black eyes, bad guys

Манджиро везёт Такемичи на байке, до лёгкой дрожи чувствуя, как плотно он прижимается к нему, стискивая одной рукой талию, а второй бережно придерживая спрятанного в рюкзаке щенка. Каждой клеткой тела он чувствует, как гнев и пустота отступают, сменяясь детским счастьем, что способно вытеснить всё самое тёмное, причём надолго. Ханагаки горячо дышит ему в шею: он снова рядом, на нём его куртка. Этот длинный день закончится в его объятиях. По крайней мере, Сано на это надеется. Такемичи же просто хочется отдать ему всё тепло, что есть внутри. Он постарается изо всех сил, лишь бы Майки больше не хотелось уходить. Лучше больно рядом, чем в одиночку. Даже это чувство, способное ломать как морально, так и физически, ощущать гораздо легче, когда рядом есть кто-то, кто может тебя понять. Эта ссора – его вина, несмотря на то, что он не сбегал. Просто побоялся сказать о том, что чувствует; позволил Майки уйти, не дав объяснений своему поступку. Это равносильно побегу. Когда Манджиро тормозит у многоэтажки, пошевелиться никто из них долго не решается. Только щенок, который перестал остерегаться шума, высунул голову из приоткрытого рюкзака. Такемичи улыбается милой моське, кончиками пальцев щекоча загривок. Сано не позволяет себе подняться первым, ни слова выдавить не может. Так много хочется сказать, кажется, впервые, но он волнуется, что его поймут не так. Кроме того, шестое чувство подсказывает, что алкоголь разум Ханагаки не покинул. Такемичи, осматривая напряжённую спину, гулко сглатывает. Ласково убирает холодные пряди с шеи – Манджиро вздрагивает, но никак не противится прикосновениям, и чувствует тепло губ на коже. Такемичи слегка прикусывает её, встречая мелкую дрожь – уже не разобрать, свою или Майки. — Такемитчи… ты чего творишь? Голос его звучит едва угрожающе. Опьяняет и без того нетрезвого Ханагаки. — Папочка, – он едва сдерживается от смешка, – а ты останешься на ночь? Сано напряжённо молчит, но не отстраняется – это придаёт храбрости на провокацию, и Такемичи снова кусается, на этот раз засасывая кожу. Манджиро конкретно ведёт от него. И немного трясёт от злости. Он помнит, как этим "папочкой" Такемичи предлагал стать Шиничиро. А теперь ему, блять, смешно? Позлить хотел? Страх потерял? Надолго оставлять этого чёрта нельзя, а рядом с выпивкой особенно. — Сомневаюсь, что смогу тебе отказать, — бормочет Майки, будто сам пять минут назад не мечтал об этом, — Да ещё и когда ты так просишь. Только запомни… — Что? Этот идиот хихикает. — Ещё раз рискнёшь заигрывать с моим братом, то на твои просьбы – я не посмотрю. Заявлюсь к тебе ночью и изнасилую. Горячая рука Такемичи, до этого преспокойно лежащая под свитером грубой вязки, будто сама припоминает, что может сводить с ума – скользит по изгибу талии к рёбрам, оглаживает кубики пресса, поднимается к груди. Сано трясёт уже по другой причине, он сводит челюсти. Стойко держится, гад. Такемичи хрипло смеётся. Но говорит медленно, жестко и чётко: — Пойми мои чувства. Ты стоял рядом со своим Кенчином, с этой идеальной причёской… Я не удержался. Мне хотелось, чтобы ты почувствовал то же, что и я, — он судорожно сглатывает, — Мне так хочется испортить эту аккуратность. — Он, чёрт тебя возьми, парень моей сестры, — порыкивает Майки. — А Шиничиро – твой брат. Нехорошо так не доверять. И ты просишь меня взять какого-то чёрта? — Я доверяю. Меня просто бесит… стоп, что? — Оу, знаешь, меня тоже! — Такемитчи, ты… — цедит Сано, но прикосновение к пупку выбивает из него резкий выдох. — Я тоже могу ревновать. Могу набухаться. И принимать правила твоей дерьмовой игры, — он проводит рукой по мышцам живота, дразнится, скользя ниже, — Этого больше не повторится, Манджиро. Я понимаю, как тебе это не нравится. Так что не жди подставы. И действуй, как считаешь нужным, договорились? — О чём ты? — Сано почти задыхается. — Я уже жду, как ты ворвёшься ко мне среди ночи… я не дамся чёрту, а вот тебе – с удовольствием подставлю зад! — Пьёшь ты только со мной с этого дня. — А потом, — не прекращает Ханагаки, — … я схвачу тебя за волосы и сделаю что-то в стиле после-жёсткого-секса. Рука Ханагаки у резинки боксёров. — Такемитчи, остановись, — Майки предпринял попытку увернуться. Без толку. — Папочка, – раскатисто рассмеялся Ханагаки, — Так бы я хотел называть только тебя, но для нас это слишком слащаво, не находишь? — Слащаво? — Да. Ведь для тебя — я друг, и это по-настоящему жёстко! — Манджиро начинает пыхтеть, а Ханагаки почти истерично заливается. Но пьяное веселье смывает так же быстро, как и накатило. Он неловко прокашливается. — Майки… может быть у меня только из-за тебя, понимаешь? — С этого момента поподробнее, — Сано доволен, что этот откровенно пьяный идиот не видит его удовлетворённой улыбки. — Просто ты придаёшь мне силы идти к тому, о чем я мечтаю. Хочешь заставить меня верить, что с тобой я всё могу. Ты мне так сильно нравишься. Я люблю саму мысль о том, что ты рядом. Под рёбрами у Манджиро бьётся птица. Он сбивчиво дышит. Мурашки табуном бегут по коже, а картинка мрачного квартала плывёт, словно дурман в дыхании Ханагаки способен опьянить его. — С сегодняшнего дня – я непослушный. У тебя прогнать меня не получится, как бы ты не… не… — голос срывается. — Я понял, — шепчет Манджиро и мычит, когда Такемичи сжимает в пальцах кожу на предплечье, целуя шею. А потом дёргается, сдавая бёдрами назад. Громкое тявканье рушит напряжение, потому что был задет рюкзак – с некоторых пор, святая святых. Такемичи смеётся, прыгая с байка с такой прытью, будто норовит свалить с места преступления. — Поосторожнее со своим классным задом, — издевается он, — Не двигайся так резко! Майки чуть тебя не тяпнул! Сано одаривает друга таким выразительным взглядом, что не будь они столь близки, Ханагаки бы испугался. Но всё иначе, поэтому он смеётся ещё задорнее. Возбуждение не отпускает Манджиро. — Ты… чёрт, ты невыносимый, — Сано глупо улыбается. Всё и правда серьёзно. — Какого хрена ты вытворяешь при ребёнке, пьяница? Такемичи прыскает и совсем неприлично ухмыляется: — Я всего-то не удержался! — От бухла. — Нет. От тебя. Майки часто моргает, пытаясь своевременно проанализировать информацию. — Твой запах меня заводит так же быстро, как ты заводишь свой байк. Меня вообще многое, что заводит. В тебе. Сано выдыхает сквозь зубы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не накинуться на Ханагаки прямо на улице. — Ты точно тот заика из больницы? Тот не гей? Тот самый мистер Уходи-я-боюсь-даже-своего-отражения-в-зеркале? Такемичи ехидно посмеивается и вытаскивает щенка из рюкзака. Теперь он строит святую невинность. Его глаза сверкают искренним счастьем, когда он прижимается щекой к пушистому комочку. — Я просто очень рад, что могу вести себя с тобой… открыто. Бля. Помолчи, — мысленно умоляет Майки, прикидывая, насколько быстро у него получится подмять пьяного парня под себя? — Я счастлив, потому что у меня на руках щенок, который значит что-то… для нас. Ханагаки неспешно подходит к Манджиро, и тот удивительно осторожно открывает для него объятия. Такемичи мягко льнёт к его груди. — Прости меня, — разбивает хриплый голос тишину, и Майки с выдохом зарывается в затылок Ханагаки, — Я идиот. — Ты не должен извиняться. Это я поступил хреново. — Мы оба. Мы поступили хреново. — Ты не ушёл. Я прогнал, а ты остался. — Нужно было идти за тобой, — смущённо улыбается Такемичи. Манджиро долго молчит, а Ханагаки увлечённо слушает его дыхание. — Первая ссора всегда сложная, да? Я лишь… хотел знать, что тебе нужен, — Сано хмурится, — Прошу, будь со мной честным. Не скрывай от меня то, что тебя беспокоит, ладно? Такемичи нервно выдыхает, снимает с себя куртку Майки, и у Сано в душе поднимается волна паники, когда он возвращает её на его плечи. Хочет уйти? Страх, промелькнувший в чёрных глазах, как рыба в мутной воде, исчезает, стоит Ханагаки потянуть его за ворот на себя, чтобы прижаться ближе. Дать больше тепла. — Я не хочу ничего доказывать, — шепчет он, — Просто пытаюсь стать лучше рядом с тобой. Ты же не думаешь, что это плохо? Сано невольно улыбается, медленно качает головой. — Не думаю. Ведь я тоже буду пытаться, — Манджиро опускает взгляд на зажатого в объятиях щенка, — Я рад, что ты у нас появился. Мы будем любить тебя… вместе с Такемитчи. Ханагаки расслабляется, стоит парню зарыться в его шею, почти невесомо целуя. Такемичи соскучился по их чувству правильности на грани риска. Они долго стоят под фонарём. Белые снежинки переливаются, стремительно падая, словно живые звёзды. Кажется, они обещают счастье. Манджиро давно не было так спокойно. Брат говорил: чтобы подняться, надо уметь падать. В его жизни не было реальных проигранных боёв, но внутри многое казалось руинами, обломками, которые он склеивал наспех. Шиничиро оставил на сердце рану, когда покинул его десять лет назад. Потом зачем-то скрывал существование человека, к которому сам был привязан. Майки никогда не боялся чужой ненависти, потому что это не могло изменить его мнения о человеке. Только никогда прежде его эмоции так сильно им не правили. В Такемичи – противоречия, что-то не броское, но живое… он не мог найти этому названия. Да и зачем? Ярлыки не про него.