арарат купить как нибудь, когда домой приеду. Больно уж приятный вкус у него. Вроде и горький, крепкий, но до чего послевкусие у него сладостное... – Вот видишь, а ты пробовать боялся. Что то там до вечера обдумывать хотел. – Так я же не знал насколько мне этот коньяк понравится. Гораздо лучше любого пива или водки - Веня приподнял стакан над столом и окончательно допил всё его содержимое. – Ну вот, а всё потому что надо старших слушать, раз предлагают, то и бери на здоровье - заметно повеселел усмехнулся Михаил. – Да ладно уж. Мне тем более до утра то дожить ещё надобно. Мне и водка в первый раз понравилась, а потом с постели по нормальному встать весь день не мог. – Ой, Веня, да я тебе гарантирую, никакого похмелья от коньяка ты в жизни не получишь. Это благородный алкоголь, он только приятные ощущения за собой несёт. – А я смотрю вы у нас прямо эстет. Настоящий сомелье как погляжу - Веня сатирически улыбнулся. – Ну, к сожалению не сомелье, но в одной книге такое говорилось. Я вот в молодости прочитал и на всю жизнь в итоге это запомнил. – Да мало ли что вы в молодости читали, Михаил. Я вон в детстве Чуковского читал, и что? Разве может, скажем, посуда от хозяйки убежать, как это у него в произведении одном было описано? Нет. Вот также и здесь. Понаписали ерунды в типографии, а вы и верите. Понятное дело, конечно, что я гиперболизирую, но всё же. Не стоит верить всем подряд книгам, вот моя мысль. – Ну может быть ты и прав, Веня. Та книга вообще вроде домоводству была посвящена, а про коньяк там просто факт был выведен. А так вот если про Чуковского, ты, Веня, читал что-нибудь окромя его детских книжек? А ведь он реально талантливый литератор был, и очень печально что его все только по сказкам запомнили. – Ну, я слышал он там для дочери все эти рассказики написал. – Да, а потом умерла она, к сожалению. И после этого он вообще к детской литературе не возвращался. – Да уж. Страшно на самом деле когда родители своих детей переживают. Это ж какое горе. – Угу. - Михаил одобрительно кивнул. - У него ещё сын был, Николай, тоже писатель был. Так вот его он тоже пережил. Года на четыре если не ошибаюсь. – Ужасно конечно это всё. Я бы с ума бы сошёл если бы сразу двух детей собственных схоронил... – Да ты то ещё не понимаешь какого это, собственных то детей нет у тебя. – Ну я по крайней мере представляю какого это, терять человека, из которого ты в буквальном смысле с самого раннего детства приличную личность строил. - Веня упёрся локтями на стол и повесил на них голову, понемногу растопырив ладони и прикрыв ими половину собственного лица. - А у вас, кстати говоря, есть дети? – У меня?... - Михаил замешкался. На его до этого в целом весёлом выражении лица сотряслись небольшие нервные судороги. Рыжов на секунду зажмурил глаза и постарался что-то пробормотал в ответ, но из его уст в тот момент как будто бы ничего не хотело вырываться. Понимая всю неловкость ситуации, гражданин слегка сжал ладонь в кулак, однако даже не смотря на факт нахождения под лёгким градусом, Рыжов смог выдавить из себя пару столь необходимых в тот момент слов. – Дети?... Нет. Мы с женой для себя жизнь проживаем пока, а дальше уже если только бог дать захочет. – Понял. – Вениамин смог заметить явно взволнованное поведение Михаила после вопроса про детей. Ему показалось странным замешанное состояние своего собеседника, однако спросить Рыжова об этом напрямую Веня в тот момент так и не решился. За окном в тот момент продолжали стремительно пролетать природные массивы. Всё те же деревья, те же поля, те же леса... Всё это фактическое однообразие уже откровенно наскучило Вениамину за целую неделю поездки. Его вдохновение с каждой минутой проведённой в этом плацкартном вагоне всё больше улетучивалось. Венедиктов уже не грезил о том, чтобы творить, ибо теперь ему уже не хотелось даже приближаться к написанию картин. Всё это бесконечное однообразие видов типичной Русской и Сибирской природы более не заинтересовало Веню как раньше, а наоборот, только больше погружало в состояние тоски. Глядя в окно художник уже не желал даже притрагиваться к канцелярским принадлежностям. Его глаза отдавали страшной скукой и нежеланием возвращаться к написанию даже самых простых пейзажей. Рыжов в это время опять же писал что то в своей записной книжке, однако всё же не мог не заметить странное состояние дорогого собеседника. – Веня, что ты какой грустный сидишь? - вскоре спросил Михаил. – Понимаете ли, Михаил. Мне абсолютно наскучил этот однообразный пейзаж за окном. Этот фон, это небо, да даже эта оконная рама. Меня они уже в некую тоску вгоняют. Я то думал я буду на протяжении всей поездки не вылезать из чувства вдохновения, а тут вот так. Природа мне что-то сильно наскучила, Михаил. – Понимаю. За неделю в поезде мне самому многие вещи противны стали. Но ты ещё подожди. Мы вот сегодня доедем с тобой до посёлка моего, как раз это ближе к вечеру будет, я тебя тогда на Ангару поведу. Ты знаешь как она на закате красива? А под луной когда она, так и вообще будто бы из сказки картина. Ты обязан просто её запечатлеть. – Да что в ней такого, река как река. Мы за время этой поездки и повеличественней реки видели. Чего только Волга стоит. – Ну не скажи. Давай мы приедем и ты сам посмотришь. Уверен, ты после этого будешь готов отдать все силы чтобы подобный прекрасный пейзаж на холст перенести. – Да ладно вам, Михаил. Ангара это ж не Миссисипи и не Нил. Что в ней интересного то? – А вот увидишь. Я бы сам если б имел достаточные умения в рисовании точно бы первым делом ночную Ангару изобразил бы. – Да в вас скорее всего просто патриотизм к малой родине играет. Уверен, будь вы, скажем, из Ленинграда родом, то точно бы на Ангару и не взглянули бы в жизни. – Ой, да язык у тебя, Веня, как хвост собачий. Хватит уж наверное спорить, вот приедем и убедишься в моих словах. - с небольшим раздражением высказался Михаил. – Ну вот и посмотрим тогда. - Веня слегка прилёг на постель, словно устав от диалога с Рыжовым. Михаил продолжил что-то записывать в своей записной книжке, параллельно часто поглядывая в окно. Остановок у состава практически не было, поэтому Рыжов мог всецело погрузиться в свои мысли, без отвлечения на что либо постороннее. Переворачивая листок за листком, страницу за страницей, Михаил записывал в книжке всё более объёмный текст. Различные мысли, что текли в его голове во время подобного рода занятий абсолютно не мешали процессу, а даже скорее наоборот, помогали Рыжову писать абзацы всё более складными предложениями. Прошло около часа с момента последнего диалога Михаила и Вениамина. Постепенно крупные сибирские леса сменились видами небольших посёлков, боров и невспаханных полей. Состав подъезжал к последней своей остановке перед Ленинским - городу Иркутску, который встречал поезд дальнего следования привычными советскими панельными домами. На контрасте с вереницей прекрасных природных просторов эти безобразные, но в то же время и в чём то привлекательные жилые постройки могли смело цеплять глаз каждого человека. Одним лишь своим видом вселяя в душу человека некую тоску и ощущение скуки, эти казалось бы невзрачные хрущёвские и брежневские поделки могли к прочему разбудить в смотрящем чувство пламенной ностальгии по родному дому. – Какие же всё же безобразные дома стоят у нас в стране. Снести бы их, да и всё - Михаил неожиданно прервал смуглое молчание – А мне вот наоборот, кажется, будто эти домики в меня какую то что-ли ностальгию толкают... Уж больно они на наш родной район похожи. – И чем же? – Да, вот, своей какой то невзрачностью что-ли... Я помню как в детстве, лет в пять я гулял вечно вдоль вот точно таких же панелек. Ох, сколько ж историй было интересных тогда... Кажется, будто только вчера сам переживал все эти истории, а сейчас вон гляжу, уже двадцать лет. – Да уж, жизнь страшная штука. Ты сам не заметишь уж как и сорок тебе треснет, как мне например. – Так уж вся жизнь может пролететь. А все события только в памяти мы ведь сможем сохранить. Вот я сейчас вспоминаю, мне ж пять лет было, какой я тогда заводной и неугомонный был, а сейчас вот как. Остепенился. – Так ты растёшь, Вень. Естественно что ты не будешь таким же каким был ранее. – Вот от этого мне как то тоскливо становится. Это ж значит что ничего не вечно. Сейчас только из воспоминаний я могу узнать что за человеком я был. Так уж через, скажем, лет десять я тоже совершенно другим по характеру буду, и лишь в памяти свой настоящий образ хранить буду. – Так и будет. Уж до самой смерти мы меняться постепенно будем. Ну да ладно. Давай ка выпьем немного. Михаил, слегка приподняв бутылку с коньяком легонько налил содержимое в два стакана, для себя и Вениамина, который в тот момент уже смог полностью погрузиться в свои раздумья. Хоть панельные здания и проходили за окном достаточно быстро, однако каждое отпечатывались в сознании молодого человека. Словно яркие элементы картин они вписывались в общее чувство тоски и ностальгии по родному дому, хотя и находились от этого самого дома на гигантском расстоянии. Именно глядя на подобные здания, что в сравнении с обычным человеком смотрелись сооружениями колоссальной высоты, у Вени смогло разбудиться ощущение осмысленности собственной жизни. Жизни, каждую секунду которой стоит ценить. Вскоре вагон поезда, издав характерный скрипучий гул, остановился на вокзале Иркутска. Своим видом он нисколько не отличался от обыкновенных станций других городов, где состав совершал остановки. Совершенно неприметное здание двухэтажного вокзала было окрашено в светло-синий цвет, отчего полностью сливалось с фоновым небом. Пассажирская платформа по размерам была маленькой, в длину около сотни метров. По сравнению с другими перронами этот смотрелся практически карликовым. – Вот кто в здравом уме будет выкрашивать вокзал в такой уродливый синий цвет? Он же смотрится совершенно удручающе, да ещё и с небом сливается - с тихим тембром голоса проговорил Веня. – Вот я тоже так думаю. Вроде не маленький город то, Иркутск, а такой вокзал ужасный выстроили. Неприглядный какой то. Раньше ведь вокзал куда более красивым был. Здание было вроде 98 году построено, почти сто лет назад. Такое здание великолепное было, что аж другие сибирские города завидовать могли. Там основная часть строения выполнена была на основе типового проекта, причём с использованием архитектурных форм классицизма. Там и высокие арочные окна, и оформление главного фасада в виде портика и другие архитектурные красивости были. Кирпичное здание то было, площадь имело большое, где-то четыреста квадратных метров точно. Строили, кстати, по прототипу красноярского вокзала, тоже очень красивого. Закладка вокзала тогда, в царские годы ещё, проходила в торжественной обстановке. Архиепископ Тихон даже совершил молебен, да заложил первый камень в фундамент будущего здания. Второй камень как я помню положил глазковский приходской священник, третий — генерал-губернатор. На мероприятии тогда были гражданский губернатор Иркутской губернии Моллериус, городской голова Сукачев, помощник шефа жандармов Александр Пантелеев и князь Георгий Андронников, начальник строительства первого участка Забайкальской железной дороги. Горожане за моментом открытия со стороны Глазковского предместья и с лодок наблюдали. Потом, правда, на вокзале в годы гражданской войны пожар случился, сгорела большая его часть. Остатки уцелевшие снесли вскоре, а на месте того красивого сооружения это убожество поставили, его вообще должны были на время поставить, лет на десять максимум, пока не решат вопрос как старый вокзал реконструировать. Но потом война началась, и с этих пор как то не до реконструкции. А эта прости Господи станция тут до сих пор стоит. – Вот это у вас знания, конечно. Как такое запомнили то всё? – А вот. Сталинская система образования лучшей в союзе была. Вот только в классе в седьмом Хрущёвскую ввели. Так после седьмого класса я и не помню ничего. А вот это всё, что я рассказал, я помню, нам на уроках краеведения в школе говорили. У нас учитель был по нему прекрасный, объясняла всё так, что мы как сказку её заслушивали. – А у нас вот Москвоведение было в школьные годы. Я с этих уроков вообще ни единого слова не помню, при том что в первые годы пятёрки по этому уроку были, ну а затем уж я прогуливать начал. – Вот что значит новая система образования. Никудышная она совсем. Сейчас то и дети перестали учителей уважать, это я по собственному опыту знаю. – Ну, у нас в школе дети обычно всё же к учителям относились уважительно. По крайней мере за спиной мы гадости про них не рассказывали. – Значит у вас школа хорошая была, не для шпаны, так скажем. У нас же вообще никто не ценит учителей, от этого у меня даже помню нервные срывы случались раньше, но я потом смирился и просто наплевал на них всех. Сейчас я им тупо двойки ставлю за поведение и они как миленькие все сорок пять минут урока сидят. Конечно, знаний у них всё так же нет абсолютно, но хоть мне не мешают свободно тему проговаривать, да зарплату за это получать. – Забавно конечно. Бедные учителя конечно в наше время. Как вот вы только выдерживаете весь этот ужас с детьми? - Веня потянулся к бутылке коньяка и начал тихонько открывать её – Ну уж с божьей помощью управляюсь. Пенсионного возраста жду, а что ещё мне делать то? – Незавидная у вас, конечно, судьба. - Веня подлил коньяка себе в стакан. – Конечно уж, незавидная. Не каждому от рождения дано красиво рисовать. – Ну знаете ли, Михаил, мне от рождения это как раз таки и не дано было. Годы практики должны быть. – Это безусловно, однако доля таланта должна присутствовать всегда. Налей мне кстати тоже коньяка полстакана. – Тут и так его мало осталось. Не знаю, хватит ли до вечера – Да брось. Если надо я ещё куплю. Наливай, не жалей. После недолгой фразы Рыжова, Вениамин подлил коньяка в стакан Михаила и поставил бутыль рядом с окном. – Откуда вы, Михаил, к слову, так к алкоголю пристрастились? - Вениамин облокотился на спинку кресла и скрестил ноги. – В юношестве дело то было. - твёрдо проговорил Рыжов, поднимая стакан над столом. - Сейчас я думаю не буду тебе говорить, там потому что история долгая довольно, может завтра поведаю. – Ну ладно. А кстати, мы через сколько примерно до вашего посёлка доезжаем? Он ведь достаточно близко к Иркутску расположен, верно? – Да, Веня, верно. Минут через сорок пути уж там я думаю будем. Сейчас я наверное вещи собирать потихоньку начну, благо я из сумок не вынимал почти ничего. - Михаил влил в себя очередной стакан с коньяком и стал вновь что-то записывать. Остановка на Иркутском вокзале по времени заняла тридцать минут. Как только колёса поезда тронулись с места, Рыжов принялся быстро складывать его вещи, лежавшие на столе в сумки. Было понятно, что Михаила безумно радовал факт скорейшего возвращения домой. Всё это время, находясь хоть и в довольно тихом, но всё же людном вагоне поезда Рыжов чувствовал пусть и не слишком явный, но дискомфорт. Михаил не привык к толпе, и следовательно бежал от всякого общества, сторонился многолюдных собраний. Гражданин мог спокойно и комфортно ощущать себя лишь наедине с каким бы то ни было человеком, говоря с ним тет-а-тет, тогда как скопления народа его по-настоящему пугали. Михаил совсем устал от целой недели этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя бы одну минуту ему хотелось вздохнуть в другом мире, не глядя на всю будто озлобленную грязь обстановки вокруг, от которой его отрывали лишь постоянное распитие спиртного и душевные разговоры с Ваней. Возможно, эти разговоры, что как бальзам ложились на его душу, успокаивали Рыжова в условиях суеты в дороге, по итогу стали причиной приглашения Михаилом Вениамина в гости. Теперь, когда состав был на финишной прямой до станции посёлка Ленинский, этот факт стал ощущаться особенно чётко. Последние тридцать минут поездки Веня провёл лёжа в застиланной постели и глядя в потолок. Слегка тихий шум колёс поезда будто вгонял Венедиктова в состояние некого доселе не известного ему транса. Мысли художника в те злополучные минуты будто бы потускнели. Такое состояние непередаваемой лёгкостью окутывало всё тело молодого человека, отчего его тело наполнялось приятным ощущением тепла. Так, как на Вениамина подействовал тот Армянский коньяк не действовал до этого момента ни один, даже более менее крепкий напиток. Однако подобные диковинные ощущения одновременно ложились тяжким грузом на сознание творца. Его мысли стали туманными, а голос начал издавать неприятную хрипоту. Сам того не заметив, Вениамин сильно перебрал с коньяком, при том, что выпил лишь меньше половины от объёма бутылки. Это состояние чувствовалось в его теле ещё во время диалога с Михаилом на вокзале, но после его завершения Венедиктова стали посещать самые препоганые головные боли, резко контрастирующие с внутренней теплотой организма. Дабы избавиться от беспощадных , он решил лечь на бок своей постели и постараться заснуть. И, хоть коньяк обыкновенно действует на человека как снотворное, столь неподъёмная его доза была сокрушительной для Венедиктова. Сжав подушку и уперевшись лицом в стену, Вениамин старался как можно меньше думать о чём либо, лишь следить за нормальным ритмом собственного дыхания, дабы сон начался быстрее. Вскоре Венедиктов стал погружаться в крепкий сон. Стоило Вене на время отключить в своей голове всякую возможность думать, так его сознание сразу впало в забытье. Скоро крепкий, свинцовый сон налёг на него, будто придавив всё его тело вплотную к постели. В таком состоянии Венедиктов по ощущениям пролежал несколько часов. Вскоре, открыв глаза он смог понять, что находится в совершенно незнакомом ему месте. Это была большая комната с высокими потолками и ярко-красными стенами, богато украшенными позолотой и всевозможной лепниной. Потолок был выкрашен в явный багровый цвет, отчего его вил мог смешиваться со стенами в единую красную гамму, от которой начинала болеть голова. В помещении помимо кровати находилась пара дорогих кресел и стульев и небольшой декоративный столик пред кроватью. Завершал же вид роскошного интерьера комнаты гигантский шкаф в половину стены, что будто сошёл с одного из залов зимнего дворца. Веня лежал на широкой деревянной постели в состоянии жуткого похмелья, смугло глядя лишь на стопку с недопитой водкой на столике. Рядом также стоял стакан с обычной чистой водой, что явно успела изрядно охладиться за целую ночь простаивания на столе. Будучи в таком паршивом состоянии он не сразу понял, что находится не в своей квартире. Внезапно для Венедиктова, спустя несколько минут после пробуждения, в помещение вошёл весьма незаурядный молодой человек, одетый в типичный дворянский костюм конца XIX века, с длинным чёрным пиджаком, в белой рубашке, с галстуком и в тёмных штанах, по цвету похожих на смоль. При себе гражданин имел трость, а на его худощавом лице красовалось весьма небольшое пенсне. Он имел относительно высокий рост, тонкую шею и худое телосложение, на фоне которого могли выделиться лишь его мощные скулы, едва различимые мешки под глазами и небольшие морщины на лбу. Человек, натянув не комфортную, почти зловещую улыбку присел на один из стульев перед кроватью Вени. –Gutten tag, Вениамин Александрович - с чётко выраженным Немецким акцентом произнёс мужчина на ломаном Русском языке. –Здравствуйте. А вы, извиняюсь, кто? –Вам, друг мой, это знать не обязательно. Лучше встаньте, я желаю поговорить с вами по душам. –Нет. Вы сами видите в каком я сейчас состоянии - Венедиктов склонил голову с постели в сторону стакана с водой –Оу, нет-нет. Вода вам сейчас ни к чему. Лечите подобное подобным, Вениамин Александрович - Мужчина подал к Вене ещё одну стопку столичной, идентичную той, которую творец выпивал вчера. –Вы издеваетесь надо мной? Где я вообще? Зачем вы вообще привели меня сюда? –Сокрытие этой тайны я предлагаю оставить на потом, Вениамин Александрович. Мне вот одно интересно, почему вы, Советские люди, со столь сильным пренебрежением относитесь к чужакам? Неужели в вас до сих пор сорок первый год играет? –Довольно. Хватит тут мне мозг запудривать. Немедленно говорите, как я оказался здесь и кто вы вообще? –Бросьте, Вениамин Александрович. Это совершенно нам ни к чему. –Откуда вы, чёрт вас дери, моё имя знаете? Имейте ввиду, я могу вызвать милицию. –Оу, да грех в сейчашнем то времени ваше имя не знать. Такого великого творца почитают на самых высоких уровнях. –О чём вы? Каких уровнях? У меня картины максимум человек пять видело, если не меньше. –А кто сказал, что ваши картины почитают люди? –Ну а кто же? Звери что-ли? –Нет, не звери. Те, кто находятся на самых высоких уровнях. –В кремле? Ну могу согласиться, в кремле реально нелюди сидят, но это сейчас совершенно ни к чему. –Нет, вы не поняли, Вениамин Александрович. На самых, высоких уровнях. На тех, где выше стремиться уже просто некуда. –Да на каких к чёрту уровнях вообще? Проваливайте, у меня и так голова сильно болит, так вы ещё какие то метафоры свои мне суёте. Уходите. –Ну, как знаете, Вениамин Александрович. Я уйду туда же откуда пришёл, только вот могу вас заверить, что мы с вами ещё встретимся. - незнакомец подошёл близко к большому окну и словно испарился, одномоментно пропав из поля зрения творца. Вениамин поднялся с постели, схватившись за собственную голову и слегка простонал от головной боли, что сильно мучила его. Художник попытался встать на пол, однако его тело шатало из стороны в сторону. Венедиктов слегка прикрыл глаза, не в состоянии справиться с чувством жуткого похмелья. Облокотившись руками на стол, Вениамин почувствовал, что на его спину давит что-то тяжёлое. От такого некомфортного ощущения он постарался приоткрыть свои глаза невзирая на тяжкий груз собственных век, однако наконец оглядев комнату, творец впал в ужас. Элитного вида комната начала произвольно рушиться. С потолка начала сыпаться штукатурка, со стен отбираться дорогая лепнина, дорогая мебель стала падать на начищенный доблеска паркет, проводя по нему сильные трещины. Посреди сего начавшегося беспорядка стремительно раскоылось окно, в котором ешё несколько минут назад пропал таинственный гражданин. Прочувствовав ужас ситуации, Вениамин быстро обернулся и заметил висящего над кроватью безликого человека в костюме, что давмл своей ладонью на спину Вениамина. –Quisque homicida intus habet. - безликое нечто, едва двигая мышцами своего лица произнесло фразу с сильным, почти зловещим басом, параллельно всё сильнее сжимая в ладони спину Венедиктова. Спустя мгновение на чёрной фигуре человека, где-то в области сердца возник небольшой силуэт топора красного цвета. Обомлевший от происходящего кошмара Вениамин не мог сказать ни слова. Он лишь глядел своими округлёнными от ужаса глазами прямо на сам силуэт, и чувствовал сильную боль в спине. Постепенно фигура человека стала поглощать в чёрный цвет всю стену за кроватью Венедиктова, медленно обращая комнату в кромешный мрак. Темнота быстро забирала под свой контроль всё, что находилось вокруг Вени, а скоро из неё послышался уже знакомый слегка хриплый, но от того не менее чёткий голос с немецким акцентом: –Danke für die Info, Вениамин Александрович!... Внезапно Веня проснулся в холодном поту. Глядя округлёнными глазами в потолок он на несколько секунд задержал дыхание от произошедшего ужаса. Его руки сильно дрожали от пережитого кошмара, а губы заметно посинели. Из шокового состояния Венедиктова быстро вывела фраза Михаила, сидевшего на соседней койке: –Просыпайся, Веня. Подъезжаем к Ленинскому.