Тлен

Тлейте до праха,

Мои воспоминания…

Кабуто Якуши

      Писк комаров, холод голой земли и темень ночи — все отступило на задний план перед шквалом мыслей, чувств и отдаленных воспоминаний. Кабуто сидел, обняв руками колени, в прострации уставившись на языки пламени недавно разведенного огня.       Чужие слова, обращенные в мысль, били по вискам и бесконечно повторялись:       «Я пришел, чтобы передать приказ Наруто-сама. Вы освобождаетесь от необходимости работать в приюте. Отныне вы свободны».       Кабуто выдали новые документы, которые совершенно не отображали подробностей прежней жизни, кроме даты рождения и имени, которое, к удивлению, даже не сменили. Приказали не показываться в Конохе без маскировки, потому что броская змеиная внешность, доставшаяся в наследие от клеток саннина, была все еще жива в памяти людей.       Единственным напоминанием о слежке был прикрепленный к уху в виде маленькой сережки жучок. За Кабуто следили, но, проживший под неусыпным контролем более десяти лет, Якуши не считал это обременительным.       Куда страшней оказалась неизвестность. Перед Кабуто открылся целый мир, в котором его никто не ждал. Он не знал, куда идти.       Промелькнула навязчивая мысль вернуться к Орочимару, но мужчина отмел ее: не хотел повторять ошибки прошлого и снова становиться чьей-то тенью.       На следующий день он решил отправиться в Кишио — городок в Камне. Выбор был сделан из логики и оставшихся вариантов.       В Коноху идти не стоило и не хотелось — слишком многое он там похоронил, в Туман тоже — эта деревня из кровавой превратилась в индустриальную. Прогресс Кабуто уважал, но на данный момент хотелось покоя и уединения. Да и шпионская карьера приучила жить неприметно. Выделяться сейчас — верх глупости. В Песке он засветился с Орочимару.       Внешность свою он изменил: надел затемненные очки, скрыв узкий зрачок и тени вокруг глаз; отросшие волосы убрал в тугой хвост, без челки. Из одежды — черные штаны и серая кофта, поверх которых широкий плащ.       Городок был мирным, поэтому ниндзя на воротах, лениво зевая, быстро пропустили его вперед.       Выбор места жительства — одна проблема. Следующая: ограниченность финансов. Денег у Кабуто практически не было, поэтому требовалась работа. Становиться ниндзя и как-то связываться с этой системой — нет, опротивело. Остается один вариант: утроиться в какую-нибудь больницу медиком.       Большое каменное здание — одна из городских больниц — выглядело величественно, но впечатление портили маленькие трещинки между кладкой кирпичей. Табличка с названием улицы, прикрепленная к больнице, выцвела от старости.       Внутри медсестра приветливо улыбнулась ему.       — Вы по записи? К какому врачу?       Кабуто покачал головой.       — Я хочу подтвердить свою квалификацию. Собираюсь работать здесь медиком.       Доброжелательность девушки растворилась в мгновение ока. Губы поджались. Она выдавила явно через силу:       — Пройдемте.       Чужое недовольство обосновывалось очень просто. Предварительный экзамен на медика низкого ранга проводился медсестрами или медбратьями. Каждый, без учета прохождения каких-либо курсов мог пройти его. В случае провала, при должной настойчивости, человек запрашивал разрешение пройти обучение в больнице у самих докторов и становился коллегой тех же медсестер.       Такая вседозволенность связывалась с нехваткой хороших медиков, особенно в такой глуши. А приводило к наплыву бездарей, совершенно незнакомых со сферой медицины.       Остановились Кабуто и медсестра в какой-то одноместной палате. На кровати лежал мужчина — без сознания. На лице синяки, на руках и шее уходящие под рубашку бинты.       — Сильные ушибы и гематомы вследствие драки. У него нет серьезных увечий и переломов, поэтому им занимаются только медсестры, а не врачи. Если сможешь продолжить лечение, я лично отведу тебя к своему начальнику.       Голос не скрывал насмешливости и раздражения, буквально сочившегося из полуусмешки и нахмуренных бровей. Она громко вздыхала, будто Кабуто сам был из разряда больных, пострадавших в драке.       Акцентировать на этом внимание Якуши не стал — подошел к мужчине, откинул одеяло и задрал чужую футболку. Следовало залечить боевые отметены, находившиеся рядом с жизненно важными органами, а остальное могло и подождать.       Кабуто снял бинты, игнорируя дернувшуюся медсестру и начал быстро залечивать лечебной чакрой синяки, царапины и порезы.       Боль оттягивала руку: Кабуто почти не использовал чакру больше десяти лет. Энергия вытягивалась неохотно и медленно, будто Якуши снова стал необученным юнцом из приюта.       На лечение он потратил пятнадцать минут, раньше справился бы и за пять. Однако медсестра смотрела на него со смесью ошеломления, восхищения и легкой зависти.       Застывшая девушка отмирает через минуту, а потом действительно приводит Кабуто к кабинету главврача.       Старик со взъерошенными седыми волосами и цепким взглядом кажется Кабуто странным, но по-своему приветливым. Тот осматривает Якуши оценивающе, а потом рассказал ему симптомы связанной с сердцем болезни.       Кабуто без утайки раскрывал свои знания: какие бы взял анализы, как бы осматривал, как бы общался с пациентом. Даже высказал предположения насчет диагноза.       Можно сказать, что рабочее место он получил без особого труда. Зарплата не была большой, но Якуши готов был согласиться и на половину суммы, если ему предоставят жилье. Так и договорились: ему выделили небольшую комнатку прямо в больнице.       Мужчина прилег на кровать и прикрыл глаза. Он так привык к постоянному шуму детских голосов, постоянной заботе, что даже перестал думать об ином варианте жизни.       Но какая-то часть сознания всегда помнила о том, что он — шиноби, что он привык экспериментировать, лечить. Запах от лекарств въелся под кожу, а тьма подземелий закралась в самое сердце.       Слишком долго он служил саннину. Многие даже обвиняли его в безвольности: он безропотно выполнял столько приказов Орочимару. Соглашался делать ужасные вещи без каких-либо возражений.       Причина этого повиновения крылась в глубокой привязанности, переросшей в любовь. Итачи, поместивший его в иллюзию прошлого, помог увидеть себя со стороны — послушную марионетку в руках саннина с ворохом сомнений и запутанных чувств.       Это почти сломало, но позволило идти собственным путем.       Только кое-что не изменилось. Якуши многие часы и даже дни потратил на анализ своего прошлого. Манипуляции, пренебрежение, даже самые мерзкие воспоминания с Орочимару не уничтожили чувств к тому.       Якуши вздохнул. Сегодня юбилей: почти двадцать лет безответной, никчемной любви, комком осевшей в глубине сердца. Ставшей серо-цветной, одним из утешений которой — проведенные вместе с саннином ночи еще до войны.       Впрочем, это уже почти не волновало. Заперлось далеко внутри, так, что не найти, и иногда вылезало. Тогда, когда ты один и мысли не заняты чем-то посторонним.       Через пару месяцев Кабуто окончательно свыкся со своей жизнью в Кишио. Он продолжал лечить больных, без особого труда стал лучшим работником больницы.       Но самым ценным он считал появившееся свободное время, которое он тратил на развитие в новом направлении — лечебном фуиндзюцу.       Заниматься любимым делом — получать новые знания, в приюте Кабуто не мог: это привело бы к ужесточению условий заключения. Здесь же, в своей комнатке, он мог выкроить минутку.       — Кабуто-сан! Кабуто-сан! — закричал кто-то.       Якуши сбросил с колен чертеж, и бегом понесся ко входу в больницу. Если позвали его, да еще и посреди ночи, то случилось что-то действительно серьезное.       Увидев шокированную и растерянную медсестру, сидевшую на коленях возле трех подростков, Кабуто проигнорировал собственное секундное оцепенение и опустился на пол.       Слева лежал без сознания мальчик — копия маленького Наруто, за исключением недостающей пары усов и кругловатого лица. Справа — брюнетка в очках с фамильными чертами клана Учиха. Посередине лежал, обнимая их, тяжело дышавший альбинос с большой раной на груди.       Кабуто вздрогнул, когда увидел знакомый разрез глаз и вертикальный зрачок, но быстро взял себя в руки и провел диагностику.       — Заберите блондина и девочку. У первого чакроистощение, перелом и ожог левого бедра, ожог средней тяжести на боку. Многочисленные ссадины, синяки, порезы. Скорее всего, сотрясение. Девочку перемещайте аккуратно, у нее сломаны ребра, чакроистощение. Колотая рана на руке.       Девушка сглотнула, судорожно кивнула и поднялась, когда увидела бежавших к ней на помощь коллег.       — А последний…             — Его я возьму на себя, — скрывая беспокойство, уверенно произнес Кабуто.       С беловолосым мальчиком, похожим на Орочимару, все было просто ужасно. Якуши физически ощущал, как клетки подростка отмирают, при этом тот каким-то чудом оставался в сознании, кусая губы и страшно бледнея от боли.       Счет шел на секунды, поэтому мужчина начал судорожно размышлять над тем, что можно предпринять. Сейчас отмирали только клетки первого слоя кожи, но процесс не останавливался. Организм альбиноса, как и при открытии врат Майто Гаем и Рок Ли, разрушал себя сам. Первое, что пришло мужчине на ум — ограничить чакру подростка, пожирающую собственное тело.       Якуши поднял мальчика на руки — у того от удивления расширились глаза — и перенес в ближайшую к своей комнате палату.       Чертить печати времени не было, поэтому он метнулся к себе и взял уже готовые. Распахнув кимоно, — снова привет от Орочимару — он уменьшил с помощью недавних чертежей ток чужой чакры. Сильно, но недостаточно, чтобы повредить. Затем начал восстанавливать чужие клетки посредством гигантского вливания лечебной энергии, но практически сразу одернул руку — процесс разрушения продолжился.       — Попробуй взять свою силу под контроль, — произнес Кабуто.       Мальчик задышал чуть ровнее после использования печатей, поэтому смог прохрипеть в ответ:       — Не могу. Она слишком хаотичная после… — блондин закусил губу, не договорив. Явно что-то скрывал, но сейчас было не до чужих секретов.       Якуши сжал кулаки. Он не хотел видеть, как ребенок умирает на его глазах, а именно к этому все и шло. Если ничего не предпринять, то, промучавшись несколько суток, подростка можно будет отправить только на кладбище.       Он громко выдохнул. Точно. Нужно восполнить недостаток клеток. А клетки можно пересадить. Такая процедура всегда несла в себе риск, но он существенно снижался, если имело место близкое родство.       — Ты — сын Орочимару?       Мальчик жмурится, несмотря на боль, и напрягается. Якуши нахмурился и сказал как можно мягче:       — Тебе необходимо пересадить клетки. Возможность успеха увеличивается в случае родства донора и пациента. Делать тесты, анализы времени нет, поэтому я могу только положиться на твое слово и пойти на риск.       — Ты — не мой родственник, — выдавливает мальчик.       — У меня есть клетки саннина. Не спрашивай, откуда. Лучше честно ответь на вопрос, потому что в противном случае процедура будет обречена на провал.       Когда на закушенной от боли и сомнений губе альбиноса появилась ранка, Якуши поставил ультиматум:       — У нас есть два пути. Ты каким-то непостижимым образом берешь силу внутри себя под контроль, иначе — медленно и мучительно умираешь. Второй: попытаешься мне довериться. Если нет, то клетки не приживутся в любом случае: ты будешь подсознательно сопротивляться тому, что я делаю. Выбирай.       Мальчик поджал губы. Сердце Кабуто сжалось от жалости, но больше он ничего не сказал: процесс трансплантации клеток был слишком сложен, и делать его лучше с согласия пациента.       — Я согласен, — выдавил альбинос.       Кабуто сразу же приступил к работе.       Пересадка не заняла много времени, но, как и ожидал Якуши, часть клеток не прижилась. Ситуацию приходилось контролировать постоянно. Медик спал мелкими урывками, вынужденный находиться рядом с бьющимся в лихорадке парнем, как оказалось, Мицуки.       Первые двое суток мальчику медленно, но верно становилось хуже. Только на третий день появились признаки улучшения. На четвертый и пятый ситуация не менялась. На шестые сутки процесс разрушения полностью прекратился. Организм начал восстанавливаться.       Через полторы недели, когда Кабуто держался на ногах только за счет опыта, силы воли и специальных пилюль, мальчик очнулся. Желтые глаза приоткрылись и посмотрели на медика мутным взглядом.       — Сейчас твоему телу ничего не угрожает, — медленно, давая время осмыслить, сказал Кабуто. — Но до полного выздоровления еще недели две минимум, поэтому, хотя я убрал ограничивающие чакру печати, даже не думай пользоваться ниндзюцу.       Мицуки моргнул. Он очень сильно похудел, скулы у него теперь были почти отцовские, но, несмотря на болезненный вид, взгляд прояснился.       — Что… с моими друзьями? — прохрипел Мицуки.       Кабуто поднял брови. Сын Орочимару думает о своих товарищах, но ответил, увидев искреннее волнение:       — С ними все хорошо. Блондин даже пытался вломиться сюда, но я его выгнал.       — Боруто, — мальчик слабо, но счастливо улыбнулся. Щеки покраснели. Кабуто с трудом удержал так и норовившее расползтись по лицу удивление.       — А где они сейчас? — спросил альбинос. — Врач-сан?       Мицуки моргнул. Голова Кабуто была откинута на спинку кресла, ноги вытянуты. Странные, похожие на противосолнечные очки, слегка наклонились. Медик тихо посапывал.       Мальчик отвернулся. Под действием медикаментов боль отступила на задний план, и его окутало редкое чувство чужой заботы.       Нет, конечно о нем беспокоились друзья, знакомые интересовались, но это никогда не могло вылечить дыру в сердце, которая расползлась из-за отсутствия семейного тепла. Матери у него не было, вернее, определенно была, но Орочимару навряд ли раскроет личность второго родителя.       Саннин… Помогал советом, обеспечивал всем необходимым. Если Мицуки спрашивал, то получал ответ. Когда Мицуки захотел переехать в Коноху, то Орочимару не только не возразил, но и уладил вопросы с документами, снял для него квартиру.       Он действительно больше походил на ответственного наставника, по какой-то неведомой случайности ставший его опекуном.       Лог… Ну Лог. Тот вообще никогда не интересовался его жизнью, а навязываться Мицуки не хотел.       Может быть, отец и брат предпочитали не показывать своего отношения. Любили. Точного ответа мальчик не знал, и эта неопределенность порой уничтожала чувство нужности, которое так хотел ощутить Боруто, привлекавший внимание Наруто своими бесконечными проделками.       Но Мицуки так не умел. Он привык скрывать свои эмоции и тихо тлел внутри, и, когда друзья расходились по домам, оставался наедине со своими планами, мыслями и чувствами.       Этот мужчина в странных очках (который так и не представился) ухаживал за ним. Во вспышках между беспамятством и коротким бодрствованием он видел только светловолосого медика.       Мальчик дернулся от чужих прикосновений.       — Ты говорил что-то во сне, — рука медика лежала на груди Мицуки. Брови мужчины сдвинулись к переносице. — Не двигайся, я осматриваю тебя.       — Обычно я спокойно сплю, — против воли тело подростка начало извиваться, когда ладонь медика приблизилась к подмышкам. Щекотно. — Ты же ниндзя. Так тебя любой победит, — мужчина подавил улыбку и убрал руку.       Мальчик кашлянул, скрыв последние следы смеха, и перевел тему:       — А почему сюда не приходят медсестры?       — Пока ты валялся в отключке, они приносили еду. Остальные обязанности не выполняются по моей просьбе, так как твой случай очень тяжелый. Я вынужден следить лично за всеми показателями.       Кабуто аккуратно вонзил иглу от капельницы под кожу. Мицуки вздрогнул.       — Твоя чувствительность обострена из-за болезни. Даже укол неприятнее вдвойне. Потерпи еще немного и сможешь присоединиться к друзьям.       Мицуки оживился:       — Сарада и Боруто — они в больнице?       — Нет, — Кабуто отследил погасшую улыбку и погрустневшие глаза, — Ваш сенсей забрал их в Коноху. Кажется, Боруто пришлось усыплять.       — Боруто очень преданный и импульсивный, — прошептал Мицуки. Говорить громко смысла не было: обычно взрослые на такие реплики либо кивали и переводили тему, либо замолкали. Но, неожиданно, врач сказал:       — Хокаге в вашем возрасте был еще хуже.       — Вы знали седьмого? — удивленно.       — Да, — коротко отозвался Кабуто.       Мицуки закусил губу. Этот мужчина имел при себе клетки отца. Вывод: как-то с ним связан. Знал седьмого — легендарного Хокаге — лично! Даже не особо лестно высказывается о характере Наруто.       Любопытство распирало изнутри, хотелось задать так много вопросов, но, неуверенный, что ему искренне ответят, остановился Мицуки на нейтральном:       — Седьмой выглядит старше вас.       Кабуто усмехнулся больше весело, чем самодовольно.       — Мне сорок лет.       Мальчик приподнял брови. Хотя Орочимару выглядел на лет двадцать из-за экспериментов с телом, Кабуто не отставал: мальчик дал бы ему около двадцати пяти.       Решившись, он все-таки спросил:       — Как вы связаны с отцом? И как поняли, что я его сын?       — Догадался, — усмехнулся Кабуто. — Вертикальный зрачок, желтый цвет глаз, форма лица, привычка носить кимоно. Насчет первого вопроса: мы работали вместе когда-то, — мужчина помолчал. — У меня сохранилось не лучшее впечатление о нем, поэтому я не хотел бы поднимать эту тему вновь.       Мицуки неловко замер, раздумывая, чем могло быть вызвано такое отношения.       — А я могу рассказывать ему о вас?       — Как хочешь. Но я бы предпочел, чтобы мое местонахождения осталось тайной.       — Вы боитесь его? — отец имел много врагов. Может из-за него в семье врача произошло какое-то несчастие?       Кабуто наклонил голову.       — Нет. Скорее боюсь, что не смогу уйти от него, — Якуши пересел на кровать мальчика. — У нас были сложные отношения, поэтому не стоит думать об этом слишком много.       Альбинос поднял глаза. Слегка грустные, очень любопытные и ярко-желтые. Невинные.       — Вы можете рассказать свою историю? Без подробностей. Тогда я ничего не скажу о вас отцу.       Кабуто усмехнулся. Такая неловкая попытка манипулирования вызывала умиление. Но закушенная губы, опущенный на собственный руки взгляд мальчика заставили его сердце смягчиться.       Мальчик просто хотел больше узнать об отце. Кабуто моргнул, прогоняя ощущение нереальности (у Орочимару есть ребенок) и тоски, ответив:       — Эта информация засекречена, поэтому пусть это останется между нами, — Мицуки ошеломленно поднял свои ярко-желтые глаза на него. — Я был ближайшим помощником Орочимару, буквально его правой рукой, пока не началась Четвертая Мировая война шиноби. Если вкратце, то перед началом войны я вживил клетки Орочимару в себя, кстати, твой отец категорически запрещал мне делать это.       Я присоединился к стороне противников альянса шиноби. Хотя я определенно слабее Мадары или Обито, но была причиной, по которой меня ценили. В конце войны мое убежище раскрыли. Завязался бой, в котором я попался в иллюзию своего собственного сознания. Мне пришлось увидеть собственное прошлое: детство, юность. Свои победы и поражения.       Мне пришлось избавиться от ложных убеждений и воспоминаний. Именно поэтому я не хочу видеть Орочимару: это напомнит мне о собственной несостоятельности, ведь я боготворил твоего отца, каждое его слово воспринимал как данность и исполнял любой приказ.       Мальчик затаил дыхание. Отец не скрывал своей истории, но только теперь становилось понятно, сколько подробностей, сколько судеб не было упомянуто.       Мальчик не знал почему, но именно этот странный человек в затемненных очках вызывал чувство доверия. Возможно, он пожалеет о сказанном, но Мицуки все же выудил из сердца сокровенное:       — Я тоже боготворил отца. Только я даже не уверен, как он ко мне относится. Как к сыну или эксперименту. Действительно ли он заинтересован во мне?       Легкое сострадание. Многие дети со сломанным, несчастливым прошлым приходили в приют. Без родителей и без дома, силу страдания Мицуки и этих детей сопоставить было нельзя.       Но ему ли не знать, что происходит, когда ты запутан и некому указать дорогу. Как пожирает одиночество.       Отчасти или в целом, но Мицуки был таким, потому что слишком умен, чтобы не задавать себе вопросы: зачем он здесь? Кому нужен и нужен ли вообще?       Поэтому он пододвинулся ближе и заговорчески прошептал:       — Какая разница?       — Что?       Кабуто усмехнулся чужому удивлению и ткнул в район сердца мальчика.       — Плохое или хорошее, даже безразличное отношение Орочимару не должно сбивать тебя с пути. Просто слушай свое сердце, оно укажет тебе путь.       Мицуки оцепенел. Почти то же самое сказал Боруто после его побега из деревни. Статус мальчика тогда — беспринципно — предатель. Боруто плевал на это. Боруто пошел за ним и поддержал. Широко улыбнулся, указал пальцем на сердце и разразился пафосной речью, которая, почему-то, ломала все сомнения и укрепляла веру в самое лучшее.       Вернул назад, в деревню. И ни разу не упрекнул.       Он прикрыл глаза, не желая показывать личные, задевающие душу эмоции проницательному врачу. Не желая показывать свою боль.       Кабуто сжал чужое плечо. Воздействовать сильнее — показывать жалость, поэтому он просто ненавязчиво поддержал.       Раздался хруст позвоночника. Мицуки резко раскрыл глаза. Почти всегда находящийся в положении «стоя» медик с явным удовольствием потягивался.       — Давно у меня не было таких интересных случаев. Через пару дней ты сможешь отправиться в Коноху. Держи, — Якуши вытащил из кармана сложенную в маленький квадратик бумагу, — Это что-то вроде справки. Отдай сенсею или Хокаге.       Мальчик развернул справку. Нашел глазами чужое имя. Лечащий врач: Кабуто Якуши.       — Спасибо, Кабуто-сан.       Помявшись, Мицуки все же спросил:       — Почему вы скрываете свои глаза?       Догадливый мальчик. Хотя то, что очки выполняют функцию декораций и проблем со зрением у него нет, поняли почти все. Перед работниками больницы он отнекивался последствиями болезни глаз. «Неизвестно, пройдут ли устрашающие блики на радужке.»       Однако мальчик знал короткую версию его биографии, поэтому Кабуто коротко пояснил:       — Клетки Орочимару, — он на пару секунд снял очки, демонстрируя фиолетовые тени и змеиный зрачок.       — Можно изменить цвет глаз и кожи с помощью пластики, но это слишком рискованно. Но показываться перед другими в амплуа твоего отца не просто рискованно — опасно.       Мицуки задумчиво кивнул, покосился на Кабуто.       — Почему вы рассказываете об этом? Я же могу передать ваши слова отцу.       — Ты лишь усложнишь мне жизнь, не более. И, — усмехнулся Кабуто. — Ты же пообещал оставить озвученное в этой комнате секретом.       Собственные слова вызвали ироничную полуулыбку.       Он — бывалый разведчик и оправданный преступник класса S, интроверт, редко стремящийся к общению, изливает ребенку душу. Обрывками, кусочками, так, чтобы выстраивался общий путь, но не нельзя было разглядеть общей картины.       И из-за чего? Из-за секундного сострадания и желания подарить тепло не просто подростку, а сыну своего бывшего хозяина и любовника.       Непонятный порыв разбить колющую душу мальчика неопределенность, рожденную из недомолвок и иносказаний. Рассечь правдой, пусть сухой и короткой, как выдержка из первоисточника, сети обиды и отстраненности, которыми медленно, но верно обрастало сердце мальчика по отношению к своему родителю.       Медик вздохнул.       Может, резкий прилив сентиментальности вызывали эти огромные, доверчиво распахнутые глаза мальчика. Ярко-желтые, змеиные. Почти как у него…       Через несколько дней Мицуки стоял на пороге больницы, а Кабуто, который успел привязаться к мальчику, решил проводить того лично.       Мицуки мялся. Стоял, хотя мог давно уйти, закусив губу и сжимая лямку рюкзака, ожидая непонятно чего.       Кабуто работал в приюте больше десяти лет. Очевидное желание мальчика отражалось в глазах, но удивляла лишь собственная радость на это. Он по-своему любил детей, но никогда, никогда Кабуто не испытывал такого резкого ощущения правильности, настолько щемящей — не спокойной — нежности, сжимая маленькие косточки. Объятие вызывало легкую тоску: они скоро расстанутся.       «Все-таки слишком привязался». К чужому ребенку, с которым они, возможно, никогда не встретятся.       Якуши резко отступил на шаг назад. Сухой, лекторский тон медика спрятал сконфуженность.       — Не забудь следовать моим рекомендациям. Если заметишь какие-либо признаки болезни, любые недомогания — беги к ирьенину, а лучше сразу просись в Звук.       К губам Мицуки приклеилась непроницаемая улыбка. Мальчик без труда разрушил возведенную Якуши границу, прижавшись к медику близко-близко.       — Спасибо, Кабуто-сан.       По телу распространилось тепло. Медик опустил веки, улыбнулся, даже не замечая, насколько мягким стал его голос.       — Не затягивай с Боруто, а то твоя черноволосая подруга вмиг отберет твоего, — заминка, — друга.       Мальчик отстранился, покраснел. Кабуто развернулся, ухмыляясь.       Когда Мицуки ушел, жизнь Кабуто вернулась в прежнее русло. Медик продолжил лечить больных, работать над печатями, изучать новые техники и тренироваться. Иногда входил в режим мудреца.       Изменение наступило неожиданно.       — Аято-сан, — короткий поклон, — вы звали меня?       Аято-сан — главврач больницы — кивнул. На голове взметнулась копна седых волос, а помутневшие от старости глаза за стеклами толстых очков при виде Якуши по-молодецки засверкали.       — Присаживайся, Кабуто-сан.       Мужчина присел напротив Аято. Тот потирал руки, задумчивый взгляд сосредоточился в одном месте. Якуши молчал, позволяя начальнику собраться с мыслями.       — Я принял решение передать тебе больницу.       — Что? — моргнул Кабуто. Такого он не то, что не ожидал — даже не предполагал.       Старик усмехнулся.       — Я стар. Очень-очень стар, но так и не нашел, кому передать свое детище.       — Но эту больницу основал ваш отец, — выдавил Кабуто. — Вы отдадите свое наследие чужому человеку? Вы ведь не знаете обо мне ничего, кроме сведений из документов.       Аято покачал головой.       — Мне достаточно знать, что ты справишься с этой ношей лучше остальных. В остальном я рискну.       Якуши сглотнул. Приятно от искреннего признания заслуг, без манипуляций, без вербовки, без лести и привязки к себе, где хвалят не из-за желания увеличить процент преданности.       Жить в этом месте легко и привольно, но Кабуто больше не хотел быть к чему-то или кому-то привязанным.       — Я не останусь здесь надолго.       По лицу Аято пробежала тень разочарования. Раздался вздох.       — Знаю. Слишком большой у тебя потенциал для этого захолустья. Но, — старик наклонился. — Смысл в том, чтобы помогать людям. Неважно где. Поэтому пообещай: ты никуда не уйдешь, пока не подыщешь себе достойную замену.       Грязный ход. Сам Аято решил уйти только сейчас, дожив до седин. Впрочем, Кабуто не прочь согласиться. Можно же поднять больницу на более высокий уровень, увеличить рейтинги и отдать управление толковым людям. Он пошел на компромисс:       — Мы заключим с вами контракт. Пять лет я буду управлять больницей и буду обязан найти себе замену. После я уйду.       — Хорошо, — согласился старик. — Я обязательно укажу тебя в завещании. После моей смерти эта больница станет твоей.       Якуши вздохнул. Нести дорогую, но очень тяжелую ношу, причем в долгосрочной перспективе. Добродушный старик подложил ему знатную свинью под видом подарка. Впрочем, это не так уж и плохо.       Времени у него полно — спасибо клеткам Орочимару, который еще очень-очень давно вживил в себя клетки Хаширамы, достигнув полного принятие организмом. Может, Кабуто и не будет жить вечно, но долголетие клана Сенджу ему обеспечено.       Аято не кидал слов на ветер и вскоре передал Кабуто право управление больницей.       Якуши нашел неожиданное умиротворение в рассказах Аято о самых интересных случаях из своей практики, улыбках медсестер и благодарностях бывших больных.       Даже огромные стопки документов, разногласия с местными чиновниками, не желавшими выделять деньги на новое оборудование, и еще гора обязанностей не вызывала отвращения — только усталость.       Еще одним сюрпризом стало появления маленькой белой змейки в комнате, которую Кабуто так и не сменил.       Чешуйчатая заползла в раскрытую ладонь Якуши. Кожа покалывала — чакра, вложенная в змею мальчиком, контактировала с собственной.       — Кабуто-сан? — тихое шипение.       Знакомое тепло снова окутало сердце.       — Привет, Мицуки. Как твое самочувствие?       — Иногда побаливает в районе живота.       — Неудивительно. Туда ударили сильнее всего, поэтому эффект разрушения клеток проявился сильнее всего. Скоро это пройдет.       Мальчик замолчал. Даже на расстояние в километры Кабуто ощущал чужую неловкость. Желание пообщаться может обернуться страхом показаться навязчивым, поэтому он сам нарушил тишину вопросом:       — Твои показатели пришли в норму? Я слышал: скоро начнется экзамен на чунина. Тебе стоит постараться. Секунда, и будто бы невидимый барьер исчез. Мицуки говорил о многом: тренировках, своих попытках проявить чувства к Боруто. О своем страхе быть отвергнутом, ведь Узумаки только краснеет и делает вид, что не понимает намеренно прямых намеков Мицуки.       Якуши улыбнулся.       Непрерывный поток фраз совсем не обременял. Даже то, что время на сон сокращается с каждым словом мальчишки, не обременяло.       В конце концов, он вернулся в свою комнату почти в полночь. Сколько же прождал Мицуки, пока он вернется, сколько чакры и сил потратил на поддержание призыва?       Много.       И только ради разговора с ним.       Это обезоруживало, обволакивало щемящей нежность.       Но умиротворенность момента разрушилась, стоило мальчику вскользь обмолвится о том, что о его госпитализации сообщалось отцу. Быстрый перевод темы и сжатость изложения фактов выдали чужую обиду.       Кабуто вздохнул. С его стороны судить было легко: он долго жил и работал бок о бок с Орочимару. Изучил характер. Скорее всего, саннину просто хватило сведений о том, что с его отпрыском все хорошо. А значит причин вмешиваться нет.       Правда, если они с Мицуки продолжат общаться, если саннин обратит внимание на больницу, в которой лечили его сына — Кабуто обнаружат. Рано или поздно.       Мужчина погладил маленькую змейку, обернувшуюся вокруг запястья. Почему-то этот факт совсем его не волновал.

***

      Рейтинг больницы рос. Кабуто выклянчил большее финансирование, вел обучение персонала. Осложнялось все тем, что большинство не являлось ниндзя, поэтому он мог передавать лишь очень малую часть своих знаний.       Но несмотря на это, обучаемые им люди быстро прогрессировали. Через несколько месяцев Кабуто отправил пять человек на курсы повышения квалификации в столицу Камня, за которыми следовал экзамен, определяющий ранг медика.       Отсутствие стольких сотрудников увеличило количество работы Кабуто, поэтому, увидев в своей комнате поздно ночью знакомую змею, мужчина улыбнулся слегка истощенно:       — Мицуки, не стоило так долго ждать.       — Змея фальшивит, передавая твой голос.       — Просто немного устал.       Молчание.       — Ты теперь директор больницы. Я сильно отвлекаю тебя от обязанностей?       Кабуто усмехнулся, и в который раз поразился легкости, с которой они поддерживают общение. Насколько свободным он ощущает себя, разговаривая с мальчиком вдвое младше него.       Расслабленность не уничтожила ощущение какой-то легкой натянутости. Кабуто ведь предупреждал Мицуки о том, что не сможет разговаривать с ним из-за высокой занятости. Должна быть причина, по которой мальчик ждал так долго.       — Глупости, — прокомментировал Якуши фразу «тебя отвлекать». — Что-то случилось? — посерьезнел медик.       — Наша команда приглашена в Камень, — не стал томить Мицуки. — Миссия политическая, поэтому смотреть будут в основном на Боруто и Сараду: детей Хокаге и главу клана Учиха знают все. Мне же достаточно отметиться о своем прибытии на территорию Камня, а потом улизнуть к тебе, — мальчик сбился в конце. Наверняка боялся, что Кабуто найдет отговорку, чтобы не впускать его в больницу.       Якуши поморщился. Больница — не самое приятное для времяпровождения место, особенно для детей. Но если Мицуки хочет…       — Я не против.       Разговор закончился приятным чувством ожидания. Мальчик прибудет сюда через неделю. За это время Якуши необходимо было покончить с одной проблемой.       Клетки Орочимару. Очки — очень ненадежное средство маскировки. Они могли упасть, поломаться, разбиться. Случайно съехать на нос и обнажить фиолетовые тени.       Якуши держался нераскрытым так долго только из-за опыта: вовремя наклонить шею, вовремя применить хенге, вовремя поправить очки. Но он был уже на пределе: такая мелочь с каждым днем надоедала все сильнее и постоянно отвлекала.       Поэтому он твердо решил покончить с этим.       Изначально, изменения во внешности при вживлении ДНК Орочимару произойти не должны были: Якуши позаимствовал только чужую силу. Побочный эффект в виду вертикальных зрачков и бледной кожи должен был уйти еще в пещере, когда саннин забрал у него излишки своей чакры.       Но этого не произошло по очень простой причине: чужие клетки так и не прижились, а остатки чакры Орочимару воспринимались чужеродными. В некоторой степени они захватывали организм и оставляли следы в виду измененной внешности.       Сейчас сила саннина в теле Кабуто была похожа на проклятую печать: если не использовать, она не приносит ни вреда, ни пользы, но остается на теле. Стоит же к ней обратиться — можно дойти и до безумия.       Все, что оставалось — взять силу Орочимару под контроль.       Но как? Препараты отпадали: они давали временный эффект, к тому же, имели весомые побочные эффекты. Запечатать? Чакра Орочимару блуждает внутри его тела, так, что от своей не отделить — раз. Длительное подавление приведет к обратному результату. Это все равно что постоянно снижать уровень потребляемого кислорода. С каждым днем будет становиться лишь хуже. Это два.       Однако решение Кабуто все же нашел.       Потребовались банальные медитации и то же запечатывание, но не на постоянной основе.       Если Кабуто после длительного использования чакры чувствовал, что чужая составляющая его силы берет над ним верх, он запечатывал 80% процентов своей силы, 20% брал под полный контроль. Со временем процент начал увеличиваться.       Когда Мицуки прибыл в больницу, Якуши контролировал 40% процентов силы. Это привело к тому, что его внешность возвращалась к прежней: тени вокруг глаз стали менее заметны, чешуйчатость на теле и вовсе ушла. Бледность уменьшилась.       Так как методика оказалась действенной, Кабуто предложил Мицуки попробовать тем же способом усмирить режим мудреца.       Прогресс был, но медленный: за неделю мальчик научился контролировать 15% своей силы. Под конец второй недели — 20%, но на этом пришлось остановиться: Мицуки нужно было возвращаться к своей команде.       Позволить же мальчику практиковаться самому Кабуто не мог: во-первых, он сам годами учился использовать печати, во-вторых, необходимо было наблюдение медика, на случай какой-либо неудачи.       Провожая мальчика, Якуши не мог не сказать:       — Используй режим мудреца только в крайних случаях. Эта сила все еще слишком опасна.       Мицуки беспечно кивнул. Якуши вздохнул, похлопав мальчика по плечу.       — Будь осторожен.       Вдруг, маленькое тельце резко прижалось к нему. С легкой улыбкой Кабуто обнял ребенка.       — Кабуто, — поднял голову Мицуки, — мы же родственники?       — Да. Из-за клеток Орочимару мы приобрели некоторое родство.       — Сделай ДНК-тест. Я хочу на полных правах называть тебя нии-саном.       Якуши невольно рассмеялся.       — Навряд ли наше родство будет таким ощутимым, но ты все равно можешь называть меня старшим братом.       — Но ведь это возможно… — начал Мицуки.       Якуши знал, что это невозможно, но сдался под просящим взглядом мальчика. Он вообще заметил, что не может отказать этому ребенку, чего бы не касалась просьба.       — Хорошо, — сдался он, аккуратно выдергивая чужой волос. — Я сделаю тест.       Тест — не такая уж трудная задача, когда ты главврач больницы.       Ночью в лаборатории не работали, поэтому Якуши без лишних объяснений мог воспользоваться нужным оборудованием.       Просьба Мицуки вызвала в нем любопытство. Конечно, мальчик, замахнувшийся на родство уровня братьев был слишком оптимистичен. Якуши ставил на процентов 20 из 100. Троюродные братья — это самый максимальный результат по примерным подсчетам.       Нажав на кнопочку клавиатуры компьютера, экран которого отображал цепочки ДНК и постоянно менявшиеся химические формулы, мужчина присел.       Прибор запиликал: закончил высчитывать результат.       Якуши потянулся к мышке, но резко закашлялся. Часть кофе, который он пил, пролилась на штаны. Трясущимися руками, мужчина с трудом поставил чашку на стол и медленно осел на пол, обхватив голову руками.       99,9%       Но как?       ДНК Кабуто при работе с Орочимару часто менялась: он часто вживлял в себя генный материал людей, имевших редкий кеккей-генкай. Все эти процедуры были экспериментальными.       Якуши покончил с подобным, когда вживил в себя клетки Орочимару. Именно тогда произошло последнее изменение организма, сохранявшееся и по сей день. Значит, его ДНК должны были собрать во время или после войны.       Кабуто широко раскрыл глаза. В горле пересохло.       Точно. Битва с Итачи и Саске. Погружение в иллюзию.       Сознание, погруженное в выдуманную реальность, сканирует местность на чистых инстинктах: холодно и сыро. Они в пещере.       Кабуто не может пошевелиться, насильно рассматривая картинки собственного детства и юности. Вдруг, он чувствует знакомое тепло. Оно касается его. Погружается внутрь и сила, что сжигала внутренности, резко начинает слабеть.       Только месяцы спустя, когда эмоции утихнут Кабуто осознает: саннин просто забирал собственную чакру.       Но тогда, даже сквозь нереальность происходящего по вискам било одно: Живой, живой, живой!       Орочимару-сама — живой!       Кабуто болезненно застонал. Воспоминания ранили, поэтому он поспешил продолжить анализировать ситуацию.       Тогда, в пещере, Орочимару мог сделать что угодно: взять отколовшийся кусочек чешуи, дернуть за волос, оторвать кусочек одежды, пропитавшийся кровью… Собрать его нынешний ДНК.       Нашелся ответ на один вопрос, и снова — загадки.       Кабуто закусил от волнения губу. Как же Мицуки родился?       Неужели Орочимару в теле женщины… Нет. Саннин никогда бы такое не пошел: опасно, муторно, примитивно. Долго. Неинтересно.       Суррогатная мать? Навряд ли… Орочимару не доверил бы кому-то человека, которого он создал из собственной плоти. Недоверчивый саннин не пошел бы на это, к тому же, изначально он — мужчина. Мог ли саннин свести собственные гены или гены Кабуто к первоначальному, женскому варианту?       Кабуто похолодел.       Какое-то время они работали над этим. Орочимару хотел искусственно создать человека. Для эксперимента использовалось большое количество ДНК самых разных людей, но клетки всех образцов неизбежно гибли.       Что если Мицуки — ребенок, созданный из такого же образца?       Кабуто не знал, сколько прошло времени. Он очнулся, когда боль в мышцах стала невыносимой, а свет от лампы стал бесполезен: на небо взбиралось солнце.       Кабуто проходил в прострации весь день. Шок не проходил. Только через несколько дней медик принял ситуацию. Неверие сменилось радостью: Мицуки — его сын. Но боль не прошла, стала тяжелее и злее: саннин скрывал от него правду.       Не получи он свободу, не приди Мицуки именно к нему в больницу — он бы жил в неведении. Возможно, прошел бы мимо мальчика со светлыми волосами, даже не осознавая, насколько они близки.       Самоконтроль ломался, уступая место жгучей ненависти — пронзительной, изламывающей. Кабуто ощущал такое лишь дважды: когда Саске «убил» саннина и когда погибла мама. И сейчас.       Желание мести сжигало существо. Боль от того, что он не знал о существовании сына хотелось выместить на Орочимару, заломить тому пощечину, оставить на бледной коже неровный след.       Потому что саннин мог. Мог обойти охрану приюта, преодолеть расстояние между ними той же призывной змеей. Но не стал.

***

      Несколько месяцев ослабили чувства. Больница вышла на еще более высокий уровень. Помогло в этом завершение давнего проекта Кабуто: более эффективной методики пересадки органов.       Но подавленные эмоции снова взбунтовались, стоило Кабуто, который привлек к себе внимание новой разработкой, получить приглашение на конкурс «Доктор номер 1». В Звуке. Победитель мог выбрать любого ученого, исследователя или врача для обмена опытом, проживавшего на территории владений Орочимару. В список этих людей входил и сам саннин.       Кабуто просто не мог упустить возможности увидеть Орочимару, посмотреть в эти глаза, получить ответы на свои вопросы.       Да и Мицуки пора узнать правду, ведь результаты теста ДНК он так и не узнал: Кабуто пообещал рассказать о них только при личной встрече. Язык не поворачивался говорить о чем-то настолько значительном через змею, в коротких перерывах между работой.       Насчет маскировки Якуши не беспокоился: чакра саннина поддавалась управлению так же, как собственная. Тени вокруг глаз пропали окончательно, радужка вернулась к черному цвету, кожа перестала быть болезненно бледной. Только зрачок остался вертикальным. Необходимость в очках отпала сама собой.       Весомое изменение — короткая стрижка. Без хвоста его узнать труднее, да и так удобнее: челка не лезла в глаза.       Поэтому охрана деревни Листа, проверяющая личности входящих в Коноху людей, пропустила Якуши без проблем.       Путь до резиденции не изменился, хотя улицы изменились: обросли новыми магазинами, цветастыми вывесками и рекламными постерами. Экран телевизора показывал прямой эфир.       Кабуто остановился, делая вид, будто поглощен диалогом неизвестной ведущей и клона седьмого Хокаге.       — Кабуто?       Мужчина развернулся, улыбнувшись. Он раскрыл широко руки. Мицуки среагировал мгновенно, обнимая медика.       — Ты не говорил, что придешь в Коноху.       — Ммм, — Кабуто изображал задумчивость. — Хотел сделать тебе сюрприз.       Мальчик прищурился.       — Как бы ты нашел меня, не зная, где я живу?       — Спросил бы у Хокаге, — соврал Кабуто, владеющий режимом мудреца. Он мог просто выследить мальчика по чакре.       — Даже Хокаге не имеет права разглашать личную информацию, — протянул Мицуки.       Кабуто усмехнулся.       — Мой сын такой умный, — тихо, но отчетливо. Боялся. Боялся увидеть неприятие и шок, поэтому и не рассказывал правды так долго.       Мальчик замер в чужих руках без движения. Только от прерывистого дыхания колыхался воротник рубашки Кабуто — вот и все признаки жизни.       Якуши прижал к себе ребенка крепче, наклонился к уху и зашептал:       — Я узнал об этом после того, как сделал тест ДНК. А не рассказывал, потому что боялся, что ты не примешь меня.       Мицуки вздрогнул. Кабуто продолжил:       — Я долго думал над тем, как это возможно, ведь изначально Орочимару и я — мужчины. Но ведь гены можно изменить, — Якуши помолчал. — Мицуки, ты создан искусственно?       Одежда стянулась грубыми складками на спине — мальчик сжал чужую рубашку, но не ответил.       Кабуто вздохнул. Все было понятно без слов.       — Прости, что меня не было рядом, — выудил он из сердца главное.       Мицуки старательно прятал лицо, иногда шмыгая носом. Кабуто поцеловал белокурую макушку, не в силах видеть, как мальчик плачет.       — Отец никогда не признавался в личности моего второго родителя, — сдавленно из-за рыданий.       Якуши промолчал. Мотивы Орочимару ему были неизвестны. Возможно, он не сказал Мицуки правду, потому что в ином случае мальчик рано или поздно нашел бы его.       Странное желание саннина полностью исключить его из жизни сына не просто злило — расстраивало.       Но причины или следствия никак не влияли на один факт: Мицуки ни в чем не виноват. Никакой Орочимару не стоил слез этого ребенка.       Постепенно, мальчик успокоился. Дорожки от слез высохли, глаза покраснели. Кабуто потянули за руку в сторону находящихся неподалеку домов.       Мицуки вел родителя к себе в квартиру — маленькую, будто необжитую, до того аскетичной была обстановка. Толька кровать, шкаф, да стул со столом.       Мальчик повернулся, бледный и наигранно безразличный. Пронзительный взгляд желтых глаз выражал печаль и непреклонность.       — Отец всегда удовлетворял мой интерес, если я чем-то интересовался. Но, когда я спросил, был ли у него помощник до начала войны он сказал только то, что его окружало множество людей. Все они — его бывшие помощники. Почему он ничего не рассказывает о тебе? Вы действительно были только начальником и подчиненным?       Якуши побледнел.       Эта тема была самой болезненной, похороненной глубоко внутри него.       — Ты не успокоишься, пока не докопаешься до истины? — Кабуто горько усмехнулся. Говорить как есть не хотелось, но и врать собственному сыну — тоже.       — Не успокоюсь.       — У нас были отношения. И в большей степени они являлись моей инициативой. Я всячески пытался удержать внимание твоего отца на себе. Дико ревновал, когда кто-то приближался к моему Богу. Был ослеплен желанием оставаться с ним рядом, чтобы заметить: я не нужен ему.       Потом… Он умер. Я не знал всех секретов проклятой печати, с помощью которой Саске и воскресил его, поэтому думал, что навсегда. У меня сорвало крышу. Центр моего мира разрушился. Я вживил в себя клетки саннина, после присоединился к противникам альянса.       Дальше историю ты знаешь: меня погрузили в иллюзию, где я увидел свое прошлое. Увидел, сколько мне лгали, в том числе и сам саннин и решил двигаться собственным путем.       Мицуки опустил голову.       — Тогда я совершал ужасные вещи. И виноват в этом, конечно, не столько Орочимару, сколько я сам.       — Ты все еще любишь его?       Якуши вздрогнул и тяжело кивнул.       — Однако, — он наклонился к мальчику, — тебя я люблю больше.       Любовь к Мицуки чистая и незамутненная. Любовь к саннину полнилась болью, обидами и непониманиями. Противоречиями. Она была грузом, а не счастьем и только причиняла страдание.       Вместе с Мицуки они проговорили около часа. Якуши вскользь поведал о причинах своего визита в Коноху: получить разрешение пересечь границы деревни скрытого Звука.       Мальчик, словно любопытный котенок, наклонил голову.       — Ты хочешь увидеться с отцом? — донельзя прямо.       Лукавить Кабуто не стал:       — Оч-чень, — почти прошипел.       Мицуки моргнул. Лицо Якуши приняло хищное выражение, глаза скрывали опасность.       — Но он редко выходит на публику. Еще никакие конференции не смогли вытащить его в свет.       — Это не проблема. После конференции между медиками будет проведен конкурс. Победивший получит шанс встретиться с Орочимару.       Кабуто встрепенулся, взглянув на часы.       — Пора к Хокаге.       Наруто Узумаки сидел в окружении метровых стопок бумаг. Взгляд, слегка заплывший от усталости не растерял за годы своей пронзительности. Белый плащ резко контрастировал с оранжевым костюмом.       Якуши коротко поклонился Хокаге. Тени — вечно стоящего рядом советника — рядом не наблюдалось.       — Зачем ты идешь в Звук? — не стал ходить вокруг да около Наруто. — Опять хочешь служить Орочимару?       Кабуто закусил щеку изнутри. Хокаге спрашивал лично, не вел на допрос, значит вероятность получить разрешение увеличивалась.       Попытка извернуться не удастся в этот раз: когда он шел вместе с Мицуки в квартиру, то чувствовал за спиной легкие шорохи, видел безветренное движение листьев.       Пусть в доме сына наблюдения он не ощущал, но слова на улице: «мой сын» должны были уже достичь ушей Хокаге.       Он остановился на нейтральном:       — Орочимару скрывал от меня кое-что важное. Мне нужно поговорить с ним об этом, — а смысл скрывать, куда именно он направляется? Чтобы он не выдумал, жучок с уха не пропадет.       — Конкретнее, даттебайо.       — Мицуки — мой сын, — признание слетело с губ слишком легко.       Хокаге нахмурился. Не верил? Анализировал? Не доверял.       — Мне пришлось вживить в Мицуки собственные клетки. Процедура прошла настолько успешно, что у меня возникли некоторые сомнения: обычно процесс трансплантации особенно удачен, когда донор и пациент — близкие родственники. Я провел тест ДНК…       — И узнал, что Мицуки твой сын, — задумчиво закончил Наруто. — Чего же ты хочешь добиться, посетив Орочимару?       Не Звук, а Орочимару. Желание Якуши расшифровали так просто, как и вскрыли трюк с конференцией.       Вопросом поставили в тупик. Отчасти Кабуто его избегал. Конечно, он хотел узнать, почему саннин выбрал именно его гены для создания Мицуки.       Хотел получить ответы на собственные вопросы.       Хотел выместить свою боль.       Попасть по лицу, раз уж в душу не смог.       — Собираюсь поинтересоваться, почему я так долго не знал о собственном ребенке, — часть правды.       Хокаге, внимательно разглядывающий Кабуто, усмехнулся.       — Курама чует ненависть.       Якуши встрепенулся.       — Я отпущу тебя. Но после ты вернешься в Коноху, на допрос.       — Я согласен, — без раздумий ответил медик.

***

      Конкурс подразделялся на несколько этапов. Первый: Кабуто и другим участникам рассказывали симптомы известных болезней, предоставляли результаты анализов, истории болезней. Участники должны были правильно поставить диагноз. Второй и третий этапы отличались от первого только тем, что случаи становились все более редкими и сложными.       Кабуто, который работал в госпитале Конохи, был боевым медиком и правой рукой Орочимару, решал поставленные создателями конкурса задачи с легкостью. Поэтому врученный ведущим кубок принял без удивления.       Мужчина, который проводил мероприятие, ощутимо занервничал, когда из большого списка людей, с которым он мог обменяться опытом, Кабуто выбрал Орочимару. Ведущий поежился, когда увидел перед нынешним убежищем саннина — пещерой — целый отряд ниндзя.       — Дальше я сам, — сказал Кабуто и без страха направился к каменному входу.       Движение замедлилось только из-за короткой проверки шиноби: просмотрели документы и отправили дальше. Только проводили странными взглядами.       Убежище встретило почти забытым, но таким родным пыльным полумраком. Кабуто, не знакомый с планировкой этого места, наугад повернул налево. О змеиной системе оповещения саннина он знал не понаслышке, поэтому был уверен: куда бы он не пошел, Орочимару найдет его.       Через несколько минут позади раздалось:       — Давно у меня не было таких наглых посетителей, — видимо, измененная одежда: белая свободная кофта, серые брюки, отсутствие очков и короткая стрижка не вязались у Орочимару с обликом бывшего подчиненного. Кабуто попросту не узнали.       Якуши жестко усмехнулся. В крови кипел азарт, смешанный с болью и предвкушением. Один только голос, а он уже дрожит — руки трясутся.       Медик резко развернулся. Сработал эффект неожиданности: кулак попал прямо в чужую челюсть. От силы удара Орочимару отступил на несколько шагов.       Глаза саннина расширились. Кабуто разглядывал чужую внешность с любопытством. Помолодел, будто лет двадцать скинул, похорошел. Орочимару казался юношей, только взгляд и походка выдавали истинную зрелость.       — Как не дружелюбно, Кабуто-кун. И как ты сюда только добрался? — быстро взял себя в руки саннин. Натянул знакомую ухмылку.       Якуши, вместо ответа, выставил ногу вперед. На этот раз Орочимару среагировал быстро: схватил чужую голень и потянул вниз.       Кабуто кое-как сохранил равновесие, уперевшись руками в пол. Пальцами нажал на чужую коленку. Орочимару расжал руки, а Кабуто сделал быстрое сальто.       Приземлившись на поверхность, он встретился глазами с Орочимару. Уголки ухмылки саннина таили заинтересованность.       Они дрались только в тайдзюцу. Кабуто, который смог завалить саннина на пол, удерживая того, распластанного под ним, за запястья, почувствовал необъяснимое удовлетворение.       Секунда. Он резко перекатывается по полу, избегая смертельного оружия сзади. Орочимару под ним превращается в змей — и когда только успел воспользоваться дзюцу.       Встав, он вытащил собственный кунай. И натыкается на усмешку расслабленного саннина, совсем не запыхавшегося.       — Вижу, свой талант ты не растерял.       Всего лишь проверка.       От слов ни холодно, ни жарко — просто безразлично. Годы, которые он провел рядом с саннином, ожидая редкой похвалы, покровительственного взгляда, настойчивого касания наполняются сухой ностальгией.       В желтых глазах больше нет целого мира, только выжженное временем пепелище. Сгоревшие до корней, распавшиеся до пепла эмоции.Ненависть, которая привела Кабуто сюда, растворилась. Раскололась от одного удара о чужую челюсть.       Впервые желание Якуши — перестать ощущать что-либо к саннину — сбылось. Осталась одна пустота и безразличие.       Кабуто отряхнул одежду, будто на ней собрался мусор, и перевел тему настолько неожиданно, что Орочимару от удивления поднял брови.       — Спасибо за похвалу, — благодарность-шаблон. — Спешу напомнить, что я победил в конкурсе, так что жить нам вместе еще десять дней.       Скрыть ошеломление для саннина — пустяк. Но чувствовать это — почти нонсенс. Он жил слишком долго, видел слишком много, чтобы удивляться.       Он помнил Кабуто покорным и податливым, влюбленным и умным юношей. Ниндзя, который своей старательностью превосходил гениальность. Парня, готового ради него на все.       Кабуто смотрел на него без прежнего восторга. Спокойное ожидание во взгляде. Глаза — холодные. Бездонные. Веки не прятали мелкие морщинки, которые появились на человеке, в чьем теле хранились гены его и Хаширамы.       Раньше Якуши хватало услышать лишь один шипяще — тягучий приказ, чтобы помчаться куда угодно. Сейчас медик казался недосягаемым, постаревшим, несмотря на гладкость кожи и эластичность мышц.       Орочимару не знал Кабуто, который стоял рядом с ним.       В разорванной шинигами душе заворочалась досада. От Якуши не исходила враждебность, но расстояние между ними — метра два, не меньше, которое медик не сокращал, закованная в черную радужку ненависть безмолвно отталкивали саннина.       Покалывало. Короткие импульсы щекотали грудь. Боль — отдаленная, почти позабытая. Она била под дых, когда Орочимару понял: Кабуто мог давным-давно разлюбить его.       Тогда что заставило медика прийти сюда?       Пауза затягивалась, поэтому саннин произнес, неслышно вздохнув:       — Буду рад видеть тебя здесь.       Орочимару внимательно отслеживал реакцию на свои слова. Напрасно, так как лицо Кабуто не изменилось.       Уголки тонких губ опустились. Кабуто будто возвел вокруг себя оболочку изо льда — под нее не пробраться.       Неужели погрязший в сомнениях мальчишка так и не отпустил прошлое? Лелеял боль, чтобы выместить ее одним ударом.       Но Якуши никогда, никогда не был ни настолько слабым, ни настолько мелочным. Вздумал бы отомстить — придумал бы что-то поизощренней. Снова втерся бы в доверие, играл бы роль подчиненного, как раньше.       Картинка не складывается, значит, какие-то детали пропали из виду.       — Ты поразительно равнодушен к тому, что я говорю, — не мог не отметить саннин. Власть над Кабуто пропала. Змеиная внешность исчезла — смог взять столь непокорную чакру под контроль?       Боль и недовольство.       Орочимару шагнул вперед, сцепив руки на чужом подбородке. Пальцы подчинялись хозяину — своей твердой хваткой пытались показать силу. Подчинить.       Кабуто скользнул по лицу саннина не заинтересованным взглядом.       Шлепок. На щеке Орочимару красным багровел след от удара.       Саннин невольно отступил, придерживая пострадавшую щеку.       — Кабуто-кун, я ведь могу и разозлиться, — шипяще.       От этого шипения бежали враги, когда слышали низкий баритон рядом. Люди скрывались от него, боялись.       Обычно это саннина не заботило. Он легко отпускал людей. Признавал ценность связей, но лишь из соображений взаимовыгоды. Исключениями были только два человека: Лог и Мицуки. Его сыновья.       Вообще, Орочимару не особо заботился о выборе второго родителя. Он работал с ДНК сотен людей, но зародыши не гибли, только тогда, когда он использовал гены Кабуто.       Орочимару широко раскрыл глаза. Мог ли Кабуто догадаться?       — Разве мне есть дело до вашей злости? — насильно вернул саннина в реальность равнодушный голос. — Вы можете испортить мне жизнь, но в определенных пределах, так как за нами пристально следит Коноха. Рана на теле медика, вышедшего из убежища саннина, определенно вызовет ненужные вам вопросы и пристальное внимание. Это плохо, ведь для того, чтобы проворачивать дела за спиной Листа, вам необходимо держать лицо красивым и улыбающимся.       Губы исказила ухмылка, злая венка запульсировала.       Им никто не смел играть, даже Наруто, которому он вынужден был подчиняться. Но Кабуто был прав. Его свобода определялась тем, каким он себя показывал.       Естественно, Орочимару в последнее время особенно активно помогал Конохе. Кабуто достаточно умен и достаточно прожил рядом с ним, чтобы понять, как обстоят дела.       Саннин прикрыл веки.       — Никогда не думал, что столь близкий мне когда-то человек будет намеренно выводить меня из себя.       Орочимару развернулся и открыл одну из множества белых дверей, не заметив, как на секунду лицо Якуши исказила гримаса.       — Это… — замер Кабуто.       — Искусственно созданные мной люди.       Множество бездушных тел «Мицуки» безвольно плавали, запертые в узких стеклянных камерах.       Якуши скосил на Орочимару взгляд.       — Как же вы пробудили в Мицуки и Логе сознание?       Саннин вздрогнул. Информация, которая хранилась в печати самоуничтожения на сердце Мицуки, стала известна Кабуто. Правда, доступная лишь друзьям сына, Логу и Хокаге.       Хокаге и Лог отпадали сразу, значит проболтались либо Сарада с Боруто, либо…сам Мицуки?       В голосе не слышно скрываемое удивление и непонимание, широкие рукава скрывают сжавшиеся кулаки.       — Пробуждение сознания — задачка не из легких, как и привязка к телу души. Это разговор не из простых. Лучше скажи, — он помолчал, — Откуда ты узнал правду?       Кабуто перевел взгляд на плавающие в жидкости тела, чья внешность повторяла внешность Мицуки. Непреднамеренно, но он отвернулся от Орочимару.       — Хуже всего то, как я узнал правду. В мою больницу пришли три раненых генина. Вернее, Мицуки в режиме мудреца принес Боруто и Сараду, раненых и без сознания. Его клетки разрушались, воздействие лечебной чакрой лишь усугубляло ситуацию. Чтобы восполнить разрушившееся, я решил имплантировать собственные клетки, правда, ставку делал на родство с вами.       Адаптацию организма к новым клеткам и остальные процессы, необходимые для жизни, я вызывал с помощью препаратов. Через несколько суток Мицуки стало легче.       — Разве хорошо прижившиеся клетки могут определять родителей? — полюбопытствовал саннин. — Тебе ли не знать, насколько капризен этот процесс.       — Нет, — невесело усмехнулся Кабуто. — Зато тест ДНК может.       Якуши выдохнул. Не сдержался:       — Ты знал меня так долго. Даже понимая, насколько это для меня важно, ты скрывал то, что у меня есть Лог и Мицуки.       — Грубый набросок этой технологии мы создавали вместе. Неужели ты не понял, что все зависело от совместимости генов? Вторым родителем мог оказаться ты, а мог и человек, умерший несколько десятков лет назад.       — Значит, если бы не воля случая, я бы никогда не узнал правды, — констатировал Кабуто. Признавать мысли, давно полосовавшие сердце, оказалось нелегко.       Кабуто сжал зубы, чтобы не одним мускулом, ни одним движением не выразить своего замешательства, своей боли.       — Я хочу познакомиться с Логом.       — …Сегодня-завтра он вернется.       Якуши кивнул. Они с Орочимару и не сражались толком, но он резко почувствовал себя плохо. Не желая показывать своего состояния, он вышел в коридор. Саннин провожал Кабуто взглядом.       Мужчина потер виски. Давление повышалось. Становилось жарко, а дыхание прерывалось нестройными паузами посреди вдохов и выдохов.       Хотелось найти кровать и просто лечь спать. Восстановить силы.       Он наугад открыл первую попавшуюся дверь, не особо заботясь о приличиях.       — Кабуто? — закричала Карин.       — Узумаки-сан, — вежливо ответил Якуши. — Покажи мне свободную комнату.       Девушка, в кабинет которой без разрешения вломился человек, о котором она не вспоминала уже долгие годы, разозлилась.       — Ты больше не правая рука Отокаге. Не смей мне приказывать! — тут же ощерилась девушка.       Якуши моргнул. Тяжелевшие веки двигались неохотно и слипались.       — Неважно, — он прошел внутрь. — Тогда я останусь здесь.       Девушка скривилась, вынужденная выполнить чужую просьбу.       — Пошли, — бросила она. — Проведу тебе бесплатную экскурсию.       Девушка рассказала о расположении основных важных помещений этого убежища и привела Кабуто в «свободную» комнату.       Шкаф — в таких саннин любил хранить до ужаса однотипные одежду, светильник в виде змеи, широкий стол, заваленный исписанными листами… Мелкие детали раскрывали привычки Орочимару.       Видимо, Карин так его поприветствовала, решив сразу же подставить перед саннином. Что ж, они никогда не были близки…       Виски пульсировали, а головная боль лишь усиливалась. Мужчина присел на кровать, чувствуя, как силы медленно его покидают.       — Кабуто-кун, — как маленькому, — Это моя постель.       Якуши поднял голову. В дверях стоял саннин.       — Я не нашел свободных комнат, — ровно ответил он.       — В этом блоке каждое место закреплено за определенным человеком. Другие находятся на значительном расстоянии от этого. Ниндзя Листа определенно начнут тебя проверять повторно.       Кабуто неохотно встал.       — Меня уже проверяли. Проблем возникнуть не должно.       В глазах саннина промелькнуло нечто быстрое и неуловимое, похожее на блеск глаз хищника, увидевшего желанную добычу.       — Останься здесь. Я даже ночую в этой комнате редко.       Кабуто нахмурился, размышляя о причинах и следствиях такого дозволения.       Заметивший это Орочимару усмехнулся.       — Скоро я услышу, как ты думаешь.       Якуши закусил губу. Мягкость чужого голоса настораживала.       Через минуту раздался плеск воды: саннин ушел в душ, а уже через пятнадцать минут вернулся в комнату.       Кабуто, который был грязным после дороги в Звук и конференции, нашел повод не оставаться с Орочимару наедине.       Скинув лишь плащ, Якуши зашел в ванну.       Несмотря на богатство, саннин был аскетичен: ванная, раковина, зеркало и мыло с полотенцем. Шампунь.       Кабуто быстро стянул с себя одежду и забрался под душ. Прохладная воды освежала, смывала потрясение и стресс последних дней. Жар начал ослабевать.       Орочимару проследил взглядом закрывшуюся дверь.       Якуши даже не посмотрел на него. Даже не намеренно проигнорировал, а словно не заметил вовсе.       Желание разломать маску равнодушия и бесчувствия настигло саннина врасплох. Снова увидеть не благоговение, не обожание — любовь. Именно она — сильная, порывистая, зачастую безрассудная и жертвенная — удерживала Кабуто рядом с ним так долго лучше всех манипуляций.       Саннин облизнулся.       Он вспомнил, как Кабуто, несогласный с ним, опускает глаза и делает вид, что поддерживает его мнением.       Как на любое прикосновение поднимает сверкающий взгляд и краснеет.       Как провожает ревнивым взглядом случайного человека, побывавшего в его постели. И он, только-только получивший разрядку, чувствует, как внизу живота скапливаются импульсы. Резко хватает Кабуто за запястье, а потом роняет на себя.       Как Кабуто стонет, как робко прикасается к нему в их первый раз.       Саннин сглотнул. Он испытывал возбуждение — чувство, которое приходило к нему все реже, несмотря на молодое тело: сказывался фактический возраст и опыт. Со временем эта часть жизни просто перестала его волновать.       Орочимару не собирался довольствоваться фантазиями и отдаленными воспоминаниями, поэтому направился прямо к Кабуто.       Якуши опирался на стенку в ванной, струи душа стекали по обнаженной спине и переходили на бедра. Медик резко повернулся. Пальцы, опиравшиеся на плитку, сжались в кулак, ногти впились в ладонь.       Саннин внутренне напрягся, но ухмыльнулся лишь шире, бесстыдно разглядывая Кабуто. От откровенного взгляда бывшего Господина медик заскрежетал зубами. Лицо покраснело, лихорадочный румянец перешел на шею.       Орочимару облизнулся, протянул руку и наклонил голову Кабуто к себе, впившись в его губы своими.       Кабуто не отвечал, его ладонь резко прижалась к груди саннина, а потом опустилась, будто не в силах оттолкнуть. Удовлетворенно прикрыв глаза, Орочимару стал настойчивее, прикусив нижнюю губу клыками.       Якуши разомкнул челюсти, впуская внутрь чужой язык. Привалился к холодному кафелю, обессилев. И начал съезжать по стенке.       Орочимару реагирует быстро: хватает чужую талию, касается тонкими пальцами чужой щеки. Кожа у медика горячая. Слишком горячая, почти обжигает.       Саннин резко отпрянул от Кабуто. Только если вглядеться — опущенный взгляд Кабуто дезориентирован. Размыт. Руки безвольно повисли вдоль тела.       Орочимару зашипел, по-змеиному, раздраженно. Потому что не заметил. Потому что Кабуто не сказал.

***

      Собственный дом иногда напоминал Логу старую постановку: здесь редко появлялись новые лица, мало кто говорил, помимо вечно ругающейся Карин. Обстановка оставалась прежней. В воспоминаниях Лога стены всегда были белые, а отец носил свободное кимоно пастельной расцветки.       Поэтому сегодняшняя сцена заставляет замереть посреди коридора с открытым от удивления ртом.       Орочимару — волосы мокрые, на одежде влажные пятна — несет на собственных руках завернутого в полотенце мужчину. Короткие, светлые волоса паклями прижимаются к покрасневшему лицу. Тяжелое дыхание отчетливыми ударами бьет по ушным перепонкам Лога.       Отец кивает рассеяно, безмолвно приветствуя, и проходит, нет, несется, мимо.       Любопытство настолько велико, что парень идет следом. Отрешенно наблюдает, как отец положил незнакомого мужчину на кушетку и начал проводить диагностику.       Саннин присоединяет к чужому телу множество проводков. Компьютер поочередно выводил на экран графики, таблица и диаграммы, иногда угрожающе пиликая.       Орочимару двигается очень быстро, занимается всем лично. Такое происходило всего раз или два — и все эти моменты Лог может связать только с Мицуки. Рождение, последовательное стирание памяти…       Почему человек, который ни разу ни сын саннина, получает его искреннее участие? И, черт возьми, почему он голый?       Орочимару, до этого не обращавший на него внимания, махнул рукой. Лог нахмурился, но противиться не стал: слишком серьезным и взволнованный казался отец.       А значит этот сероволосый мужчина очень важен.       — Я все гадал, чем же вызваны такие поразительные результаты Мицуки. Ты не только передал ему собственные клетки, но, не успев восстановиться, передавал собственную чакру.       Сердце у парня бешено заколотилось. Войти — разрушить возможность узнать продолжение. Он прижал к груди шкатулку — результат миссии — и притаился за дверью.       — Это не несло в себе дополнительных рисков, — звучит непреклонно.       — Кабуто, — шорох и отчетливые шаги, — неужели ты пытаешься меня обмануть? Это огромный риск. Подавление моей силы, запертой в собственном теле, передачу клеток — малую, но часть собственного организма. Стресс. Бой со мной.       — Не обольщайся. Ты давно не вызываешь у меня беспокойства.       Хриплый смех.       — Я польщен. Ты опять все свел к моей персоне. Я ведь говорил о принятии того факта, что ты — второй родитель Лога и Мицуки. Неужели ты в тот момент ничего не ощущал? Шока, удивления, неверия?       Шкатулка выпала из обессилевших рук. Раздался треск — негромкий, но оглушительный. Лог сглотнул и вошел внутрь: скрываться смысла не было.       На нем скрестились два взгляда — не удивлённый, слегка покровительственный и ошеломленный. Сидевший на кушетку мужчина бледно улыбнулся, и рассматривал Лога жадно, вглядываясь в каждую черточку.       — Привет, Лог, — поздоровался Кабуто.       Парень кивнул, от неловкости не сумев найти ответ.       Ситуацию спас Орочимару. Спросил, понимающе усмехнувшись:       — Дать тебе миссию?       Любая возможность сбежать из затянувшейся удавкой по шее тишины — благословение, и Лог хватается за нее, соглашаясь.       Плечи Кабуто опустились, он вздохнул.       — Лог всегда переживает потрясения в действии. Дай ему время, — утешает саннин. Такая поддержка вызывает дрожь. Как от ползущей по телу змеи — она не впрыскивает яд, и это кажется странным.       Голова Якуши пухла от предположений и догадок, но самое простое: он все-таки что-то значит для саннина даже не походило на предположение. Только отбрасывалось мыслью: абсурд. И возвращалось снова вместе с похотью в змеиных глазах, там, в душе, и едва заметным беспокойством, поспешностью движений: быстрой оценкой его состояния и горечью лекарства, так и не сошедшей с языка.       Лечил, помогал, целовал. Кабуто окончательно потерялся в причинах и следствиях, и чем больше он думал, тем меньше понимал.       Однако знал одно: быть обязанным чем-то Орочимару — хуже, чем смерть.       — Спасибо, — выдавливает и поясняет на удивленный взгляд:       — За лечение.       Санин покачал головой.       — Кабуто, ты зашел слишком далеко. Ты думал о Мицуки, о Логе, даже обо мне. Пусть я действительно не акцентировался на личности второго родителя, но я не забывал о тебе. И отпустил намеренно, чтобы дальше ты двигался собственным путем. Чтобы ты, наконец, научился заботиться о себе, а не о других.       Медик внутренне сжался.       — Желание найти себя исполнилось. Желание, которое превосходило даже любовь ко мне, — саннин скрыл горечь. — Мы были рядом так долго. Я видел твои сомнения. Просто не признавал, не хотел признавать очень долго.       Кабуто закусил губу.       — Теперь, спустя десять лет ты приходишь сюда сам. Показываешь, как ненавидишь. Зачем ломать эту комедию? Неужели только из-за Мицуки и Лога?       Саннин умолчал о том, что когда-то ждал хоть какого-то знака от Кабуто раньше. Но время заперло надежду на возвращение Якуши глубоко в сердце.       Верно… Он не хотел возвращать Кабуто, не хотел привязывать к себе насильно.             Хотел, чтобы тот вернулся к нему сам. Наивно полагал, что тот любит его настолько сильно, что переступит через все обиды, простит все манипуляции. Напрасно.       Молчание давило на плечи.       — Неужели теперь ты хочешь показать, насколько жалеешь, что шел за мной так долго?       Кабуто вздрогнул. Кушетка скрипнула, когда он встал, схватив саннина за воротник.       — Никогда. Сколько бы времени не прошло, я не могу начать жалеть об этом, — Якуши был близко-близко, и блеск глаз — покрасневших, лихорадочно блестящих завораживал. — И знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что просто не могу забыть тебя. Отпустить.       Возненавидеть.       Якуши отвернулся и выдавил:       — Перестать любить тебя. Я хочу быть свободным, найти себе любовника, который будет меня любить и уважать. Но вместо этого думаю о тебе — человеке, который только и делал, что пользовался мной и обманывал.       Орочимару протянул руку к Якуши, но тот отпрянул, как от огня.       От Кабуто остались только запах и уходившие вдаль шаги. Сейчас он мог уйти и никогда больше не вернуться. И почему-то, несмотря на гноящуюся боль внутри, саннин не мог заставить себя остановить Якуши.

***

      Кабуто не ушел.       Ни на следующий день, на через два дня, ни через неделю. Орочимару боялся потерять то хрупкое, почти что хрустальное равновесие между ними. Безмолвное, неразговорчивое, неопределенное и тревожное.       Поэтому на медика он не давил. Не трогал. Только прожигал взглядом.       Впервые так долго разговаривал с Мицуки, потому что мальчик задавал слишком много вопросов и отказывался общаться, не получив на них ответы. Спустя два часа, вытащив из него причины собственного создания, расспросив о прошлом, они тепло попрощались.       Лог же еще несколько дней прятал под показным спокойствием ошеломление. Однако Кабуто нашел к нему подход: напал во время тренировки и, естественно, победил. Проигрывать Лог не любил, поэтому захотел отыграться. Так и понеслось: началось тренировками, закончилось посиделками на кухне за обсуждением редкой техники, использованной в бою.       Может, старший сын и не смирился с тем фактом, что Кабуто — его родитель, но постепенно привыкал к присутствию Якуши рядом.       Так незаметно пролетели десять дней.       Лог прятал разочарование, Орочимару тоже, правда, намного успешнее, чем сын: ухмылка до ушей навряд ли напоминает нежелание отпускать Кабуто.       Якуши улыбнулся Логу. Ярко и тепло — так, как никогда не улыбался ему. Так, что видны ямочки на щеках, о существовании которых Орочимару и не подозревал.       Кабуто все еще не принимал его, и это позволило сделать шаг вперед и обнять медика самому. Потому что эта возможность коснуться Якуши может быть последней.       Ничто не мешает медику связываться с сыновьями, встречаться с ними и больше никогда не вспоминать о нем. Саннин гнал мысли о том, что Кабуто пришел только для того, чтобы отпустить его навсегда, но они возвращались и гложили. Особенно сейчас, когда он сжимает тонкую талию — когда-то она принадлежала ему, когда-то мог касаться ее без разрешения — и слышит биение ставшего таким родным сердцем.       Черные глаза — по-прежнему холодные, с налетом глухой тоски. Медик смотрит, но не отталкивает. Может быть, еще не все потеряно?       Саннин касается тонких губ осторожно, облизывает трепетно. Кабуто прикрывает глаза и подается навстречу, а потом быстро отворачивается.       На заднем плане ворчит Лог: «не при мне же», но Орочимару захвачен одним: у них еще есть шанс. Придется долго стараться, чтобы получить доверие Кабуто, но это позволит им помириться по-настоящему.       Орочимару готов ждать настоящего возвращение Якуши очень долго.       Потому что Кабуто влюблен небезответно.