Welcome to my dark side

***

      Мифологию я не изучала, но у меня было ощущение, что мы находимся в лабиринте минотавра. И вроде как в центре должен был находиться он сам. В нашем случае там должно быть что-то намного хуже, чем я могу себе представить.       Я не была уверена, знает ли он куда нам идти, и, что казалось бы странно, ищет ли он именно выход.       В это время коридоры (наконец-то) стали видоизменяться и иногда образовываться лестницами вверх, а это значит, что мы были, как я и подумала в первый раз, под землей.       Но мои мысли не могли так долго витать сквозь стены жуткого недоинтерьера и игнорировать некоторые вещи. — Слушай, как мне тебя называть? — как бы невзначай, да с надписью «подвох», спросила я. — Я предпочитаю множество имен… — Моя боль, подойдет? — возможно, настало мое время издеваться, так, как умела я. — Что?.. — он недогоняюще усмехнулся. Мне показалось, или я заметила расстерянность? — Зачем было делать мне больно? — я останавливаюсь посреди одной из арок широких коридоров, сложив серьезно, но с моим видом только обидчиво, руки на груди.       Я не знаю каким образом он выбирает, во что стоит меня посвящать, а во что нет. И это бесило больше всего.       Этим все начиналось. Темнотой. Болью. Этим же все может и закончиться. В темноте стоит он, а в боли все равно извиваюсь я.

Молчание — угнетает. Безразличие — убивает. Ты просто покажи мне — спасение ли это.

      Расколотая маска расстерянности слетела в дальний угол, никому такая не нужна, а ему и не присуще. И снова это лицо «Просто ты ни черта не понимаешь».       Не понимаю. Потому что ты не даешь мне понять.       У меня не было такой власти, но я хотела чувствовать, что ему есть за что отчитаться передо мной.       Его лицо преобрело более грубые черты в таком свете. Оттенок теней чернеющих коридоров. — Я хотел, чтобы ты поняла, что все это значит.       «Все» в его жестах, это то, что находится в этих стенах, или то, что есть за ними? — Да что я должна была понять? — Да то, черт возьми, что все может быть еще хуже! — он стал слишком резок, подтряхивая меня за плечи, едва не срываясь, — Еще хуже, если ты не будешь слушать меня, если ты не будешь делать то, что я скажу, если ты не будешь доверять мне.       Тяжело задышал, выкрикивая свои указания, которым я должна была слепо следовать. Если это и была защита и забота, то мне было очень сложно проглядеть это в этих глазах.       Хватка крепкая, мне становится больно. Пробую ухватиться за его руки и проглядеть в глазах хоть что-то, что прочтя я пойму. Язык жестов, а не слов. — Как я должна была понять это? Через боль? — отдергиваю его руки, но они сильнее впиваются в плечи, фиксируя меня на одном месте.       Опасно приближается к моему лицу, волосы щекочат щеку, а голос на уровне дыхания в ухо. — Ты можешь засунуть свои вопросы куда подальше и просто поверить мне?       Сближение не равно доверие. Шепот — не язык, который станет понятен мне больше, чем крик. Идти со связанными глазами? Вот, что ты мне предлагаешь? Меньше знаешь крепче спишь. От желания узнать не уснешь. — Я не знаю, чему ты просишь меня верить. — тихо отзываюсь я, ищя ядовито-желтые глаза.       Руки с силой выступающих вен медленно разжимаются, избавляя меня от давления физического, но не от зрительного. Мне повезло, что меня не швырнули, как котенка за шкирку в ближайшую стену. Потому что уровень его раздражения грозил как раз об этом.       Как ни в чем не бывало я отряхиваю одежду, только с выдающими подрагивающими руками и недоверчивым из подо лба взглядом, словно не хочу, чтобы он это заметил.       Жду, когда он успокоится. Хотя, ловить его эмоции все равно, что разгребать смесь не сочитаемого. Кислое, сладкое, соленое или горькое. Не он управляет эмоциями, они управляют им, особенно когда все идет не так.       Меня ввело в ступор то, что он молча, просто развернулся и пошел в глубь бесконечной бездны лабиринта. Ворона не нашла заветного: ни серебра, ни золота.

***

— Слушай, я понимаю, что ты ничего не будешь говорить о том, что здесь происходит, — он сразу стал отворачиваться от меня, закатывать глаза, показывая, что не хочет слушать. Я опережаю его, загараживая проход насколько могу, — Да стой. Всего один вопрос. — я все еще пытаюсь приостановить его выставленными вперед руками.       Я пробитая насквозь убийственно осколочным взглядом. Всеми силами пытаюсь выстроить щит, пока избавляюсь от осколков в коже. Я пыталась поднять хотя бы подобие белого флага, разорванного в клочья, но заверяющего мир. — Все это…       Даже дослушать меня не может. А мой крошечный щит трескается. — Мистика, магия, боги, злые боги. И мир, к которому ты так привыкла не имеет никакого отношения к этому. Поэтому либо ты слушаешь меня, либо все остальное будет против твоей воли. Устраивает?       Мой белый флаг — это кляска на его черном одеянии, замарать не хочет. — Черт возьми, говори со мной нормально!       Дай мне шанс на мир со своей больной головой. — Видишь? Я не буду распинаться или оправдываться перед тобой. Требуешь жестокую правду? Учись принимать это, а не мешаться под ногами.

Прими то, что зовется псих, отзывается на Сережа.

      Я не знаю, что мне делать, если это будет продолжаться. Как с этим жить. Защита расколота куда-то под ребра, которые выталкивает бешенное сердце. А из ран полученных психикой черная кровь.       Я бегаю по своим собственным вселенным, из серию в серию, из главы в главу, места мне здесь нет, но меня не выпускают, как в белых стенах с мягкой обивкой.       Не я здесь главная, даже ни я второстепенная. Ни я режиссер, ни я писатель. Что-то нейтральное, что-то серое, что-то лишнее. — Я скажу то, что думаю. Ты и все это просто плод моей убитой психики. Поэтому… да, поэтому мне плевать, что здесь происходит. — указательным на каждом слове протыкала ему грудь, — Но, скажи мне хотя бы одно, ты правда не знаешь, почему я здесь? «Да потому что я в этом виноват»       Он все равно стоял стеной, ни чем не отличающейся от тех, в которых мы заточены. Хоть головой бейся, стена не картонная. Бронированная и закаленная. Безоружной даже не подберешься. А таковой я и была. — Нет. — сухо отрезал он.       Неестственная поза, слишком прямо, слишком натянуто, словно по спине бьют раскаленным кнутом, выбивая чувствительность. Стоит, вжав пальцы в ладони. Меньше удара, больше терпения. И он смотрит на меня взглядом говорящим все и одновременно ничего.       Неприятный комок незнания опустился к животу, что мне хотелось его оттуда вырвать с корнями, даже если будет невыносимо больно. «И этот кошмар должен был познать только он». — Слушай меня. — он сделал ко мне большой шаг.       Заговорил странно, слишком спокойно, словно через секунду в меня могли начать метать ножи, а слова здесь лишь посредники утешения.       Возможно, я не понимала всей опасности этого места, но сейчас, мне стало страшно из-за него.       Я попятилась назад, но не успела. Он зашел за мою спину, приобнимая за плечи, ведь я почти падала на подкашивающихся ногах, пожираемая собственными нитями нервов. Они мне словно на шею наматывались. Оставалось подвесить.       Я стою на этом же месте и уже не дергаюсь, потому что не знаю, что происходит. — Тише.       И это «тише» просказывает мурашками под кожу. То ли противными, то ли приятными. Мне едва достает воздуха, потому что я пытаюсь не дышать так странно. Часто и не ровно.       Я стою, спиной опираясь на его широкую грудь, чувствую биение его сердца не ушами, а телом. В каждой ритмично пульсирующей венке.       Руки плавно ходят от верха книзу и обратно по моим плечам, извиняясь за следы боли, а может, готовясь к чему-то более непредсказуемому.       Обьятия самой смерти, ни холодные, ни горячие. Ни вольные, ни удушающие. Снова середина, серая зона. Тонкий лед, а под ним самая настояшая лава. Хочешь погреться? Пробей лед, задержи дыхание, опустись с головой, и прожги себя насквозь.       Но даже с первым пунктом я не справилась. Сотри костяшки в кровь, да лед не пробивается.       Я осознаю, что он просто не дает мне на себя смотреть и отдается только голосом перед полуприкрытыми глазами: — Я знаю, что со мной такое не роскошь, но, подумай о чем-то хорошем.       Глубокий вдох и как в трансе я задумалась, что вообще сейчас происходит там? Вне стен прожженной черепной коробки, из которой постоянно выбегают тараканы. Сколько сейчас времени, день или еще ночь, что сейчас делает Сережа? Мой Сережа.       Вспомнила все ночные вздрагивания, в страхе сильно сжатые обьятия, поглаживания растрепанных волос, всхлипы в подушку.       А днем… а днем все как прежде и ничего не было — «со мной все в порядке» и «просто комшар». Но мы оба, как оказалось, любители врать.       Мои волосы медленно убраны на одну сторону и среди жара, на ключах и шее я ощущаю пробегающий холодок. Едва уловимый щелчок сцепления разных концов серебра. Я ощущаю вес той самой цепочки. На мне словно отпечаток вороньей меткой. Теперь хоть какие-то я имела крылья.       Это опаляющий круг, замыкается огнем, реальным огнем, и становится еще жарче, а ты только и смотришь, как бы не обжечь перья. Наполовину белые, наполовину черные.       Если тот кого мы так боимся — бог, то противостоит ему сам дьявол за моей спиной.       Божественно мертвые игры: зло играет с еще более темным злом. Но, зло ли тогда первое?       Зло, что заставляет меня закрыть на это глаза. В моих ощущениях оно белое, пустое, с изредка пробивающимися шипами, которые позволено обойти только мне.       Я слышу шум крыльев, а сквозь него у самого уха с невесомым прикосновением: — Скоро все это закончится…       И эхом я слышала четко, даже когда снова открыла глаза в обители черных творений и белого зла.