Если только

— Если проиграешь, исполнишь любое моё желание, — говорит Годжо, камнем прижимая к бетонной скамейке облупленное по краям, растрескавшееся на сгибах картонное поле — его то и дело треплет ветер, норовя унести. Сатору ездил на каникулах домой и привёз с собой истёртую детством настолку с колодой карточек «Digimon». И теперь они сидят на выстриженном холодом стадионе совсем одни, морозят задницы на трибунах и играю в эту ерунду. — А если победишь… Ну, это вряд ли, так что забьём. — Если выиграю, то будешь до конца второго курса ходить в карих линзах. Годжо оскорблённо вскидывается, сдвигает очки и хлопает белёсыми ресницами: — Тебе так не нравятся мои прекрасные глазки?.. — он надувает губу и притворно шмыгает носом. А может, и не притворно: они слишком долго тут торчат, на этом собачьей холоде. «Если бы…» — с желчью думает Гето. Было бы куда проще, если бы они ему не нравились. Так просто, что хоть подыхай счастливым, без сожалений. Ещё проще было бы, конечно, их вовсе не видеть. Может, если бы Сатору закрыл свою бесконечность линзами, Гето мог бы смотреть на него без ощущения, что его затягивает в проклятое расширение, что его сознание не схлопывает в зацикленную ловушку, в которой его одновременно вздёргивает до небес и роняет об землю. — Да кому такое вообще может нравиться? — цыкает он. — Вообще-то, всем, — со смехом отзывается Годжо. Он часто смеётся. Его смех похож на бетонодробилку: от него дребезжат мозги и кости, и он долго ещё отзывается в висках болезненным эхом. Он разрушает фундамент, и земля уходит из-под ног, и вся конструкция складывается карточным домиком — и падает, падает, падает куда-то в низ его живота. Они начинают партию, которая заканчивается позорно быстро. Конечно же, Гето проигрывает в эту дебильную игру, в которой Сатору ещё в детстве стал экспертом. — Вот тебе и кирдык, мой добрый друг, — слишком уж злорадно и мрачно сообщает он, театрально потирая свои ладони, но увлекается и продолжает греть пальцы, дуть на них тёплым воздухом, прятать за воротник куртки. — Что бы тебе загадать такого гадкого, такого мерзкого… О! Придумал. Раздевайся. Гето складывает на груди руки, выгибая одну бровь. — Иногда я поражаюсь скудности твоего воображения… — тянет он. — Ты мог пожелать что угодно, но нет, твоя гиблая извилинка поползла в единственном знакомом ей направлении — к изврату. Эх, ну что же я могу поделать, если вид моего атлетичного тела никак не даёт тебе покоя, хотя ты и видел его сотни раз, ненасытное ты животное, — он качает головой, принимаясь расстёгивать молнию утеплённой джинсовки. Годжо откидывается на скамейку, присвистывает и начинает напевать какую-то нескладную мелодию — импровизированное сопровождение к стриптизу. Гето поддерживает нелепую шутку и качает бёдрами, раскручивая над головой куртку. Сатору заливается гиенистым хохотом и ловит её, нахлобучивая себе на голову, повязывая рукава, как шарф. Сугуру старается держать лицо, но тоже смеётся, когда приподнимает край байки, с утрированной до дебилизма соблазнительностью оголяя рельефный живот. Стриптиз обрывается сдавленными ругательствами, когда Годжо суёт свои леденющие ладони ему под одежду, обжигая рёбра морозом — мурашки инеем расползаются по груди, иглами-сосульками пронзают лёгкие и не тают, не тают, не тают, сковывая его сердце. Заставляя его замереть. Гето шипит, оттаскивая его за волосы, выдыхает рвано, когда Сатору выгибает шею, открывая покрытое гусиной кожей горло — удушить бы его, вгрызться в глотку и рвануть зубами. Или… Он бьёт его ногой под колено, делая подсечку — и Сугуру валится на него, вдавливая в бетон скамейки, выбивает из груди весь смех — и больше не весело. Нихуя вообще не весело, если честно. Потому тёмные очки криво сдвинулись с лица Годжо, и под льдистыми радужками синим огнём плещется неземное сияние. Трещины молнии, узлы нейронов, столкновение и расщепление атомов, рождение сотен тысяч вселенных — мгновение до Большого взрыва. Мгновение после конца света. Никакой поэзии, лишь математика и физика — такова магия Годжо Сатору. Бесконечность, помноженная на бесконечность. Закон притяжения, теория относительности, ньютоновская механика: на каждое действие найдётся противодействие. На каждого сильнейшего мага найдётся соперник и найдётся союзник, и упаси боги подумать, что второй важнее первого. Упаси боги решить, что брошенный вызов останется без ответа. — Сатор-ру… — Гето и не знал, что его голос может так звучать. Что может дрожать в гортани рокотом снежной лавины, но на губы ложиться первым снегом — самым чистым, самым невесомым. — Это предупреждение? — выдыхает Годжо. Его руки снова у Гето под одеждой -и это настолько же провокация, насколько и просьба. — Или приглашение?.. Нет, Сатору. Это вызов. Всегда с тобой — вызов. Всегда — с тобой. Гето целует его так, словно делал это уже сотню раз. Может, две. Годжо целует его так, словно никогда никого не целовал. У него шершавые холодные губы, но под его языком становятся мягкими, гладкими, жаркими. Никто кроме него не знает вкуса проклятий. Никто кроме него не знает вкуса сингулярности. Она расщепляет его изнутри, разливается по солнечному сплетению чёрной дырой, когда Годжо выдыхает в его губы, подаваясь навстречу — отчаянным рывком. Когда смеётся, вливая свой блядский смех ядом, когда стукается зубами о зубы, потому что невозможно целоваться с улыбкой, нечему здесь радоваться — это страшно. Это так же страшно, как впервые почувствовать покалывающую кончики пальцев магию и понять: больше ничего не будет как прежде. Они отстраняются друг от друга резко, будто произошедшее было случайностью — нелепо столкнулись лицами, вот же дураки. Совершенно нечаянно сплелись губами на целую минуту — какая глупая оплошность, подумать только. Годжо касается губ пальцами, будто после особо яростного спарринга проверяет, не разбил ли. Гето дышит тяжело, измотанно. Это похоже на их первую тренировку, их первый бой, только никто из них не улыбается — дико, алчно, обжигающе горячо. Что это было, что это было, что это, блять, бы… На голове Сатору всё ещё повязана его куртка, и выглядит он, как дебил. На губах Гето всё ещё стынет след бесконечности, и чувствует он себя, как… Если бы только он выиграл этот карточный раунд… Если бы только он отказался выполнять дурацкое желание… Если бы только он его не поцеловал… О, его жизнь была бы такой простой. Такой простой, что хоть подыхай счастливым, без сожалений. Или всего с одним. — Что ж… — как-то нервно и неуклюже, совсем непохоже на себя произносит Годжо. Он сломался. Его к херам переёбнуло. Конец. Финиш. — Предлагаю об этом… забыть? — Поддерживаю, — с готовностью кивает Гето, принимая протянутую оливковую ветвь. Всегда принимая. Грудью. Пилюлями от шизы. Они одновременно выдыхают — всё ещё напряжённо, но уже без отчаяния. И одновременно смеются — хрипло, перемолото в труху. И одновременно застывают, пригвождённые, распятые взглядами друг друга. И одновременно подаются вперёд, сталкиваясь в новом поцелуе. Если бы только у них был выбор…