О чём молчат лжецы

      Замбалла. Настоящее.       Вперёд. Шаг за шагом. Почти что быстро, но в то же время ничтожно мелко для остатков их удачи. Этот путь не должен чувствоваться так легко. Хотя бы из-за разросшейся травы, разбитых пальцев ног и кровоточащих мозолей.       Но всё совсем иначе. Корнелией движет неопределенное чувство радости, словно мозг в порыве очередной агонии разменял всю боль на эмоцию послаще. Поострее. Толика адреналина бьёт по жилам, придавая жизни размазанный смысл.       Да. Это оно. Будто бы ощущение безысходности и трепета перед самой голодной ночью, за которой последует яркий рассвет. — Я думаю, Кадма мертва, — внезапно заявляет Калеб, остановившись у местной развилки. — Элион пыталась связаться с ней. Обычно, та посылала два-три ответных слова. А в последние пару месяцев — тишина. — Ты так себя стараешься приободрить? — хриплая полуусмешка задерживается в уголках губ. — Бесполезно. Пока я не увижу своими глазами, тебе не поверю. — Чего мне бояться? — Он задаёт самый логичный вопрос и оборачивается. — Даже если предположить, что она жива… Кадма правит не первый год и понимает, какие последствия могут возникнуть после моего убийства. Не будь ты так невежественна, догадалась бы изначально, почему сюда направили именно меня, а не Седрика, Элион и так далее.       Калеб всматривается пару секунд в её заострившиеся от недовольства черты. И с чёрствым самодовольством выдаёт: — Или ты рассчитывала, что я здесь… Как это называется, — его глаза выражают поддельную задумчивость. — по любви?       Режет слух. И слово, и то, каким голосом он произносит его, обесценивая смысл в одно движение языка. Превращая каждое её признание и взгляд в нечто пустое. Это не может ранить сильнее впившихся в кожу заноз, но сердце с непривычки продолжает содрогаться. Несмотря на то, что между ними пропасть уже давно перестала иметь хоть какие-то границы. — Я рассчитываю от тебя избавиться. Вот и всё, — она смотрит на него ещё мгновение, после чего кивает головой на стрелку, указывающую на тропинку правее. — Здесь у меня больше шансов, чем в Меридиане. — Ты сначала с этого начни, — Калеб постукивает кончиком пальца по виску. — Иначе смысла никакого нет. — По себе судишь? — И по себе тоже. В любом случае, я в тебя верю.       Она пропускает откровенную насмешку мимо ушей, направляясь по знакомой тропинке к поселению, построенному для дворцовой прислуги. Изменившиеся очертания местности нисколько не сбивают с пути, потому что мимо этого указателя Корнелия проходила с десяток раз — либо в сторону пристани, либо к озёрам, либо обратно к замку.       Не сделав и восьми шагов, останавливается. В раздражении дёргает скованными запястьями, ещё больше проникаясь ненавистью. — Сними их, — требовательно приказывает Корнелия, развернувшись к нему. — Я не хочу лишиться обеих рук из-за тебя.       Раны, действительно, выглядят паршиво. Корка на корке. Слой запёкшейся крови, словно браслет. Если не зараза, то её доведут до безумия онемевшие пальцы. — А я не хочу, чтобы ты забывала, зачем ты здесь, — сощуривается Калеб. — И к тому же, я чувствую себя паршиво, а ты испытываешь мои нервы. Этого всего могло бы и не быть, если бы ты не сбежала. — Паршиво, то есть впервые отдыхал не в королевских покоях? — Она не упускает случая ткнуть в него, совершенно не веселясь с этого. — Этого всего могло бы и не быть, если бы ты не выбрал роль служанки для Нериссы. Как ты только держишься, бедолага, — она сплёвывает ему в ноги. — Избавь меня от проклятой цепи. Может быть, в благодарность подую на твою рану. — А я всё никак не могу понять, с чего ты так обозлена на Нериссу? — Калеб подбирается ближе, интересуясь совсем искренне. — Меридиан всю свою историю был королевством с императорским режимом. Никаких вольностей и народовластия. Думаешь, при Эсканорах всем жилось сказочно? Вы, стражницы, не туда полезли. И вам на это указали. Ладно, остальные поняли с первого раза и исчезли. Но тебе-то чего не хватило? — Наклонив голову вбок, усмехается Калеб. — Справедливости? Добра? Вроде девочка взрослая, а живёшь мечтами ребёнка, который хочет видеть мир только в цветочных оттенках. — Я не… — Корнелия порывисто вздыхает, думая, что сможет отбить каждое слово.       Но всё, что она может, упрямо искать в Калебе ложь. По наитию. Полагаясь лишь на некоторые части подсознания, потому что всё другое предательски молчало. Её снедает странное разочарование, как если бы обратно вернули тщательно подобранный подарок. Если Меридиан в самом деле ей чужд, почему Корнелию так и не может из него выбраться? Почему знает его лучше, чем земли Замбаллы и широкие улицы Хиттерфилда? — Знаешь, что мне на самом деле не даёт покоя? — он перебивает её, резко отбросив цепь и произносит самое неожиданное. — Твоё положение. Которое ты так фатально потеряла ради меня. И вот всё пытаешься мне мозги своими воспоминаниями промыть, а не выйдет. Но не это основная проблема.       Корнелия сглатывает скорее рефлекторно, чем от резкого прилива паники. Он, кажется, впервые говорит с ней настолько откровенно. И это буквально сбивает дыхание, отчего она перестает дышать и моргать. — Я тебя вроде знаю, а вроде вижу впервые, — продолжает Калеб, будто бы назло своему укоренившемуся безразличию. — И каждый раз, когда ты открываешь рот, меня накрывает ощущение чего-то старого, поневоле забытого. И чем дольше я вожусь с тобой, тем сильнее это чувство растёт. Мне оно нахрен не нужно. — Какое чувство?       Во имя всего. Нет. Корнелия не успевает остановить себя, когда спрашивает то, что разбивает их двоих в разной степени. Но разбивает. Только вот ей не привыкать к такому. К разбитому миру. — Пошла ты с таким вопросом, — Калеб отмахивается, возвращая свой прежний облик. Без росчерков эмоций в зелёных радужках. Без сотен слов на обветренных губах. — Не настолько близки. — Славно! — Она обходит его, принимая беззаботное выражение. — Тогда я пошла, а ты как хочешь.       Тёплый воздух касается старых ран и разодранной кожи. Корнелия оставляет позади указатель, не отпуская свои запястья. Ими двигать слишком легко и свободно. И так непривычно. В сочетании со шрамами, выпирающие кости выглядят слишком кошмарно, но её разум без остатка занимают те пару минут честности.       Шагами, прикосновениями, видом набежавших туч — Корнелия силится отвлечь себя всем, лишь бы не прокручивать каждое слово уме вновь. Это уже не пахнет ни заезженной пластинкой, ни сломанным механизмом плеера. Палец сам тянется к повтору, а глаза замылены образами. Сердце капает на них краской, чтоб не забылось даже по утру.       И она впервые ничего не может с этим поделать, позволяя мыслям утонуть в этих картинках. — Оказывается, нужно было намного раньше сказать тебе самую очевидную вещь. И мы бы давно добрались до замка. Гляди, как ускорилась, — потешается он, а голос остаётся серьёзным. — Я не от тебя так бегу, — рвано бросает Корнелия себе под нос.       Но Калеб слышит. Или предвидел ещё секунд десять назад, когда её шаги перестали быть медленными. — Не сработает. Себя хоть не обманывай.       Она останавливается, переводя дух. В лёгких не больше четырёх глотков воздуха. Перед ним простирается заросший серпантин, а за ним ряды аккуратных построек, бесцветная река и ущелья с водопадами. От резкого бега подкашиваются ноги, как бы напоминая, что вся её энергия уходит на залечивание ран.       Они почти добрались. Корнелия забывает о действительности, вглядываясь в пустующее на вид поселение и отголоски надежды проникают под рёбра. Ей жаждется поскорее спуститься и встретить хоть одно знакомое лицо, но слабость усиливается, парализуя тело. — Надо же, — Калеб замирает рядом. — не забыла. — Там должны быть лекари. Еда. Они меня узнают, — судорожно шепчет Корнелия, представляя на кончике языка вкус свежей воды. — Мы можем попросить у них помощи, они не откажут.       Вместе с её заверениями гремит громовой раскат. Порывы ветра устремляются к земле, поднимая высохшую грязь и траву. К тому времени, как падают первые капли дождя, небо прорезает молниями. — Я схожу один. Если всё так, как ты говоришь, вернусь с едой и водой. Ты не сможешь добраться даже, если я тебя понесу. — Резонно произносит Калеб, и Корнелия решает не спорить и не думать об очередном бегстве.       Найдя пригодное место у низкого дерева с раскидистыми ветвями, она осторожно опускается и зарывается лицом в ворот плаща. Сонливость сваливается тяжестью на веки. Унимается сердце, а вместе с ним и грохот мыслей, позволяя покою унести её как можно дальше от пронзительного чужого взгляда, от холода и острой жажды.       Вокруг образуется невидимый купол. В нём пахнет сигаретами с медовым табаком, железом и любовью. Корнелия оказывается далеко за пределами чужих миров, в тесной комнате, залитой солнечным светом, тихим дыханием и шорохом простыней. В доме, который на самом деле никогда не был домом.

***

      В нос бьёт запах сваренных трав. На лоб падает несколько ледяных капель. Шум листвы закрадывается в сознание медленно, сметая призрачное присутствие Лилиан.       Нежные руки сестры пропадают с плеч. Затихает девичий голосок и радостный смех. Пробуждение столь же невыносимо, как вставший поперёк горла голод. Корнелия закутывается в тёплую ткань плаща сильнее, игнорируя нарастающие внешние звуки.       Лилиан всё ещё рядом с ней, смотрит так ласково, изгибая тонкие губы в неподражаемой улыбке. Кожа её источает блеклое мерцание, а в длинные волосы вплетены витиеватые листья и цветы. Умиротворяюще журчит ручей. От поверхности его отражается слишком яркий солнечный свет. Будто бы сказочный. Искусственный. — Иди, — шепчет девочка, шутливо отталкивая Корнелию. — Нам не по пути.       Корнелии хочется возразить и остаться с ней подольше. Едва закрыв глаза, она поддалась неге. И вместо мёртвых тел, вони расчленённых останков и таких не вовремя вырванных слов, её окружило спокойствие. Лилиан снилась и до этого, но чаще с отрубленной головой, с рваной окровавленной одеждой. И глубоким презренным молчанием.       Сейчас же Корнелия видит её другой. Видит с наслаждением и внутренней безмятежностью от испарившегося чувства вины. — Ну же, — не унимается Лилиан, окатив её брызгами воды из ручья. — Тебя ждут.       Она пропадает так же внезапно, как и появляется. С сердцем Земли на шее и царственностью, точно одна из служащих Кондракара. Корнелия нехотя раскрывает веки, жалея, что не может остаться там, за пределами болезненной реальности, позабыв о всех тяготах и чересчур честных эмоциях.       Ей чудится запах сигарет.       И лицо крепко держат холодные пальцы. Она выныривает из забвения с грустью, которая тотчас растворяется, стоит увидеть Калеба. И рассмотреть чуть лучше за те пару секунд, пока он приходит в себя, чуть не сломав зубами подожжённую сигарету.       На бледной коже испарина пота. Она может поклясться, что это не от жары или усердного бега по серпантину. Глаза безостановочно смотрят на неё, словно ему тяжело поверить в движения её ресниц и в реагирующие зрачки.       — Уже пришёл? — Тихо интересуется Корнелия, припадая затылком к шершавой коре. — И даже покурить нашёл.       Калеб не отвечает. Он лишён какой-либо реакции, уставившись на неё, будто бы она статуя, созданная прямиком на живом человеке. Одна только сигарета с горящим кончиком свидетельствуют против его молчания. Корнелия не сводит растерянного взгляда в ответ. Сон не продлился и десяти минут по ощущениям.       Он резко поднимается и поворачивается к ней спиной. Заостряются линии его челюсти. Этот затяг выходит более глубоким и сильным, чем все те затяжки, что у него когда-либо были. По напряжённой спине прокатываются несколько капель дождя, прежде чем Калеб возвращается обратно к ней, отдавая половину сигареты. — На. Поможет в себя прийти, — прочистив горло, говорит он. — Скажешь, как будешь готова идти.       Рядом лежит корзинка с несколькими кусками хлеба и сосуд с водой. От вида еды сводит желудок. Игнорировать голод стало обыденностью. Засыпать с ним, воображая ароматы запечённых яств, просыпаться, видя пустую жестянку, в которую накапало с грязных крыш. И натыкаться на непреодолимую преграду вроде отсутствия хоть каких-либо средств на что-то более сытное, чем кусок лепёшки. Еда в Меридиане такая же привилегия, как и стены без единой пробоины. Корнелия заслуживала её помаленьку день за днём, занимаясь тем, что сжирало нравственность и всякую мораль.       Она не сразу тянется к хлебу, но мгновенно подхватывает глиняной сосуд и без стеснения опустошает его. Вода всегда бесплатна и не требует жертв. Её не заставят отработать каждую каплю. При ней многие бедняки мылись в чистой воде. От спазма сжимается горло и несколько глотков чуть не оказывается под ногами. Она откашливается, дав себе передышку буквально в мгновение. После набрасывается на сосуд вновь, допивая окончательно.       И сигарета. Конечно. Судорожный затяг почти как укол в изгиб локтя. — Где ты их нашёл? — Корнелия нервно облизывает уголок рта, собирая остатки дыма. — Одолжил. — У кого?       Череда бесполезных вопросов действует не хуже полупустой рюмки на бумажной салфетке. Выковыривает напряжение, вынуждая отвечать, а не молчать. Каждый раз, когда Калеб замолкает, Корнелия принимает его за чужого.       Но стоит ему произнести хоть одну букву, швы на выверенной маске трещат. Лопаются. Совсем как мятная жевательная резинка. — Сама скоро увидишь. Ешь. — Тоже одолжил? — Корнелия осторожно захлопывает крышку сосуда. — Я думала, ты только отбираешь. — Так ты не особо голодна? — Он пододвигает ближе к краю утёса корзинку, применяя одну из тех мерзких уловок, от которых Корнелию прошибает насквозь. — В темницах ты тоже особо к еде не тянулась. Воздуха тебе достаточно?       Тяжело оценить здраво тот приток странного опустошения, что проносится через её сердце в этот момент. Она остервенело дёргает корзину обратно, пугаясь одной мысли о потраченной впустую крошке хлеба. Голод перестал иметь над ней весомую власть после нескольких случаев. Все они были связаны с внезапной благотворительностью от людей, которых Корнелия едва помнила. Они порывались взять с неё плату. Не сразу, конечно же. И не при оживлённых улочках и усилившемся патруле.       Это больше, как вбитый переломами пальцев инстинкт. Нельзя брать чужое. Нельзя надеяться, что за добрый поступок в качестве платы примут одну лишь улыбку.       Корнелия смотрит на кривые пшеничные куски, предугадывая, чего стоили они бывшему владельцу. Земля на Замбалле едва ли плодоносит. Либо Калеб убил, успев скрыться. Либо повстречавшийся ему человек уже точит копьё. — Просто прикидываю, чем буду расплачиваться за это, — она поднимается, заглядывая ему за спину. Дождь льёт непрерывно. — Хотя, кому я о таком говорю. — Большую часть своей жизни ты ела с золотой ложки и пила с хрустальных бокалов под нудные симфонии, — припоминает об её родителях Калеб, совершая непростительную ошибку. — Не прикидывайся бедной.       И если выдержать первый промах было возможно, то небрежное и язвительное упоминание семьи подвергает Корнелию в ярость. Не существовало в её жизни никакой золотой ложки и показательных походов по высшим заведениям Хиттерфилда. Деньги были тем самым фактом, о существовании которых она узнавала на семейных ужинах, проводившихся раз в месяц; нередко озвученные цифры мгновенно перемешивались с хриплым кашлем, плеском вина в бокале и красноречивым взглядом матери. Чета Хейл намеренно держала банковские счета в тайне от дочерей.       Он ведь не раз говорил о первом впечатлении. Правда, говорил. Только сейчас совершенно иначе — с издёвкой.       Корнелия не жалеет, разъяренно запуская в него пустой сосуд, а за ним и пару камней. Без ожиданий, что хоть один осколок порвёт это самодовольство. Калеб резво уворачивается, не сделав и шага. — Ещё хоть одно слово о них, пожалеешь. — ткнув в него пальцем, тихо обещает. — Ты бы понял, о чём я, если бы выходил почаще за пределы замка. — Тебя никто не тронет. Тем более из-за пищи, — цедит он, поднимая с земли корзинку и протягивая ей. — Не трать время зря. Я начну спускаться, как только дождь прекратится.       Сухие куски крошатся во рту, прилипая к дёснам. Корнелия жуёт без желания, отдаваясь больше догорающему окурку, дыму внутри себя и звенящему шуму в мыслях. Перебороть себя в отношении всего получается не так просто. Совсем недавно она надеялась… если хотя бы не убить, то сбежать от Калеба и найти себя где-то в другом месте. Там, где ничего не будет напоминать о нём и об этом периоде её жизни. Что-то вроде абсолютной противоположности Меридиану и его палачам — с солнцем в ясном небе, с правителями, о которых никогда ничего не узнаешь ради своей же безопасности и с внутренним согласием на каждый шаг вперёд.       И, будто бы ощутив её намерения, Калеб поступил так, как всегда поступал. Заставил её задуматься и пожалеть. Словно вместо ничего у них осталось ещё несколько пластырей с заживляющим эффектом и не выкуренная сигарета на двоих.       Она отряхивает колени, неуклюже встаёт. Как ветер гонит сгустившиеся тучи в другую сторону, так и её сердце поступает с правильными решениями — выбрасывает из головы, стоит только Калебу посмотреть на неё в очередной раз.       Эти взгляды хороши всем и одновременно ничем. Но есть один пункт, от которого подгибаются ноги и в рот просится нечто крепче сигареты с его губ. Прежний Калеб никогда так на неё не смотрел.

***

      Несмотря на размытую дождём дорогу, путь не отнимает и часа. Корнелия молчит, считая секунду за секундой в уме, пока они спускаются по извилистой дорожке, пачкаясь в брызгах грязи. Дышать становится заметно легче — дело ли в порции табака или в остужённой земле, Корнелия не знает, но вбирает воздух намного глубже.       По каменной тропинке они переходят реку в том месте, где ледяная вода достигает всего-навсего щиколоток. Когда они оказываются на другом берегу, из зарослей выступает зрелая и смуглая женщина, движась навстречу.       Корнелии достаточно нескольких секунд зрительного контакта, чтобы разглядеть в ней одну из прислужниц Кадмы. Витиеватые узоры с иероглифами на тонкой шее сложены в часть татуировки, покрывающую всё тело. Оберег от тёмных сил. Обязательная часть инициации и самая безболезненная по сравнению с остальным. Седые волосы убраны в высокий пучок, обмотанный тонкими косами, предплечья покрыты плотной сеткой и бинтами, образующими практичный наряд.       Да, без сомнения. Она слуга Кадмы. Крапинки аметистов на тыльной стороне ладони, как ещё одно подтверждение догадкам.       Припоминая её имя, Корнелия упускает момент, когда женщина обращается к ней. Калеб подталкивает её вперёд, пристально следя за вышедшими следом мужчинами. — Стражница земли, — она выделяет последнее слово, выговаривая его с некоторым удивлением. — Уже нет, — едва слышно роняет Корнелия, поклонившись скорее из-за трепета перед почтенной фигурой. — Кондракар пал, но Оракула нельзя убить. Вы его создания. Без магического сердца или с ним, вы остаётесь стражницами волшебного мира, — она переводит многозначительный взор на Калеба, словно не одобряя его присутствие в этом разговоре. — Только смерть может избавить тебя от этого бремени. Но тебе повезло. Ты ей не особо нравишься. Я Рейна, — женщина протягивает ладонь, и россыпь драгоценных камней исчезает под кожей. — Ты меня помнишь. — Видела вас несколько раз в саду собраний, — Корнелия охотно пожимает её увесистую руку, стараясь не замечать контраста со своими худощавыми пальцами. — Пыталась вспомнить ваше имя. — И не вспомнила бы. Твоё тщеславие не позволяло тебе интересоваться слугами, — хлёстко подмечает Рейна, разрывая прикосновение. — Твой спутник. Ты знаешь, кто он такой?       Корнелия растерянно моргает, вытирая вспотевшие ладони о высохший плащ. Посыпавшиеся замечания сбивают с толку. Прошли годы с того дня, как она свободно входила в замок, отдавая небрежные кивки всем присутствующим. Шуршит трава, ломаются под подошвами мелкие веточки, сквозь облака проглядывают солнечные лучи.       Калеб останавливается рядом, накрывая тенью. Тепло вмиг улетучивается.       Рейна неодобрительно прищуривается, и самоцветы вновь распускаются на её коже. Только вот сияние от них исходит совсем другое. Такое же источало сердце Замбаллы в посохе Кадмы.       А Кадма подпитывалась гневом и кровью животных. — Более чем, — отвечает за неё Калеб. Голос его отдаёт могильной пропастью. — Твоя сестра спасла ей жизнь. Поблагодари её как следует, если до сих пор чтишь заветы Кондракара и признаешь влияние стражниц.       Одна из девушек, что в окружении двух коренастых мужчин, сжимается и опускает голову перед тем, как на неё бросают строгий взгляд. — Эфелла, каким образом? — Рейна слегка поворачивается телом. — Я отдала немного припасов, — смиренно произносит юная прислужница без единого символа на длинной шее. — Этот… человек сказал, что им нужна помощь. — Ты выходила к реке без охраны? — На этот раз на узком лице женщины пробегает неодобрение. — Я посчитала, что он не причинит никакого вреда.       Корнелия исподлобья взглядывает на Калеба, угадывая, просил ли он в самом деле. Потому что даже сейчас, стоя напротив вооруженных людей, он имеет наглость указывать. В чужом мире. При других порядках и заточенных копьях.       Не оставляет в покое и та интонация, пробравшая безобидный вопрос о Калебе. Знает ли Корнелия его в самом деле, когда каждое его действие, словно рулетка на удачу — никогда не угадаешь, оставит ли в живых на этот раз.       Знала ли его по-настоящему хоть один раз?       — Так, Корнелия, — Рейна вновь обращается к ней, сделав два шага к ним. — Ты знаешь, кто твой спутник?       Без промедления, волнения на кончиках пальцев и заплетающегося от нервов языка. Чёткое и более громкое, чем прежние слова: — Да.       — Тогда, полагаю, ты готова нести за него ответственность в случае пролития крови, — бесстрастно заключает она. — Он подданный Нериссы, а значит, враг нашего народа. Приказом Кадмы я имею полное право обезглавить его сейчас и сжечь мёртвое тело у драконьего утёса.       Рассудок накрывает раскалённым ужасом. Тот случай, когда мысли намеренно испаряются, не выдерживая градуса осознания. Корнелия внутренне содрогается от серьёзного вида Рейны, от повисшего молчания, и поблёскивающих в свете солнца клинков.       Клинков, жаждущих его кровь.       Она не может не посмотреть на Калеба. Зелёные глаза полны безумного, неестественного спокойствия, как если бы речь шла не об его казни, а о погоде. Но её замешательство забавит Калеба настолько, что он смело касается её подбородка, приводя в чувства. — Не заставляй важных людей ждать, — говорит он с неуловимой издёвкой. — Хотя я на твоём месте ещё бы сплясал за такое выгодное предложение. — Танцевать я не умею. — Какая жалость. Они ведь так могут поверить, что ты в меня влюблена.       Рейна хмурится, преодолевая омерзение. Кем бы ни был он, девушка рядом с ним важна не себе, а равновесию. И, видя, с каким чувством Корнелия откликается на его присутствие, женщина отступает, приказывая опустить копья.       Совсем не понимая, что голубые радужки окроплены не любовью. Не влечением. А несовершенной местью.       Корнелия ещё не возвратила ему те несколько лет мучений. Не нанесла ни одного шрама, не заковала в цепи, не лишила его жизни, превратив дни в истерзанное и бессмысленное существование — не заставила его дышать ненавистью.       Она ему столько должна.       И только одному Калебу удаётся пробраться за эту видимость изумлённой нежности. Прямой взгляд и пепел в лёгких образуют эту связь. Он соврёт о том же самом — о слепой любви в расширенных зрачках, о неслучившихся поцелуях на застывших губах, о преданности их смутному прошлому.       Он опускает руку и отодвигается. Корнелии становится теплее. — Он никого не тронет, — она поворачивает голову к Рейне. — А Кадма, наконец, соизволит объявиться или теперь придворные определяют, кто должен умереть? — Калеб не даёт договорить, врываясь в едва заключенный договор своей грубостью. — К вашему сведению, принцесса Элион посылала королеве на протяжении месяца письма с предупреждением о моём скором прибытии. Между Меридианом и Замбаллой заключено соглашение. Пункт четвёртый. Согласно ему, отсутствие ответов на официальные письма является основанием для немедленного прибытия. На тот случай, если власть внезапно захватили. Или корона мертва.       Неосознанно Корнелия внимательно прислушается к тому, что говорит Калеб. И не перебивает, хотя его поведение кажется излишне демонстративным при их незавидном положении. — Я хорошо понимаю, к чему ты клонишь. — Рейна выслушивает с достоинством, не подав и намёка на раздражение. — И знаю, что прописано в соглашениях между нами. Нерисса признана узурпатором и мы не одобряем её правление. Никому не хочется видеть её пешку на наших землях. — Соглашения доступны только узкому кругу, в который входят титулованные лица. Так, кем вы приходитесь королевскому двору. — Калеб отмахивается от явного оскорбления, наступая с другой стороны. — Вы советница? Правая рука? Может быть… родственница? — Нарочито вздыхая, предполагает он напоследок самое непримечательное. — На её шее оберег. Кадма оставляет такой только самым приближенным в своём окружении, — вмешивается Корнелия, ловя немое одобрение женщины. — Но я так же хочу увидеть королеву. По личным причинам, — твёрдо добавляет она, оглядывая напряженных незнакомцев. — Так вы советница? — Напирает Калеб, едва взглянув на продолговатые иероглифы. — Ты знаешь ответ, так что избавь меня от этого представления, — оскаливается Рейна, зацепив ногтём один из вспыхнувших аметистов на костяшке большого пальца. — Мы не примем тебя с доброжелательностью и объятиями. Более того, ты пролил на Кондракаре кровь. Осквернил священное место. Не мы, так кто-нибудь из жителей захочет тебя убить.       От упоминания Кондракара стынет кровь. Корнелия не раз задумывалась о стенах, переживших столько трагедий за короткий период. Падение Оракула, исчезновение Совета, и, пожалуй, самое худшее — возведенная на святыни тюрьма. Боль там не пряталась по углам и трещинам, встречая с первых же секунд и проявляясь во всём: в криках, в отрубленных человеческих конечностях, в жестоком смехе надзирателей и тесноте крошечных камер.       Не справляются даже порывы ветра. Корнелия не может избавиться от накативших ощущений, бледнея быстрее, чем все успевают представить обстановку на Кондракаре.       — Именно, что знаю. — сплёвывает Калеб, а после усмехается. — Между Меридианом и Замбаллой не объявлена война. Мы в положении шаткого мира, но всё же, — он разводит руками, — мы ещё союзники. Официально. И вот, что я никак не могу понять…       Он в пару резких шагов оказывается перед женщиной. И нельзя не отметить, что издали переговариваться с ним было безопаснее — взгляд Рейны выражает эту самую мысль всего на мгновение. — Почему такая ничтожная срань ставит условия без присутствия королевы и решает, кто будет ходить по её земле, — отрезает Калеб, наклоняясь к её лицу всё ниже. — Вы вольны думать о Нериссе всё, что захочется. Узурпаторша, завоевательница, садистка… Но пока сама Кадма не признает подобное печатью в письмах и не разрушит с Меридианом мир, все ваши заявление не дороже пыли под ногами.       Он замолкает на мгновение, пристально наблюдая за меняющимися эмоциями Рейны — от сдерживаемого гнева до скуки, быстро разгоняющейся интересом, стоит разглядеть его поближе. Несколько парней за её спиной и трое девушек порываются заступиться, но женщина мгновенно останавливает их грациозным движением руки. — И я настоятельно советую больше не давить на Корнелию. Если я и пролью кровь, то только потому, что вы достанете либо её, либо меня, — заканчивает Калеб, выпрямляясь. — Никто не просит вас признавать власть Нериссы сейчас. Я жду от вас всего лишь несколько вещей: кров, пищу и встречу с Кадмой. Надеюсь, так более понятно?       Корнелия сглатывает, бессознательно перенимая уверенность Калеба и распрямляя плечи под застёгнутым плащом. Одна часть её прозябает в томительном ожидании решения. Изгнать их не смогут, но загнать в ловушку… Особенно, после такого надменного обращения. Простить подобное способны единицы. И, будь Корнелия по другую сторону, не вошла бы даже в десятку таких людей.       Пухлые уста Рейны изгибаются в притворной улыбке. Она из другой категории. Махнув своим людям, она приказывает им развернуться и направиться к собственным домам.       Оставшись с ними наедине, женщина переходит к Корнелии, будто бы давая ей шанс изменить сложившееся впечатление от разговора с Калебом. И это кажется плохой затеей, потому что единственное, чем отличается позиция Корнелии — размытыми очертаниями и сплошными пятнами сомнения по центру. Она хочет увидеть Кадму, а не обсуждать отношения двух королевств. — Здесь твой дом, — Рейна говорит с ней тёплым, доброжелательным тоном, щурясь от солнечных лучей. — Помни, что тебе тут будут рады всегда. Кадма скоро появится. Ты могла запомнить, она никогда не прерывала своих дел, чтобы встретить гостей.       Произнося это, Рейна переводит укоризненный взгляд на Калеба, будто бы такая мелочь может задеть его. — Принцесса Элион ещё жива? Удивительно. — Сухо спрашивает она у него, складывая руки на груди. — Мы не получали письма из-за внутренних беспорядков. Замбалла переживает не самое лучшее время. Вдобавок появляешься ты. Советник Нериссы. Плевать я хотела на внешние отношения королевств в таком случае. — Элион живёт лучше нас всех, — лениво отвечает Калеб. — И не так уж вам и плевать, раз моя голова всё ещё не лежит на земле.       Короткое мгновение Рейна рассматривает их, принимая окончательное решение. Сдвинутые к переносице тонкие брови, поджатые губы и явственное презрение в воздухе играют не в их пользу. Они достаточно сказали для плохого исхода; объявились без предупреждения и не выразили никакого уважения. Вдобавок уничижительно сыграли на титулах.       Испытывая сильную усталость, Корнелия опускается на корточки и медленно вздыхает. Солнечные лучи задевают макушку, напрасно устремляясь к засохшим цветам, к пожухлой траве и тем редким зверям, что приспособились к таким условиям. Боязно даже думать, в каком состоянии находится Кадма. Чья-то ладонь поправляет спутанные волосы, мимолётно дотрагиваясь и до спины. Корнелия прикрывает веки, борясь с накатившим отвращением за свою реакцию — за вспыхнувший на щеках жар. — Вставай, — Калеб невесомо подталкивает её. — Нам надо идти.

***

— Мы думали, вы все мертвы.       Эфелла осторожно опускает на стол чашу с водой. Ей приходится менять её в третий раз. Пропитанная снадобьем тряпка уже не отстирается от пятен крови, и девушка выбрасывает её в деревянную корзину вместе с использованными стеблями растений В небольшом доме много света. Он льётся из приоткрытых окон, исходит от зажжённых свечей и магических крошечных сфер. После стольких лет жизни в постоянной темноте, Корнелия часто прикрывает глаза, боясь ослепнуть. Её занимает убранство: самодельные фигурки из камня на низких полках, ковры из звериной шерсти, перевязанные стопки пергаментов у входа и живые цветы, растущие прямиком на полу. — О стражницах уже давно ничего не говорят. Сними, пожалуйста, всю одежду, — просит Эфелла, задёрнув плотные занавески на каждом окне. — В купальне есть горячая вода. Как вымоешься, выходи обратно. Я пока подготовлю стол. Хочу обработать и зашить все раны. — Разве у вас есть столько припасов? — Корнелия оглядывает кучу выжатых листьев, сок которых понадобился для промывания самого уродливого шрама. Кожу вокруг глаза до сих пор болезненно пощипывало. — Но ты стражница, — Эфелла произносит это так, что Корнелия теряется. — Я обязана помочь тебе.       К той моменту, как она входит в купальню, воздух в тесной комнате насыщен жаром и едва уловимым запахом мыла. Спокойно стянуть одежду не получается. К нескольким ранам прилипла намертво ткань, и, отрывая её, Корнелия шипит сквозь стиснутые зубы. Больно. Хуже, чем от недавних порезов.       Её не покидает гнетущее предчувствие. Трепетное отношение от незнакомцев всегда заканчивалось скверно, заставляя жалеть о неправильном выборе. Эфелла не выглядит как те пережитые кошмары, но ведь в этом и горечь кошмаров — невозможность предугадать их.       Девушка не спускала с неё глаз, предложила помощь и отвела в свой дом. В Меридиане такие истории имели один конец — расчленённое тело в безымянной могиле на окраине.       Но ведь она давно не там.       Рассудок упорно отказывается принимать окружение. В чистых и убранных покоях, в трепетном отношении и бескорыстной доброте пытается выловить подвох. И каждая новая попытка доводит Корнелию до вспышки беспамятства. До отчаяния.       Она механически трёт мылом части тела. Краем уха слышит тяжёлую поступь в коридоре, и, замирает, когда тишину прорезает стук в дверь. — Я оставлю тебе вещи, — заглянув внутрь, полувопросительно заикается Эфелла. И Корнелия выдыхает с облегчением, собирая намокшие волосы.       Девушка пробирается в помещение со стопкой чего-то светлого на согнутом предплечье. Сжав кулаки, она подбирается к купальне и быстро шепчет:       — Тебя ждёт тот… мужчина, — тараторит Эфелла, часто озираясь на дверь. — Так что, у меня не получится справиться с твоими ранами. Обработай их сама, тут всего одна мазь, очищающий раствор и игла с ниткой, — она вынимает из кучки вещей по одной баночке, тыкая в старые бумажные надписи на стекле. — Это мазь. А тут раствор.       Её спешка вызвана не то страхом, не то осторожностью. Тонкие пальцы стискивают предметы, обветренные губы кровят, а жёлтые радужки напоминают блеклое рассветное солнце. Каждый её вздох и взмах ресниц напитан той невинностью, присущей хорошим девочкам с чистыми коленками. — Ты хочешь уйти? — Разве вы не смущаетесь? — Неловко пряча взгляд, она поздно замечает мелькнувшую формальность. — То есть… ты. — Нет, — Корнелия качает головой, прислонившись к бортику. — Я думаю, ты слишком порядочна, чтобы обсуждать с кем-то моё тело. — Я бы никогда… — Эфелла вспыхивает, нервно заправляя за уши белые пряди волос. — На самом деле, я хотела поговорить с тобой. Пока моей сестры тут нет.       Тень подозрения пачкает впечатление. Корнелия опускается ниже в воду, обжигая сомнения горячей водой.       А девушка усаживается поудобнее на ковре, расправляя волосы. Вдохнув, она дрогнувшим голосом начинает говорить. И, не зная, как избавиться от волнения, принимается ковырять заусенцы. — У нас не было… войны в её привычном виде. Если ты помнишь, Замбалла цвела. Строились поселения. Кадма ведь… тоже не была избрана и захватила власть, — Эфелла облизывает пересохшие губы, поджимает ноги к груди. — Вернее, Оракул дал ей власть над нами. Раньше здесь правили семьи-основатели и их потомки. Она их свергла. Но не всех. Выжившие сыны и последователи долгое время терпели. Всё началось месяцев двенадцать назад, когда Кадма расправилась с наследником Эрнеллом. Это… самая влиятельная семья. Была. Они готовили на неё нападение.       Корнелия не утаивает потрясения, перестав играться с остывающей водой. Буквально замерев, потому что рассказ Эфеллы не сходится с образом Кадмы в памяти — мудрой правительницы, выступающей за свой народ.       В первые секунды ей кажется, что девушка шутит. Или проверяет её на разумность. Но девичьи глаза мокнут от слёз, а на губах образуется всё больше мелких ран. — Народ раскололся. Я и сестра остались за Кадму. В этой части Замбаллы. Мой… — Запнувшись, Эфелла смахивает несколько выступивших слёз, — вообщем, он примкнул к другим. И я хотела узнать, не видела ли ты его на пути сюда. Они захватили весь берег у моря. Южную часть. Нападают, грабят и убивают. Их тяжело не заметить.       Как только она договаривает, Корнелию оглушает призрачный звон топора. Отрубленный палец начинает нестерпимо болеть, а тепло воды превращается в спёртый и невыносимый жар. Клетка. Убитые и порубленные на куски люди. Страх, отпечатавшийся на рёбрах. Тянущаяся темнота и одиночество посреди изголодавшихся монстров.       Вероятно, воспоминания проявляются на ней пятнами. Потому что Эфелла тянет к ней руки, успокаивая заметную дрожь. Ей всё становится ясно. Только сейчас она обращает внимание на обрубок вместо пальца. Только сейчас видит на ней несмываемую кровь. — Его зовут Герр, — шёпот её громче любого крика. Болезненнее любого удара. Эфелла молит о помощи, но Корнелия отстраняется, резко поднимаясь и расплёскивая воду. — Прошу, если ты знаешь, что с ним… — Не знаю, — перебивает Корнелия. — Я виделась только с одним. Его имя Ивор. — Сожалею. Но раз ты здесь, значит, он мёртв, — с воодушевлением подскакивает она, забыв о целебных баночках. — значит, Герр сбежал. Боги!       Сожалею.       Почти как порванный бинт на открытый перелом. Комната наполняется гремящей надеждой, от которой хочется сбежать. Отмыться. Она липнет к самому уязвлённому внутри. Корнелия заворачивается в подобие полотенца, избегая смотреть на девушку. Та словно воскресла и зажила мечтами, а не серой действительностью.       Влюблённый вид её коробит. Выглядела ли так же Корнелия когда раз за разом клялась ненавидеть Калеба? Пожалуйста, лишь бы нет, иначе у неё появится ещё одна причина не смотреть в зеркало.       Сбрасывая мрачное наваждение, она обрабатывает раны самостоятельно. Делает это наспех, потому как жаждет побыстрее оказаться снаружи. Чужая радость угнетает хуже цепей. С Калебом такого испытывать не приходится. Он честен в том, что их надежда давно исчезла, заплутав среди грязных улиц, бессмысленных смертей и страшных по утру снов. — Спасибо, — коротко благодарит Эфеллу, потерявшуюся для этого мира. — Мне как раз.       Новое одеяние столь же непривычно, как и ощущение вымытого тела. Корнеля бегло рассматривает светлый наряд: длинные рукава, отсутствие вырезов, высокие сапоги, зауженный практичный низ и ремешки впридачу. — Ивор ничего не говорил о Герре? — Придя в себя, судорожно молвит девушка. — Я его не слушала.       Через распахнутую дверь внутрь проникают прохладные дуновения. Рейна оборачивается на звук быстрых шагов и вся её бесстрастность улетучивается при одном взгляде на весёлую сестру. — Герр жив, представляешь! А Ивор мёртв! — Подпрыгивая, радостно хохочет девушка. — Мы можем зажить спокойно. Он нас больше не тронет!       Неловкость повисает между ними, пачкая столь драгоценную веру в лучшее. Женщина не торопится отвечать, обдумывая резкое признание с ощутимым волнением. Не мог Ивор умереть. Неисчислимое количество попыток убить его не позабылись, превратившись в нечто похожее на вечное проклятье.       Корнелия невесомо качает головой, глядя Калебу в глаза. — Не смей говорить, — беззвучно предупреждает она       Он делает вид, будто не понимает, о чём речь. И, расположившись в кресле, бесстыдно разглядывает её. — У меня к тебе есть разговор. — Рейна оставляет сестру, взбудораженную планом спасения, и подходит к Корнелии. — Он о другой стражнице. Ты... можешь догадаться, о ком я. Её имя Вилл.