Свидание со смертью

      Мэнни уже давно дома: отдыхает, потягивая пиво при просмотре шоу. А к полуночи засыпает прямо у телевизора, совершенно не думая о том, что на кухне «Блинчиков» готовится новый заказ.       В глубокой чаше смешивается просеянная мука вместе с пакетиком разрыхлителя и щепоткой ванилина. Пакет с сахаром открывается сам по себе и в него падает стакан, который тут же загребает добрую половину сладкого песка и опрокидывает его в чашу. В середину мучной смеси выливается молоко комнатной температуры. Посуда парит в воздухе и в нее отправляется венчик, который так неистово все смешивает, что капли теста разлетаются во все стороны.       — Надо достать яблоки!       — Нет, яблоки твердые, и нужно долго ждать, когда они созреют. Сегодня будут груши!       Фермерские плоды, аккуратно разложенные по корзинам в подсобном помещении, остаются неподвижными и только аппетитно поблескивают, дразня спорящих.       — Яблоки! — вскрикивает девчонка в зеленой панаме с лягушачьими глазами на макушке. Широкие поля головного убора закрывают половину лица, но на нем четко выделяется чуть сплюснутый нос картошкой и большой рот, в котором не хватает пары зубов: центрального резца на верхней челюсти и клыка на нижней.       — Груши! — вторит ей ровесник с гладкой макушкой: он блестит так же ярко, как и фрукты в корзинке, которая стоит под лунным светом.       Оба ребенка, едва успевшие стать подростками, одеты в светло-серые сорочки в темную крапинку, их ноги босые, а на лицах закреплены силиконовые трубки. Они продолжают спорить друг с другом, пока одновременно не обрываются на полуслове. Холод, преследовавший их всю жизнь и даже после, становится сильнее и окутывает их эфемерные тела, пробирается к фантомным сердцам, что все еще бьются по старой памяти.       — Вы хотите отведать яблок?       Дети, только что размахивающие друг перед другом руками во время спора, дружно сцепляют ладошки в крепкие замки, словно если утянут одного, то второй постарается удержать его на месте.       — Нет.       — Спасибо.       — Не смотри ему в глаза… — шепчет девочка своему другу.       — Да, я помню… — так же тихо отвечает мальчик, не понимая, что Иордан стоит в пяти шагах от них и прекрасно слышит их.       — И не ешь яблоки…       — Теперь точно не буду…       Иордан опускает голову, отчего капюшон сильнее падает на лицо, скрывая его в тени.       — Фрогги, Болди, верно? — спрашивает Иор, переводя взгляд с одного ребенка на другого, те не откликаются и даже не двигаются. Кажется, такое поведение практикуют мелкие животные: не шевелись, и хищник не приблизится к тебе, не увидит или решит, что ты уже мертв и потеряет интерес. — Если бы я хотел забрать вас, то назвал бы настоящие имена и причину смерти.       — О, это так работает? Чертовски круто! — мальчишка, самоназванный Болди, сразу отмирает и оборачивается к Иордану, но тут же зажмуривает глаза и кричит: — А! Я не смотрел в глаза! Я не смотрел!       — Дурак! — шипит на него Фрогги и сильнее натягивает поля панамы на лицо.       Иордан подходит к корзине с фруктами. Мэнни всегда покупает только качественные продукты для своих десертов и забирает домой те, что начинают портиться. Видимо, ребята нашли несколько ингредиентов с истекшим сроком годности, чтобы приготовить жидкое тесто, но судя по услышанному спору, с плодами они могут возиться еще очень долго.       — Вы уже можете двигать легкие предметы в мире живых, — замечает Иордан, не оборачиваясь к детям, чтобы не пугать их еще сильнее, — у вас так же хорошо получается переносить человеческую пищу в Лимб?       Фрогги и Болди смущенно переглядываются, но молчат, стыдливо опуская взгляды в пол. Болди минуту спустя вздыхает и жмурится, сжимает руки в кулаки, даже краснеет от потуги.       — Еще нет, но я обязательно научусь это делать! — Болди выпрямляет спину и выкатывает грудь, вздергивает подбородок и уже без страха смотрит на Иордана. — Вот, уже могу сделать так, чтобы молоко скисло!       — Дурак! Оно само скисло и без твоей помощи!       — Сама дура! Вечно ты обесцениваешь мои способности!       — Я лишь говорю правду!       — Ты сама видела, как я гипнотизировал молоко целых три дня! Да если бы не я, его бы отправили на блины!       — Дурень, это фермерское молоко, а не магазинное, — Фрогги шлепает Болди по его гладкой голове. — Оно само по себе скисает за три дня! Даже за день может!       — Не деритесь.       Стоит Иордану вмешаться в перепалку, как дети вновь оказываются дружны друг с другом. Перед лицом Смерти многие стараются спастись, подвергнув опасности другого, но эти товарищи сплачиваются даже во время сильной ссоры.       Иордан забирает из корзины несколько груш, что помещаются в его руке, и кладет их на стол рядом с миской с жидким тестом. Фрогги и Болди с восхищением вздыхают — так легко и просто фрукты оказываются в их мире! При этом продукты всегда оставляют свой «умерший» оригинал, из-за чего к некоторой еде противно прикасаться, чтобы изъять ее из мира живых. Но Иордан перенес именно нужные им груши, оставив всю сочность и красоту плодов.       — Я впервые вижу подобное! — восхищается простым трюком Фрогги, прижимая ладошки к щеке.       — И я! — подхватывает Болди. — Уверен, что даже Элли так не может!       Фрогги наступает Болди на ногу и мальчик сразу закрывает рот ладонями. Иордан замечает это действие, но за капюшоном дети не могут рассмотреть его внимательный взгляд, да и в целом не собираются смотреть в его глаза из-за страха увидеть в них собственные линии жизни и множественные смерти.       — Для теста не хватает яиц, — подмечает Иордан, отправляясь к холодильнику, забирает оттуда пару штук.       — Вы и с этим поможете, мистер Смерть? — заискивающе спрашивает Фрогги и подскакивает к миске с тестом.       От такого обращения «мистер Смерть» на мгновение замирает.       — Мое имя — Иордан, — он может позволить детям называть его как угодно, но по имени было бы лучше всего. — Я помогу вам, а вы поможете мне. Договорились?       — Но мы мало что умеем… — расстроенно отвечает Болди, — даже молоко скисло не из-за меня…       — Мне нужна лишь информация, — Иордан подходит к миске, но не торопится разбивать в нее яйца.       Дети подходят к нему, и от Иордана не скрывается дрожь, скользнувшая по их маленьким телам, но Фрогги и Болди остаются стоять рядом: видимо, посмотреть, как яйцо перейдет в мир мертвых, важнее собственного страха и комфорта.       — И что вы хотите узнать, дядя Смерть?       Иордан медленно поворачивает голову в сторону лягушачьей панамы.       — Дура, он же только что представился! — громко шепчет ей Болди, отчего та испуганно вздрагивает.       — Вечером было небольшое колебание живой энергии. Вы ее заметили?       — Да, — чуть сжавшись от вида спрятанного в тени лица, произносит Фрогги, но тут же спохватывается, — ох, то есть, нет!       — Да или нет?       — Наверное? — бегающий взгляд и напряженные плечи с лягушачьей головой выдают Фрогги, что она собирается что-то скрыть. — Может, это был Болди?       — Почему сразу я?!       — Ну, ты как-никак гипнотизировал молоко три дня, может, что-то и всколыхнулось.       — О, тогда во мне все же просыпается эта супер-пупер сила призрака?       Глаза Болди загораются, и мальчишка приседает на колени, морщит лоб от потуги и помогает себе сконцентрироваться, вдавливая средний и указательные пальцы обеих рук в виски. Это… и есть призрачный гипноз по переводу продуктов из мира живых в Лимб?       — Впечатляет, — подбадривает его Иордан, но он не почувствовал абсолютно никаких изменений в состоянии хрупкой детской души. Зато на блеклом лице мальчика засияла гордая улыбка.       Иордан не может применить на детях свой глас, заставив их подчиниться из-за боязни за свою мертвую жизнь, как и не способен шантажировать их куриными яйцами для незавершенного теста. Он помогает детям залить нарезанные груши в стеклянное блюдо и остается с ними на кухне до тех пор, пока не испечется призрачный пирог.       — Впервые получился такой пирог, который пахнет как настоящий! — восклицают дети, втягивая в себя ароматы свежей выпечки.       — Мне такой мама иногда готовила, когда приходила навещать меня, — голос Болди чуть подрагивает, но все делают вид, что не замечают этого, — с грушами.       Иордан протягивает руку, желая погладить и утешить, но вовремя останавливается, пока не заметили его движение. Призракам свойственно прятаться от Смерти, прислушиваться к ее шагам и находить уйму причин остаться в этом мире, боясь навсегда его покинуть. Мадам Перес и та могла остаться, если бы Туше вовремя не напомнили ей об отжившем веке. А Арчибальд… на памяти Иордана, душа младшего Труда пока единственная столь теплая и приятная к прикосновениям.       — Спасибо за помощь, Иордан! — одновременно воркуют Фрогги и Болди, чем немного удивляют «мистера и дядю Смерть».       — Если заметим что-нибудь плохое, то постараемся вам рассказать, — шепотом произносит Фрогги.       — Сильно не мешайте Мэнни, — обещания девочки достаточно Иордану, чтобы кивнуть и раствориться в воздухе, оставив детей на кухне.

* * *

      В глазах плывет, а голова совершенно пуста, но уснуть не получается. Может, виной тому контрастный душ, который Арчи пришлось принять дважды перед сном, или же мешает сухость во рту, жесткий старый матрас и волна холодной дрожи, что исходит от самого сердца и прокатывается по всему телу. Арчи дышит тяжело, глубоко. Он крепко обматывает руку краем тонкого одеяла и прижимает ее к груди, сворачивается в тугой клубок, но вскоре сбрасывает с себя все и с глубоким стоном (ничего общего не имеющего с теми постанываниями часом ранее) раскидывает руки и ноги в стороны.       Арчибальд поджимает губы и всматривается в потолок из пластиковых панелей. В углу комнаты, над дверью, не хватает нескольких кусков ПВХ, отчего кажется, что в потолке пробита дыра, но Арчи знает, что оттуда выглядывает старая деревянная рейка, и других проблем с покрытием нет. Прямо над ним висят мелкие звездочки и крупные планеты из одного набора флуоресцентных наклеек. Часть отвалилась уже давно: утром Арчи смел несколько звездочек из-под кровати и антикварного комода; а те, что остались, светят так тускло, что их практически и не видно. На сделке по продаже дома Арчи не присутствовал — срочным поиском нового жилья и его покупки занимался только отец. А они с матерью старались продать как можно больше техники и брендовой одежды с обувью по выгодной цене, чтобы потом купить более практичные вещи.       Труда счастливо жили чуть более десяти лет в квартире с видом на пролив. И на протяжении всех этих лет каждый из членов семьи вкладывался в поддержание уюта любимого дома. Арчибальд часто терял друзей и знакомых, когда те переезжали в другие города и штаты. Но одно дело самостоятельно принять решение о переезде и морально подготовиться к нему, и совсем другое, когда чужие люди лишают тебя крыши над головой.       Были сняты картины современных художников, рядом с которыми в столь же красивых утонченных рамках висели и детские рисунки Арчи. Сорваны постеры и вырезки из модных журналов, намертво приклеенные двусторонним скотчем в спальне Арчибальда, а они служили ему вместо обоев. Предметы декора, привезенные отцом из разных стран от Африки до Японии, тоже пришлось продать, но небольшие сувениры мама упаковала вместе с другими вещицами, которые они не решились передать в чужие руки. Напоследок им пришлось вывезти дизайнерскую мебель и перекрасить яркие акцентные стены в блеклые, молочные, как это принято перед продажей. Когда Арчибальд в последний раз обходил комнаты, каждая из которых хранила теплые воспоминания, ему показалось, что загрустили не только он с родителями, но и сам дом. Квартира в Нью-Рошелле, всегда наполненная светом и семейным теплом, провожала их потемневшей и будто бы остывшей.       Этот дом в незнакомом городке продали быстро и небрежно. Предыдущие владельцы не позаботились даже об уборке, они оставили всю мебель и даже личные вещи, к которым совестно и оттого неприятно прикасаться — чужое есть чужое. Но если бы не этот факт, Труда не смогли бы съехать из сомнительного мотеля так быстро и им бы пришлось тратиться на спальные места и прочее обустройство.       Арчибальд переворачивается на бок, снова закрывает глаза в попытке уснуть, но сердце снова сжимается. Дыхание его обрывается, но через силу он все же делает глубокий вдох. Он подползает к подоконнику, но выглядывает в окно не сразу. Раньше ему нравилось перед сном смотреть на ночной город и спускаться на террасу, зная, что перед ним возникнет вид на шумную жизнь Нью-Йорка, такую же живую, как и днем. Сейчас ему становится немного не по себе от крика воронов, которые нет-нет да дадут знать о себе через каждые полчаса. К тому же, близость к земле и неохраняемая территория как-то тоже не особо внушают ему доверия. Вдруг внизу кто-то стоит и только поджидает, когда кто-то выглянет в окно?       Конечно, все это проделки воображения, которое пора бы оставить в далеком детстве. Оно не пускает его в метро поздним вечером после обучения, потому как навязывает странные фигуры, поджидающие в переходах, исписанных неприличными словами и граффити, и туннелях, когда поезд остается ждать еще долгие минуты перед закрытием. Воображение также уводит подальше от сомнительных районов, рисуя призрачные силуэты и металлический лязг. Но в местах, в которых действительно был нанесен вред, оно остается совершенно спокойным.       Поджав губы и зажмурившись, Арчибальд все же выглядывает в окно. Из деревянных рам дует ветер, но дыхание не обрывается и не становится чаще, а потому Арчи приоткрывает сначала один глаз, а после и второй. Их новый сад такой тихий и безликий, пусть в нем и растет много растительности, однако сорной. А вдали вьется красивая изогнутая яблоня с ярко-красными плодами, которые выглядят еще более сочными в свете уличного фонаря. Ветви дерева гнутся от поднявшегося ветра; каждая вытягивается, а после снова сгибается. Мурашки бегут по спине оттого, что их новый сад своими вьющимися сорняками и засохшими кустарниками розы и ежевики пугает больше, чем ухоженная лужайка похоронного бюро напротив.       Дом гробовщиков сейчас кажется не таким уж жутким. Да, мрачный фасад и само знание о том, что на первом этаже находится приемная для родственников покойных, а ниже… В общем, в гостях оказалось вполне себе уютно, если не брать в расчет неловкие разговоры, да и то такие были не по душе только самым младшим. Арчи снова вспоминает вечерние посиделки у соседей и вытягивает губы трубочкой, чтобы не дать им расплыться в улыбке. Но не замечает за собой, как поглаживает мочку ушка, и все же усмехается размытым и мечтательным мыслям, от которых начинают гореть щеки. Надо бы и Туше пригласить в гости, сблизиться с соседями или хотя бы с одним из них, раз они уж живут на одной улице, но, конечно же, для начала нужно привести дом в порядок.       Арчи вздыхает, подсчитывая, сколько примерно времени уйдет на игры с родителями в садоводов, но дыхание его на короткое мгновение холодеет. Он не смотрит в сторону бюро, почему-то думает, что в этот раз ему не нужно поднимать глаза с уродливого сада, а лучше вовсе отойти подальше от окна. Перед тем, как прижаться спиной к стене рядом с рамой, периферийным зрением Арчи случайно задевает тонированное панорамное окно, в котором сверкает что-то белое. Отражение луны или фонаря. Скорее всего.       Арчи пробует сглотнуть, но в горле пересохло. Он поднимается со скрипучей кровати, забирает с тумбы телефон и быстрым шагом выходит из комнаты, но резвости движений хватает только до коридора. Пол все так же прогибается под его голыми стопами, издавая громкий скрип, и Арчи встает на носочки, старается не наступать на подсвечиваемые телефоном швы паркета. Длинная тень следует за ним, прилипая к полосатым стенам. Чувствуются взгляды, направленные ему в спину, но то всего-навсего маленькие картины с изображенными на них животными: совы, собаки борзой породы, персидские кошки — все в крупных рамках. Анималистикой усыпан весь дом, а в коробку сложены лишь те, что находились в спальнях.       Его комната не самая последняя в коридоре, скорее, где-то посередине между другими, но до начала лестницы нужно сделать несколько больших шагов. За то время, пока стопа Арчи опускается на первую ступеньку, к его тени примешивается чья-то чужая. Нога становится деревянной, едва сгибается, когда позади слышится скрип доски. Размеренный шаг замедляется, но скрип не подстраивается под этот темп.       Арчибальд слышит тяжелое дыхание в то время, когда он задержал собственное, а после приглушенный всхлип, от которого волосы на затылке встали дыбом. Шаг. Еще один. Несколько шагов позади, и холодная рука падает на его обнаженное плечо, стискивает пальцами вместе с лямкой майки. По венам Арчибальда только что пустили жидкий азот, и все его внутренние органы вмиг замерзли, но голова, будто отделенная от всего парализованного тела, поворачивается тугими рывками. Он видит белые пальцы, узловатые и слишком вытянутые, рука покрыта вздувшимися венами. Арчи не поднимает взгляд. Но над ним нависает чужая голова, которая тут же заваливается набок, чтобы заглянуть в его глаза.       — Проголодался? — хриплый голос очень ласковый, слышны нотки тревоги и приторной заботы. Белое полотно искажается, и широко распахивается черный рот, готовый вгрызться в свежую плоть и сорвать с кости кусок молодого мяса.       Дисплей телефона трясется. Тени на лице призрака скачут по бесцветной коже, становясь все больше и ужаснее. Если изначально Арчибальд не хотел смотреть на это существо, то сейчас не может оторвать свой взгляд от пустых глазниц, размазанных по всему лицу до самого лба. Кажется, что в них поместятся яблоки, но не глазные, а те самые, что растут перед домом Туше. Это же то самое лицо! То отражение с могильной таблички!       Крик.       Просто крик.       Ноги Арчибальда соскальзывают с лестницы, но существо позади него крепко удерживает за плечо, перехватывает подмышки и подкидывает вверх, отчего ноги не соприкасаются со ступеньками. Арчи вырывается, но не может освободить свои руки из цепкой хватки.       — Арчи!       Призрак гаркает над ухом знакомым голосом. Отцовским.       Арчибальд замирает, роняя телефон. Он так и висит в воздухе, сжав пальцы в кулаки.       — Ты прям как тот опоссум, которого мы нашли утром в мусорном баке..!       Николас Труда старается говорить шепотом и давит в себе смех, чтобы не высмеять сына на весь дом. Но его плечи так дрожат, что трясется и Арчи, которого так и держат, словно нашкодившего котенка. Его относят вниз и ставят уже на пол, а старые доски под ногами поскрипывают, будто тоже заливаясь смехом.       — Что случилось?!       Анна, как оказывается, стоит в начале лестницы и смотрит то на притихшего сына, усердно поджимающего губы так, что они похожи на полоску рта грустного смайлика, то на сложившегося пополам от смеха мужа, опирающегося на перила лестницы.

* * *

      Гордость Арчибальда задета. И он сидит за обеденным столом тише всех, смотря прямо перед собой на очередной триптих с совой, собакой и котом, глаза которых нарисованы с прищуром.       — Сделать бутерброды с семгой или пожарить пельмени?       — Пельмени слишком тяжелые на ночь, дорогой. Лучше бутерброды и… — Анна переводит искрящийся взгляд на сына, но тут же прикрывает глаза, снисходительно проговаривая на выдохе: — Достанешь по бутылочке?       — Конечно!       Арчи, заслышав предложение мамы, отмирает, но вида не подает. Точнее, ему так кажется: сам же он весь обращается к матери и непринужденно улыбается, позабыв о пережитом испуге. Пока Николас готовит сливочную намазку и рыбную нарезку, Анна заговаривает о приятном ужине в гостях у Туше. Половину вечера, если не большую его часть, Арчибальд не застал, а потому по его спине пробегают мурашки только от мысли, что родители могли рассказать немало историй из его детства. Дыхание его замедляется, а руки нарочито прилежно ложатся на стол, как у ученика пятого класса, подготовленного ко всем урокам на «А» с плюсом.       — О чем вы разговаривали, если не секрет? — ненавязчиво спрашивает Арчи, меняя «естественную» позу, чтобы не привлекать к себе внимание, и, оперевшись локтем о спинку стула, рассматривает аккуратные короткие ногти.       — Да так, о том о сем, — вторит ему Анна, тоже засматриваясь на свои руки.       Поддерживая статус незаинтересованных лиц, Труда продолжают настойчиво бездействовать, посылая друг другу телепатические вопросы, на которые никто не принуждает отвечать. Но как Арчибальд не может напрямую спросить, что именно родители рассказали Яакову о его детстве и юношестве, а также во всех подробностях выведать истории самого Яакова об Иордане, так и Анна не может признаться, что наговорила слишком много, расхваливая своего умного, красивого, работоспособного, но в то же время ранимого сына. (К слову, из перечисленного, сам Арчи согласен только со вторым пунктом).       — Я забыл, что мы переключились на режим экономии, — отвлекает жену и любопытного сына от молчаливого противостояния Николас, — так что вместо семги будет килька в томатном соусе.       — Это… это что..? — Арчи вжимается в спинку стула, как только в поле его зрения попадает коричневая безголовая рыбешка, утопленная в красных ошметках.       — Ой, я и забыла, что у нас дома есть килька! — глаза Анны так и сияют от вида вываленного на тарелку странного угощения, от которого у Арчи вот-вот задергается глаз. — М-м-м, вкус из моего детства. Ах, еще бы холодец сварить завтра! Вам он понравится, мальчики.       Вместо белого хлеба для тостов, того самого идеальной квадратной формы со сладкой мякотью, на доске для разделки лежат черные четвертинки с жесткой на вид корочкой. Рядом несвежие мелкие огурчики: их Арчибальд как-то раз уже пробовал и даже запомнил, что они не то малосольные, не то маринованные, а также кислые и приятно хрустят.       — У нас… совсем нет денег? — в глазах Арчибальда застывают слезы, он обеспокоенно поджимает губы, что вдруг задрожали. — Я могу покупать продукты на деньги, отложенные на…       — Нет, — строгим голосом отрезают оба родителя в унисон, но продолжает отец: — Не смей брать деньги со своего счета: они выделены на твое обучение, и ни доллара из них не потратится на хлеб.       Килька разложена на темно-зеленой тарелке с золотой каймой, нет ни капли томатного соуса на стенках посуды, что могло бы придать ей испачканный вид, но сам вид этой рыбы отсылает Арчи к чему-то странному: знакомому, забытому. Он долгое время не может оторвать взгляд от вида чего-то красного и бесформенного на зеленом фоне.       — Деньги на еду есть. Мы не умираем с голоду, — проговаривает Анна, — просто… в Лоствуде, оказывается, есть магазинчик с российскими продуктами, вот я и попросила любимого купить продукты в нем, пока ты спал.       Родители по одному забирают рыбку и кладут ее на хлеб, отчего ровные ряды становятся беспорядочными, поломанными. Где-то над ухом слышится шепот, следом хрип, что сразу переливается в тонкий девичий смех.       — Арчи, она не такая противная на вкус, да и на вид тоже неплохая, — Анна, смеется именно она, с любовью и теплотой в глазах делает сыну бутерброд. — Хлеб может не понравиться, но ты в целом его не очень любишь.       Арчибальд смаргивает странное наваждение, когда вот-вот перед его глазами рисуется бархатная ткань, испачканная кровью, и вскидывает брови, не сразу вспоминая, где сидит мать и о чем идет речь. Анна, заметив странное поведение сына, обеспокоенно вздыхает и наклоняет голову набок, чтобы лучше рассмотреть его лицо.       — Ты хочешь спать? Может, пойдешь и ляжешь сейчас?       — Ну… нет, посижу немного с вами, как-то сон не идет, — Арчибальд берет из рук мамы бутерброд и скептично смотрит на него. Семга на кусочке французского багета выглядит красиво, джем на поджаренном тостовом хлебе тоже выглядит аппетитно, а это… больше похоже на гастрономическое недоразумение, нежели на еду.       — Если не хочешь, то не заставляй себя, — Николас тоже критично смотрит на новый ингредиент, что раньше не появлялся на их обеденном столе, но откусывает хлеб и приподнимает брови вверх, выражая, что это не так уж и плохо, — но раз проголодался, то лучше бы поесть, иначе точно не заснешь.       — А тут много костей? — Арчи пытается подступиться и сделать первый укус, но все никак не может заставить себя. — Наверное, надо их сначала вынуть…       — В кильке нет жестких косточек: она же ферментированная.       — Косточки очень мягкие и незаметные, не беспокойся.       Рыбы становится все меньше в общем блюде, но Арчи продолжает гипнотизировать взглядом странный бутерброд, от которого кожа его лица начинает отдавать зеленоватым оттенком. В конце концов, поднеся черный хлеб к губам, Арчибальд все же отказывается от любимого угощения матери и скармливает свою порцию отцу.       — Что ж, к холодцу вас обоих надо еще морально подготовить…       — Одного из нас, — мягко поправляет Николас свою жену, — мне понравилось.       Взгляд Арчи прикован к родителям, которых будто бы обнимает романтичная атмосфера. Нежность во взглядах, легкая игривость матери, когда она готовит мужу бутерброд, тихий смех и рука, что накрывает другую и сжимает пальцы. Но, опять же, этот странный хлеб с кисловатым запахом, огурчики и странная рыба кажутся Арчибальду совершенно странным антуражем этого момента. Зато его нисколько не смущает стакан, наполненный яркой пшеничной жидкостью. Арчи тут же переключается на него и выпивает в надежде, что хотя бы сидр, а может пиво, скрасит эту ночь и поможет ему расслабиться. Вот только… вкус какой-то не такой. Арчибальд делает еще глоток, принюхивается, отстраняется от стакана и причмокивает, пробуя сладкий напиток на своем языке — безалкогольный.       — Ох, мы купили ящик яблочного сока, — поясняет Анна. — Еще есть макароны с сыром, можешь подогреть их себе или взять творожок, он будет полегче.       Так вот почему мама намекнула отцу, что они могут выпить «по бутылочке».       Родители точно знают, что, пусть Арчибальду еще нет двадцати одного года, он определенно несколько раз уже приходил домой в подвыпившем состоянии под утро, когда его отпускали на вечеринки. В целом, по праздникам Арчи тоже мог выпить бокал игристого за семейным столом. Тем не менее без веского повода родители крайне редко позволяют Арчибальду выпивать или сквернословить. Они не прибегают к нравоучениям, не ругают и не наказывают, а Арчи не настаивает и не вредничает, только прощупывает почву на случай «ладно, сегодня можно».       — Вау. Какой вкусный сок.       Арчибальд вздыхает, но родители игнорируют его потуги, и поднимается из-за стола к холодильнику. Ох, Труда и правда закупили продукты в российском магазинчике: очень много овощей, консервов и пластиковых упаковок, тубусов с надписями на русском:       —Варь…ьенье и хрен?— читает Арчи, прищуриваясь, чтобы вспомнить, как произносятся слова. —Сгущь… ёнка.       —Варенье. Хрен, правильно. Сгущенка.— Анна четко проговаривает названия продуктов, а Арчи повторяет, вытягивая гласные, но все же стараясь произнести все без акцента. Николас тоже пробует, но Анна прерывает его, когда он зацикливается на непроизносимой приправе. — О, достань семечки, пожалуйста. Они на верхней полке.       Арчи выполняет просьбу, но перед этим смотрит калорийность продукта и немного разочаровывается, когда видит не диетическое число — такое ему есть нельзя, даже несмотря на то, что он еще не скоро вернется в Нью-Йорк или поедет в другой штат за своей мечтой. Но в холодильнике так же находится и кое-что другое: еще более калорийное и что ему точно нельзя есть, особенно на ночь, но очень-очень… очень! Хочется. Арчи достает небольшую коробку с круассанами трех вкусов: фисташкой, малиной и соленой карамелью.       Да, это жирно, да, это сладко, и да, это вредно. Но именно круассанам все прощается. К тому же, будет нехорошо, если Арчи не угостится, ведь выпечку купил Иор, его новый сосед.       Повеселев, Арчи подогревает воду в сотейнике, потому как электрический чайник лежит в одной из неразобранных коробок, а после наливает себе и родителям некрепкий чай. Подогретый десерт приходится по вкусу всем. Причем не только Арчи подмечает, что выпечка в «Блинчиках у Мэнни» оказывается воздушной, в меру хрустящей даже после отдыха в холодильнике. Но даже так, аппетитная выпечка на фоне странной рыбки, любимая пышная выпечка, подвергается разрезу одного кусочка за другим, прежде чем отправиться в рот.       — Иордан такой милый, — Анна нежно улыбается, разрезая круассан с малиной пополам, чтобы обменяться с мужем вкусами, — думаю, он будет хорошим другом. Да, Арчи?       — А? — Арчибальд прячет взгляд, скользит им по столу, пожимает плечами. — Может быть.       — Вы же подружились, разве нет? — ненавязчиво поддерживает разговор Николас.       Арчи на секунду замирает, когда Анна поднимает на Николаса заинтересованный взгляд. Ох, такие же искры в глазах матери были, когда Арчибальд впервые привел домой девушку в свои четырнадцать.       — Ну-у, мы ведь еще не знакомы, — Арчи ведет подбородком, отправляя в рот ломтик круассана; соленая карамель приятно ложится на язык и словно тает на нем от тепла, а следом вызывает слабую улыбку на губах. — Но я спросил не хочет ли он стать моим другом, все же мы соседи, пусть и ненадолго.       Родители молча ожидают продолжение, а Арчи незамысловато кивает, отвечая, что Иордан был не против. Николас и Анна сдержанно улыбаются, но Арчибальд нарочито внимательно рассматривает круассан, стараясь не замечать их говорящие взгляды, чтобы избежать смущающих вопросов. Анна будто вспоминает их утренний диалог, где Арчибальд поднимает тему неприятного соседства и не обещает, что сможет найти общий язык с гробовщиками. Во взгляде Николаса так и читается восклицание: «А я же говорил!». Арчибальду остается только насупиться и сделать вид, что утреннего диалога не существовало, как и ложных мыслей о внешнем виде Иордана — невысоком и усатом, молодой копией старичка Яакова.       Но ничего страшного или примечательного не происходит, ведь так? Просто приятное соседство семейства Труда и Туше: будут каждое утро здороваться, если пересекутся на дороге, как-нибудь соберутся семьями на барбекю до наступления холодов, а дальше… Арчи уедет в другой штат, может даже в другую страну. Будет изредка возвращаться к родителям по праздникам и навещать их в отпуске, если они продолжат жить в Лоствуде.       После ночного разговора Труда, вместо того чтобы расслабиться и пойти обратно спать, наоборот, только взбодрились. Арчи не заметил, как они перешли в гостиную и стали выбирать фильм на вечер. Старенький телевизор, пузатый такой, с задней коробкой, но, благо, цветной, тихо зашумел, когда Николас нащелкал на пульте свежий вестерн. Ржание лошадей, громкий топот копыт (те самые перестукивания кокосовыми половинками по полу) и ковбойские выкрики отошли на второй план.       Винтажное кресло достаточно большое, чтобы Арчибальд свернулся в нем клубком и положил голову на вельветовый подлокотник. Фильм не особо занимает: Арчи не очень любит смотреть на выпивших персонажей в салунах, как они начинают перестрелку, там же, после долгих переглядываний и смещения соломинки из одного уголка губ в другой (а еще ему кажется противным клише, когда харчок летит в плевательницу). Вместо этого он иногда подглядывает за своими родителями. Мать лежит в объятиях отца, доверчиво положив голову на его плечо. Николас поглаживает длинные волосы Анны и целует в макушку каждый раз, когда кого-то в фильме убивают и его любимая жена вздрагивает, от испуга закрывая глаза.       Арчибальд поджимает губы, подкладывая сложенные друг на друга ладони под щеку. Наверное, не стоит вспоминать о том, как он лежал на плече Иордана, стараясь прийти в себя после атаковавшей его паники, что накрыла ни с того ни с сего. Но он снова и снова возвращается к этому моменту, до сбитого дыхания просматривая в памяти сегодняшний (уже вчерашний) вечер. С ним подобное происходит совсем не часто. Может, дело было пару-тройку раз.

* * *

      Сначала в частной школе появилась симпатичная новенькая из Японии — Киоко. Она плохо знала английский, а зубы были скованы в брекеты необычной формы звездочек. Совместные классы по литературе и математике сблизили их взаимопомощью, а на уроках физкультуры Арчибальд посвящал ей голы (целых пять за весь учебный год) на футбольном поле. Всего три общих урока — и те не каждый день — волнением отзывались в юношеском сердце пятиклассника. Он ждал начало каждой новой недели, потому что по понедельникам в расписании стояла литература, следом же была и математика, а после то же самое повторялось в среду и пятницу, но уже с физ-рой.       Однако Киоко потом появилась в его группе по углубленной биологии и другим естественным наукам; записалась на фехтование, взяв его как дополнительный кружок; стала ходить с Арчи на уроки рисования, но вместо натюрмортов писала жутко реалистичные картины их будущей свадьбы в мрачных мотивах, от которых мальчику становилось не по себе.       Однажды Киоко обнаружили в мужской раздевалке, когда Арчибальд готовился к тренировке по фехтованию, но больше его напугало ее проникновение в дом Труда (тогда семья жила в Форест-Хилл-Гарденсе). В тот вечер никого не было дома: семья Труда была на мюзикле. Охранная система не засекла незаконное проникновение; судя по камерам, японцы долго и тщательно готовились к взлому. Арчибальд обнаружил Киоко, спящую в его кровати, когда родители обнаружили ее пожилую прислугу на второй кухне, готовящую ужин к приходу «мужа».       После такой встречи Арчибальд больше не видел Киоко и ничего не слышал о ней. Она просто пропала, исчезла, испарилась. В тот же год из зеленого района пропали и сами Труда — переехали в Нью-Рошелл, когда Николас взялся за разработку очередного стартапа и решил открыть офис в городе.       Следующая влюбленность прошла так же тихо, как и появилась. Арчи помнит ее имя, первый поцелуй и как в пятнадцать впервые разделил с девушкой постель. Легкую отстраненность от нее, ощущение неправильности после нескольких ночей на вечеринках у друзей и расставание по СМС, когда перестали терпеть холод и легкое раздражение с его стороны.       Но сердце Арчибальда совершенно не помнит, как сжималось в груди и обливалось кровью при встрече с иностранцем. Лицо в памяти размыто и его не вспомнить, даже если сильно напрячься и сконцентрироваться только на тех днях, когда на почту пришло первое приглашение на кастинг в модельное агентство. Арчи знает, что у того человека были длинные светлые волосы и утонченные пропорции тела, словно Всевышний вдохнул жизнь в изящную ивовую ветвь с золотистым контуром листьев и позволил людям наблюдать за ней, смотреть на нее, одевать в лучшие наряды. Самой же ветви он разрешил хлестать тех, кто недостаточно хорош, чтобы стоять с ней на одном уровне, нет. Чтобы даже не думали, что могут приблизиться к ее красоте и оттенить хотя бы на полтона.       Арчибальд знает, что смотрел на ивовую лозу с неподдельным восхищением. Он мечтал хоть раз коснуться ее шелковых волос, будто прикосновение к ним принесет такую же удачу, как золотистый проблеск медной статуи манит к себе людей, верящих в приметы. Знает, что он был обманут ласковой улыбкой и проявленной заботой. Но совершенно не помнит, как именно с ним обошлись. Старается забыть.

* * *

      От решающего выстрела в кульминационный момент Арчи вздрагивает, точно так же коротко и резко, как и его сонная мама. Дальше — тише. Арчибальд слушает сквозь дрему, как отец выключает телевизор до финальных титров, а мама негромко шепчет: «Свернулся, как котенок» и неспешные шаги родителей. Пора ложиться спать. Арчи старается приоткрыть глаза и приподняться, но тело вновь его не слушается. Першение в горле и тяжелое сердце в груди, сложно сделать вдох, а все мышцы тела будто бы окаменели. Арчи шумно выдыхает, затем еще, выпуская весь кислород из легких, но ничего не помогает.       — Арчи, уже спишь? — тихий голос отца успокаивает, дыхание становится ровнее, но сердце бьется невпопад. — Фильм был таким скучным, что я тоже утомился. Но это хорошо: наконец-то все уснем и завтра встретим новый день, — каждое слово Николаса звучит размеренно и тихо, монотонно и спокойно. — Хочешь поехать с нами за продуктами с утра или ближе к обеду? Купим тебе семги вместо той рыбешки и заедем к Мэнни за круассанами.       — Хочу, — сквозь сон лепечет Арчи, причмокивая губами, — приготовлю запеченную рыбу с брокколи.       Николас треплет сына по кудрям, таким же мягким и упругим, как и у него. Даже каштановый цвет точь-в-точь скопирован с его волос и так же отливает медью в солнечные дни или под светом лампы. Раньше, будучи совсем маленьким, Арчибальд крепко жмурился и весь сжимался, стоило руке отца приблизиться к нему. Но вот уже как десять лет Арчи, наоборот, тянется к нему, как к единственному человеку на Земле, способного уберечь его, спасти от любой напасти, будь то монстры под кроватью или страшные сны, что видятся по ночам.       Арчи, не сделав самостоятельно и шагу, крепко засыпает в своей временной постели, думая лишь о круассанах и завтрашних делах. Но на сердце все еще лежит осадок чувств, что тянутся к малейшему проявлению заботы от людей с леденящим душу взглядом. Пустым и темным.

* * *

      — Если заметим что-нибудь плохое… — повторяет Иордан слова Фрогги и следом припоминает случайно оброненное имя: — Элли.       Пара воронов кружат в небе над яблоневым деревом, когда Иордан снимает с головы мотоциклетный шлем. Он взмахивает головой, расправляя волосы, и поворачивается в сторону дома Труда. На удивление у них все еще горит свет на первом этаже, хотя давно наступила глубокая ночь. Иордан поджимает губы и тихо выдыхает. К нему возвращается неизведанное чувство, поднимающее в теле непривычное тепло, что снова может превратиться в жар. Ведомый им, Иордан долго не мог успокоиться в постели и заснуть, но также его не покидало ощущение, что он что-то упустил, когда нашел Арчибальда вдали от «Блинчиков у Мэнни».       Странное чувство, когда смотришь прямо перед собой и понимаешь, что кто-то наблюдает за тобой, но никак не можешь найти источник. Один из воронов садится на плечо Иора. Птица молчит, лишь наклоняет голову набок и моргает двумя парами глаз с красноватым отблеском на фоне черных перьев. На ветви яблони садятся и другие вороны, завершившие пролет над Лоствудом, но ни одна из птиц не нарушила тишину сегодняшней ночи.       В доме напротив гаснет свет, но Иордану все еще неспокойно на душе.