О чём молчат лжецы

      Она вытягивает скрещенные ноги на пыльных ступенях, пытаясь насладиться временным уединением. За спиной безостановочно и мелким шепотом решается судьба людей. Мёртвых людей.       Корнелия всегда выступала за горькую правду, но это тот случай, когда у правды нет козыря — никакого двойного смысла, игры слов, подсознательной надежды или неправильной формулировки. Эфелла хочет пойти за покойником, сама того не осознавая. И в её случае ложь имеет расплывчатое будущее.       Уже лучше, чем абсолютное ничего.       Корнелия была бы рада, если бы кто-то соврал ей, что Калеб мёртв. И что ему даже не нашли места на земле, а потому тело просто сожгли. Но у неё не было никого, кто мог соврать ей и дать шанс на другую жизнь.       Поэтому она лишена будущего. Поэтому находится здесь, безрадостно выдёргивая высокие травинки вместо того, чтобы налаживать дела в Хиттерфилде и выискивать очередной смысл жизни.       Очередной возглас девушки прошибает маленькую комнатку. Эфелла неутомимо бьётся в мечтательных конвульсиях, не слушая ни сестру, ни здравый рассудок. Герр для неё жив. Тот молодой и слишком невинный юноша, которого Корнелия видела в подземелье. Она хочет пойти за ним, несмотря на то, что он выбрал другую сторону, несмотря на то, что Корнелия ничего не говорит о его местоположении, облике и поведении. И несмотря на то, что он ни разу не приходил к ней, выбросив из головы каждое «за» в её сторону.       Корнелия больше не хотела сравнивать её с собой.       Мёртвые кроны, раскачивающиеся на ветру, приятнее, чем душное присутствие людей. Пока девушку обходят стороной, но среди местных уже поползли эмоциональные речи о вернувшейся стражнице. Благо, дом Эфеллы выходит на уединённый берег и разросшиеся кустарники охраняют внутренний двор от чужих глаз. Есть время придумать убедительные версии о делах в Меридиане, Кондракаре и прочем на случай расспросов.       Если, конечно же, Калеб позволит произнести хоть слово об этом, не сочтя выдумки компрометирующими, марающими репутацию Меридиана.       Было в нём нечто от Элион в момент переговоров. Не то властность, не то непоколебимая уверенность в каждом произнесенном факте. Мягкая по натуре, Элион придерживалась тактичности в любом вопросе, следовала этикету. Давила совсем неощутимо. Вкрадчиво подталкивала собеседника к признанию её власти.       И Калеб, вероятно, научился многому от него, потому как Корнелия не помнит его таким при повстанцах. Его манеры сильно отличаются. Проглядывает характер — смесь высокомерия, сдержанности, холодной агрессии и бескомпромиссности в любом вопросе. Она и подумать не могла, что Кадма и Нерисса заключали соглашения. Что Кадма в самом деле дорожила Нериссой настолько. — Ты знал, что Кадма захватила трон? — Услышав резкий хлопок двери, спрашивает Корнелия.       Это уже, как вшитая в мозг привычка. Узнавать Калеба по шагам, хлопку двери, по дрожи, пробегающей по позвоночнику, потому что он смотрит тут же на неё, а не на декорации. — Ты удивлена? — Он опускается рядом, но не полностью. В руке сжимает зелёный плод с розовыми пятнами, отдалённо напоминающий яблоко. — Все, кто водятся с Нериссой, рано или поздно перенимают её взгляды. Тем более они дружили. — Да, удивлена. — Она хмурится, сжав ладонями колени. — Раньше никто тут не казался угнетенным или недовольным. Да, мы с Кадмой никогда не говорили об её правлении, но…       Противоречие вспарывает очередное «но», отчего Корнелия умолкает. На секунду её пробирает злость за собственное неведение. Даже Калеб знает, хотя никем Кадме не приходится и о Замбалле в своё время слышать ничего не желал.       И как же невыносимо чувствовать, как внутри стираются границы между принятыми решениями. Нерисса. Кадма. Она была не просто наставницей. Корнелия равнялась на неё долгие годы. Получается, равнялась и на Нериссу. Задолго до открытого противостояния с ней. — Чёрт бы вас всех побрал. — Корнелия комкает сорванную траву, выбрасывая её в сторону. — Да расслабься. Всю жизнь так будет.       Это звучит настолько неестественно от него, что Корнелия поворачивается к нему, скользя внимательным взглядом по спокойному лицу. В ожидании очередного подвоха. Какого-нибудь едкого слова, которое сломает её. Но Калеб отвечает на её взгляд тем же самым взглядом, как и всегда. Будто бы зная наперёд каждую фразу и эмоцию. — Всю жизнь разочаровываться… Нет, спасибо, — отрезает она, дрогнув от такого будущего. — Говоришь так, будто у тебя есть выбор, — напоминает он о самом страшном, не поведя бровью. — Как только встретимся с Кадмой, отправимся обратно. Не забывай, на тебя особые планы. — Тяжело забывать о таком, когда ты рядом, — едко бросает Корнелия. — Ни тебе, ни Нериссе я живой не дамся. Тебя убить не получилось. Значит, себя попытаюсь.       Мелкая дрожь завладевает руками. Одна мысль о камере, опытах над ней и Калебе, беззаботно существующем где-то рядом, запускает необратимый процесс. Корнелия не боится потерять человечность, но боится не узнать себя в отражении. Каждая попытка одолеть Калеба приводит её к новым трещинам в сердце.       Каждая. Проклятая. Попытка.       Она не представляет, закончится ли по-настоящему этот кошмар для неё? Станет ли легче дышать, если вырвать из памяти Меридиан и всё, что с ним связано.       Один вид Калеба утверждает, что да. Легче станет. Пропадёт даже совесть. — Ты мне уже далась. За пару сигарет, — он непритворно улыбается. И её начинает тошнить.       Корнелия резко поднимается, но Калеб удерживает её, метко выбрасывая огрызок в кучу сухих и серых листьев. Ей хочется промыть мылом уши и посмотреть на себя. Увидеть в зеркале то, что видит он сейчас. Находиться с ним рядом становится до того невозможно, что его прикосновение чувствуется настоящим клеймом, раскаленным железом на костях.       Корнелия пытается выдернуть руку, но его пальцы стискивают кожу сильнее. Намеренно ниже запястья. Чтобы не задеть заживающие порезы. — Надеюсь, то чувство, сожрёт тебя полностью, пока Нерисса будет пытать меня, — выплёвывает она, едва удерживая равновесие на краю ступеньки. — Ты поздновато об этом говоришь. Сядь, — приказывает Калеб. — Твоя злость сейчас не самая лучшая компания для радостной девчонки. — Я тебя видеть не хочу! — возражает она, гневно зыркнув на него. — Либо идёшь ты, либо ухожу я. — У меня есть третий вариант. Ты садишься и всё мне рассказываешь. И мы с тобой приходим к какому-то решению, — бесстрастно произносит он, всё-таки заставив её усесться обратно. — Раз ты так сильно хочешь спастись, — заглядывая в глаза, добавляет серьёзностью, которую Корнелия хотела бы не слышать, — у тебя тут есть только один способ.       Дурное предчувствие окатывает с головы до пят. Смесь паники, жажды и тягучего осознания заполняет каждую частичку сознания. Корнелия почти уверена, что способ Калеба — не о побеге, не об убийстве Нериссы. Не об её спасении. Он о чём-то другом. О чём-то смертельном и беспроигрышном. — Сначала ты говоришь, что у меня нет выбора. А теперь открыто предлагаешь его, — она с сомнением косится на него. — Я не имел в виду, что тебе удастся спокойно выбраться из Меридиана. Забудь об этом навсегда. Вас, стражниц, захотят прибрать к себе в любом мире, и ты ошибаешься, если думаешь, что вас будут на руках носить. Кадма и Нерисса захватывали власть, чтобы до них не добрались и не превратили в ручных волшебных зверьков. Как и сказала Рейна, бывших стражниц не бывает.       Её настигают смутные картины: собственное будущее смешивается с прошлым столь знакомых ведьм. Корнелии будто бы дают взглянуть на протоптанную дорожку, хранящую свежие следы. Выбрать, какие отпечатки более пригодны для собственной совести и пройтись по ним, почти как по ковровой дорожке.       Но хуже неизвестности нет ничего, потому она начинает воспринимать голос Калеба, как очередную галлюцинацию. Её настороженный взгляд выискивает в нём знакомые отметины — доказательство того, что через секунду он исчезнет, а позже появится лишь во сне.       Только её попытки оканчиваются одинаковым проигрышем. И она просто смотрит на него, вновь теряясь в ворохе эмоций. Громче всего — лживая, но сладкая надежда, что вырабатывается вместе с адреналином. И это словно те самые синдромы, при которых жертвы бессознательно принимают реальность, что более знакома, а не безопасна. Мозг, предчувствуя остановку сердца, насылает нечто похожее на глубокую эйфорию, заглушая вопящий инстинкт самосохранения. Так, напоследок. Лишь бы избежать агонии и преждевременной моральной смерти. — То, что я тебе недавно сказал, не было приукрашиванием и враньем. Я так редко с кем поступаю, но ты другой случай. — Калеб непринуждённо поджигает в губах сигарету, достав ту из свежей пачки. Вновь одолженной или украденной. — Поэтому не дури. Говори всё, как есть. — Не понимаю… — Всё ты понимаешь. Но боишься из-за того, что я не тот, кого ты хотела видеть. За кого ты боролась.       Не выдержав звука чиркнувшей зажигалки, Корнелия встаёт, глубоко вдыхая прохладный воздух. Слабость в ногах разрастается, протягиваясь выше.       Чёрт. Она не сможет.       Не в момент, когда Калеб говорит о той ране, что так и не запеклась, сколько бы её не выжигали и не прятали за слоями тряпок.       И это так похоже на человеческую несовершенную суть. На слабость, которую никак не преодолеть из-за сердца внутри, потому что то слишком много помнит и чувствует. Возможно, примкни Корнелия раньше к тёмным силам, не мучилась бы сейчас вот так. Ведь говорилось, что тёмные маги не падки на чувства. Эмоции — вот их главный козырь.       И эмоций в Корнелии больше, чем когда-либо, отчего она стискивает рукава и принимается размеренно дышать, отгоняя наваждение. Отгоняя один из тех вариантов, что были в каждой ночной молитве неизвестным богам. — Что ты хочешь предложить? — Низко спрашивает она, не оборачиваясь. — Почти что свободу. По твоим меркам. Работу в госпитале. Другое имя. Собственную крышу над головой, — перечисляет Калеб. Ни разу не запнувшись. — Без меня ты хорошо пряталась на Меридиане несколько лет. А теперь представь, что будет…       Если спрячу тебя я. У всех на виду.       Она резко вдыхает, потеряв, кажется, голос. Потому что вместо ответа вырывается рваный хрип. Кровь холодеет всего на пару секунд абсурдного удивления. Затем её обжигает изнутри, как только смысл его слов добирается до той части разума, что сплетена красной ниткой с душой.       И от его предложения её подкашивает. Корнелия поворачивается просто потому, что боится не выдержать и упасть. Зря. То, что она видит, пробивает её насквозь хуже несуществующих царапин на коленках. — Конечно, если это, — Калеб тычет себе в грудь, — окажется правдой.       Потому просит рассказать. Будто бы напомнить, по какой причине они так и не смогли. Словно эта причина совсем не в нём и покинутом некогда доме, в котором они укрывались. Прошлая жизнь размазывается о стенки черепа сотнями мгновениями. Уже обесцвеченными. Корнелия видит в каждой кривой линии, пятне и белых трещинах свои несбывшиеся мечты. И, возможно, именно от них её начинает болезненно трясти. Ни одна пытка раскалённым железом не была такой жестокой, как Калеб сейчас. Зажившие шрамы ощущаются больнее, чем когда-либо, потому что их появление кажется бессмыслицей.       Несколько отнятых лет жизни не стоят для него ничего после стольких отрубленных голов.       Она едва не пускается в остервенелые обвинения, но замолкает от внутреннего отторжения. Не к Калебу. К себе. За одну дозволенную мысль о госпитале и днях, лишённых раздумий о недостатке еды, тепла и его самого. Часть неё не желает даже думать о таком.       А вторая — отвечает на его взгляд и представляет цвет стен обещанного дома. — Ты можешь отказаться, — спокойно проговаривает он то, что отзывается в Корнелии спазмом. — Но тогда я ничего тебе, кроме мучений, пообещать не могу. А они обязательно будут. — Почему сейчас? — На выдохе спрашивает она. — Не день, не неделю, не месяц назад. Где ты был тогда? — Приглядывался, — Калеб делает затяг, стряхнув с кончика пепел. — Знаешь ли, понять, что с тобой творится, дело не одного, трёх или шестидесяти дней. Тебе в этом плане легче, не так ли? — Человек, ради которого я свою жизнь поставила на кон, меня променял, — качая головой, мрачно произносит она. — Ни черта мне не должно быть легче. — Здесь поподробнее. Всё. Без тайн. — Калеб тушит окурок подошвой, и Корнелия запоздало замечает придавленный им по случайности стебель. Это мог быть цветок.       Вкус у сомнений такой же паршивый, липнущий к глотке, но Корнелия перебивает его привкусом одной мечты. Невольно воскреснувшей от глубины его взгляда. От немой клятвы, которую она просто не может отпустить из-за петли на своей шее.       Пауза длится, может быть, минуту. Вместе с сигаретным дымом, остывшим пеплом и померкнувшими солнечными лучами растворяется ненависть — ей было достаточно ощутить Калеба таким. Корнелия готовится произнести несколько фраз из той правды, что принялась биться под ритм сердца, но её прерывает Рейна.       Обеспокоенная женщина, отворив дверь, зовёт за собой. Пришло время для разговора, который в эту секунду чувствуется неправильнее и бессмысленнее. Стражницы. Кадма. Участь Замбаллы. Им есть, что обсудить, и некоторые мысли Корнелии подхватывают возникшую уверенность. Ещё один шанс. Судьба перетасовывает карты, подмигивая только ей.       Шаги получаются лёгкими, торопливыми. Холодный ветер швыряет в спину несколько чахлых лепестков. Пальцы перестают дрожать и искать спокойствия в торчащих нитках рукавов.       Она поднимается вверх по ступеням, не опуская головы. И это становится единственным ответом на каждое чувство в груди.

***

— Я не хочу, чтобы он тут задерживался, — мигом начинает Рейна, уводя их дальше по берегу вдоль высокого забора. — Но ты без него не уйдешь, я это вижу. Поэтому принимай решения чуть быстрее. О последствиях всегда можно подумать позднее.       Территория их поселения больше ожидаемого. Обняв себя, Корнелия неотступно следует за женщиной, наблюдая за плавными переходами местности. Примерно спустя сотню шагов они останавливаются у длинной аллеи, обсаженной по бокам могучими и столь высокими деревьями, что глазу не видны верхушки. Мощённая камнем дорога может вести только в одном направлении. — Как тебе те водопады? — Рейна аккуратно подступает к ней, изгибая губы в натянутой улыбке. — Вид на горы завораживал, согласись.       Корнелия вяло кивает, пытаясь представить и живописный водопад, и впечатляющие горы, и упущенный вид. Должно быть, очень красиво, раз женский голос переполнен очарованием. — Вы хотели поговорить о Вилл, — Корнелия устало протирает глаза, сдерживаясь, чтобы не отхлестать себя по щекам. Речь идёт не о ком-то незначительном.       Это ведь Вилл. Во имя всего, очнись, пока не стало поздно. — У вас есть о ней новости? — Она поправляет воротник плаща, убирает за ухо прядки волос, отвлекаясь такими простыми движениями. — Последний раз я слышала о ней в Меридиане. И тогда её след полностью пропал. — Я бы хотела дать тебе время прийти в себя и успокоиться, — Рейна снисходительно замечает её попытки и покрасневшие белки глаз. — Но у нас нет такой возможности. Корнелия, я совру, если скажу, что у меня нет на тебя надежд. Поэтому ты стоишь здесь, и я прислушиваюсь к тебе. — Да, знаю, — следует прерывистый шёпот. — Именно поэтому я пошла с вами, а не осталась там. С ним. — Боюсь представить, что в этом изверге может быть такого, что ты не бежишь со всех ног к замку Кадмы. Я многое слышала о нём в последний год, — нарочито угнетающе выговаривает она, и Корнелия удерживается, чтобы не закатить глаза от этой классической реплики каждого хорошего человека. — Береги себя.       Она знает не меньше. Знает и ни на секунду не забывает, за что сама жаждет его растерзать. То, что слышала о нём Рейна, не имеет ничего общего с брошенным в лицо Корнелии унижением; ничего из того, что осталось навсегда шрамами и опустошением в рёбрах.       Слышала.       Да, конечно.       Корнелия тоже хотела бы только слышать, а не ощущать на себе. В себе. — Вилл здесь. У нас, — они переходят на быстрый шаг. Гравий отскакивает от подошв, в лёгкие проникает запах пепла и палёной травы.       Нечто тяжёлое, чему не находится объяснения, стискивает грудь, вырывая пару болезненных выдохов. В накалившемся воздухе гремит чем-то гиблым, проклятым, и по мере приближения к замку, организм будто бы истощается. При таком состоянии сложно проникнуться радостью встречи и нащупать хоть какое-то удивление. Ровные ряды нетронутых деревьев не пропускают дуновений ветра, задерживая скверное, ужасающее воздействие потустороннего возле двух фигур. — У вас? — Не веря, переспрашивает Корнелия. Её прошибает холодный пот и в определенный момент идти становится настолько невозможно, что она падает на колени, хватаясь за покрасневшую шею.       Это больно. И странно. Проглатываемый воздух словно частицами пепла сжигает слизистую. Губы высыхают моментально, и каждое движение языка сводится к нечленораздельному звуку. Вокруг них нет абсолютно никого — голые ветви кустарников, крепкие стволы деревьев, пустынные серые поля, а за ними цепочка гор. Они даже не прошли половины.       Корнелия непонимающе смотрит на Рейну, что не сгибается от затхлого воздуха и не пытается вырвать свою трахею от сильного кашля и удушья. Женщина пристально разглядывает деревья и притрагивается то к одному аметисту на своей руке, то к другому. Символы на её шее источают блеклое свечение.       Корнелия припадает лбом к земле, не зная, как справиться с раздирающим шумом внутри. Подобное состояние возникало от колдовства Нериссы, но чувствовалось куда… мягче. Переносилось совершенно иначе, не выворачивая в ней сознание и внутренности. — Вставай, — Рейна тянет её за локоть. — Осталось совсем чуть-чуть. Тебе лучше… не сопротивляться. Пока ты сама не захочешь, тьма тебя не поглотит. Пусть… прощупает тебя, — неуверенно добавляет она, помогая подняться на ноги. — Какая ещё тьма? — Бессвязно шепчет Корнелия, рефлекторно прикрывая веки от раздражающего солнечного света. — Откуда она здесь? — Это то, почему Замбалла почти мертва. И почему Вилл до сих пор здесь. Послушай, — Рейна обхватывает побледневшее девичье лицо обеими руками, не обращая внимания на усиливающийся кашель у своего носа, — я не могу тебя уберечь от неё. Я не волшебница. Но ты должна встретиться и с Вилл, и с Кадмой. Пропусти эту дрянь внутрь, — повелительно цедит она, легонько встряхивая Корнелию. — Так происходит со всеми, кто подходит к замку. Но в нём станет легче из-за оберегов и защитных рун. Нам осталось чуть-чуть, — с упором повторяет, будто бы стараясь вбить это утешение в её голову.       Судорожный кашель прорезает неестественную тишину. Облака беззаботно плывут над ними, игриво поднимаются в вихре увядшие стебли. Ветер никогда не бывает тихим, если только не ведёт за собой беду. — Не противься!       Корнелия не знает, слёзы ли застилают склеры. Или лопаются капилляры от давления, и по щекам давно стекает кровь. Она выдыхает через стиснутые челюсти, сжимая в ответ пальцы женщины. Всеми силами стараясь сделать то, что велено. Не сопротивляться, пока тьма прорывается внутрь, раскидывая частички себя. — Она тебя не отберёт, — успокаивающе нашептывает Рейна, молча вынося боль хватки её пальцев. — Но и не заметить не может. Мы все пережили подобное. Абсолютно все.       К той минуте, как Корнелию отпускает, на руках Рейны остаются глубокие и кровоточащие царапины. Кажется, что знакомство длилось вечность, но миг ускользает незаметно. Голубые радужки пронизывает страхом. Чужим отпечатком, марающим небесный оттенок.       Она отстраняется, размазывая на впалых щеках влагу. Даже не глядя, кровь или слёзы — оставляет вместе с прикосновением пережитый ужас и вдыхает так, как никогда не вдыхала. С чувством и жадностью. Будто бы за нескольких одновременно. — Пока будем идти, вспоминай всё самое хорошее, — приободряющее прикосновение к плечу невесомое, но Корнелия содрогается, создавая дистанцию. — Вспоминай и постоянно держи в уме, если не боишься потерять все воспоминания. Злу легче управлять пустотой. — Почему ты не предупредила меня об этом, когда мы шли сюда? — Горло сжимается в приступе слабого кашля. Корнелия трёт пульсирующую шею. — Я чуть не умерла! — Ты бы не умерла. — Непоколебимо парирует Рейна, — Я не маг. Но могу видеть будущее. Тебе она пока не грозит.       Хриплый и колючий смех становится красноречивым ответом. Скверным знаком и одним из тех сигналов, которые прорицательница научилась различать давным-давно, впервые столкнувшись с потерянной от тёмных сил душой. Её взгляд зорко подмечает почерневшие на бледном лице жилы, точно по ним пустили вязкую и тёмную жидкость. Воспоминания. Следующими станут они, если…       Рейна заносит руку, оставляя Корнелии звонкую и режущую пощёчину. Затем ещё одну. До тех пор, пока из носа не вытекает несколько густых капель крови. Абсолютно чёрных. Строго и едва ли не одержимо приказывает, взглянув прямо в помутневшие глаза: — Папа, мама. Да даже Калеб! — Она повышает голос, дёргая Корнелию ближе к себе за воротник плаща. — Вспомни, когда ты была счастлива, — треск порвавшихся швов заставляет её утихнуть и ослабить хватку. — В моих видениях ты спасла их. Спасла всех.       Возможно, взорвавшаяся в черепе боль задевает не одни лишь нейроны и клетки, побуждая к действию. Возможно, дело в защитных символах напротив, в громком беспокойстве за её жизнь, в ослепительном свете крошечных аметистов. Как рефлексы, которые срабатывает на раздражители, так и сознание, ощутив прикосновение костлявой руки, мгновенно покрывается…       Теплом. Смехом. Дымом выкуренных в ночи сигарет. Солнечными лучами на обнажённой вспотевшей коже. Терпким ароматом зажжённых свечей среди позолоченных китайских фигурок. Шепчущим шелестом живых растений. Нравоучительными причитаниями Кадмы. Мягкими объятиями Лилиан.       Нахлынувший поток воспоминаний стирает время. Пыль летит под ноги, забирая с собой блеклую палитру окружения. Каждый фрагмент попадает в глаз, будто бы цветной фильтр с воспроизведением. Не то чтобы это ранит. Не то чтобы лечит. Оно кажется чем-то не тем после всего.       Словно чужая жизнь с вывернутой на максимум яркостью. — Наконец-то! — С облегчением восклицает Рейна, видя, как проясняются её радужки. Как светлеет небо. — У нас не было другого способа. Только такая дорога ведёт к Кадме. Нам всем пришлось через это пройти.       Пугает не молчание внутри. Не тихая ярость снаружи. Корнелия прикрывает веки, позволяя женщине вытереть кровь с её кожи. Обессиленно повиснув на её плече, она едва слышно всхлипывает и прикусывает губу.       Лучше бы это были плохие воспоминания. От них есть лекарство — безразличие.

***

      Они добираются до замка значительно быстро, следуя по единственному в округе пути — всё остальное заросло до неузнаваемости. Несмотря на плащ и тёплый воздух, Корнелия зябко ёжится и застёгивает все пуговицы. Кончики пальцев беспрестанно мерзнут и подрагивают, едва сгибаясь.       Но не это беспокоит её, заставляя угрюмо молчать и смотреть себе под ноги.       Её словно привязали к стулу, раз за разом ударяя током. Так воспринимаются тщетные старания помнить только хорошее, отсеивая от него плохое. Переваливающее всё, что только есть в памяти. Последние годы жизни тесно связали все воспоминания друг с другом, и распутывать сложные узлы приходится именно сейчас — в окружении полумёртвой природы и с голосом Калеба на периферии мозга. С его плащом на плечах. С ощущением недосказанности и чего-то утраченного.       Желая согреть руки, она прячет их в широкие карманы. В одном из пальцы сминают мелкую вещицу. Корнелия вытаскивает её, и, увидев знакомый мелкий шрифт у оранжевого края, замирает.       Ей достаёт нескольких секунд, чтобы справиться с учащенным дыханием. — Есть спички? — Она окликает Рейну, зажимая меж иссохших губ сигарету. — Они… моей сестры, — женщина внимательно смотрит на шероховатую, и, тёмно-коричневую обёртку. — Откуда ты их взяла? — Одолжила. Так есть или нет?       Коробок полон наполовину. Огонёк вспыхивает слабо и нехотя, рвётся тут же погаснуть. Но она всё же поджигает кончик через попытку третью — на слепом энтузиазме и жажде прочувствовать его хотя бы так. Через расстояние, покрошенный табак и привычку оставлять плохое в круглых ожогах на пальцах.       Она держит в уме каждое их невысказанное слово, затягиваясь, почти как впервые. Потому что эта сигарета в его отсутствии именно так и ощущается — вызовом себе. Без него может быть лучше. Но вранье не срабатывает на укоренившихся вкусах, вставая поперёк горла. Потому в уме не появляется даже Лилиан. У её счастья изуродован смысл, а трепетные воспоминания — слишком ценная валюта в этом раунде. Здесь не встанет рядом даже Калеб. — Спасибо, — коротко кивает Корнелия. — Мы почти пришли. — Как это сработало? Неужели ты била каждого, кто проходил тут? — В носу остаются притупленные покалывания, а на переносице неприятно стынут кровавые разводы. От сигареты пощипывает разбитый уголок губ. — Какие бы чувства ты ни испытывала, мозг всегда заметит сначала боль. Тёмной силе нужен пустой, а не переполненный сосуд. — И как много ты знаешь обо всё этом?       Они вынуждены завернуть на поросшую мхом тропинку и подняться на холм. Разговор прерывается приглушённым дыханием каждой, когда угол наклона становится ощутимее, а земля — внезапно вязкой и проваливающейся. Перед тем, как подняться на самый верх, Корнелия вытягивает из окурка всё, что может. И прощается с последней затяжкой с неизмеримой тоской, жалея, что не донесла её до самого замка. — Думаешь, Кадма нанесла мне защитные иероглифы, потому что не знала, чем заняться? — Беззлобно усмехается Рейна, поправляя взлохматившиеся волосы. — Восемь лет назад я попала в Астрал. Поругалась с одной колдуньей из-за пачки масла, семян. И она швырнула меня в самое пекло. Я думала, от меня ничего не останется, — с нескрываемым ужасом признается она, нахмурив низкий лоб. — Сука та старая прожила ещё долго. Кадма говорит, я пробыла в том измерении не больше дня, но время для меня там шло совсем по-другому. Словно годы провела. Меня вернули. И на обычных людей я пялилась ещё очень долго. А изучение тёмной магии как-то само пошло. В меня меня будто семечко закопали. И оно периодически давало о себе знать таким вот образом.       Поняв, что сказала больше положенного, Рейна резко замолкает. Растерянный взгляд её отыскивает горизонт, губы нервно сжимаются до тонкой невидимой линии, не пропуская иные подробности. Корнелия знакома с таким бессознательным стыдом и тактично отворачивается, застёгивая поудобнее ремешки на ногах. — Поэтому я и говорила тебе все те вещи. Когда тёмная сила просто рядом, не так страшно, — решительно заявляет Рейна, вернув себе бесстрастное выражение лица. — Хуже, если она захотела тебя себе. Тут уже ничего не сделаешь. Обернись. Дворец, — она вскидывает указательный палец на запад.       Гадкое послевкусие оседает от услышанного. И увиденного. Сведения не успевают расщепиться в сознании и занять соответствующие ячейки. Запомниться хотя бы поверхностно на будущее. Перед ними открывается мрачная картина, срисованная с тех самых кошмаров в голодную холодную ночь.       И Корнелия действительно ничего не может поделать с собой, срываясь с вершины вниз на голом инстинкте, не слыша ни Рейну, ни собственное дыхание, ни далёкий устрашающий рёв одного существа. На примятой траве остаются грязные следы от её сапог; зацепившись за торчащий корень, она жёстко падает, раздирая локти, ладони, подбородок, но тут же поднимается и продолжает спускаться, уже не боясь рухнуть вновь и зацепиться волосами за ветви кустарников.       Их разделяют одни лишь разбросанные руины. Меньше сотни шагов. И свистящий ветер, давящий на грудь. Сердце пропускает несколько ударов, не поспевая за меняющейся реальностью. Не веря. Или же не желая принимать её — столь облезлую, страшную, уничтоженную. Отобранную чьими-то злыми намерениями.       Разваленные стены с порванными лианами, обвалившиеся башни, выбитые витражи меняют представления о преисподней. Меняют, кажется, её саму — разрушение впечатывается в глубины рассудка, заставляя её задыхаться подступающими слезами. Заставляя молить. О здоровье Кадмы, об их встрече, об ускользающем из рук спокойствии.       И вмиг образуется равнодушие к миру за пределами дворца. Пропадают, будто по щелчку, сомнения о моральном облике Кадмы. О правильности её титула.       Плевать. Невыносимо представлять одно её бездыханное тело. Пусть будет отражением, тенью Нериссы — кем угодно. Но живой. Просто потому что её гибель заберёт с собой не только крохотную последнюю надежду.       Смерть родителей она так и не пережила. И едва ли справится с исчезнувшей навсегда Кадмой.       Разваливаются высокие груды камней. С их вершин вниз летят разноцветные осколки, успевая поймать солнечные блики. Прежде в каждом витраже заключалась история, ожидавшая своего луча, чтобы ожить. И это было… так захватывающе — бежать за солнцем, лишь бы успеть разглядеть увековеченные воспоминания чужих людей; врываться в комнаты, забывая об этикете ради неподвижных и умиротворённых лиц.       Звонко хрустит стекло под подошвой. Корнелия с мольбой на губах оббегает разрушенный этаж, громадные куски обвалившихся террас и придавленные под стенами деревья. Уцелевшая часть замка скрывается за магическим полупрозрачным куполом, и, пересекая его, она вновь сталкивается с тьмой, крепко сжимающей шею.       Во имя всего.       Невидимые пальцы стискивают горло, перекрывая кровоток. Закупоривая бессилие вместе болью в дрожащем теле. Горячий воздух пульсирует в глотке, пока лёгкие пронизывает нестерпимой болью. Становится хуже, чем от падения в воду и чьих-то удушающих рук, хуже, чем взмах лезвия, нацеленного на ладонь. В определенный момент Корнелии кажется, что укрытый тенью проход станет последним свидетелем её агонии.       Таким же безмолвным, как и едкая дрянь, отнимающая у неё кислород. И уже Кадме придётся догонять её, отвлекая Костлявую.       Последний шаг при угасающем сознании ощущается, как холодное дуло у затылка. Остаётся всего пару секунд до выпущенной пули, а за ней сказка, если верить детским мечтаниям. Корнелия приваливается к деревянной двери, сжимая это дуло до накала. До спазма в мышцах, веря, что барабан пуст, а механизм спуска давно заржавел. И, видимо, её мысли обретают свою магическую силу, потому что спустя два толчка дверь срывается с петель, и вся пыль летит на неё.       Когти царапают напоследок кожу, оставляя нечто весомее эмоций. Корнелия шумно вдыхает, избавляясь от удушья. Темнота отступает под напором света, окружившего её. Прячется по углам знакомых проходов, заваленных сломанной мебелью, декором и тишиной.       Но важнее то, что она внутри. Спустя столько лет кошмаров и внутренних укоров. Мириады «А что если» испаряются в ней от ощущения чего-то родного, изученного по миллиметру. Она осторожно приподнимается с разбитых кусков плитки, осматривая узкий коридор. Пол усыпан неразличимыми осколками и лоскутами ткани. Угрожающе поскрипывает потолок, покрытый глубокими трещинами. И при каждом шаге в ушах невыносимо звенит. Громкость её присутствия не перебивает шум сквозняка, подбрасывающего в воздух уцелевшие обрывки сожжённых книг. Они будто бы единственные живые во всём мёртвом беспорядке, следуют туда, откуда сильнее пахнет кровью.       Корнелия понимает, что кто-то идёт к ней навстречу, когда слышит нарочно тяжёлую поступь и непринуждённые щелчки. Она бредёт вдоль уцелевших стен, боясь коснуться самой незначительной трещины и полагается на редкие лучи, что пробиваются через крохотные щели в фасаде.       Страх оказаться заживо погребённой уступает болезненному предвкушению. Лишённое голоса, здравомыслие дёргает за инстинкты самосохранения, но Корнелия слышит одно лишь сердцебиение и грохочущую в рёбрах смелость. Впервые в жизни у неё нет никакого чёткого плана на случай внезапного противостояния — пустые и чуть ли не вывернутые карманы обрекают её на более страшную участь. Есть только страх остаться навсегда одной. И если за поворотом будет…       Ледяной ужас прокатывается по позвоночнику. Допущенная мысль о тёмных существах, монстрах, вылезших из-под кровати, скверно сказывается на решительности, взятой в долг у сердца. Оно по капле наполняется адреналином.       И выплёскивает его, как только в блеклом свете появляются красные, собранные в низкий хвост, волосы.

***

      Они не до конца уверены, что избежали того самого сумасшествия, цепляющего за собой яркие вспышки галлюцинаций. Как оно и случается, когда реальность превращается в выпотрошенную рану, и мозг всеми силами её забивает чем попало. Не разбирая, где правда, а где — убийственный вымысел.       Который позже настигнет в преддверии сна.       Корнелия распахивает глаза так широко, что стремящаяся к ним темнота превращается почти в яркий свет. Не мешает видеть перед собой человека, чье имя давно похоронено не по своей воле. Вилл ошеломлена не меньше, и, раскрыв рот, смотрит на неё ещё с десяток секунд прежде чем, отшатнуться и вспороть правую лодыжку торчащим штырём.       Боль проносится в её взгляде всего на секунду. Затем воцаряется недоверие. Паника, смешанная с чувством скорби и сожаления. Она пытается найти рациональное объяснение тому, что видит, но присутствие Корнелии в замке Кадмы — иррациональность в чистом виде. — Вилл, — Корнелия зовёт её судорожным шёпотом. — Твоя нога… — Твой глаз… — приглушенно отмечает самое броское в ответ. — Господи…       Хромая, она осторожно подступает и останавливается в шаге от Корнелии. С протянутой и трясущейся рукой, на которой выведены белые полосы шрамов. Их первое прикосновение не похоже на нежное, робкое движение пальцев — это вскрытая пачка отчаяния и восторга с раскаянием вместо фильтра. Достаточно нескольких вдохов, чтобы затянуться. И сойти с ума окончательно.       Корнелия бросается к ней первая, увлекая в объятия. Они пахнут трагедией и безумством. Комнату с обвалившейся лестницей заполняет сдавленный плач и хруст костей, выдерживающих силу тоски, а не насилия. Пальцы беспрестанно касаются щёк. Размазывают слёзы по ним и подрагивающим векам. — Я д-думала… — Вилл зарывается носом в её плечо, заглушая собственные слова. — Т-ты, Тарани, Хай Лин… — Я знаю. Я тоже, — зажмурившись, отвечает Корнелия. — Другой исход казался невозможным. — А Сердце Кондракара, — Вилл качает головой, вдыхая с собой болью. — Ты. Кондракар. Оракул, — надрывно перечисляет она. — Мы всё потеряли.       Нет. Это мгновение не выдержит столько горя. Упоминание Оракула вскользь заставляет их затеряться в неприветливой и тщательно скрываемой правде. Они проиграли, а все жертвы были бессмысленны. Только вот те люди уже давно сгнили в безымянных могилах без возможности обнять близких, встретившись вот так внезапно в другом королевстве. Она прижимает Вилл к себе крепче, вслушиваясь только в её голос. Не в слова. — Твоя нога, — почувствовав, как Вилл ведёт в сторону, напоминает Корнелия. — Где Кадма? — Всё плохо, — девушка вытирает рукавом плаща забитый нос. — Всё очень плохо. Нам нужно дойти до южного крыла. Там… тронный зал, помнишь? — Подожди. Со мной была женщина, — Корнелия в смятении оглядывается на тёмный и холодный проход. — Я оставила её… — Если ты о Рейне, она сюда не войдет, — Вилл тянет их в противоположную сторону, не размыкая объятий. — Ей… особенно тяжело тут находиться. Удивительно, что она захотела тебя проводить.       Во дворце обереги. Станет легче.       Так ведь она утверждала, не сбавляя и шаг по направлению к замку. И казалось, не врала, звуча так, что всякое волнение рассыпалось. Но сейчас её отсутствие явственно бьёт по дремлющей панике, отчего Корнелия мрачнеет и затихает, подставляя плечо…подруге.       Найдя опору, Вилл заметно ускоряется. Лишённая смущения и неловкости, она сцепляет их пальцы крепче. И, встретившись с обеспокоенным взглядом, вымученно улыбается. До сих пор не веря, что они видят друг друга наяву, а не в страшном сне. Хочется задать сотню вопросов. Растянуть минуты на вечность, откупившись у времени жалкими оправданиями. Далёкие воспоминания о Хиттерфилде и размеренной школьной жизни застилают глаза, отбрасывая их назад. К разрисованным партам, пластиковым стаканчикам с пуншем, проваленным зачётам и вечерам в Золотом Драконе — к тому, что уже никогда не превратится в острое дежа-вю и не станет явью. — Ты здесь одна? — Сморщившись, Вилл перешагивает через рухнувшую колонну. — Нет. — Только не говори мне… — Всё так, — Корнелия прерывает её, нагнувшись у заваленного прохода. — Не будем о нём, ладно? Не сейчас.       Им приходится втиснуться в щель, и Вилл обкусывает губы, сдерживая болезненный всхлип. В её рану попадают каменные щепки, погнутые края железных конструкций раздирают кожу, и, вдобавок, от узкого и затхлого пространства к горлу подкатывает рвотный ком. Но останавливаться нельзя. Скрип чего-то металлического и тяжёлого беспрерывно движется над ними. Обломки с огромной вероятностью могут не выдержать собственного веса и придавить их самым мучительным образом.       Корнелия неосознанно задерживает дыхание, когда до выхода остаётся всего пару шагов. Вцепившись в выпирающую балку, она рывком выбирается наружу и тут же помогает Вилл. — Как ты прошла отсюда? — она рвано выдыхает, смахивая с себя грязь. — Там предостаточно места для таких низких, как я, — усмехается Вилл, и её безобидная улыбка похожа на ту, что когда-то раздражала в Ирме.       Хлынувший поток воздуха режет по склерам сильнее, чем запах гари. Сквозь полумрак виден сдержанный узор на напольной плитке — плавные очертания бурлящей воды, сухой земли и резкие пятна селений. Карта Замбаллы.       Разбросанные мёртвые тела символичны изображению. Ошмётки сгнивших внутренностей покрывают, точно неровный ковёр, отметки главных ущелий. В отличии от остального дворца, тронный зал мало пострадал. Сохранились и широкие лестницы за троном, и вырезанные из белых кристаллов арки, ведущие в остальные части дворца. На некоторых окнах ещё остались витражи и обставленные цветочными горшками подоконники.       Придерживая за бок Вилл, Корнелия обходит зал по широкой дуге и старается не замечать сгущающегося смрада разложившихся трупов. У подножья трона, скрестив непринуждённо ноги, сидит Кадма. Между её рук парит сердце Замбаллы, источая мерклый магический свет. То затухая, то разгораясь вновь, оно отгоняет присутствие зловещей силы. И, как прежде, будто бы исцеляет.       Вилл осторожно выпутывается из хватки и кивает в сторону трона, призывая пойти за ней. Корнелия медлит не потому, что боится потревожить сосредоточенную женщину. Не потому, что ошеломлена и растеряна.       Во имя всего. Оно настигает вновь. Её внимательный взгляд не замечает седину на висках, сломанный посох и глубокие морщины по всему лицу. Она видит одни раны — порванную и свисающую кожу, вспоротые мышцы и уцелевшие жилы, по которым медленно течёт кровь. Её съедает странное чувство.       Оно похоже на садистское наслаждение, когда перед носом умирает тот, кто причинил не просто боль. Вместо облегчённого вздоха к губам липнет жажда от вида крови и сдерживаемых мучений. Сознание теряется в ворохе чужих нашёптывающих эмоций и чужого голоса в потёмках души, призывающего вглядеться в раны; вообразить, насколько глубоки они и смертельны.       Схватившись за виски, Корнелия отворачивается, словно морок в её голове из-за Кадмы. Она бы никогда не посмела подумать о смерти наставницы с такой радостью, но именно этот всплеск неожиданно разливается по костям, пагубно действуя на мысли.       Перспектива завладеть сердцем Замбаллы, невероятной магической силой, становится единственным шумом внутри, перебивая глас рассудка, совести и поблекших чувств. Несвойственная улыбка пачкает уста. Перед глазами рассыпается полумрак, пока на сердце хлещет жар. — Корнелия, — настороженно зовёт Вилл, появляясь перед носом. — у нас не закончено дело.       В красной копне волос проявляются тёмные сальные пряди. Узкий силуэт вытягивается, обретая пугающие незнакомые очертания. Но не это заставляет Корнелию судорожно сжаться и с усилием вспомнить себя настоящую. Свет внутри исполосан чёрными отметинами. Но он есть, и на нём раскиданы смятые фантики испробованных чувств. И пустота не грозит ей хотя бы потому, что она жива.       Прижавшись к подлокотнику трона, Вилл испуганно взирает на неё. Рядом с Корнелией стоит Кадма, внимательно рассматривая девичье, и покрытое холодным потом, лицо. Стоит ей лишь расслабить плечи, как на подбородке усиливается хватка. Им будто бы предстоит отработать ещё пару базовых упражнений и разойтись. И не думать о тех погребённых заживо временах.       Омерзение собственным поведением накрывает с головой, когда Корнелия отчётливее различает Кадму перед собой. — Я не хотела, — сдавленно молвит она, желая разорвать прикосновение и стыдливо сбежать. — Мало мне одной стражницы, так теперь появилась и ты, — её ногти неприятно впиваются в губу, надавливая на один из заживших порезов. — Ну, давай, — она отступает, опустив руку, точно ужаленную. — Скажи мне, что тебе нужна помощь. Будем осваивать ещё один урок.       Кадма окидывает её презренным взглядом, и Корнелия впервые думает о том, что разница в их росте никогда не бросалась в глаза так сильно, как сейчас. Первая мысль после долгой разлуки едва ли должна быть такой — о чём-то бессмысленном и бесчувственном. Не в их стиле обниматься, выдерживать драматичные паузы перед слезливыми вздохами и вспоминать прошлое. Кадма не такой человек. Кажется, её сердце сшили из остатков жёсткости и холода, не подошедших характеру, потому что там уже было предостаточно льда.       Но привязанность хотела драматических пауз и тепла в прикосновениях. Хотя бы фальшивого беспокойства в карих радужках. — Я сюда не за помощью пришла, — ломким голосом отвечает Корнелия. — Это ты в ней нуждаешься — Помилуй, — всплёскивает руками Кадма, покачав головой. — Мертвы мои враги, а не я. Твоя помощь здесь ни к чему. — Нерисса жива. И не похоже, что она собирается тебя жалеть.       Вилл замирает, оторвавшись от потрёпанного рюкзака. По полу прокатывается брелок с мягкой лягушкой, впитывая всю грязь. На её порез хватило бы и целебной магии Кадмы вместо бесценных остатков лекарств. Только колдунья истощена до предела, едва удерживаясь на ногах. И, одновременно с тем, не теряя стали в глазах. — От её руки мне не жалко умереть, — произносит проникновенно она, пряча магическое сердце в костлявой ладони. — Иди, Корнелия. Не борись с тем, что тебе не по зубам. Я ведь тебя этому и учила.