Welcome to my dark side

***

      Я была в комнате, или нет, как в пустом кубе.       Он был бы похож на клетку, не будь из него целых четыре с каждой стороны стены проема коридора, в которых виднелись еще по несколько поворотов в каждом. Очень походило на центр лабиринта, но я была уверена, что это был не он. Мне казалось у лабиринтов обычно отсутствует полоток. Может быть это была связующая коридоров куда-то в итоге выводящих. Я надеялась в более приятное место.       Пахло сыростью и старостью стен, с поколотыми и потресканными кирпичами и гранитными плитами в некоторых местах. Теперь он казался более сухой версией канализации.       Все было довольно спокойно, пока до меня не дошло, что я хотела бы знать, как здесь оказалась.       Если бы вдруг меня ждали, то явно не долго, на месте я не оставалась, пожираемая стенами и любопытством. И желанием выпасть из этого недоцарства Морфея в обьятья рыжей подушки. Но ее (его) здесь я не обнаружила.       Меня настораживали даже мои глухие шаги, которые едва издавали кеды.       Уловила очень тихие звуки. Это было сравнимо с шепотом, но это, наверняка, я была слишком далеко от источника. Голоса ползли по стенам, и мне было трудно понять с какой именно стороны они исходили. Напрягла слух как только могла и пошла в наиболее вероятно верный коридор, перед которым успела пройти еще около пяти.       Конечно, я успела подумать, что это снова сон. И очень надеялась, что он не продолжение прошлого. Меня словно морально изводили. Если не насиловали. Простите.       Но, в любом случае, это все было лишь фантомной болью для реальности, но вполне настоящей для сна.       Я подумала о том, что это почти тоже самое, как и приятные сны иногда могут сильно восприниматься вне реалии сна, оставляя некий осадок. Но тогда меня явно не любила собственная голова, переполненная теперь только кошмарами.       Сбилась со счета, и почти обогнула следующий поворот, чувствуя, что уже не так далеко нахожусь. Разговоры и участвующие в них голоса были четче для слуха, и их было около трех, может, четырех.       Кто-то сзади схватил меня поперек живота и потащил назад, за поворот из которого я выходила.       Хотела закричать, но предусмотрев это зарание, мне зажали рукой рот, и сделать этого не позволили. Я оказалась вжата не в стену, а в чье-то тело, спиной своей к чужой груди. Ростом меня явно превосходили. Еще пыталась что-то с трудом мычать через зажатую ладонь, в ответ мне лишь шикнули, заставляя быть тише.       Замереть и стать тише оказалось полезнее, так как я снова слышала чьи-то голоса помимо бьющего в голову сердца, и поняла, что нас спасает только то, что мы стоим как раз за поворотом, а не лицом к лицу с кем-то кто…       Начал, о боже, (как иронично) молитву? Какой-то ритуал?       Что-то безобидное переросло в шумы и предложения складываемые из неизвестых мне языков. Я даже затаила дыхание. — … И почему я должен помогать тебе? — первые понятные мне слова, что последовали после. — Если ты поможешь мне, я изменю твой рок, и род твой не прервется на тебе…       Я слушала и не понимала ничего. Неизвестное лицо за моей спиной слушало также внимательно. И мне казалось, только больше напрягшись во всем теле.       Если продолжать о лицах, то я все еще не знала, где на самом деле было безопасно, особенно зажатой к углу с этой самой неопределенной персоной. Пару раз не сильно дернула руками и плечами показывая, что не собираюсь кричать или убегать. Но меня все равно не отпустили, продолжая вжимать в себя.       Я протяжно, но как можно тише выдохнула.       Мне все еще не доверяли в послушности или только из принципа удерживали, но мне хватило этого, чтобы понять, что мы не просто так подслушивали. Вероятно, если нас поймают, это может очень плохо кончиться. — Освободи меня, Август Ван Дер Хольт, и я клянусь, что открою тебе врата мудрости. А что делать дальше — ты решишь сам. — Я понял. — И, я слаб, но чувствую вы здесь не одни. Будьте бдительны. И никто не сможет нам помешать.       А вот неприятная дрожь от этих слов пробрала меня насквозь, хотя до сих пор до меня не доходило, о чем идет речь. Прямо над моим ухом пролетело грязное ругательство, которое еще подобрать чего стоило. Но главное, что я только что опознала голос.       Мне наконец подарили возможность говорить, но вряд ли хотели, чтобы я таким шансом пользовалась. Я развернулась, как только почувствовала ослабление хватки. — Сереж… — Никакой я тебе не Сережа. — прыснул на меня ядом раздраженный голос. Разумовский никогда со мной так не разговаривал.       В этот момент обескураженности, мы оба поняли, что разговоры смолкли не только у нас, и чьи-то глухие шаги становились громче.       В до жути странном полупируэте меня резко развернули, подталкивая к следующему в совершенно другую сторону повороту. Я продолжала разгребать сплошь загадок.       Мы быстро пролетели пару поворотов и я осмелилась спросить: — Кто это были и зачем мы прятались? — Будь тише, если не хочешь увидеть тот свет. — меня все больше удивляла борзость все меньше кажущегося мне, моего-молодого-человека. — Это что угроза?       Он резко остановился, скривившись: — Пока, нет.       Я не могла адекватно воспринимать какого-то беса в обличии Разумовского, который выжжет меня с головы до ног быстрее, чем я успею задать следующий вопрос.       И сейчас я задаю его скорее всего себе, но не думаю, что его сильно волнует. — Подожди, это что сон? Просто сон, — я усмехнулась тому, что для сна это все довольно осознанно звучит, — Который мне не нравится, кстати. — в слух я не произнесла, что мне просто не нравился он, вопреки тому, что он выглядел точно также как Разумовский. — Нихрена ты не понимаешь. — бесцеремонно схватив меня за руку, повел дальше.       Потому, как хорошо я чувствовала и это, и то, что было около двух минут назад, мне не хватило осознанных слов, чтобы оценить реально-нереальную обстановку, поэтому я молча огибала еще пару поворотов за так называемым другим-Разумовским.              Только из-за характера я бы утверждала, что это действительно был не он.       Меня уже мутило от этих коридоров. Все такие старые, я думала, как бы они не стали обрушаться, хотя без вмешательств спокойно простояли бы в два раза больше, чем есть. Ни одного окна или отверстия выводящего наружу. Мы словно в подземелье. — Неужели замолчала? — язвительно прокомментировал он, пройдя следующий поворот, которым уже не было счета. — Если ты действительно будешь любезен отвечать, я могу распрашивать, нудно и очень долго. — Ты многое умеешь делать очень долго. — Что прости? — мне потребовалось очень много сил, чтобы премного эмоционально высказаться, а не выкрикнуть это. Думаю, за это потом поплатились бы мы оба.       Зря я заикнулась о любезности, она уже задохнулась в ближайшей канаве. Если она тут имелась. Или же потеряла дар речи, ошеломленно взирая на самую похотливую улыбку, на которую, как оказалось, он был способен.       Просто отворачиваюсь, снова рассматривая тусклые стены, что бледностью уже могли поравняться со мной.       Наконец-то мы останавливаемся. Он останавливается, а я торможу, врезавшись в его спину. Повороты не заканчивались, перед нами их было еще несколько, и абсолютно все одинаковые. Это было похоже на клетку для подопытных крыс.       У меня была небольшая отдышка. Глубокий вдох и до меня доходит, что мы убегали. — Да что происходит? — уставше взвываю я, готовясь биться об стену. — Если бы я знал. — Да я по твоей роже вижу, что ты все знаешь. — вместо стены мне хотелось наотмашь колотить его в грудь, но все, что в итоге оставалось, это грозно снизу вверх на него смотреть. — Тебе же так нравится это премилое личико. — ответы изворачивались в его самодовольной улыбке, стеревшей наконец пошлую. — Я не об этом говорю!       Да, нравится, но не когда внутри заседает какой-то урод. Я медленно выдыхаю, и очень надеюсь, что на моем лице не так много краски, смывающей адекватный цвет лица. — Да кто ты такой? — Его настоящее я. — Это не правда. — уворачиваюсь я от того, что никогда бы не приняла за правду. — Возможно, просто тебе не все известно. — Так обьясни, гений.       Будто кто-то из стены мог вылезти (Я все-таки очень надеясь, что не может), он осмотрелся на наличие лишних глаз. После, стал растреливать меня серьезным взглядом. — Мне плевать веришь ты в это или нет, но я был с ним всегда. — Что это значит? — Шизофрения, раздвоение личности, можешь называть это как хочешь. Но без меня эта тряпка подох бы еще в детдоме. — он говорил это с неподдельной неприязнью, словно до сих пор его не отпускает чужая слабость.       Я недоуменно переваривала это в голове, но догадывалась, что имею слишком мало фактов на руках. Поняла, что у меня есть довольно много последующих вопросов кипятящих мозг, и задала первое попавшееся: — Что я здесь делаю?              Он сложил руки на груди, словно готов поведать все мои грехи. — Из-за одной тебя мы здесь застряли. По моему плану все должно было быть совершенно по-другому. — Какому к черту плану? Как нам… как мне отсюда выбраться? — мне уже было плевать сон это или нет, ни одной фиброй я не ощущала здесь ни комфорта, ни безопасности. И остаться тут бы желал только идиот. — Не думаю, что у тебя это выйдет без меня.       Я почти пропустила это мимо ушей, в меня все равно, что кидали информацией на угад, а я не успевала ловить и усваивать. Все это какие-то несвязные предложения, которые было невозможно соединить без помощи. У меня кипела голова.       Сползаю по стенке, даже не обращая внимания, что конкретно горит, стена или моя спина прислоненная к ней. При этом мне казалось, что в этом бесконечном лабиринте вообще было холодно. После каждого пройденного поворота холод словно следом шел за нами.       Я не смотрела на него, когда он молча спустился передо мной на корточки.       Допустим, я ему поверила. То есть я просто сижу на против маньяка и в моем дополнении — психа, что еще и косвенно превратил наши отношения в отношения на троих, и все же...       Я подняла на него голову, даже в таком положении он оказался выше меня. — То есть, я могу с ним поговорить? — если я все правильно поняла и если это все не бред сумашедшего.       Задумался, неохотно отведя глаза куда-то в стену, словно собирается втыкать в нее ножи, пока не останется ни одного живого места, чтобы был повод взяться за меня: — Хм, сейчас.       Не знаю, что на него повлияло, возможно, мое поникшее состояние. Полностью подняв голову, я ждала того, что он собирается делать. Он же внимательно рассматривал мое лицо, в зрачках напротив я видела свое отражение. После, его глаза тревожно и так знакомо забегали. — Адель, что такое, где мы?       Я вполном ступоре, пытаюсь быстро осмотреться, хотя и так знаю, что не имею понятия, где конкретно мы находимся. Стоило быть умнее и выведать это у другого-Разумовского прежде. — Я... я не знаю, но ты…       Тварь. Дальше только маты, но почему-то только так я могу его назвать. Хотя я знаю почему, потому что эта скотина смеется надо мной, даже не пытаясь этого скрыть.       Теперь он действительно получает удар в грудь, но его это мало волнует. Меня к сожалению — нет. — Серьезно? — еще не устав получать от этого максимум удовольствия, держится за место получившее незначительный урон, — Этого ты ждала?       Да что б он задохнулся в хохоте. То ли глупа, то ли наивна, но мне стоило всего лишь внимательнее присмотреться, чтобы понять, что у него были желтые, как янтарь глаза. Что это вообще, линзы? Хотя бы теперь у меня есть опознавательный знак. — Очнись и пойми уже, что здесь эту тряпку ты не увидишь.       Устав подыхать в собственном возмущении на грани бешенства, я зарываюсь головой в колени, пропуская пальцы в волосы.       Я все повторяла себе, что это не Разумовский. И что это не больше, чем очень детальный сон. На край кошмар. Но все равно бред. Со своим пониманием-непонимание я ничего не могла сделать. — Короче, в любом случае, нам обоим нужно отсюда выбраться, иначе…       Стены словно подтряхивает и они вибрируют под собственным весом. По звукам они трескаются где-то у основания высокого, кривого потолка. Я чувствую это очень хорошо, прислоняясь к одной из них спиной.       Снова поднимаю голову, медленно осматриваясь.       Вижу женскую фигуру, вышедшую через мгновение из темного поворота, словно из тени собираясь в женственную картину, загнанную в рамки стен так же, как и мы.       Ее лицо скрашивается самой довольной улыбкой, на которую, наверное, она была способна и смотрит на то, что кажется и искала — ЛжеРазумовского. Я по очереди оглядываю их обоих, зная, что ничего не пойму.       Он стоит настороженно и неестественно прямо. Явно не рад ее лицезреть.       Она — непринужденно, извергая все величие и женственность.       Хищники, только решающие — когда наброситься.       Девушка ростом не выше меня, на ее шее самое странное ожерелье и всех, что я видела. Словно ошейник из черепа ворона. А плащ из черных перьев только дополнял воронью символику.       Ей не нужно было много времени, чтобы обратить на меня острое внимание. Я таранила ее непонимающим взглядом, исходя из ее внешнего вида. Я вздрогнула, когда она произнесла: — Нашли-и-ись.       Играющим на нервах, как на барабанах голос отбивался от стен эхом. Очень громко и выразительно она сказала это либо нам, либо тем, кого я не успела увидеть, мгновенно потеряв всю видимость перед глазами.       Затуманенное зрение. Меня словно очень хорошо ударили по голове, что аж зрение расплывалось и все, что я могла видеть было мутными пятнами. Но вот, сфокусировавшись, я начинаю различать хотя бы подушку, в которую закапываюсь лицом. Поворачиваю голову, и насколько сложно это сделать даже не стоит упоминать.       Рядом различаю лицо без той смеси хитрости, вероломства и непредсказуемости, что вьелась в другую реальность. Просто заспанное лицо и блеклые глаза смотрят на меня. Я же, словно спасенная и выброшенная на берег, совершенно измученна.       Волосы светлыми прядями свалились мне на лицо, руки мои прятались под подушкой и поправлять их было бы еще одним испытанием на прочность, которую у меня отнял этот ужас. Из-за препятствия в виде копны собственных волос, все равно едва что-то вижу, потому прикрываю глаза, но так боюсь снова попасть в эту бездну.       Его пальцы, что поправляют непослушные пряди назад, попутно проходясь по контуру щеки, виска. И я осознаю, не открывая дверей в нынешнюю действительность, что другой-он был и в первом сне, в той кромешной темноте. Это он — тот голос. Он — та боль, которую сейчас смазывают невесомые поцелуи по всему моему лицу.       Я прерывисто вздохнула от ощущений, и, надеялась, что не говорила или хотя не кричала во сне. Потом едва вдохнула, уже пытаясь сдержать накатывающие слезы. Я совершенно запуталась.       Он хотел встать или приподняться, мне было не так важно. Что-то нечленораздельное, всеми имеющимися силами протестующее, прозвучало из моим уст. Рука потянулась в пустоту в поиске тепла, которое беспрекословно вернулось ко мне.       Этим жестом я просила крепко обнять, прижать к себе насколько только возможно, и просто никогда больше не отпускать в эти высасывающие рассудок кошмары, в которых Разумовский далеко не такой, каким я знала его всегда.