black eyes, bad guys

Мансаку руководит приготовлением ужина с большим энтузиазмом. При нём два брата, притихшие и суетящиеся, вызывают у Ханагаки умиление. Очень слаженно действуют, такие послушные… аж диву даёшься. Сам Такемичи в готовке достаточно опытен – всё-таки, частое отсутствие родителей имеет не только минусы. Баловаться полуфабрикатами, он, конечно, любил, но его желудок давно стал подавать понятные сигналы. Научиться готовить ему пришлось рано, так что проблемы помощь не составляла. В какой-то мере даже приносила удовольствие. — А ты хорош, — подмигивает Шиничиро, ловко избавляя картофель от кожуры. — Спасибо. Вы тоже… — он наблюдает, с каким усердием Манджиро корячится с редькой, — …справляетесь неплохо. Я приятно удивлён. — Мы готовим, потому что в моей семейке есть только одна женщина. Эма, наша сестра, — оттого, с какой теплотой Манджиро говорит о ней, у Такемичи щемит сердце. Он не обращает внимания на Шиничиро, глаза которого от удивления лезут на лоб. Они с Майки… готовят? Как интересно узнавать о себе что-то новое. Шиничиро мастерски чистит мандарины. Манджиро гениально жарит яйца – руками куриные, а ногами те, что принадлежат ебланам. В далёком детстве мама готовила еду. Когда она заболела, то отец оплачивал обеды соседке не только для учеников деда, но и для семьи. Когда родители умерли, женщина продолжала помогать им, в силу хороших отношений с Мансаку, и учила Эму всему, что знает. Майки, желая сблизиться с сестрой, один раз пожертвовал своим бесценным свободным временем, и пошёл на урок – очевидно, он был про омлет. На большее его усердия и благородства не хватило. — Кухня – не совсем её призвание, — Майки смеётся, пока не получает щипок от деда, — Ай! Да за что?! — Лучше картошку чисть, умник. Сам-то! Какое у тебя призвание? — Я талантлив во всём, — фыркает Майки. — Из вас только этот парень правильно нож держит, — Мансаку указывает тростью на Ханагаки, сидящего в центре своеобразного Бермудского треугольника у чана по центру. Чёрт, если в этой семье кто-то не смутит его, то день пройдёт зря? — Милашка! Ты покраснел, — хищно щурясь, шепчет Манджиро, — Тебе нравятся комплименты моего деда? А говоришь, что не ге… — он не упускает из вида подкравшегося Мансаку, — Хорош угрожать своей палкой! — Его зовут Такемичи, — напоминает Шиничиро, — Мы с ним недавно познакомились, но братец уже пытается прибрать его к рукам! Майки выгибает бровь, а рукоятка ножа в его хватке поскрипывает. Такемичи неумолимо окрашивается в бордовый. — Зима непростое время. Ты же помнишь, да? Мансаку и Шиничиро смотрят друг на друга так, будто ведут немой диалог. Майки это раздражает. — Если вы намекаете на мои перепады настроения, то это уже в прошлом. Я перерос это. Все опасения бессмысленны, — цедит он. Шиничиро прекрасно знает, что это дерьмо перерасти нельзя. Ему до сих пор стыдно, что он не сказал Такемичи всей правды. Он предупреждал, что от Майки можно ожидать некие… неприятности во время обычной простуды. Но только Такемичи мог так легко повестись на его детскую обиду. Проблема крылась в психическом расстройстве, которое в период рецидива то отвергалось Майки, то было лишено значения. Именно потому, что сейчас всё шло более-менее спокойно, он молчал и старался не напоминать об этом лишний раз. Обстановка становится напряжённой, Майки сводит челюсти. Его проигнорировали. Дед заговорил о чем-то своём вместе с братом, а дурацкое зудящее чувство в области рёбер рвётся на свободу и мешает размеренно дышать. В пальцах – тяжесть, на них точно кольца с валунами в оправе, а перед глазами постепенно мутнеет. Его злят малейшие звуки: даже собственное шумное дыхание. Голоса вокруг искажаются, а потом вакуум с хлопком лопается, рассыпая искры в глазах. Посторонняя речь – скрипы разной частоты. Дощатый пол пред его взором покачивается. — Шиничиро, а ты не хочешь себе девушку найти? Скоро новый десяток разменяешь, а готовить тебе некому, — пробираются, как змеи в нору, слова деда в голову. Майки видит, как брат меняется в лице, замирая в нелепой позе. Шиничиро думает, что старик просто не хочет принимать его болезнь. А может, делает вид, что ничего не знает и пытается уколоть его… просто так? Он хочет заставить открыться? — Я просто в «Клубе 27», — отшучивается он, не получая палкой в лоб только потому, что дед не знает, что это, — Пока есть Такемичи – мне не нужна девушка. Нож Ханагаки падает с характерным звуком. На полу, у ног брата, капли крови. Сано подрывается с места: — Манджиро! Чёрт. Почему сейчас?! — Н-не беспокойтесь, он пальцы ножом порезал… нечаянно, — Такемичи бросается к Майки, и его старший брат поражённо замирает. Ханагаки пытается заступиться за него? Оправдать? Он не испугался, — сердце в груди брюнета бьётся чаще, и он не позволяет себе вмешиваться. Такемичи прикусывает губу, берёт Майки за запястье и осторожно поглаживает прозрачные вены. Он наблюдал за ним. В какой-то момент Майки слишком сильно сжал лезвие, и, похоже, даже не заметил этого. Лицо – маска, бледная и безжизненная. Неудачный юмор о вероятном суициде и Такемичи напряг, но реакция Манджиро стала чем-то более неконтролируемым. — Тебе очень больно, но прошу… расслабь руку. Я помогу тебе, — прошептал Такемичи. Пот залил Майки глаза. Пустой взгляд пробуждает в Ханагаки уже знакомое чувство паники, но оно требует от него быть ближе. — Я… я… — Сано сглатывает, часто моргает и раскрывает вспоротую ладонь. Такемичи, с самым спокойным выражением на лице, за рукоять извлекает оружие, направленное против самого себя. Нож звякает, и он пренебрежительно отпихивает его коленом. Сано чувствует что-то, вроде освобождения. — Аптечка в ванной, — сухо говорит дед. — Пойдём? Я обработаю твою рану, — Такемичи бережно сжимает подрагивающие плечи, вынуждая парня подняться. Майки наблюдает за происходящим, будто через пелену. Вот, Ханагаки отпихивает маленький стульчик ногой, ведёт его по коридору, тихо дышит рядом. Бормочет что-то, пока усаживает его на ванну и возится с бинтами. Манджиро начинает понимать, что с ним происходит, когда сбой в дыхании и голове начинает отступать. Эта поебень, — под названием «биполярное расстройство», — всегда обострялась к концу декабря. Вероятно, шок на лице брата, очередное подтверждение тому, что он верит своему ебаному другу-мозгоправу. Но то, чего Майки хочет, совершенно не относится к «болезни». Да, физически ему хуево. Но это… что-то другое. Ему просто нельзя терять Такемитчи. — Ты как? — его голос звучит, как со дна колодца. Он так сосредоточен на ране, будто ему предстоит зашить её хирургическими нитями, а не обработать перекисью. Ханагаки, кто ты такой? Почему ты настолько собран, если кто-то прямо на твоих глазах режется? Почему твоё лицо в этот момент… возбуждает? — Ты же понимаешь, что Шиничиро просто пошутил про тот дурацкий клуб, — бормочет он вполголоса, — Он, конечно, легенда, но не музыкант же? Некрепко пережатая ладонь покалывает от боли, но вполне терпимо. От его уверенных прикосновений открывается другая рана. Где-то глубоко внутри, её нельзя найти, а потому закрыть; она обливается кровью вновь и вновь, потому что этот придурок, грёбаный Ханагаки Такемичи, до сих пор не понял одного. Он нужен Майки. — Почему ты захотел порезать руку вместо картошки? Минуту ответом служит только тишина, а потом Манджиро заторможено шепчет: — Ты мой. Такемичи грузно выдыхает и садится перед ним на пол, опускаясь на колени. Его чистые глаза смотрят снизу вверх; обречённо, но так искренне. Так честно. Майки хочется ударить его по лицу, а потом притянуть к себе и лизнуть в шею. — Манджиро, ты… чего? — Мой. Слышишь? Сано теснит его взглядом, напирает терпкостью голоса, склоняется к нему, а затем и вовсе придавливает весом к полу, умещаясь сверху. — Ты горишь, — Ханагаки под ним дрожит, невольно хватаясь за влажный торс под футболкой, — Температура? Его дыхание обдаёт жаром бледные губы Майки. Сано подозревает, что Такемичи издевается над ним. — Проверь, нихуя! — шипит он, утыкаясь в лоб Такемичи своим, — Юмор Шиничиро – это полное дерьмо, только деду заходит, и то не всякому… он будто присвоил тебя себе! — Манджиро, я не вещь, поэтому он не смог бы… — у Такемичи трясутся руки, внизу живота плавится стекло. — Мне стало так больно, — почти всхлипывает Сано, вжимаясь губами куда-то под подбородок. — Конечно, ты ножом… — Заткнись, Такемитчи! — хрипит, клацая зубами рядом с ухом, — Ты не понимаешь… не понимаешь… — Чего? — его ладони скользят по талии на лопатки, и Майки блаженно откидывает голову, яростно шипя: — Шиничиро у меня отбирает Изана… м-м, — он закусывает губу, вжимаясь задницей в колени парня. Что? Ханагаки точно сходит с ума. Иначе почему внимательно вслушивается в лихорадочный шёпот, позволяя рукам скользить к рёбрам? — Баджи забирает Чифую, Эму – Кенчин… Или наоборот. Они вместе уйдут, — он хмурится, плывущим взглядом ведя кривую черту по лицу Ханагаки, и пытается вытащить из клубка спутанных мыслей здравую. На его лбу проступают крупные капли пота. — Хочу только своего человека. Тебя никто не посмеет забрать у меня, никто не будет угрожать мне, что ты исчезнешь, Такемитчи, — Манджиро касается щеки парня раненной рукой. А потом чувствует. Понимает. И вздрагивает от хватки Ханагаки, перекочевавшей на узкие бёдра. — Лапаешь меня? Его глаза отливают нефтью, которая вот-вот может вспыхнуть. — Н-нет, я… — смущенный, загнанный в тупик, Такемичи хватается за колени Сано, но те ощущаются так приятно, что он давится воздухом, — Я не хочу, чтобы ты вдруг… упал. Наглая ложь. Сано достаточно крепко вцепился в него. Если они упадут, то вместе. Хватка настолько сильна, что сквозь бинты проступают алые пятна. Майки смотрит то в растерянные глаза Такемичи, то на свою ладонь. Безумная улыбка загорается на его лице, и он с объёмным, гулким треском рвёт зубами узел, позволяя алым разводам стекать по коже. — Я напишу кровью своё имя на тебе. Можно? От Майки и так можно сгореть. Он сидит на Ханагаки, как влитой. У него не тело, а спичка. Если эти прикосновения так действуют, что будет дальше? — Ты… тебя просто лихорадит, — Ханагаки пытается образумить и его, и себя, подчинить чувства разуму, но терпит предсказуемое фиаско. — Не слетай с темы! — гортанно рычит Майки, — Если ты сейчас скажешь что-нибудь про градусник – я тебя убью. Ты считаешь себя больным, потому что трогал меня? Болей! Мне нравится! Ханагаки нервно сглотнул и замер, восхищённо глядя на встрёпанного, безумного, но всё такого же прекрасного Майки. — Я тебя спросил вообще-то, Такемитчи… — он ненадолго задумывается, — Ладно. Больше не спрошу. Сано с усилием хмурит брови, выводит полупрозрачную «М» от виска до скулы. Она растекается, смешиваясь с холодным потом и румянцем на застывшем лице Ханагаки. — У тебя маленькие щёчки… я весь не помещусь, — он прикусывает губу. Улыбается беззащитно, растеряно. И вдруг смотрит настолько игриво, выразительно, что Такемичи, к своему стыду, тут же понимает намёк. Тон на его щеках ярче крови. Хриплый смех Майки доносится тревожными ударами по перепонкам. — Если выяснится, что ты напиздел про девственность, — он сжимает губы, — я лишу жизни ту, кто лишил тебя… Ты, извращенец, всё понимаешь двусмысленно! — Манджиро, блять, — рычит Ханагаки, — Как можно понять по-другому, если ты так смотришь? Такемичи кажется, что они по-дружбе сошли с ума вместе. — Как я смотрю? — вновь блеск тёмных омутов и ногти, вонзающиеся в кожу шеи, — Что ты хочешь сделать со мной, когда я так смотрю? Бесишь, потому что знаешь, что мне нужно! Такемичи, набрав полную грудь воздуха, выдавливает чуть слышно: — Тебе нужно лекарство. Влажная ладонь лавой стекает по его шее к ключицам, лаская до острой, сладкой боли. Ханагаки думает, что его задушат, но… Почти не ошибается. — Так дай мне его, — шепчет Майки, отрезая доступ к кислороду поцелуем.