Тлен

      Паренек, один из немногих детей, осмелившихся не просто поднять на него голос — накричать, сейчас старательно отводил взгляд. Щеки блондина алели, он пытался вырвать ладонь из железной — наверняка — хватки сына.       Мицуки выглядел счастливым. Сахарно-ватным — наверное, именно такой период влюбленности называют конфетно-букетным. На него сын не смотрел — вглядывался в Боруто, широко улыбался отвернувшемуся, отчаянно и безрезультатно пытавшемуся скрыть смущение Узумаки.       Невольно разрушать атмосферу своим присутствием — кощунство, но Мицуки притащил Боруто к нему по какой-то причине, просто отвлекся на созерцание Узумаки. Да и забавно это — наблюдать за неумелым взаимодействием юной парочки.       — Отец, мы встречаемся.       Так Мицуки уже заставил Боруто признать свои чувства? Орочимару удивлен и восхищен: Узумаки, конечно, умеют убеждать, но вот убедить в чем-то их самих — настоящее достижение.       «Он — мое солнце». Странная метафора, ставшая девизом по жизни казалось просто отображением выбранного пути: идти на сыном Седьмого. Поддерживать. Но настолько сильное чувство — любовь — стало для саннина неожиданностью.       Впрочем, как-то мешать Орочимару не собирался, поэтому предупредил:       — Мицуки, я прикажу змеям не заползать в твою комнату. Вам никто не помешает.       Мальчик улыбнулся.       — Спасибо, отец.       Боруто наконец выдернул руку из захвата и пробормотал:       — Зачем убирать змей? Они же докладывают о происходящем, а вдруг в-враги…       — Но, Боруто, — протягивал сын предвкушающе, — вокруг убежища ниндзя. По всему периметру. Неужели ты боишься угрозы изнутри?       — Нет! — поспешно выкрикнул Узумаки и сглотнул.       Дальше Орочимару слушать не стал.       Радость за сына омрачала только ситуация с Кабуто. После последнего поцелуя они так и не продвинулись дальше.       Якуши старался впустить его ближе, но натыкался на возведенную годами стену из недоверия и отрицания, которую саннин, как ни силился, не мог преодолеть.       Там Кабуто захоронил любовь к нему, жалкие ошметки которой прячутся в обрывках фраз и редких признаниях.       Но сдаваться Орочимару не собирался.       Якуши — первый, к кому действительно тянуло и физически, и ментально. Даже если Кабуто больше никогда не поможет ему ни с одним проектом, даже если начнет стареть и терять свою привлекательность — плевать. Он просто хочет быть рядом с ним.       Скользнула змейка. По шее.       Кожа Орочимару покрылась мурашками. Кабуто очень редко связывался с ним. Если быть точнее, всего один раз.       — Привет, — шипит змея и Орочимару жалеет, что не может услышать голос собеседника.       — Мы редко разговариваем раньше полуночи. Неужели у тебя наконец выдалась свободная минута?       — Меня спасает мой новый управляющий.       Орочимару вздохнул. Неужели их связывает так мало, что они могут поговорить только о незнакомом ему человеке?       — Я буду рад, если ты станешь меньше работать.       Якуши тихо, втайне от саннина, хмыкнул. Погладил змейку и прошептал:       — Это значит, что я приду в убежище.       Кабуто за несколько месяцев не изменился. Разве что волосы стали чуть длиннее и спадали на лицо: растрепались.       Руки так и чесались пропустить каждую прядку меж пальцев. Старая привычка — облизываться — напомнила о себе в самый неподходящий момент. Саннин слегка прикусил язык, чтобы не демонстрировать свое желание так прямо: навряд ли Кабуто позволить прикоснуться к себе в ближайшее время.       — А где Мицуки и Лог? — оглянулся медик. — Они не знают, что я здесь?       — Лог на миссии, — прошипел саннин. Кабуто так и приковывал к себе взгляд, особенно тем, что в черных глазах больше не было прежнего неприятия и ненависти, только спокойствие и капелька интереса. Видеть это и концентрироваться на чем-то другом — то еще испытание. — Мицуки в своей комнате. Да не один.       Кабуто вздернул бровь.       — Он вместе с Боруто, — пояснил Орочимару.       Якуши усмехнулся.       — Наш сын все-таки добился своего солнца, — «наш сын» резануло сильнее самого острого в мире куная.       Орочимару сдерживает эмоции с трудом. Игнорирует Кабуто — теплого, живого, родного рядом. Делает вид, будто не хочет обнять и поцеловать, сжать в руках после нескольких месяцев разлуки.       Якуши же догоняет идущего чуть впереди саннина и хватает за руку. Одним касанием разрушает его самоконтроль.       Орочимару сжимает чужую ладонь — горячую. На лице Кабуто ничего, кроме спокойствия, но кожа потная, а пульс быстрый. И на него медик не смотрит — отводит взгляд.       Внутри саннина словно раскрутилась спираль, отпустили сжатую пружину. Он резко останавливается и крепко обнимает Кабуто за талию. Носом медик упирается в его кадык, и по спине Орочимару бегут мурашки от ощущения теплого дыхании на шее.       Якуши вздрогнул, и саннин угрожающе прошипел:       — Дразнишь меня?       Кабуто снова покрылся ледяными иголками, ответил:       — Да, — тон ироничный, но Орочимару не обращает на это внимания: он заворожен румянцем, окрасившим чужие щеки. — Ты же годами хранил мне верность, наверняка тебе трудно сдер…ммм… — медик язвит и защищается. Как будто это имеет какой-то смысл.       Орочимару впивается в чужие губы. Они у Кабуто прежние — мягкие, а язык шершавый. Якуши отвечает, но медленно, даже слегка неуверенно. Неудивительно. Он всегда был плох в поцелуях.       Орочимару облизывает небо, медленно оглаживает чужие десны и зубы, а потом резко проникает языком почти до горла. Глаза Кабуто расширяются.       Медик замычал, и саннин ненадолго отстраняется, давая Кабуто отдышаться. Тонкие пальцы сжимают серые волосы, а потом приподнимают голову вверх. Орочимару прикусывает нежную кожу на шее, медик вздрагивает и резко отстраняется.       Якуши сглатывает. Кожа саннина подернута румянцем. Нити черных волос рассыпались по лицу. Их смахивают одним движением, и Якуши невольно делает шаг назад, спиной упираясь в стену.       Глаза. Потемневшие.       — Кабуто, неужели ты опять решил от меня убежать?       Что-то едкое почти слезает с языка, но Якуши молчит, и опускает взгляд вниз. На него никогда так не смотрели. Нежно и любяще.       Щеки горели, а сердце заполошно стучало. Саннин начал оглаживать Кабуто легкими, почти невесомыми движением. Поцелуем коснулся век, бровей, скул.       — Ах, — не сдержался медик, когда рука Орочимару проникла под кофту, сосчитала каждое ребро и потянула соски.       Кабуто громко простонал и выгнулся, затылком ударившись о стену. Внутри солнечного сплетения отчаянно жгло, и мужчина зажмурился, прикусив припухшую губу.       Что-то ломалось внутри медика от властных, но мягких касаний. Ноги подкашивались, а руки тряслись.       — Хватит! — выкрикнул Кабуто, прикрыв слезящиеся глаза ладонями.       Он же пообещал больше не доверять. Спать, помогать, целоваться — все, что угодно, но в душу не пускать. Медик не мог отказать саннину: слишком сильно любил. Но и довериться — тоже.       Кабуто отчаянно сопротивлялся прораставшему вопреки всему чувству — нужности. Он видел, что саннин любит его, но не мог поверить в это до сегодняшнего дня.       — Кабуто, — тихо позвал Орочимару. Аккуратно отодвинул ладони и языком начал слизывать мокрые дорожки слез.       — Не надо, — отвернулся Кабуто. — Я не хочу… Не хочу открываться тебе…       Орочимару вздохнул и щекой прижался к лицу Якуши.       — Хорошо. Не верь мне. Можешь докладывать о каждом моем действии и слове Конохе, хотя тебя и так постоянно вызывают на допросы. Можешь даже устроить мне проверку с испытательным сроком. Главное, будь рядом. Просто люби, мне больше ничего не надо.       Кабуто задрожал. Лед треснул, и он прижался к саннину, всхлипнув. Орочимару поднял медика на руки — медленно и бережно, и понес в спальню.       Тело Якуши утопало в мягкой перине, глаза закрывались сами собой. Он зевнул от неожиданно накатившей сонливости.       Рядом прогнулась перина. Орочимару прикусил мочку уха и провел пальцем по низу живота медика. Прошипел:       — Кабуто, ты очень жесток, — и прижался, демонстрируя собственное возбуждение.       Якуши громко выдохнул и невольно перевел взгляд вниз. Но он был обессилен, скорее внутренне, чем физически. Да и выдержки у саннина хватить должно, поэтому медик кивком указал на дверь душа.       Судя по изменившемуся лицу Орочимару, таким раскладом тот был недоволен. Глаза саннина заискрились какой-то хитростью.       Кабуто поспешил подняться, но было поздно: Орочимару потянул его штаны вместе с бельем. Он удовлетворенно ухмыльнулся, коленом раздвигая ноги ошеломленного медика и устраиваясь между них.       Длинный язык обвил член, который медленно погружался в горло саннина. Орочимару медленно, невыносимо медленно двигал головой. Кабуто попытался схватить любовника за волосы, но саннин не позволил: удлинившимися ниндзюцу руками удерживал чужие запястья.       Якуши застонал. Глаза его покраснели. Удовольствие, казалось, разносилось по телу вместе с кровью. Было так приятно, что пальцы на ногах поджимались сами собой.       Минет в исполнении Орочимару — самая приятная в мире пытка, потому что языком тот владел так же хорошо, как и руками, а из горла когда-то демонстративно, ради устрашения врагов, вытаскивал и кусанаги*, и кунаи.       — Быстрее, — пробормотал Кабуто.       Саннин будто не услышал, наоборот, выпустил член изо рта почти полностью, лишь посасывая головку.       — Пожалуйста! — простонал медик, ерзая от неудовлетворенности.       Орочимару поднял голову, с хлюпом выпуская член изо рта. Ухмыльнулся.       — Так ты поможешь мне?       Кабуто казалось, что он кричит, но ужаснулся, услышав свой голос:       — Да, — хриплое, на выдохе.       Саннин усмехнулся, и умелыми движениями начал доводить мужчину до оргазма. Кабуто громко вскрикнул, прогнулся, изливаясь себе на живот.       Мир будто помутнел, превратившись в обилие неразличимых красок. Тени и цвета смешались, поэтому, когда саннина перевернул ничего не соображающего медика на живот, тот никак на это не отреагировал.       Кровать коротко скрипнула. Послышалось шуршание, а потом холодный, мокрый палец коснулся сжатого колечко мышц.       Кабуто дернулся. Никто, кроме Орочимару не касался его там, а с момента их последней близости прошло больше десяти лет. Слишком волнующе, слишком забыто, слишком страшно.       Орочимару успокаивающе провел по чужим бедрам, мягко сжимая кожу, расслабляя напряженные мышцы. Кабуто выдохнул. Напряженные плечи медика расправились. Он зашипел, когда длинный палец проник внутрь. Рефлекторно попытался отодвинуться, но ладонь саннина легла ему на поясницу, удерживая на месте.       Тонкие губы ласковыми поцелуями двигались по спине. Ногти саннина царапнули соски — Кабуто всхлипнул — и рука Орочимару потянулась к чужому члену.       Пальцы задели нужную точку, и Кабуто словно ударили током. Низ живота обожгло, а член под воздействием ненавязчивых поглаживаний дернулся.       — Я готов… — прохрипел он, и толкнулся бедрами навстречу чужим пальцам.       Орочимару, дразнясь, неспешно вытащил пальцы, а потом резко приподнял покрасневшего от смущения Кабуто за талию, видимо, и сам не в силах терпеть. Надавил между лопаток, вынуждая медика опуститься ниже, грудью на простыни.       Якуши сжал зубы, когда саннин нетерпеливо толкнулся вперед. Боль нервными импульсами разрывала, чужой член распирал тугие стенки.       Медик зажмурился, до крови закусив губу.       Саннин начал медленно двигаться, а Кабуто лишь сжался сильнее. Вздрогнул, когда знакомые руки потянули его за плечи вверх, а чужие клыки вонзились в кожу.       Весь Кабуто словно стал ватным и податливым из-за слишком быстрых, выбивающих душу из тела толчков. Мужчина с трудом повернул голову и выдавил почти по слогам:       — Что ты… дела… ешь?       Орочимару, который знал, насколько волшебным отвлекающим действием обладают укусы для Кабуто, поймал чужие губы своими, сглатывая стоны медика.       Колени Якуши затряслись. Он бы упал, если бы саннин не удерживал его извивающееся тело.       — Орочи… мару… -выдавил он. — Мне нужно…       Саннин толкается излишне глубоко и смыкает пальцы на его члене. Кабуто вскрикивает и кончает, обессиленно падая на кровать. Несколько толчков, и Орочимару следует за ним, а затем ложится рядом, обнимая Якуши.       Медик прикрывает глаза: клонит в сон. Затуманенным взглядом находит глаза саннина. В них нежность и отчаянная жадность, которой никогда, никогда не было в прошлом.       Кабуто улыбнулся. Мысли путались, но знал он одно: ему тепло. Тепло и хорошо. Мужчина прижался ближе и полуосознано прошептал:       — Почему же так долго… люблю?       В конце концов, говорят же, что любовь живет три года. Когда-то и он в это верил. Пока не закончилась война, и он не остался в одиночестве среди множества самых разных людей. И все из-за отсутствия одного человека: Орочимару.       — Кабуто…       Взаимность читалась в змеиных глазах. Слишком гордый, слишком самоуверенный, чтобы признаться в своих чувствах открыто. Он показывал свое отношения как мог: касаниями, взглядами, поступками.       Оказывается, этого может быть достаточно.       — Не думал, что услышу это так скоро.       Якуши усмехнулся.       — Не потеряй я контроль - ни за что бы не сказал это.       Саннин ухмыльнулся, обнимая медика крепче.       — Надо будет почаще заставлять тебя терять контроль.       Кабуто прикрыл глаза. Положив голову на чужую грудь, он признался:       — Если это будешь ты, то я совсем не против.