Если только

— Если бы ты опять не обожрался сырным соусом, я бы, может, и поцеловал тебя, — говорит Гето, выстраивая из картошки фри покосившийся домишко. За последний месяц они столько раз наведывались в гости к полковнику Сандерсу, что ему впору открывать архитектурное бюро: съедобные проекты на любой вкус! Пикантный клуб из острых крылышек, бургер-бусная остановка из зубочисток и салфеток, жилой комплекс из куриных костей с панировочным благоустройством участка… Фото-портфолио хранится в телефоне Годжо Сатору, обращайтесь в любое время дня и ночи — вам обязательно не ответят. — Фто-о-о?! Нифиво я не обвывался! — мямлит Сатору. Говорить разборчиво ему мешают два вампирских клыка из картофельной соломки, с которыми он уже минут десять пристаёт к Сугуру: «Поцевуеф своего упывчика?» Наконец, он собирает их языком и проглатывает. — И вообще, что плохого в сырном соусе? Я бы вот тебя облобызал, даже если бы ты обмазался им с ног до головы… Кстати, идея! — Сатор-ру-у-у, — тоненько тянет Гето. Его забавляет, как Годжо реагирует на звук своего имени, когда он произносит его напевом, когда оно — незатейливая мелодия из трёх нот. Сатору замирает, вслушиваясь, и расплывается в глупейшей улыбке, как какой-нибудь безмозглый лабродудель, услышавший заветное «Гулять!» — Я уже говорил, но все твои «сексуальные» идеи настолько же далеки от сексуальности, насколько… — он ведёт рукой, подбирая сравнение, натыкается на смешливый взгляд напротив и заканчивает: -…твои зырилки далеки от нормальных глаз. — Ложь и клевета! — он бьёт ладонью по столу и откидывается назад, балансируя на одной ножке стула. По крайней мере трое невинных свидетелей этого шоу отвлекаются от своих куриных крылышек, чтобы посмотреть на диковинную зверюшку. — Мои зырилки — эталон прекрасности, и, отказываясь это признать, ты лишь себя позоришь. И палишься, что завидуешь мне со своими обычнейшими глазёнками среднестатистического японца. — Ты меня раскусил, — смиренно вздыхает Гето. — Если бы я только мог променять свои никчёмные карие радужки на два жутких высасывающих душу стеклопакета, доводящих трёх детей в неделю до истерики и пять старушек в день до инфаркта… Эх, всё бы отдал, — он качает головой, уворачиваясь от подзатыльника. К началу второго курса он научился мастерски от них уклоняться — это почти как техника «Бесконечности» Годжо: полная неприкасаемость. — И всё-таки… В чём твоя проблема с сырным соусом?! — Да это как… Хер знает. Мышь целовать, — он морщится, а потом задумчиво вскидывает взгляд, оценивая Годжо словно впервые. — А ведь ты реально похож на одну из тех слепых мышей из «Шрека»… — А ты похож на человека, который не умеет делать комплименты, а потому с ним никто и никогда не захочет мутить, — фыркает Сатору с наигранной обидой, но уголки его губ улыбаются, а его ступни под столом находят ногу Гето, обнимают за голень. — Прям никто и никогда? — подняв бровь, мурлычет Сугуру, и подошва чужих кроссовок на секунду вжимается в его икру. Штаны ему перепачкает ведь, придурок. Сатору и раньше был тактильным — слишком тактильным для мага, чья главная техника — не позволять до себя дотянуться, но в последнее время его конечности и вовсе не знают покоя. Он то пихнёт Гето плечом, то прижмётся коленом, то ущипнёт, то ткнёт, то хлопнет… Подходя со спины, непременно положит ладони на плечи или закроет ими глаза Сугуру. Но это ещё адекватно. Это ещё можно понять. Однако с каждым днём его касания всё больше сдвигаются по шкале оправданности от «дружеских подколов» к «подозрительной объективации». Он берёт ладонь Гето, чтобы вытереть рот после глотка колы. Объясняя план, использует его бедро в качестве чертёжной бумаги. Любит бренчать на его ухе, как на балалайке. С блаженной улыбкой подолгу гладит его переносицу, объясняя, что это лучший антистресс. Во всём этом вроде как нет интимного подтекста: Сатору не касается его тела губами, не прикусывает шею, не пытается залезть под одежду, — но Гето всё равно чувствует, как в животе что-то ворочается. Будто поглощённое проклятие проклюнулось, выползло, и теперь облизывает стенки его внутренностей шершавым тёплым языком. Это страшно на самом-то деле. Когда изнутри тебя изгрызает проклятие. — Я больше никогда не буду есть сырный соус… — доверительно склонившись над столом, жалостливо обещает Сатору. С такого расстояния Гето видно, как за тёмными линзами очков взгляд падает на его губы, останавливается там, визуализируя то, о чём не принято думать в общественных местах. То, о чём думать нужно исключительно шёпотом, и темнотой, и отнюдь не мозгом. Не отодвигаясь ни на сантиметр, неотрывно глядя на губы Сугуру, Годжо подносит ко рту и вылизывает весь чёртов сырный соус в один отвратительно долгий засосливый поцелуй с пластиковой упаковкой. Гето смеётся, отпихивая придурка от себя, пока тот, пошло причмокивая и постанывая, насилует языком соусник. На них смотрят с осуждением, хмуро и строго, но они давно привыкли к косым взглядам. С самого детства по их спинам скользит чужой страх, дышит в затылок несмелое презрение, пальцем по плечу стучат ненависть и предрассудки. Каждый из них защищает себя по-своему. Сёко встречает липкое недоверие безразличной ухмылкой. Годжо играет на опережение: заставляет смотреть на себя как на шута до того, как в нём увидят опасность. Раздражает и дразнит — вызывающе яркий, провокационно наглый, — смотрите, смотрите, смотрите на меня, это моё решение — не ваше. А Гето… Гето игнорирует их всех. Взгляды натыкаются на стены, что он возвёл, и шелухой опадают к ногам. И вовсе не застывают плевками на мраморе. Вовсе не облепливают его кожу слизкой чешуёй — такой, какая бывает только у чудовищ… — Сугуру, приём-приём! Проверка связи, пш-пш, — Годжо подносит ко рту кулак, имитируя рацию. — Пш-пш, — отвечает ему Гето. — Не могу говорить, связи нет, я в лифте. — Главное, — Сатору вздёргивает палец вверх, — чтобы не лифт в тебе. — И что это должно значить? — Не знаю, — пожимает он плечами. — Я не особо думаю, прежде чем говорить. Гето закидывает руку ему на плечо, со смехом качая головой. Сатору фоткает его картофельный домик на телефон и наклоняется, чтобы сожрать его без рук. Если бы только так было всегда… Эта дурость, эта свобода. Это безыскусная способность затыкать весь мир — пусть гудит себе где-то снаружи, пусть не трогает их ни ласковым взглядом, ни ненавистным. Пусть магия пахнет смехом и сырным, мать его, соусом, а не войной, не кровью, не тошнотворной половой тряпкой проклятий. Разве это честно, что такие моменты им приходится красть у судьбы? Что их нужно прятать контрабандой, сцеживать счастье кустарным самогоном, подслащивать им тайком, как дефицитным сахаром, горькие будни? Почему обычные люди — люди, которые создают проклятия и от которых их приходится спасать, — доживают до глубокой старости, ворчат на свои микроволновки, ноют из-за своих ипотек, пока маги хоронят своих товарищей в школьной форме?.. Нет, в этом нет ни чести, ни справедливости, но… Это правильно. Гето знает, что это правильно: сильные защищают слабых. Так уж заведено. И Годжо никогда не переубедит его в этом. Если бы только Сугуру мог доказать себе… То есть, ему. Если бы только подобрал слова, чтобы поверить… То есть, чтобы Годжо поверил. Конечно же. Конечно же, он.