Не по уставу

      Ошейник. Это второе, что ей приходит на ум. Просто пойти и сунуть голову в петлю.       Потом она останавливает себя, прекращает смеяться.       Что получается, это всё было просто так? Получается, это всё будет просто так? Нет. Нет. Марису это не устраивает. Мариса ничего не делает просто так. Не-не-не-не-не. Мариса ничего. Не делает. Просто так. Она не позволит унизить себя ещё больше. Она не покончит с собой.       Мариса размяла шею и провела рукой по горлу. Это помогло от ощущения, что на нём сдавили удавку.       — Что напрягся, гадости обо мне думаешь? Что сейчас красную кнопку нажму, да?       На какую-то секунду Рик становится растеряннее неё, и видеть его таким неожиданно приятно. Ресничками своими хлопает, гнида.       «Знала, конечно, — свидетельствует против неё нутро, — знала и чувствовала. Ты прекрасно ощутила, что ветер подул в другую сторону, просто зажмурилась и закрыла уши руками. Но ты знала. В момент, когда в жизнь Рика вернулась его жена, ты сразу поняла, как всё закончится. Уже тогда ты начала отсчитывать часы, которые тебе с ним остались».       «И даже зная, ты всё равно не смогла никак этому помешать. Потому что не в состоянии!» — добивает червь.       — Ты что, не злишься?       Мариса жуёт щеку изнутри. Она останется одна и даст себе волю. У неё чуть крыша не потекла пять минут назад, незачем демонстрировать последствия нежелательным свидетелям.       — Я просто вне себя от счастья! По мне не видно? — процедила. — Покажи, где я буду жить, и хватит с меня твоего лица на сегодня.       Рик так и делает.       Её дом находится за один от его. Просто гениальный выбор, думает Мариса. Теперь она сможет видеть, как он шастает по дороге перед её окнами каждый день. Восхитительно. Если бы она не знала Рика лучше, то подумала бы, что он издевается.       — Спасибо, что не у тебя на чердаке. — Таков вердикт Марисы.       — Выбор был между этим и с постоянно ломающимся водопроводом. — Рик неловко пожал плечами и положил ключ на столешницу. — Я выбрал тот, что получше.       — А-а-а. Ну тогда спасибо, конечно, — с фальшивым дружелюбием кивает Мариса. — Я так понимаю, тут ещё кто-то живёт?       Она заметила много следов чужого обитания. Личные вещи, лёгкий беспорядок на кухне. Засохшие отпечатки воды в форме ног на деревянном полу возле входа в ванную. Ножка маленькая. Женская.       — Она сейчас охотится. Должна вернуться до темноты. Ниоба.       Охотится. Ниоба. Мариса делает заметку в своём ментальном блокноте.       — Я схожу и распоряжусь, чтобы тебе занесли вещи, — сказал Рик, замерев посреди дверного проёма, и выдавил из себя улыбку. — Добро пожаловать в Александрию. Официально. Если у тебя будут какие-то вопросы, сразу иди ко мне или Мишонн.       Мариса чувствует, что её вот-вот прорвёт. Счёт буквально на секунды.       — Спасибо большое, — выдавила она, резко отвернувшись. — А теперь уйди. Не хочу тебя видеть.       Рик кивнул и закрыл за собой дверь.       Мариса осталась в гостиной. Окинула взглядом обставленную комнату и провела ладонью по ткани формы, которую до сих пор держала в руках. Берцы стояли у входной двери.       — Теперь только форма и жетоны остались, — роняет она в пустоту.       После этих слов удавку рванули, и Мариса издала одновременно сдавленный и громкий звук. По щекам полилось. Это будут очень плохие несколько следующих часов, понимает она.       Рик дал распоряжения в кладовой и прошёл к пруду. Долго смотрел на воду.       Он поступил правильно, как должен был. Как сделал бы любой здравомыслящий на его месте. Рик выбрал жену и детей, потому что любит их, потому что в обезумевшем мире по-настоящему важно только одно — семья.       Тогда почему так херово?!       Ему вообще не стоило её трогать. Нужно было молча мотать сопли на кулак и не сближаться с Марисой. Рик действительно собирался остаться в CRM с ней. Он бы остался, сделал её самой счастливой и со временем обрёл счастье сам, потому что человек приспосабливается ко всему. Он оставил бы своё прошлое в прошлом.       Если бы Мишонн не нашла его.       Какая ирония. Именно оказавшись спасённым Марисой он понял, что рядом с ней подвергает себя опасности. Понял в полной мере, какое громадное влияние она имеет на него. Рик очень хорошо запомнил, как чувствовал себя под жадным взглядом её глаз тогда в лесу. Этот потусторонний алчный магнетизм, которому Рик по-прежнему был подвластен. Если бы Мариса тогда потребовала сесть с ней в машину и просто уехать, он бы это сделал, глазом не моргнув. «Хочу украсть тебя». Никто и никогда не говорил ему ничего подобного. Рик бы унизил себя до вещи и дал ей это сделать. Он хотел поддаться ей.       Это вызывает у него искреннее любопытство — и такой же искренний страх.       Но она почему-то передумала. Пощадила. Может, ей было важно просто увидеть согласие в его глазах. Или в ней взыграло человеческое, и она сжалилась над его женой и детьми. Она сумела взять себя в руки тогда, а он нет.       Рик чувствует себя просто ужасно. Как грязную лужу выпил. Он чувствует себя слабым.       Он постоянно вёл внутренний диалог с самим собой, приводя аргументы за и против, корил себя за то, что вообще раздумывает, подыскивал нужные слова. Дождался удобного момента и решил, что порвёт с Марисой окончательно — и буквально через несколько секунд на них напали. Всё это привело к тому, что он опять оказался предоставлен размышлениям, которых и не должно было возникать.       Первые сутки после возвращения Рик пролежал в постели, не в силах подняться из-за стыда. Переваривал прожитое унижение. Вторые вяло передвигался по дому, вызывая сочувственные взгляды у жены и детей, и пытался понять, что вообще с ним происходит. Почему это вдруг ему здесь «не дышится»? Он снова обрёл дом, почему это не приносит ожидаемой радости? Как так?! Он же восемь лет грезил возвращением сюда! И дня не было, чтобы он не вспоминал о своей семье!       «Было, — нашёптывают ему из самого тёмного угла. — Кого ты пытаешься обмануть, ещё как было. Когда ты оказывался внутри Марисы, Мишонн становилась последним, о чём ты думал. А потом забыл даже о Карле. Хоть себе не ври, трепло».       Он не обрёл покой, потому что позволил Марисе помочь ему. Потому что привёл её в свой дом. В ней дело.       Рик знал, что не надо брать её с собой. Знал, что она станет постоянным напоминанием о CRM, с которым у него случился длительный Стокгольмский синдром. Но он просто не смог отказать ей, не после того, как убил Джонатана у неё на глазах. Он сам привёл в свой дом стихию. Во всём случившемся виноват только он сам.       Рик тяжело вздохнул и провёл рукой по волосам. Он отправляется в тюрьму: ему ещё одного новичка оформлять. Пора уже пообщаться с Оскаром по-человечески, хватит его мучить. Раз прибыл, пусть приносит пользу.       Первый приступ рыданий Мариса проводит, сжавшись в комок на диване. Какой-то парнишка притащил две коробки, сказав, что это ей «на первое время», и пришлось ненадолго поставить свои страдания на паузу. Как только за ним закрылась дверь, у Марисы снова брызгает из глаз.       Как ей теперь смыть всё это с себя? Куда себя деть?       А ведь она знала — знала! — что всё так и будет. Увидела кольцо на пальце у Мишонн и поняла, что всё. Мариса может хоть из кожи вон вылезти, спасти Рику жизнь ещё десяток раз, предать ради него всех и саму себя в том числе — и это ничего не изменит. Ей стоило сесть в первый же вертолёт и сбежать. Ей стоило спасти Джонатана, а не Рика. Джонатан бы никогда не нанёс ей столько страданий.       Ради любви люди совершают безумные поступки. Ставят её в абсолют, отдают ей всё и остаются у разбитого корыта. Любишь слишком сильно — готовься, что однажды срикошетит в тебя самого. Теперь Мариса как никогда хорошо это знает.       Марисе так стыдно, что она хочет лицо с себя содрать. Джонатан буквально выторговал её у смерти — и смертью же она ему и отплатила. Мариса ни разу в жизни так глубоко не сожалела о сделанном выборе. Но как она могла поступить иначе? Убить Рика? Даже если бы любить его было грехом, она всё равно от этого не откажется. А потом спустится в ад, гордая, что видела рай собственными глазами.       И вот рай кончился.       Давно уже Мариса не испытывала столь мучительного дискомфорта наедине с собой. Она должна привыкнуть к тому, что теперь у неё есть только она сама. Она должна забыть всё, к чему привыкла в CRM, и научиться новой жизни. «Я могу быть только твоим другом». Конечно, Рик. Смотри, как она старается не вспоминать шесть лет с тобой, когда встречает твой взгляд. Ежедневная пытка, на которую она послушно согласилась, лишь бы иметь возможность просто видеть тебя.       Быть может, со временем Мариса привыкнет и к этому. Привыкнет каждый день смотреть на то, как Рик счастлив с другой женщиной.       Ей стоит начать думать о себе как о бывшей. Бывший старший сержант-майор. Бывшая Рика Граймса. Теперь она просто Мариса Манхур. И об этом никому не известно, кроме них двоих, потому что Рик гораздо больше печётся о благополучии Мишонн, чем о чувствах Марисы. А знаете, как ей хочется, чтобы хоть кто-то ещё знал? Чтобы кому-то в голову пришло «они так хорошо смотрятся вместе, я бы и не удивился, будь они парой». Чтобы кто-то положил руку ей на плечо и сказал: «Да, с тобой обошлись несправедливо, всё должно было произойти совершенно иначе». Но она ведь даже не сможет поделиться своей болью ни с кем. То есть, вообще ни с кем. Разве что с бумагой.       Это она должна быть на месте Мишонн. Это она должна засыпать с ним в одной постели, а утром завтракать с их детьми.       Ради Рика, Мариса знает, она бы даже забеременела. Если бы Рик захотел, она бы прошла через это и потом относилась к их ребёнку, как к самой великой ценности. И в лепёшку бы расшиблась, чтобы быть хорошей мамой. Вот столько Рик значит для неё.       Слава богу, что он этого не захотел.       Рик её самый близкий друг — но она никогда бы не смогла быть ему только другом. Его глаза, в которых она видела совместное будущее… Как Мариса может смотреть в них и не вспоминать, насколько была счастлива? Она не хочет притворяться, будто ничего не видела.       Быть может, если бы она любила его меньше, то заговорила бы об этом. Но Мариса боится, что если прорубит родник, то уже никогда не остановит течение воды.       Надо просто через это пройти. Это уже случилось. Всё, значит. Просто пережить несколько дней, не хороня себя заживо. А потом ещё несколько. Обязательно станет легче. Просто пережить эту мучительную пару недель, как ветрянку... Хотя вряд ли боль притупится со временем. Скорее Мариса очерствеет достаточно, чтобы её выносить. Выкарабкалась же после того группового изнасилования. Что, после расставания с мужиком лечь и умереть теперь? Пусть подавится своей Мишонн, раз так о ней печётся. Мужчина с большой буквы херов…       Злость немного ободряет Марису. Она выпускает форму из рук и оставляет на поручне дивана. Сбоку от входной двери висит ростовое зеркало, Мариса смотрится в него. Её лицо опухло, кожа и глаза красные от слёз, на виске и подбородке ссадины от борьбы со Штефаном, а синяки вокруг горла как назло не светлеют. Под одеждой тоже были синяки: след от удара по животу и приглушённый обезболивающими ушиб на плече. Ничего ей не сломал, и на том спасибо.       — Фу, тошнота какая, — оценивает она.       Умывшись, Мариса решает заняться двумя коробками, которые ей принесли из кладовой. Там разная всячина: несколько комплектов одежды, две пары обуви, обычное бельё и постельное, предметы личной гигиены. Во второй немного консервированного съестного с запиской «НЕ ВЫКИДЫВАТЬ стекло, вернуть после использования». Ещё принадлежности для письма, кое-какая посуда, мыльные банки для ванной. А также пояс с кобурой, рюкзак, небольшая кожаная сумка через плечо и ещё одна совсем маленькая, которую можно прицепить на пояс. Мариса добирается до дна коробки и видит вторую записку, сложенную вдвое, открывает и сразу узнаёт почерк.       «Пока просто отдыхай и общайся с людьми. Ешь, спи, гуляй. Восстанавливайся. Здешний воздух пойдёт тебе на пользу. Я зайду через пару дней, поговорим о работе. Оружие тебе выдадут позже. Рик».       — Ешь, спи, гуляй. Оружие тебе выдадут позже, — читает Мариса вслух и кривится. — У тебя здесь община или пансионат?       Она чувствует себя пациентом психиатрического стационара. Питание, одежда, прогулки. И никакого оружия, — вдруг клеммы сорвёт. Вот за кого Рик её держит теперь. За душевнобольную. Если подумать, он не так уж и сильно ошибается.       Поддавшись странному наитию, она раздевается до белья. Надевает часть формы — тактические штаны, футболку и берцы — и смотрит на себя в зеркало. Жетоны висят на груди, как две маленькие могильные таблички. До Марисы окончательно доходит: она смотрит на историю. Отныне эта форма всего лишь свидетельство войны, о которой скоро никто не вспомнит. Мариса теперь ветеран, который пришёл на годовщину в поглаженном кителе.       В глазах собирается своевольная влага. Сержант Манхур стирает её пальцами, но на смену немедленно приходит новая.       — Размазня, бля, — сетует она.       На втором этаже три спальни. Мариса выбирает пустую в конце коридора, рядом со второй ванной комнатой. Улица в окне уже совсем тёмная, когда она заканчивает переставлять всё на свой лад. Кровать теперь стоит в углу, освободился небольшой квадрат пространства под занятия.       Внизу хлопнула дверь. Мариса слышит женские голоса и понимает, что пора спуститься. Как же она не хочет это делать.       Она преодолевает половину лестницы, когда рядом с её сапогом в ковролин врезается стрела. «Нихера себе», — думает Мариса, уставившись на стрелка.       Это женщина младше неё. Брюнетка с луком в руках, одетая в камуфляжную куртку и джинсы. Надо лбом клочок седых волос, будто кто титановыми белилами мазнул. Такого же роста, как Мариса. Ярко-зелёные глаза и очень высокие скулы, о которые можно порезаться. Лицо скорее необычное, чем красивое, и захочешь, не забудешь.       — Гостеприимно, — оценивает Мариса и выдёргивает стрелу из ступеньки. — Я Мариса Манхур. Рик поселил меня здесь.       Охотница меняется в лице, опускает лук и хлопает себя по лбу.       — А-а-а, Господи! Извини за это, я подумала, ты вор какой-то! — У неё громкий голос, она указывает на стрелу. — Граймс сказал, что тебя сегодня подселит, а я совсем забыла. Я Ниоба. Приятно познакомиться! — и она протягивает руку в кожаной перчатке без пальцев.       Мариса спускается и вместо рукопожатия вкладывает ей в ладонь стрелу.       — Крутая форма, — выдыхает Ниоба, сунув стрелу в колчан, и окидывает Марису взглядом с головы до ног. — Тебе очень идёт, Мариса Манхур.       Та смотрит сконфуженно.       — Я это... — она указывает большим пальцем себе за спину, — похозяйничала наверху. В дальней спальне. Ты не против? Она теперь моя.       — Жаль. Я люблю там медитировать, утром там обалденное освещение. Но нет, не против, — выдыхает Ниоба с улыбкой. Ей явно не жаль. — Побывала в мясорубке, когда спасала василька нашего, да? — Она указывает на горло Марисы и ссадины на её лице.       — Убила двоих отморозков, — отвечает Мариса, не дрогнув и мускулом. — Василька?..       — Это она так Граймса зовёт, — вмешалась вторая девушка.       Манхур переводит взгляд на тихоню, расположившуюся на кухонном острове возле раковины.       — А ты кто?       Та спрыгивает. Она пепельная блондинка и ниже Марисы, с миловидным круглым лицом, женственной полнотой и пухлыми губами. Её лук и колчан лежат на диване, где Мариса до этого сопли жевала.       — Я Лукерия. Мы с Ниобой... охотимся вместе.       — Приятно.       — Я кабана завалила, мне выделили рульку, — вклинилась Ниоба, гордо улыбаясь. — Хочу запечь, пока ещё не совсем поздно. Устроим небольшой ужин по поводу твоего новоселья! Что скажешь?       До Марисы доходит, что она ела в последний раз днём у Граймсов. Ужин не помешает.       Таким было знакомство Марисы с соседкой по дому. Она немного огорчена тем фактом, что вынуждена делить крышу с кем-то вторым, но выбирать не приходится. По крайней мере, Рик не посмел подселить её к мужчине.       Она из вежливости предлагает помощь на кухне. Как назло, Ниоба соглашается: просит её отделить мясо от шкуры и зачистить от плёнок и жил, а сама уходит помыться. Мариса принимается за дело, не очень-то уверенная в своих силах. С кабаниной работать ей пришлось лет пятнадцать назад, когда она была частью группы выживальщиков. Но она снимает нож с подставки и принимается за работу.       Лукерия разглядывает её сбоку, сложив руки на груди. Не уходит домой. Мариса чувствует исходящий от неё холод. Пару минут молчит, снимая покрытую волосами шкуру с рульки, боковым зрением видит, что охотница продолжает ревниво изучать её.       — Ты хочешь мне что-то сказать или тебе тоже очень нравится моя форма? — сдержанно спрашивает Мариса, кинув на девушку быстрый взгляд.       — Тебе нравится Ниоба?       Вопрос заставляет Марису остановиться на пару секунд. Она полностью переводит взгляд на Лукерию, та сверлит её глазами. Точки начинают соединяться в голове бывшего сержанта.       — Вы что, пара?       — Да, — с вызовом кивает Лукерия и чуть хмурится. — Так она тебе нравится?       Вот в чём дело. Мариса фыркает и возвращается к мясу.       — Не напрягайся так. Я не по этим делам, меня интересуют только мужчины.       «Да, причём лишь один конкретный, — хихикает червь. — Как жаль, что ему стало всё равно. Он наверняка сейчас тоже сидит на кухне с женой и детьми и думает, как же хорошо, что наконец-то от тебя избавился».       — Да? Ну хорошо. — Лицо Лукерии смягчается, она опускает руки. — Извини, что пялилась. Просто у неё сразу глаза загорелись, едва она тебя увидела. Не люблю такое... Ниоба вертихвостка.       — Вертихвостка, — повторяет Мариса одними губами.       Вот бы и ей быть вертихвосткой. Мужчин в хер не ставить, относиться к ним, как к разменным монетам. Она бы стольких страданий избежала. Но нет, ей суждено принимать всё близко к сердцу.       — Да… Мы вроде как помирились, но она всё равно продолжает на всех заглядываться, — добавляет Лукерия немного грустно. — И теперь ты живёшь с ней в одном доме… Я волнуюсь, что она будет к тебе приставать, ты... У тебя такие мышцы. Она тебе точно не нравится?       Ревнивая, но искренняя, на глаз считывает Мариса. Она набрала полную грудь воздуха и выпустила через рот.       — Лукерия, послушай. Я пятнадцать лет служила в армии. И две недели назад ваш торжественно вернувшийся лидер стёр мой дом с лица земли. Я здесь только потому, что мне больше некуда пойти. Мне нет дела до твоей Ниобы. Мне вообще ни до кого здесь нет дела. — Мариса откладывает нож в сторону и поднимает голову, смотрит Лукерии прямо в глаза. — И до подробностей ваших отношений тоже.       Как ни странно, охотницу её раздражённый тон не обидел, наоборот, даже обрадовал. Она улыбнулась и кивнула. Очевидно, ей было дело только до того, чтобы Мариса не отвечала на интерес её подружки.       — Понимаю, извини… Спасибо.       Некоторое время Мариса мнётся, переворачивая рульку из стороны в сторону, как будто оглядывает на предмет проделанной работы. Тяготеющие к Рику мысли заставляют её задать вопрос.       — Почему «Василёк»?       — Из-за цвета глаз. Ниоба всем даёт странные клички. Меня зовёт Зефиркой. Мишонн — Шоколадкой... Когда та не слышит.       «Господи, помилуй, — думает Мариса. — Куда ты меня впихнул, Рик?»       Дверь ванной отворилась, оттуда вышла завёрнутая в полотенце Ниоба. Вместо того чтобы пойти и переодеться, она решила оценить качество зачистки мяса. Марисе невольно приходится задержать взгляд на охотнице. Она движется изящно и ступает мягко, почти как кошка, и такая же стройная.       — Для новичка неплохо. Надо будет снова наточить нож, он явно затупился, — тонко улыбается. — Включишь духовку? Я продолжу отсюда. Не люблю, когда чужие хозяйничают на моей кухне.       Ниоба смотрит Марисе в глаза, явно ожидая от неё какой-то реакции. Та чувствует только тоску по Рику и раздражение из-за голода — а ещё вселенскую усталость. Секунду думает, обозначить ли порядок вещей прямо сейчас, чтобы у Ниобы и мысли больше не возникло заигрывать с ней, или же сложить о себе более-менее приятное впечатление. Ей же теперь жить тут.       — Включу. И будет честно, если ты перестанешь считать кухню только своей. Я теперь тоже живу здесь.       — Я подумаю. — Ниоба подмигнула и принялась собирать по кухне нужные ей ингредиенты.       — Одеться не хочешь? — без обиняков спрашивает Мариса.       — Я вообще голая привыкла ходить, — улыбка. — Я же одна живу. В смысле, жила.       — Ниоба, прекрати тут светить. Просто пойди и оденься, — с нажимом сказала Лукерия.       — Ладно, ладно, Зефирка, не дуйся.       Послав подружке воздушный поцелуй, Ниоба ушла на второй этаж. Вода стекала с её волос, впитывалась в край полотенца и капала на ковролин. Мариса взглянула на Лукерию, собираясь выразить своё мнение, но та опередила её.       — Я же говорила, — сказала она мрачно и поджала губы, её лицо сделалось грустным. — Уже красуется перед тобой! Хоть бы меня постеснялась…       — Почему ты это терпишь? — искренне интересно Марисе.       — Потому что... — охотница опустила глаза, — потому что она сказала «если что-то не устраивает, никто тебя не держит».       — И ты думаешь, такое говорят из огромной любви?       Мариса умничает. Если бы Рик сказал ей подобное, она бы тоже проглотила. Если любишь, то будешь унижаться сколько угодно... пока в конце концов не возненавидишь объект своей любви.       Лукерия несколько секунд молчала, потом сильно нахмурилась.       — Не твоё дело! — буркнула она. — И вообще, ты же сказала, тебе неинтересно. Без тебя разберусь, психолог недоделанный.       С самого обеда в голове собиралось напряжение. Сейчас боль была такая, словно виски сдавливали между двумя тяжелыми плитами. Слишком долгий день. Мариса цокнула языком и вздохнула. Как же её тошнит от необходимости быть вежливой, когда у неё трагедия. Она решает отбросить вежливость в сторону, потому что чувствует, что Лукерия проглотит.       — Таким тоном будешь с Ниобой отношения выяснять, — предупреждает она холодно. — Ясно, сладкая? И сделай это нормально, а не засунув язык в задницу! Доведи до её сведения, что у меня ловить нечего. Что меня трогать нельзя. Если она подойдёт ко мне, я предупрежу только один раз. Понимай это, как угодно!       Лукерия ощерилась, её лицо искривилось в выражении возмущения, губы сжались. Марисе интересно, как она отреагирует дальше.       — Ты не очень-то стараешься влиться в новое общество, Мариса.       — Не обязана. Мы с Риком служили в одном взводе ещё до того, как ты впервые увидела соски Ниобы. И я им командовала.       Лукерия немного растерялась, услышав предысторию Марисы с предводителем уже из первых уст. На пару секунд замешкалась, но затем взяла себя в руки.       — Может быть. Но здесь командует всеми он и Мишонн! Не ты.       «И слава богу», — думает Мариса.       — Не хватало ещё вами командовать. Даже с командами не можете нормально защитить припасы. Какие-то маргиналы к вам подкапываются и пиздят их буквально из-под носа. Стыдобище. Напомню, их нашла я. С Риком.       Манхур делает несколько шагов к Лукерии, и та напрягается всем телом, задирает голову, чтобы с вызовом посмотреть ей в глаза. Она как койот перед волком, но не пятится — к удивлению бывшего сержанта.       — Я никому здесь не хочу зла, — продолжает Мариса. — Однако я по-настоящему расстроена, что мне приходится начинать жизнь заново. Это напрямую влияет на моё терпение. Так что просто не надо капать мне на мозги всякой хернёй — и наши отношения будут процветать. Понятно, Зефирка? Скажи да.       Мариса прекрасно понимает, почему взъелась на охотницу.       Лукерия вообще ни при чём. Она просто попалась под горячую руку. Марисе следовало бы пойти в лес и проораться или найти боксёрскую грушу и выбить из неё (себя) всю дурь, но первое ей не позволено, а второго нигде не наблюдается, так что она вынуждена носить всё внутри. И в первый день это будет активно расплёскиваться. Она ещё неплохо справляется.       Чуть позже Мариса даже извинится перед ней. А пока хочет продемонстрировать, что не собирается быть ласковой с теми, кто её раздражает. Она устала хавать.       — Понятно, — выдохнула Лукерия неохотно. — Но не потому, что ты меня запугала.       — Да без разницы мне, почему. Лишь бы понятно.       Лукерия не остаётся на ужин. Предупредила подружку и ушла восвояси, и после их небольшой перепалки Мариса очень рада этому. Они с Ниобой вполне прилично ужинают, охотница оживлённо рассказывает о себе, пока Мариса ест жестковатую рульку с вареным картофелем и цедит вишнёвую наливку. Ниоба шумная и болтливая, перескакивает с одной истории на другую, не закончив предыдущую, много жестикулирует — в общем, много её. Мариса время от времени оставляет короткие комментарии, но не более, не спешит делиться о себе. Ей страшно, что если она дотронется до больного, то рана опять засочится кровью.       Утолив голод, Мариса немного успокоилась, её раздражение ушло. Она даже предлагает помыть посуду в качестве благодарности и после прячется за дверью в ванную, желая просто закончить этот день. Почистить зубы, принять душ — и спать.       Кровать двойная, подушек тоже две. Матрас неудобный — просто потому, что он не свой привычный. Мариса укрывается одеялом, отворачивается к стене и обнимает вторую подушку.       «Привыкай, — осаждает она себя, — теперь тебе только это и светит».       Несмотря на общую и моральную усталость, она долго не может заснуть. Вспоминает все разы, когда Рик засыпал вместе с ней, вспоминает ощущение его кожи на своей. Бередит свежую рану.       — Господи, как же я по тебе скучаю, — выдыхает Мариса в подушку. — Пять лет жизни бы отдала, лишь бы ещё хоть раз заснуть с тобой...       В её постели он снимал маску непоколебимого солдата и становился просто человеком. С лёгкостью разрешал Марисе быть большой ложкой, когда ей хотелось обхватить его, родного и тёплого, обеими руками и заснуть, уткнувшись лбом ему в лопатки. Чем не рай? Наутро вторая рука превращалась в фарш, однако какое же было счастье делить с ним сон на двоих. Для счастья Марисе было нужно совсем немного. Только человек, который бы любил её хотя бы в половину так же сильно, как она его.       Она должна привыкнуть, что это в прошлом. Она никогда не сможет привыкнуть до конца, что это в прошлом.