Рождённый под куполом

— Кофе с двойной порцией молока! Кружка, уж не знает пессимистичный и ещё сонный Ксено — наполовину пустая она или полная, — скользит по гладкой поверхности стола со скоростью кометы, словно по барной стойке, в его сторону. Всем остальным цирковым Кохаку передавала стаканы из рук в руки, но тут, видать, грех было не запульнуть со всей дури. В Уингфилда-то. Теперь из-за неё поздно очухавшийся Ксено сжимает в кулаках пустой воздух. И обречённо наблюдает за тем, как его кофе слетает со стола и позже приветствует своим бьющимся материалом пол. Этот грандиозный «ба-бах», наверное, слышал каждый, кто завтракал. — Ну и ладно, — отвечает он заторможено. — Всё равно я не пью с молоком… Кохаку шустро перемахивает через стол с тряпкой в руках — в страхе, что Кинро или Сенку разворчится и даст по шее за осколки и порчу чужого имущества. — Блин! Я думала, ты поймаешь! Мы с Геном всегда так играли! — Извините уж, я не ваш великий фокусник. — Кохаку! — кричит Тайджу грозно, подбегая к источнику звуков. Ксено и Кохаку предварительно затыкают уши пальцами. — Ксено же мог пострадать! Не делай так больше! Это небезопасно! — глупо моргнув несколько раз, он поворачивает к каждому человеку в их импровизированной цирковой столовой по очереди. — Всем доброе утро… Ксено не говорит ничего, продолжая пялиться на ходящую туда-сюда враскорячку Кохаку. — Небезопа-асно! — передразнивает девушка, осторожно подбирая осколки. — Твоя куколка разбила мне нос — вот что небезопасно! — Ты собираешь осколки голыми руками — вот что… — Ксено тут же получает от неё несильный шлепок по колену. Ксено решает помочь не на словах — так на практике. — Я… Мы..! — Тайджу делает мощный вдох. Цирковой медик и клоун обречённо закрывают уши друг другу. — Тайджу, нет. — Прости нас, пожалуйста! — парень с громким стуком падает на колени в мольбе, упёршись ладонями в мокрый пол. — Я искренне приношу извинения от всей нашей семьи Оки! Я уже принёс извинения Цукасе! Нам правда жаль, что так вышло! Я помогу вам сейчас! — Да ладно… Не мы же одни дрались, — нервно хихикнула Кохаку. — Ты бы по земле-то не ползал… Тут осколки. Иди лучше отдохни перед выступлением. Не дай Ишигами-сама хватанёшь ещё один. — Да-да, лучше передо мной извинитесь, — переводит внимание на себя Ксено, — я когда пришёл сюда в качестве медика, на такую дичь не подписывался. Всю ночь вас латал. Я вам фокусник, что ли, из воздуха мгновенное излечение колдовать? — Что-то часто вспоминаешь фокусника сегодня. — Сдалась мне ваша пропащая контузия. Просто совпадение. — Мне правда… правда очень-очень жаль! — по второму кругу заныл Тайджу. — Юдзуриха точно попробует загримировать всех нас! Она уже этим занимается! На Кинро и Гинро почти не видно следов побоев благодаря её золотым ручкам, во! — Если бы беда была только в этом, — вредно цокнул языком Уингфилд. — Рука Кинро ещё болит, но он говорит, что не так сильно, как вчера! Фокусы сможет показывать точно, если дать ему обезб… Ксено молча засовывает руку в карман пижамных штанов. Всегда таскает с собой обезболки? И высовывает через несколько секунд обратно, многозначительно сложив из пальцев хорошую фигушку. — Видите это, Оки? — мужчина суёт её прямо в лицо Тайджу. — В-вижу. — Передайте Кинро, — и вновь та скромная улыбочка, с которой он когда-то назвал Кохаку стервой. — Насчёт Сенку… Говорите что хотите, но он всё равно монстр, — она устало утирает лоб локтем. Осколки наконец-то собраны. Больше она так делать не будет. По крайней мере, не с Ксено. — Почему это, Кохаку? — в один голос спросили двое. — У нас тут такие травмы, а он сегодняшнее выступление отменять вообще не собирается, — девушка, обидчиво сложив бровки домиком, погладила себя по расквашенному носику. — Капут. Хрен с этими Тайджу, его женщиной и Хромом — воздушниками. Их рож все равно не видно, — Ксено косит глаза на главную актрису-хохмачку манежа. — А с тобой мне что делать? — Тебе — ничего. — Тогда тебе что с собой делать? — качает головой Ксено. — Клоунским носом закрой! — вот так и звучит «доброе утро» от Сенку. Тайджу, Кохаку и Ксено застыли с по-разному комичными выражениями лиц, сверля своими тупым и ещё тупее взглядами явившегося из ниоткуда хозяина цирка. Хром и Укио — уже во всю трапезничащие — прыснули со смеху от их по-идиотски одинаковых замерших поз. — Ха-ха, а ты хорош, — первым отошёл Ксено и отчего-то горделиво вздёрнул свой подбородок вверх. — С каких это пор ты не завидуешь ему как тварь последняя, а восхищаешься, я не поняла? — Самокопание, милочка. — С ноткой мазохизма, ага, — закатил глаза Ишигами. — Самобичеванием занимается он. Вокруг них уже собираются остальные, заинтересованные в обсуждении, члены труппы. Сенку решает их не прогонять на тренировки и позволяет погреть уши вдоволь. — Про клоунский нос же шутка, я надеюсь?.. — Кохаку громко сглатывает слюну, вставшую в горле комом. — С чего бы. — Какой кошмар! — вопят дружным дуэтом Тайджу подле них и Юдзуриха откуда-то из толпы. — Я же с ним буду как… реальный клоун! — А ты у нас кто? — выгибает бровь Сенку в недопонимании. — У нас, к счастью, есть всё, так что пользуйся на здоровье. — Я же буду как… — Да похер! — перебивает Ксено внезапно. — Я вообще не урод, но умудрился с вами в цирке выступить. Это как понимать?! Сенку на этом моменте подозрительно напрягся. Кохаку не могла этого не заметить. — Хааа, а хозяин-то… тупанул! — она тут же заходится в сильном и непрекращающемся смехе. А её ладонь заходится в ударах по бедной спине Ксено. — Я хотел об этом раньше сказать, но решил: раз Сенку похрен, то мне — тем более. Кхм, — мужчина кашляет свой смешок в кулак. — Ха-ха, отменяем восхищение! Ой, не могу-у-у, вха-ха-ха-ха! — Да успокойтесь вы! Я такой же человек, как и все вы. Имею право. Да и Ксено красотой не блещет, ну чем не у… — Э-э-э, на Уингфилда не быковать! — расставляет руки по бокам девушка, еле отходя от хохота. — Ништяковый мужик! Вообще красавчик! — Да-да! Ален Делон! — присвистывает Хром на радостях. Ксено посылает ему многозначительный взгляд исподлобья. — А вот сейчас не понял. Кохаку, ты вообще за кого? — За Гена, конечно. Но его с нами давно нет, так что я ни за кого. — А если серьёзно? — А если серьёзно, то я за тебя, Сенку. Лучше хозяина чем ты днём с огнём не сыскать! — с этими словами Кохаку, широко улыбаясь, даёт Ксено новую кружку с кофе (чёрным, как его душа. Без всякой лактозы). И делает себе такой же. Они единогласно решают не выпендриваться и пить его стоя. — Если бы так думали все в труппе, у нас бы не образовалось предателя, — Сенку стало от собственных, тихо брошенных в пустоту, слов не по себе. Я не могу даже мотива разобрать. Чем ещё я могу мешать? Что движет этим упёртым человеком? Почему не убьёт сразу? И почему действует так робко? — О! Может, отменим сегодняшнее выступление?.. — эх, попытка не пытка! — Простите, я бы с радостью, — сознаётся хозяин цирка слегка заторможено, — но у нас и так дурная репутация. Второе выступление я отменил. Ещё одна отмена в одном и том же городе может стать роковой для нас. Отработаете сокращённую программу и хватит с вас. — Я чувствую себя, в принципе, как огурчик. Нос правда выдаёт. Хром, Юдзуриха и Гинро уже оправились… О, и с толстым слоем грима зрители подвоха вряд ли заметят! Ксено у нас личность знаменитая, но даже его в тот раз никто из-за размалёванной рожи не узнал, — добавляет Кохаку, подумав немного. — И, э-эм, я, короче, контрольную тренировку пропустила… — Я заметил. — Ты решил, что будет делать Укио, Сенку?.. Меня очень беспокоит этот вопрос. — На тренировке Укио показал хорошие результаты, но я, по правде, всё равно боюсь отпускать его на манеж. Так что, стрелять он не будет — только высвобождаться из цепей в аквариуме. — Понятно… А Тайджу? — Ты со своими друзьями вообще не общаешься? — грозно скрещивает руки на груди Ишигами, вздыхая. — Вы разве не помирились? Почему ты задаёшь мне эти вопросы чуть ли не впритык к выступлению? — Ой-ой, опять ругается… — жалобно шепнул на ухо Укио Хром. — Ага… Ешь быстрее, а то на разогрев опоздаешь. — Насчёт Тайджу! — Ксено всем своим видом ярко загорается, — вы не поверите! Это просто артхаус какой-то! — Этот человек, наверное, будет способен выжить даже после прыжка с трапеции без страховочных канатов, — Сенку позволяет себе едко усмехнуться. — Мне порой кажется, даже если его переедет поезд, он просто встанет, отряхнётся и пойдёт дальше. — Элегантная регенерация! Мистер Бьякуя постарался? — Да, — неуверенно кивает Кохаку. — У них с Юдзурихой есть такая фишка. Их части тела, типа, легко заменяемы, да и заживает всё как на собаках. Мне Ген-партизан по секрету сказал, что у них есть какая-то фигня с замедленным старением… Плюс боль вроде они чувствуют хуже остальных. Всё, стоп дезинфа, если че. — Прекрасно. Просто прекрасно, — Ксено преисполнился не только в познаниях, но и в восхищении. — Я заметил, ваша амфибия тоже восстанавливается с внушительной скоростью. Это просто уму непостижимо как гениально! — Да плевать на гениальность! Ничто в этом мире его не оправдает! — он всегда будет плохим человеком в наших воспоминаниях, какие бы благие мотивы он ни имел! — Мы с Хромом никогда не забудем, как он выстрелил Укио в ногу и..! — девушка с громким стуком ставит свою уже пустую кружку стол. — Мерзавец! Он специально стрелял в тех, кто… Легко восстанавливается?.. Он так же целился и в Юдзуриху в начале. Черт возьми. Кохаку в этот миг поднимает свои большие оленьи глаза на Сенку, сжав зубы до самого скрежета. Плевать на Бьякую. Плевать на моё размытое отношение к нему. Мы должны узнать, кому сдался его сын. Мы любим Сенку. Я не знаю, кто до сих пор может держать на него зла. Сенку в ответ ей робко улыбается одними уголками губ, протянув в её сторону мизинец. Почему-то он чувствует вину за деяния отца. — Мне очень жаль. Кохаку протягивает ему мизинец в ответ. И с пониманием кивает. — Ну, детский сад, а не цирк, — давит злобную усмешку Ксено, делая один большой глоток кофе. — Ой-ой-ой, забыл, как ревел в три ручья с бумажками в обнимку? — Кохаку показывает цирковому медику язык, в забаве оттянув одно нижнее веко пальцем. — Смотри не расплачься, когда свалишь из цирка навсегда. Нехило ты тогда бегал по Лондону в поисках Гена под дождём — как в драма-клипе, блин. Всё ради Сенку-роднулечки, да, Уингфилд? — Ты дура? Я, по-твоему, один в таком большом городе рыскал? Не смеши меня! У меня по всему миру связи! — Ну-ну. Ты че, Бьякуя 2.0? У него, точно знаю, есть точки лабораторные по всему миру, коллеги-любители, бла-бла-бла. С самого начала сбежать от Бьякуи было тухлым номером. Кинро, куда же ты так рвался, безумец? Да и… Хуже всех жилось, что ли? — На что ты намекаешь? — На то, что ты ноунейм, братан. — Идиотка необразованная. — Педик в депрессии. — Зря я тебя читать учил, вот зачем! — хлопает себя по высоченному лбу Ксено. — И ниче не зря. Знаешь, сколько анекдотов я теперь знаю? — Заче-е-ем, прошлый Я?! Сенку не без сострадания постучал-погладил Ксено по спине. — Кстати говоря! — вскрикивает Кохаку внезапно, — а ведь доктор наш тоже лажал! И много раз! — В смысле «тоже»?! На меня намекаешь?! — кто-то, а Ксено сейчас точно полетит на своей тяге бомбежа. — По клейму понял, спасибо. — Да не-ет же, — отмахивается рукой она, — Цукаса и Укио слабеют в своих этих внедренных силах, а значит, это одна огромная лажа Бьякуи! — Но клеймо как «удачное» он, тем не менее, поставил. Соответственно, желаемого результата добился. Пусть и не постоянного. Ксено, едва остыв, осторожно наклоняется к уху Кохаку, положив ей руку на плечо. — А Сенку знает о том, что Укио и «с каждым днем все комфортнее находиться на суше» — полная ложь? — Думаю, он сам уже додумался, — улыбается в шёпот девушка. — Укио в первый день встречи вышел мокрый, чтобы напугать его. — У Сенку железные нервы. Не каждый бы не выпрыгнул из поезда нахрен в этот момент. — Я ещё ржала так сильно над тем, что Сенку, скорее, обосрался с того, что хромоногий Укио грохнулся в поезде, нежели с факта, что с него лил сраный Ниагарский водопад. — Импровизация? — приподнял одну бровь Уингфилд. — Ага, щас. Нога. Забыл? — Простите, тупею. — Не, стареешь просто. — Иронично, но и сейчас у него беда с ногой, — они с Кохаку очень гнусно засмеялись — как дуэт самых неисправимых злодеев. Сенку, наблюдающий за этим странным тихим диалогом истуканом, вообще не сечёт прикола. — Я вам не мешаю? — медик и клоун сдружились. Такое только в ПЗН может быть, ну честное слово. — Нет, — Ксено, сфокусировав взгляд на Сенку, ставит кружку на стол рядом с Кохаку. Некогда зловещую улыбку он предпочел с лица стянуть. Он приближается к хозяину цирка вплотную, сделав лицо как можно серьёзнее. Сенку чувствует едва ощутимое напряжение между ними. — Я надеюсь, ты подумал над моим предложением? — произносит мужчина на низком полушепоте. И вновь этот немигающий взор. — Я уйду из цирка. Но и тебе стоит попрощаться с этой дырой. Ты меня понял, Сенку? — Это не дыра, — Ишигами тоже смотрит на мужчину без отрыва — пытаясь поймать в чёрных глазах напротив хоть какой-то намёк. — Ошибаешься. Останешься тут — стлеешь. Убирайся отсюда. Последний предатель, что никак не сдастся. Я уже нашёл аргументы к невиновности Ксено, но… Что же происходит? Это же не может быть Ксено?

***

— Прошу прощения, юная леди. Суйка, некогда носящаяся с веником и совочком по территории цирка, обернулась на голос. — Да? — вау! У этой мадам такой милый тембр! — Это же — «Под звёздным небом»?.. Простите. Наверное, такой глупый вопрос… — И вовсе не глупый! Да, это цирк «Под звёздным небом», добро пожаловать! — улыбается Суйка лучезарно, прикрыв глаза. — Вы пришли на выступление, верно? — Да… Но, кажется, я пришла слишком рано. — Ах, примите наши извинения! Это из-за сдвинувшегося графика выступлений! — на этих словах девочка сгибает спину в извинении. — Сейчас мы работаем по сокращённой программе, так что шоу начнётся немного позже! — В вашем графике произошли изменения? Оу. Надеюсь, не критичные? — Вы уже купили билет? — Нет, я как раз хочу себе его купить. Мы с мужем только с поезда, если честно, ха-ха… Или у вас солдаут? — Нет, ещё осталась пара свободных мест на последних рядах… — эхехе, потому что доктор Ксено больше не водит сюда своих… друзей?.. Целый сектор освободился внезапно! — А откуда Вы знаете, что, по старому графику, мы должны были начать сейчас? И простите, если вопрос кажется слишком грубым… — Всё в порядке, — от её слов веет солнечной улыбкой. — Кстати, мадемуазель, у вас изысканное произношение английского. В нём я слышу прекраснейшие нотки французского. Это, случаем, не ваш родной язык? — Э-э, нет, — Суйка принимает несколько задумчивый вид. Мне кажется, или эта тётенька только что увильнула от вопроса?.. — Папа научил… Совсем немного. — Вот оно как. Интересно, — улыбается. Даже больше, чем до этого. — У Вас очень-очень красивый французский акцент, мадам. — Самый обычный. Я его носитель, не могу иначе, — слышится негромкий хрустальный смех, кажущийся чутким ушам Суйки до боли знакомым. — Ладно, благодарю за диалог. Возьму, пожалуй, себе билет. — Да, приятного Вам просмотра заранее, — заторможено машет уже удаляющемуся шелесту одежды девочка. Нет. Нет. Суйка делает несколько шагов вперёд. Постойте! Суйка поражается своему порыву сама. Выронив из рук веник, она срывается с места, вслушиваясь в звуки вокруг. — Мадам! Стойте! — девочка бежит навстречу к тихим шагам. Привычная темнота перед глазами. Она не видит ничего. Но она чувствует тепло перед собой, которое хотелось бы осязать пальцами. — Можно, пожалуйста?! — тянет руки к человеку перед ней Суйка, — можно, пожалуйста, мне ощупать Ваше лицо?! — Что?.. — оборачивается француженка, — прошу прощения, конечно, но, в таком случае, мой макияж… — Хотя бы потрогать одежду! Обувь! Что угодно! В ответ — убивающее детскую надежду молчание. Ты не даёшь мне себя потрогать, потому что знаешь про мою тактильную память? — Pardon-moi, — переходит на французский. — …Et même que je n'ose plus regarder le soleil, — я не прошу многого… — Ah… Oui, je… …Просто продолжи нашу с тобой песню. — N'y regarder le ciel droit dans les yeux… Je n'y vois que du feu, — ну же! — Je suis vraiment, vraiment désolé, mon enfant, — собеседник неуверенно отступает на пару шагов назад. — Non, — качает головой Суйка. Не продолжает песню. — Pardon, — чуть тускнеет она, — et merci. — Tu vas bien?.. — Certes! J'ai… beaucoup de travail… Суйка опускает свой привычно-пустой взгляд на собственные ладони. Странное ощущение оковывает маленькое тело постепенно — словно связывает металлическими цепями. Вспоминается кораблик, когда-то подаренный господином Рюсуем, что она не так давно держала в руках. Вспоминается, как Ген рассказывал ей про то, как красиво море. Вспоминается сам Ген, его наверняка неповторимый образ на манеже. Ей не остаётся ничего. Она, замерев, остаётся в таком положении на несколько минут, предавшись приятному прошлому. Суйке легонько стучат по плечу несколько раз. — Однако, ты можешь потрогать мои пальцы, — слышится тот же неловкий нежный голос откуда-то сбоку. Но уже не на английском с тем самым лёгким французским акцентом, как было в начале. И не на французском. Чистейший японский. Суйка неуверенно касается этих тонких длинных пальцев с рубцами, как бы по-немому спрашивая: «Правда можно?». Чужая ладонь в ответ красноречиво высовывается из шелестящего рукава и открывается ей навстречу. Суйка судорожно вздыхает от прохлады чужой кожи. Маленькие ручки аккуратно оглаживают худые запястья: утонченные, слегка угловатые. Картинка того, как грациозно работают эти руки, собирается по кусочкам в детской голове сама — она «видит», как эти натренированные пальцы ловко перебирают карты. Это мужские запястья. Флориш. Вольт. Пальмирование. Базовая раздача. Выступающие шрамы на костяшках. Местами — ещё ободранная кожа. Удары по металлу. Кровоточащие ранки на коже. Бинты под белыми перчатками. Этого касания оказывается достаточно. Это касание сказало даже слишком много. — Левая сторона. Второй сектор. Последний ряд. Суйка словам хитро улыбается. Переняла привычку опекуна? Если бы она его видела, она бы могла сказать точно. — Я буду ждать тебя, — девочка, склонив голову, оцепенело хватается за мужскую ладонь, выставленную вперёд. — Я ждала до последнего… Мы с Сенку ждали. — И я, моя милая Суйка, — лёгкая ладонь осторожно ложится на светлую макушку и со всей заботой поглаживает. — И я скучал по вам. До смерти скучал.

***

Кохаку смотрит на себя в зеркало без отрыва — словно видит свой лик в нём впервые. Она ни с кем не делилась своими переживаниями прежде, но вина за то, что эксперименты коснулись её в самой незначительной степени почему-то преследуют её по пятам. Внешне она осталась такой же, какой была раньше, у неё не наблюдается никаких побочек, каких-либо ухудшений самочувствия. Кохаку просто приобрела возможности, каких у неё не было до доктора. — Не помешаю? — Сенку?.. — она слегка в растерянности обернулась на голос. — Я просто накладываю грим. Финальный штрих и всё. Смогу выйти на манеж. Сенку — уже одетый для выступления — присаживается на стул рядом с девушкой и кладёт свою ладонь на спинку её стула, призывая оставаться на месте. — Можешь не торопиться. Мне нужно с тобой поговорить. — О чём? — Кохаку выпрямляет спину как по линеечке. — Видишь ли, ты единственная, кто не падает под подозрения. Насчёт последнего предателя. — Хмм, логично, — с этим словами она продолжает чуть задумчиво приклеивать свою «паучью» ресницу к верхнему веку. Сенку заметил, что ей всегда было комфортнее заниматься своим внешним видом самостоятельно — без помощи Юдзурихи или кого-либо, кто мог бы дать модный совет. Таким образом она создала свой собственный индивидуальный образ. — Я, типа, была с тобой в тот момент в поезде, — затянула она, — нуу, когда Ксено пырнули ножом. — Да, именно из-за этого ты вне подозрений, Кохаку. И я бы хотел с тобой посоветоваться, — Сенку делает глубокий вдох перед тем, как его, возможно, покроют отборным трёхэтажным. — Как думаешь, это Юдзуриха? — Чего?.. — Ты отвесила ей пощёчину во время той ужасной драки. Ты думаешь, что она — наш последний предатель? Или ты это сделала, потому что Огава начала первая? — Эм… Цукаса и Тайджу подрались и… — И? — И… Черт, да! Да! Люди, вы что, не видите, что она капец какая подозрительная?! — стукнула кулаком по столику девушка, от секундной злости побагровев, — с понтом жениха своего выгораживает, а как пытаешься слово всунуть, так эта шавка кулаками машет! — Ага, вот оно что, — усмехается Сенку с ехидством, — значит, ты пыталась ей что-то сказать, но она тебе врезала? — Прикинь! — Есть ли определённые причины, по которым ты могла бы обвинить её в угрозах? — Есть. Сраная, мать её, роза в первые дни нашего с тобой знакомства. Её не было в планах, чтоб ты знал! — Это я уже понял. Но тогда спихнул всё на то, что то был жест милосердия от Юдзурихи — чтобы Ген самостоятельно покинул труппу. Ген. Как же давно тебя нет с нами. — Но, так как Гена никто не ненавидит, а даже напротив — все любят… — продолжает чужую мысль Кохаку, — не удивлюсь, если этот самый «жест милосердия» был предназначен именно тебе. Чтобы ты свалил из труппы сам. Но ей стоило посоветоваться с нами насчёт этого, — прибегнуть к использованию ядов Бьякуи было слишком рискованно. Этот старик держал их при себе, подумать только! Юдзуриха… как ей вообще хватило смелости?! — Собственно, по этой причине я и решила её простить, — вздыхает Кохаку, — вдруг она на самом деле хотела нам таким странным образом помочь вытурить тебя? — конец мысли. — Я надеюсь, сейчас у вас всё нормально? — Если она ещё раз на меня замахнётся, я ей не по щеке, а по заднице тысячу раз надаю! — Полагаю, это «да». — А ты как думаешь, Сенку? Кого подозреваешь? — Как я и говорил ранее, Юдзуриха и Тайджу под мои подозрения не попадают. Меня, если честно, больше интересует мотив моего убийства. И, если отталкиваться от этого, то… я просто понимаю, что не так хорошо знаю вас, как хотелось бы. Столь прозрачный мотив определить слишком тяжело, — и от этого ужасно. Банально мерзотно. — Мотива и мне не разобрать, Сенку. Я тоже в труппе не так давно. Но даже если бы и была тут «старенькой», едва ли смогла бы выложить что-то ценное. — Мне интересно, как много я забыл, — выдаёт хозяин цирка внезапно, захлопав рубиновыми глазами. — Я помню былое отношение ко мне в школах. Эти бесконечные переезды, эти странные вопросы… — Помнишь ли ты что-то о ПЗН до «перезагрузки»? — Очень мало. — Ты забыл всё, что связано с цирком… — зелёные глаза напротив полны неподдельной грусти. — Даже косвенно. Скорее всего. Мать я тоже помню не очень хорошо. Черт, что же со мной произошло… Что я такого сделал или увидел? — Не завидую я тебе, чувак, — качает головой девушка, — но я отвечу на любые твои вопросы по цирку, если буду знать ответ. На любые вопросы, говоришь. — Ваш тот провальный план с тем, чтобы вагой пришибло именно меня. Что с ним было не так? — В смысле? — В чем заключалась ваша «суматоха»? Аквариум заклинили вы сами? В его механизм определённо вмешалась рука человека. — В план нашей «суматохи» действительно входил Укио с его актёрской игрой. Но никак не входило то, что он действительно начнёт тонуть. Он должен был лишь сделать вид, — Кохаку на этом моменте закусывает губу. — Какой-то человек… подумал, что наш пацифист, возможно, облажается или свернёт план из дружеских чувств к тебе. Я думаю, это было так — «последний предатель» воистину перенял черты «страховщика» и заклинил замок, чтобы наверняка. Итого: Укио стал задыхаться; мы вывели его с манежа; ушли сами. И ты остался один. А Кохаку умеет быть остроумной, когда хочет этого! — И этот человек знал, что Укио в действительности слабеет! — в глазах Сенку засияли лихорадочные огоньки. — Либо же Укио сам этот замок себе же и заклинил… — Его ролью ведь было всего лишь сделать вид тонущего, так зачем ему реально ломать свой зам… — ну конечно. — Чтобы отмести подозрения. На случай, если всё же выживу, — подозреваемых становится лишь больше. — Ааааа, тяжело это всё до усрачки! — Львы! Что со львами, Кохаку? Ген не выглядел как тот, кто держал ситуацию плана «суматохи» под контролем. — Да потому что львов, выпущенных из вольеров, не было в нашем плане! Да, мы хотели как в случае с твоим, кхм, отцом… — неловко, в нос бурчит последнее слово Кохаку, — начать создавать хаос, однако в этот раз — дабы ты свалил от нас задолго до падения ваги… Но эта хрень с нагнетанием на тебя тревоги ограничивалась лишь отменой старого оркестра, дракой с утра… И всё, в принципе, — в конце она лишь легко пожимает плечами. — А кто мог выпустить львов, чтобы продолжить план по моему запугиванию? Этот человек, как и Юдзуриха, преследовал благую цель? Чтобы я ушёл поскорее и не умер под священнейшим крестом марионеток? — Честно — ума не приложу у кого какие цели. — Не нравится мне это. Наш «предатель» сильнее всех хотел, чтобы я ушёл. А я всё не уходил, всем вам назло, — его слова отдают отголосками всё той же старой боли — когда Сенку выплакал свою ненависть к труппе. Он смог, пусть и с трудом, принять труппу, он смог её выслушать и даже со всеми крупицами души посочувствовать. Но воспоминания того сумасшедшего дня по-прежнему отдают натирающей мозг мозолью в его памяти. — Может… может, мне реально стоило уйти? Я стал хозяином цирка, потому что он значил для отца слишком многое. А отец значит слишком многое для меня. — Сенку… — Мне ещё не поздно уйти, — говорит он, устремив взгляд на Кохаку. — Если кому-то сильно нужно, до сих пор, чтобы я оставил это место, мне стоит уйти. — Так было бы безопаснее для самого тебя, не спорю, — девушка с тяжестью сглатывает. Веки налились железом, голос всё ещё с уверенностью режет воздух. — Но тебе не кажется, что наш последний чувак уже далеко не ту цель преследует? У меня есть предчувствие, что теперь он хочет тебя именно убить. И его не удовлетворит, если ты сейчас просто уйдёшь. — Я знаю об этом. И я не знаю, что конкретно заставило его перевесить мнение в эту сторону. Что я такого мог сделать? — Не знаю, друг. Честно не знаю. — Если я уйду сейчас, у вас будет тот, кто возьмёт за вас ответственность? — А ты как думаешь? Сенку молчит. — Ответ — «нет». И ты прекрасно это понимаешь. Бьякуя был прав — нам не жить нормальной жизнью. Мы — уроды. А наше место в цирке — вместе с хозяином, который готов хоть горящие вилы поднять на обидчиков, понимаешь? Умный, храбрый, с характером, — Кохаку с горечью улыбается, — и хотя бы с капелькой… Любви к нам. — Капелькой чего? — спрашивает Сенку, сощурив глаза с подозрением. — Э… Я забыла мысль, забей. — Серьёзно? — Ты — идеальный хозяин, Сенку! Если не ты, то только Ген мог бы тебя заменить! — А Бьякуя был хорошим хозяином? Если не считать его опыты? — Мне до сих пор слишком обидно, чтобы думать о нём что-то хорошее. Мне жаль. Кохаку права. Я задал глупый вопрос. — Однако, — начинает она, судорожно вздохнув, — когда кто-то из зрителей во время антракта грубо схватил Гена за локоть, он перемахнул через места и втащил тому дядьке. — Бьякуя реально был способен на такое? Тяжело верится, — боюсь, если я скажу, что он был максимально бесконфликтный, Кохаку сама меня убьёт. Здесь и сейчас. — Ага. Он за нас сильно трясся. Хах, знаешь, если бы я сутками напролёт корпела над чьим-то телом, а перед этим годами бредила мутациями, я бы тоже седела от любой пылинки на подопытном. — Мда, ужас. — Но то, как он относился к Гену… это было нечто вроде… вау. — Он был его любимчиком, помню. — Ген творил слишком многое. И, если бы не его расположение у хозяина, Бьякуя бы давно его утопил в формалине. Думаю, он был ему ближе, чем просто «любимчик». Но хрен знает почему, Ген даже признавать этого не желал. — «Формалине»? — переводит тему Сенку, — ты откуда такие слова знаешь? — Чел, мы буквально долгие годы жили с доктором! — Попробуй ещё разок, — ага, Бьякуя вас даже читать не учил, чтобы вы были максимально беспомощными в этом мире. — Хе… Лады, лады. Ксено любит такие громкие фразочки. Я их не понимаю, но они мне нравятся. Звучат, типа, круто. Пафосно, что ли? — «Элегантно»! — Ах, да, элегантно, — с некой печалью хихикает девушка. — Тяжело осознавать, что это конец. — Конец? — складывает руки на груди Сенку. — Ты «концом» называешь уход Ксено из цирка? Сильное заявление. Кохаку на мгновение покрывается неловкими мурашками. — Нет, Сенку. Мне почему-то кажется, что это прямо конец. Финишная черта. К чему-то грандиозному. Как новая эпоха жизни! — Прости, я правда пытаюсь понять, но пока не получается, — а этот ещё и насмехается. — Однако, пугает, насколько твои прогнозы бывают точными. Твоя чуйка меня порой слишком сильно поражает. — Будет хорошо, если в этот раз она меня подведёт. — Предчувствуешь что-то плохое? В каком смысле «конец»? — В самом прямом смысле, — Кохаку, закончив подготовку, накрывает зеркало полотном. И бросает финальный взгляд на Сенку, словно запоминая его образ до мельчайших подробностей. — Конец.

***

Начало последнего выступления «Под звёздным небом».

А вы знали, что цирковые опасаются слова «последний», предпочитая ему слово «крайний»?

Цирковые суеверны, это правда.

«Не сигай через борт манежа, иначе останешься в цирке навсегда!» — гласит одна из примет. А Сенку плевал на эти приметы — Сенку знал о них и не боялся, встречая судьбу лицом к лицу.

Сенку удивительный.

«Открыть зонт в цирке — к неудаче!» — гласит другая из примет. Но я зонт открывал. А когда пришёл Сенку, я делал это в целях нагнать на него тревоги. Наверное, я смог заставить чувствовать его неуютно. Но Сенку оказался сильнее.

Сенку сильный.

«Не сиди спиной к манежу — это место, которое кормит тебя». «Уважай это место». Уважай его хозяина.

Уважаю. Уважаю настолько, что аж стыдно появляться перед ним.

Прости меня, если сможешь. Но я пойму, если «нет».

Ты — мой каждый день, Сенку. С ключом или без.

Под шатром, как и обычно, кипит жизнь. Разные запахи витают в сыроватом прохладном воздухе, въедаясь в и без того пропахшую одежду, но уже не доводя до тошноты, как раньше. Сенку был прав — запах цирка стал его собственным запахом. Но Сенку не чувствует печали от этого. Сенку, собственно, почти всё равно. Кинро терпит боль в руке стоически, перехватывает кинутую Тайджу трость и заводит её за спину, гордо выпрямившись. По этому маленькому сигналу на манеж выбегают танцоры и окружают братьев, спрятав их в своём бешеном ритме. Кинро и Гинро смотрят друг на друга украдкой, легонько улыбаясь. Музыка всё с той же бодрящей душу энергетикой гремит со всех сторон. Сенку величественно тащит за спиной красный зонт Гена в противоположную сторону их круга, пока звуки шлепков босых ног о поверхность арены раздаются множественным эхом. В открытие шоу были внесены маленькие коррективы — теперь они открывают выступление все вместе. Возможно, это уже не так по-азиатски эстетично, как раньше, но теперь манеж живой. Именно живой, как этого и хотела Кохаку. Изобилует хаосом, привычным цирковым, что имеют свои скелеты в шкафах и один огромный, огромный секрет на всех. Танцоры в японских одеяниях кружат языками пламени. Среди них, где-то ближе к центру, видны мечущиеся силуэты Тайджу и Юдзурихи. Если приглядеться, можно увидеть, что они бегут, держась за руки. На Юдзурихе — то самое длинное белое платье, в котором они грезили сбежать. Тайджу нежно проводит по щеке артистки, когда музыка становится чуть тише, а массовка постепенно рассеивается в разные стороны, медленно оседая на пол, подобно утреннему туману. Суйка удивлённо тянет Юдзуриху за кружевной подол льняного платья, по-актёрски приложив одну ладошку к уху. Раздаётся громкий звук удара по танто — он словно звук выстрела. Перед акробатами выплывают Хром с Укио, по-хулигански разодетые в старомодные козырьки и мешковатые светло-коричневые шорты. Они, некогда «нахально» стоявшие, засунув в глубокие карманы руки, внезапно задорно машут новым зрителям, кричат сквозь музыку своё ещё слышное: «Добро пожаловать!» и позволяют танцорам вновь закрыть их, закружив в энергичных потоках. Мало кто слышал, но Хром всё-таки выкрикнул то самое долгожданное «Победа!». Укио, услышав чуть сменившую темп мелодию, уводит друга за собой. На лицах обоих цветёт не поддающаяся объяснению лёгкая улыбка. Кохаку на заднем плане, разогнавшись, делает заднее сальто. Зрители вздрагивают от неожиданности и бурно аплодируют её чёткому исполнению. Труппа дружно ловит артистку, даже если она и приземлилась удачно. Ксено в чёрной шляпе и с чемоданом расталкивает толпы танцоров, когда музыка меняется на более тревожную. Это его последнее появление на манеже. Ксено даже сквозь вредность характера не мог отказать в открытии шоу. Он поднимает кулак в белоснежной перчатке вверх, звучно топнув ногой. Тишина. Цукаса прикладывает палец к губам, подкрадываясь с другой стороны. Кохаку, по сценарию, выталкивает его со сцены, ведя за собой массовку вновь. Она выглядит как человек, ведущий войско на фронт. В самом конце столь сумбурного, но, тем не менее, сюжетно интересного открытия, на манеж выходит Сенку — самый обычный молодой хозяин цирка, таща за собой маленький несуразный чемоданчик на колесиках. Он окидывает внимательным взглядом зрителей. Поправляет свисающий с локтя зонт на крючке. — Добро пожаловать в цирк «Под звёздным небом!» — в прочем, его речь осталась той же. Но эмоции, что он вкладывал в заученный текст, стали живее. Его цирк заиграл новыми красками — истинно яркими, каких его отцу было в его палитре не доставать. Ген не может перестать хлопать в ладони, наблюдая за действом на сцене. На душе неспокойно, что аж наизнанку выворачивает. Ведь то, что происходит под куполом здесь и сейчас — не просто часть скрипта или хотелка нового амбициозного хозяина. Это — их жизнь. Их история, за которую они всей семьёй так отчаянно боролись. В этом маленьком кусочке их длинного шоу хранится их память. И всё у них в открытии шоу идеально. Вот только одного кусочка в этом всём не достаёт — «А где же я?». Думал Ген, пока не приметил маленькую деталь — Сенку в начале маячил с его открытым зонтом. А сейчас он стоит в шляпе-цилиндре отца и с чемоданом, по-прежнему держа зонтик, но уже сложенный, в другой руке. Этой же рукой Сенку в какой-то момент речи проводит по своей шее, по привычке ощупывая металлическую цепочку. И Ген испытывает по этому поводу слишком многое — оно не перевариваемо. Он не имеет права вмешиваться. Не сейчас. Слишком страшно. Слишком долго его здесь не было.

***

Выступление продолжается. Всё идёт своим чередом. — Ксено, — мужчину тихо окликнули в гримёрной. Уингфилд оборачивается на голос, неловко сведя брови к переносице. Его слегка поколачивает от этой встречи. Ноги сами несут его тело к обладателю этого чуть грозного тона, едва мозг успел среагировать на имя. Стэнли. — Ксено, мы уходим. — Так резко?! — хочет выпалить он, но на полуслове чужие руки начинают обхватывать его тело с большим собственничеством. Из этой хватки нельзя вырваться, даже если бы ему сильно хотелось. А ему и не хочется. — Да, да, — вздыхает учёный, улавливая сильный запах сигарет. Которого так сильно не хватало. — Я тоже соскучился. Погоди… ты что, нервничал? Стэнли сжимает чужое тело чуть ли не до самого хруста рёбер, в которых сердце сходит с ума, ударяясь о кости, словно о прутья в золотой клетке. Как и обычно — словам предпочитает действия. Ксено восхищается этой машиной, собравшей в себе доходчивость, наверное, половины населения Земли. — Эй. Я, между прочим, жив, — сколько же смысла в этой, казалось бы, усмешке. — А что, мог умереть? — Снайдер принимает не на шутку хмурый вид, развернув супруга к себе. Руки без предупреждения тянутся к чужому кожаному ремню. — Э… Стэнли задирает некогда заправленную в брюки рубашку Ксено, заставив того априори сморщиться. Кого-то будут ругать. Кого-то будут всю ночь тр… — Дорогой, всё хорошо. Без паники. Все живы. Все здоровы. Стэнли переживает сильнейший внутренний вихрь эмоций, который способен распознать лишь один человек на планете. Стэнли вкладывает всё, что имеет в мыслях, в одно единственное слово: — Кто. Ксено хочется схватить за голову от этого тембра, но его кисти перехватывает его бывший военный, притянув к себе. — Откуда рана? — голос стал громче, заиграв в интонации беспокойством. — Ножевое. Мимо органов. — Кто. — Заладил! «Кто», да «кто»! Не знаю! Сказать, что Стэнли ответ не удовлетворил — ничего не сказать. — Мы уходим. И это не обсуждается. — Стоп, стоп, стоп… — но его уже тянут к выходу. На бледной коже кистей рук остаются следы, что позже станут синяками. — Ты собрал вещи? — он зол. Очень зол. — Собрал, но… — Если причина меня не устроит, я заберу тебя из этого клоповника без вещей. — Дорогой. Я не попрощался. — Тебе не понравится причина, — уголком губ усмехается Ксено. — Не сомневаюсь, — Стэнли, тем временем, готов убить весь цирк вместе со зрителями. — Я даю тебе 5 минут на сборы, и мы следуем нашему плану. — «Плану»?.. — блядь. — Хочешь сказать, ты нашёл здесь то, что искал? — Нашёл то, что оказалось не нужной частью того, ради чего я здесь, — загнул Ксено. — Специально время оттягиваешь? — С чего бы? Стэнли, бросив из-под насупленных бровей чуть потеплевший взгляд на мужа, слегка расслабляет плечи. Без лишних слов он тянет ладонь к его щеке. И проводит подушечкой большого пальца по линии скул, заставив Ксено максимально вытянуть шею, дабы тому было удобно его гладить. Ксено прилегает щекой к заботливой ладони и прикрывает глаза. — Когда мы жили лживыми биографиями, — начинает Ксено с осторожностью в голосе, — я сказал Сенку и Гену, что тебе тяжело переживать разлуку со мной. И что мы всегда должны быть друг с другом. — Разве это не правда? — Кому тут тяжело переживать разлуку, так это мне, — чёрные глаза томно плывут вверх, очерчивая высеченный профиль солдата. Пересохшие губы приходится без конца облизывать. — Уже всё закончилось, мы уезжаем отсюда, — Стэнли умеет убеждать. А ещё лучше он умеет следовать заданной цели, которую сам Ксено ему и установил. — Твои заветные пять минут шли всё это время, можешь себе это представить? Прощайся с этим позорищем, и поживее. — Опять дразнишь. — А ты не скучал по этому? — С корабля на бал, — закатывает глаза Ксено в лёгком раздражении. — У тебя, Стэн, по жизни два прикола: поржать надо мной и… — А второе уже не особо прилично. — Стэн. — Ты сам виноват. Ксено в ответ лишь тихо посмеивается. Стэнли ведёт супруга к выходу из гримерной. Чуть позже — и к выходу из цирка. А потом они, скорее всего, покинут город. Под глазами Ксено залегли тёмные круги усталости. Он сам не знает, что с ним сотворила жизнь, и чем он жил прошлые месяцы. Ксено тормозит пятками в пол, заставив идущего в полный вперёд Стэнли по инерции качнуться назад. — Чем я хуже? — дрожащий хриплый разрезает пространство между ними. Стэнли оказывается слишком сообразительным, чтобы не понять, в чем заключается вопрос мужа. — Ты ничем не хуже. Ты лучше их всех вместе взятых. — Стэнли. — А этого грёбаного доктора и его сынка — и подавно. — Ты сам-то себе веришь? Стэнли лишь усиливает хватку на чужой руке, сомкнув пальцы крепче. — Я знаю. Всегда знал. — А вдруг тут всё-таки есть все ответы на мои вопросы?! — выкрикивает Ксено в отчаянии, — нет, нет, нет, я не могу поверить, что я просто уйду ни с чем! Это так не похоже на нас! — Эй. — Столько лет в задницу! Столько времени… столько… — Ксено задыхается. — Такое происходит, — тяжелая рука Снайдера ложится на светлую макушку мужчины. — И, знаешь, эта труппа тебе обязана слишком многим, — добавляет он, подумав немного. — Если бы не ты, я не знаю, какого масштаба события бы здесь сейчас разворачивались. Ксено не может сказать ничего — он просто стеклянно таращится. — Благодаря тебе они помнят всё. И я понять не могу, как ты смог вообще вывести тот препарат. Ты буквально нашёл несколько бумажек и почти сразу понял, что с ними делать. — В этом нет ничего особенного. — Не перебивай меня. — Извини… — А помнишь, как нам с тобой нужно было ждать их на следующей станции, а мы дали задний ход на предыдущую? — он звучит уже не так серьёзно. — Да… это было забавно, — Уингфилд позволяет себе пустить неловкий смешок. — А ещё забавнее было то, что у них в реальности случилась беда на той станции. Подумать только. — Челси задержала поезд, когда увидела, как наше авто чешет по вокзалу на полной скорости. Мы с тобой больные люди, Ксено. — Ха-ха, точно! — в глазах — секундный блеск, — люди так… прикольно шарахались от нашей машины! Нам выписали штраф длиной в количество цифр в числе «пи» вплоть до всех чисел после запятой! — Ксено то ли смеётся, то ли уже плачет, — нас даже чуть вместе за решётку не посадили. — «Прикольно»? Я не ослышался? Сраная Кохаку. А мы ей ещё и пистолет подарили. Просила, видите ли, для самообороны. — А помнишь, как нас с тобой девчонка вытолкнула из поезда? — переводит тему учёный. — Такое тяжело не помнить. Я, конечно, уже скидывался с движущегося поезда. — Но?.. Тут определённо должно быть какое-то «но». — Ты упал на меня сверху как наковальня. Какого хрена, Ксено. Я вывихнул руку. Ксено от неожиданности засмеялся в полный голос. Стэнли не может перестать смотреть. — И благодаря нам с тобой их старый хозяин сдох, — на этом моменте Стэнли делает глубокий вдох, сделав грудь колесом. Чувствует дрожь Ксено в холодных пальцах. — Благодаря тебе Сенку тогда избили. Не «убили». Избили. Благодаря тебе этот контуженный выжил. — Мне просто не совестно с того, что я деградирую. Медленно, но верно. — Это не правда. — Даже не смей спорить, — качает головой мужчина, опустив белые ресницы. — Ты просто влез «не туда», — изрекает Снайдер, — оказался не в том месте. Однако, в то время. — Что? — Разве мой злобный гений не стремился к звездам? — Стэнли знает, как тошнотворно это звучит. Да, в принципе, плевать. Если Ксено этого хочет, он раскрасит его мир хоть в розовый, хоть в радужный, хоть блёстками сверху посыплет, давя в себе рвотный рефлекс. — Обычно я исполняю твои желания беспрекословно, но сейчас я выскажусь. Ксено, отступаем. Пожалуйста. Ради себя. Ради меня. Ради нас с тобой. — Что с тобой сделала жизнь от побега до побега? — тонкие губы, окрашенные тёмно-бордовым, поджаты, — сколько цирков мы так сожгли? — Я честно не знаю. Прости меня. — Это ты меня прости, — я стану для тебя лучше. — Я должен был заметить раньше. Ксено загорается постепенно, пока не начинает светиться мягко — как зимний лучик. Как давно от него не исходило этого тепла. Как давно в нём не было этого горящего взгляда, в котором читались интерес, любовь и бесконечные амбиции его хозяина вперемешку. Снайдер смотрит на эту кривую улыбку, залёгшую на серой коже. Это та самая искренняя эмоция, которая могла быть только у его мужа. Обиднее всех было именно ему, когда он осознавал, что Ксено не мог более вершить гениальное — всё валилось из его вечно дрожащих рук. Точнее, сам Ксено банально не верил, что способен на открытия. — А ты ещё дольше ехать не мог? — завёлся Ксено внезапно. — Я дал тебе время на поиски. — Да ты там, дурик, чиллил! — о, да здравствует мозгопромыв от Ксено! Хоть что-то здесь осталось по-старому. — Я делал «что»?! Я… кто?! Да чёрт. — Ладно, ладно, — застывает взглядом на ошарашенном мужчине Ксено. — Давай отступим. И да, Стэн, можешь выстрелить из ружья в небо и заорать: «Наконец-то!», — он приподнимает одну бровь, потому что уже знает, что так оно и будет. — Только позволь мне сделать кое-что, пока они не превратились в одно большое Солнце. Стэн прав. Я не нашёл здесь ничего. Кроме вполне-себе-союзников. — Что, людей в цирке жалко? Мать Тереза, Вы? — они держутся за руки. — Да катись ты в ад, Снайдер!

***

Сенку сидит один. Затылком он изредка чувствует импульсы, идущие с манежа. В голове царит хаос, состоящий из миллионов мыслей. — Хэээй, ты чего один тут сидишь? — Я? — поднимает голову на задорный мальчишеский голос Сенку, — а ты чего тут забыл? Хром. — Выступление подходит к концу, по канату я уже прошёлся, — беззаботно пожимает плечами парень. — Я всё хотел спросить: а что за роли мы с Укио исполняли при открытии шоу? Одеты мы были без шуток круто, но мы не очень поняли, кто мы, — Хром после своих слов густо покраснел. Не любит чувствовать себя глупым. — Образ нахальства и беспризорности. — Хммм… Дай-ка подумать. Сначала мы стояли как клёвые парни, которым плевать на закон… Потом приветствовали зрителей как… как лицемеры какие-то! — он звучно хлопнул в ладони. — Господи! Мы, что ли, Бьякуя? А ты неплох. — А то, что вы вышли после звука «выстрела» вам ни о чём не говорило? — Сенку нахмурил брови, натянув на лицо злодейскую лыбу. — Н-ну ты даёшь… — побледнел Хром. — В такие моменты напоминаешь отца. — Я разговаривал с Цукасой до этого. Насчёт вашего с Укио прошлого. — О, и что он сказал? — парень заинтересованно занимает место рядом. — Он сказал, что ты одичавший затворник из деревни, которому позарез надо было получить хоть какое-то образование. — Правда, правда, — закивал головой тот, — в цирке я правда стал и грамотнее, и голова варить яснее стала. До этого я старался как можно чаще убегать в город, чтобы читать старые газеты… Не нравилась мне такая жизнь, — умозаключает канатоходец. — А Укио действительно работал радистом. Подводная субмарина 1971. Гибель моряков-подводников. — Укио терпеть не может смерти. — Не знаю, что именно его сподвигло вступить в ряды в цирковых, но он определённо видал некоторый отстой в жизни. — Бедный Укио, — только и шепчет артист, сжимая в руках какой-то лоскут ткани. Сенку с печалью переводит взгляд на Хрома, на лице которого ещё красуются следы побоев. — Что это? — хозяин цирка указывает на ткань указательным пальцем. — Аа, — с чего-то загорелся Хром, — я ж канатоходец. Сенку, ну ты чего? — Всегда с ней ходишь? Вот это отношение к работе, конечно. — Да блин, — он неловко почесывает затылок, посмеиваясь, — я уже канатоходец до мозга костей… — Можешь отдохнуть, раз уже выступил. — Да нет, я… — Хром внезапно вскакивает с табурета, чуть не перевернув тот на собеседника. Сенку отпрянул в страхе. — Ё-моё! Ген! Во я тупой! — он бьёт себя по лбу ладонью несколько раз. Этот парень порой бывает слишком полон импульса. — «Ген»? — переспросил Сенку. Это имя ещё отдаёт в груди болью. Давно он его не слышал «просто так». — Да, да! Сенку, у меня есть хорошая новость! Пойдём, я покажу тебе кое-что! Черт, Сенку, ты не поверишь! Что. Нет. Стой. Погоди. — Ген сделал тебе сюрприз! — К-какой ещё сюрприз? Хром, умерь пыл. И не давай ложных надежд. — Не-е-ет! Ты должен пойти со мной! Ты просто обязан! — тянет за руку хозяина цирка работник, — там… там!.. — Кто там?! — если ты скажешь, что там Ген, Хром… — Там, короче… Он же составлял нам график гастролей! — вскрикивает Хром чересчур возбужденно. — И что с того? — Знаешь, какие красивые там цветут р… да ты сам увидишь! Давай, давай! Хром. Я ожидал немного другого. Сенку чувствует себя так, словно ему дали конфету и тут же отобрали, предварительно врезав по роже. Сенку чувствует себя разбито. Хром шустро накидывает на глаза Ишигами тёмную повязку, нырнув к чужой спине сзади, и затягивает на затылке узел потуже. Ладонь хозяина цирка оказывается в ладони канатоходца. Хром бежит, сбиваясь с дыхания, куда-то вперёд, ведя лишенного зрения Сенку за собой. — Видишь что-нибудь?! Повязка как? Не жмёт?! — Да куда ты меня тащишь?.. Нет, не вижу я ни черта! Далеко от цирка раздаётся звук, похожий на взрыв. Затем раздаются второй, третий. Эти подозрительные громкие звуки словно приближаются к цирку подобно шаровой молнии. Двое парней в страхе подпрыгивают от очередного грохота. Сенку уже хочет снять с лица повязку. — На улице происходит что-то странное. Может, я никуда не пойду? — отпусти меня. Пожалуйста. — Сенку! — встряхивает парня за плечи Хром, — ну почему ты такой упертый?! Каюсь — не на улицу я тебя веду, ты в этом сейчас сам убедишься! — У меня не очень хорошее пред… — Это будет сюрприз века! — разворачивается на пятках на 180° от хозяина цирка канатоходец, радостно подняв руки вверх. У них за спинами, где-то в метрах за шатром, в очередной раз раздаётся звук взмывшего в воздух пороха. — Сенку, если ты мне не веришь… — и снова этот звук. Сенку готов поспорить — он чувствует это лёгкое свечение лопатками. Это подозрительно обжигающее тепло. — Я обещаю тебе: если ты почуешь, что я веду тебя на улицу, начнёшь ощущать холод вокруг, ты имеешь полное право снять повязку и ударить меня. — Ты что, ведёшь меня к… — в последний момент он оступается. — Я не скажу! Сенку позволяет Хрому вести его. Хром от волнения дрожит и чуть ли не плачет.

***

— Дай мне руку, Сенку. Я ничего не вижу. — Да не бойся ты! Поднимайся смелее! — он в очевидном предвкушении. — А куда подниматься-то? — Чёрт, чувак, не тормози! — Не сделаю и шага, пока не скажешь, что происходит. — Я, по-твоему, этот дурацкий сюрприз должен показывать с высоты человеческого роста? Давай возьмём планку выше — высота птичьего, хотя бы. Правда розы, что ли? Нет. Я не знаю. Ничего не понимаю. Что мне делать, Ген? Сенку начинает робко взбираться по лестнице. Хром его очень надёжно страхует, не забывая подбадривать. — Ты сказал, что, если почувствую, что ты меня ведёшь на улицу, я… — Иначе ты бы не пошёл, прости. Но, как я и говорил ранее, я хочу, чтобы Ген был счастлив. А он не будет счастлив, если я не сделаю этого. — Запах всё тот же. Я не могу понять: мы под шатром или… — О боже, умник, просто заткнись и шевели булками! Сенку напротив — застывает на месте. Хром, использовав все приобретённые в цирке силы, поднимает парня чуть ли не за шкирку, заставив того в панике царапнуть воздух. — Хром… Хром! — Осталось ещё немного, Сенку, и можешь снимать повязку! — кряхтит парень взмыленно, — прошу, доверься мне! — Эй, эй, отпусти! — Ишигами нервно водит ладонью в разные стороны и чувствует под пальцами пустоту. За другую руку его тянет его работник. Тянет вверх, уверенно взбираясь по лестнице. — Зараза, — вздыхает тот, процеживая воздух сквозь плотно сжатые зубы, — до чего же тяжёлый. Тяжёлый. Я для него «тяжёлый». — Ааа… Какого хрена?! — мощный рывок вверх. Сенку тяжело падает на какую-то поверхность, больно ударившись боком. Пальцы срывают с глаз повязку сами. Яркий свет бьёт в рубиновые глаза парня беспощадно. Он щурится, сосредотачивая взгляд на чётком силуэте перед ним, что словно детскими мелками обвели — до чего же разноцветные блики аляписто падают на сгорбившуюся фигуру Хрома. Сенку ползёт назад в отчаянии, пока не чувствует за спиной пустоту. Он привёл меня на канат. Сенку ощущает давление купола цирка над головой. И огромную высоту под собой. Смерть вновь приставляет пистолет к его противным, неугомонным мозгам. — Хром, — красные глаза медленно плывут вверх в осознании. — Почему… Хром стоит перед Сенку, бешено вбирая воздух в лёгкие. Грудь парня беспокойно вздымается и опускается. Хрома всего трясёт, а щёки горят от этого всплеска накопившихся за годы эмоций. Он выглядит как тот, кто едва сдерживает слёзы. Золотая пуля, которую мне оставил в револьвере Бьякуя. Револьвер, которым я угрожал Кохаку давно поезде. И Кохаку тогда, не сказав почти ничего, расплакалась. Ну элементарно. Я угрожал убить её лучшего друга револьвером, которым Бьякуя когда-то убил Рури. И Хром, судя по рассказам, Рури до безумия любил. Единственная золотая пуля. Роскошная блондинка Рури. Чёрт возьми, Бьякуя… — Наконец-то я смогу поговорить с тобой с глазу на глаз. И я всегда хотел, чтобы это происходило в такой обстановке, — Хром говорит тихо — чуть виновато, — сокращая и без того малую дистанцию между ними. Карие глаза приобретают терпкий коньячный оттенок под софитами. — Думаю, ты и сам понял, что этому разговору суждено было случиться, Сенку. — Я не ожидал, что последним предателем окажешься именно ты, Хром. Я права не мог себе даже представить. — Ты угрожал Кохаку тем же револьвером, каким твой отец убил Рури, — да, Хром, я знаю. Теперь я понял, что чувствуешь ты. Прости меня. — Ты приставил пушку к Гену. К её лучшему другу, — на этих словах Хром вбирает ноздрями как можно больше воздуха в приступе волнения. Сенку хочет знать, что же будет дальше. Любопытство точно сведёт меня в могилу — я знал это с самого начала. — В тебе действительно, Сенку…

Нет.

Ничего.

Святого.

— Давай начнём с того, что это просто недопонимание, — осторожно приподнимается сначала на колени Ишигами, выставив раскрытую ладонь вперёд. — Хром, у нас все ещё есть шанс поговорить об этом. Всё решаемо! — Ты выгнал Гена, — сощуривает полные обиды глаза Хром, — ты выгнал того, кто нас всех оберегал. — Да, и это тоже была чёртова ошибка. Я думал, он — тот, кто хочет меня убить, — а в итоге оказался тем, кто желал мне жизни больше всех в этой безразмерной вселенной. Сенку не знает, что ему остаётся чувствовать в такой ситуации. — Этот чёртов… — кривится лицом канатоходец, — он дал тебе себя трахнуть, ты!.. Ты даже представить не можешь, на какие жертвы он всегда шёл ради нас! Только в одном ты ошибаешься, друг. Та ночь определённо была порывом для нас обоих. Но Сенку этого не скажет. Хрому едва ли есть дело до их с Геном отношений. — Что-что? Ты буквально назвал его «хозяйской шлюхой»! Ты ведь и сам хотел, чтобы я его выгнал. Он тебе банально мешал! Потому что ты горел желанием убить, а он — нет! — Мне не нравится то, что ты сделал с Геном. Он преследовал цель. Нашу общую цель. Держать тебя живым стало исключительно его интересом. Я желал ему лучшего, потому что думал… Что мы все за одно. Каждый. Все мы поможем друг другу! Все! А не Ген кинет нас как последняя… — Ты слишком сильно запутался, Хром, — Сенку плох в переговорах. Но не теряет надежды переубедить. В его цирке все останутся живы. Все. И сам он тоже. По крайней мере, он очень на это надеется. — Нет. Это ты запутался, Сенку, — в голосе слышна горькая усмешка. — Ген водил тебя за нос. До тех пор, пока… Я даже знать не хочу, что с ним произошло. — Это ты оттащил меня от цирка, чтобы убить? — ответь на этот волнующий меня вопрос. Я хочу знать. — Я избил тебя. Хром помнит, как, пока тащил это не такое и лёгкое, как на первый взгляд казалось, тело, старался не подавать голоса. Хром действительно плакал, пока это делал. Но руки не останавливались, продолжая колошматить. Вопросов в голове было слишком много для его всё твёрдо решившего «обезьяннего мозга». — Я ненавижу тебя, Сенку. — Ты имеешь на это право. Но не имеешь права отбирать чужую жизнь, — Ишигами встаёт в полный рост, выпрямившись. — Не имеешь права вредить другим. Вы с Укио всегда отвечали за реквизит вместе. И ты. Ты, Хром, отвечал так же за его аквариум. Как же я… Раньше до этого не догадывался. — Укио слабеет. К сожалению, я не мог не воспользоваться подобной возможностью. Он должен был делать вид того, кто тонет. — Но ты решил перестраховаться, да? А что, если Укио оплошает, потому что слишком полон сострадания? А что, если я не выбегу извиняться? — План Гена по устранению тебя оказался значительно слабее, нежели план по запугиванию. Я считаю это несправедливым. Он решил так же выпустить из вольеров львов Кинро и Гинро. И, перед этим, дразнил Гена как полный придурок, чтобы тот не выдержал и выгнал его на канат. Это и было его алиби. Якобы, «Я был там, я не при делах!». Особенности Хрома временами давали о себе знать. Эти его чрезмерные активность, импульсивность… Но иногда он реально перебарщивал. Думал, дураков не подозревают, а, Хром? — Ты умён, — выдают парни одновременно. И Хром, испуганно опустив глаза, прикусил язык. — Ты не хотел убивать сразу. Иначе всадил бы нож Ксено сразу в горло, а не в живот и мимо органов. Ты изначально целился именно туда. Тебе не принципиально было моё лицо, — его глаза, полагаю, уже привыкли немного к свету. Он же чётко видел, куда вставляет нож. Но не смотрел в лицо. Хах, дружище, ты крупно облажался. — Ожидал, что я. И никто другой. Буду идти по коридору. Силуэт Кохаку, даже в кромешной тьме, он бы узнал точно. Что за детская самоуверенность, Хром? — Сенку, ты слишком умён. — Почему действуешь так странно?! Почему не убил сразу?! — выпаливает Сенку как можно громче — он надеется, что труппа или зрители снизу обратят внимание на их не вызывающий доверия разговор сверху. — Что ты хотел от меня узнать? — Я хотел поговорить. — Насчет чего, Хром? Разве вам не стало всё ясно? Ты всегда можешь со мной поговорить, слышишь меня? Я не хочу быть вашим врагом. Примите меня в свою семью. И не оставляйте за бортом. Я устал быть лишним. — Ты не унаследовал знаний от Бьякуи… — Не унаследовал! Ты это хотел от меня узнать? — Ишигами давится своими же словами, прожигая взглядом того, кого он считал своим товарищем. — Прекращай, мы всё ещё можем быть друзьями, я закрою глаза на этот инцидент. Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь! — Да как ты… Можешь знать, что мы чувствуем?! Как у тебя язык поворачивается такое сказать?! Ты вообще… Ты вообще знаешь, кто ты сам?! — Мне правда стирали память. И я правда, возможно, растерял половину своей личности. Но я умею испытывать эмпатию. Я умею быть другом, чьей-то семьёй, — говорит Сенку, бросив краткий взгляд на суматоху, происходящую снизу. От ощущения высоты голову вскружило слишком сильно, ему с каждой секундой дурнеет лишь больше. — Это был… твой вопрос ко мне? — картинка перед глазами уродливо плывёт. — Если ты услышишь мой вопрос, ты… — Думаешь, что тебе не останется ничего, кроме как убить? Хром не говорит ничего, продолжая фрустрационно моргать. — Всё хорошо. Задавай свой вопрос. Теперь я понимаю, почему именно такие места для разговоров и несмертельных ранений — если его не удовлетворят мои ответы, он убьёт меня. Хром жаждал разговора со мной ради своего же успокоения. Но я буду с Хромом честен. Я отвечу не так, как хочет он. Пусть знает правду. Ложные слова не дадут ему нормальной жизни — он лишь возненавидит меня больше, и вновь никто не будет в безопасности. Только, пожалуйста, пусть это будет нормальный вопрос. — Как думаешь, у меня есть шанс с Кохаку? — канатоходец сам не знает, будет ли ему легче от чужого вранья. Перед тем, как Ксено ранили в живот, Хром сказал: «Я считаю, что тот, кто довёл Кохаку до слёз, должен сделать себе харакири». Хром собственноручно дал мне подсказку. Ты же совсем не аморальных принципов человек, Хром. Ты хотел дать мне последний шанс! Ты просто запутался. И забылся в мести. Бьякуя едва ли долго страдал от падения тяжелейшей ваги на его тело. Возможно, я буду страдать чуть больше. — Сенку, — дрожащим голосом говорит Хром, — я жду ответа. — Я так не думаю, — это и есть его ответ. Сенку знает, что это он сказал зря. Сенку знает, что канат — это территория Хрома. И знает, что если они начнут драться, он с треском проиграет, размазавшись в конце лепёшку. Лучшего конца и не придумать. — Спасибо огромное за разговор, Сенку, — прерывает поток чужих мыслей парень. — Ты говорил верные вещи. Но очень жаль, что… — он внезапно болезненно-широко улыбается своим жемчужным рядом зубов, встав в бойцовскую стойку. Делает рваные вдохи и выдохи, настраивая себя на нужный лад, — среди нас должен выжить лишь один. Я не приму другого исхода, ты сам это понимаешь, — ты же умный. Я хотел спросить у Сенку про возможность нашего предотвращения «мутаций». А что, если он действительно что-то знает и продолжает прикидываться? Пусть лучше будет этот вопрос про Кохаку. Если он окажется не при делах, я буду испытывать вину до конца жизни. Я себя знаю. Так пусть тайна уйдёт вместе с ним. Во время этого разговора Хром точно понял, как при подбрасывании монеты, что Сенку определённо стоит убить. Да, он делает верный выбор. Хром благодарен за этот душевный диалог, пусть на душе и кошки скребут. «Умный» и «наивный» в одном лице. Что отец, что сын, да, Сенку Ишигами?

***

— Ген! Ген! Ген! — бежит на полной скорости Суйка по зрительному залу, шустро перепрыгивая через сиденья, — ааа, простите, который это сектор?! — Суйка?.. Что случилось? Что за кавардак тут происходит? — Ген аккуратно берёт девочку за руки, успокаивая. — Куда все люди уходят? Что за грохот был снаружи? Где труппа, в конце концов? — Я честно не знаю! — плачет Суйка горько, потирая слепые глазки, — но я только недавно общупала дно кораблика, который мистер Рюсуй нам принёс! Прости меня, папа-Ген, прости…

Шрифт Браиля.

«Хром не вызывает у меня доверия. Держи ухо востро, но никому не говори».

— Всё хорошо, Суйка… Главное, что ты в порядке… — Нет! Нет! — указывает пальцем куда-то вверх девочка, активно размахивая рукой, — там Хром! И Сенку! Хром его вёл не знаю куда, но они же не на канате, верно?! Ген после этих слов застывает пасмурными глазами на происходящем под куполом. Часовое сердце готово в любой момент дать задний оборот от увиденного — Сенку и Хром о чем-то очень активно разговаривают, пока Сенку пятится назад — к началу каната. — Где все остальные? — говорит Асагири холодно, механически перемахивая через передние сидения. — Н-не знаю! Все куда-то ушли! Только Юдзуриха тут! Ген берёт Суйку в охапку и бежит на манеж, расталкивая толпы оставшихся людей в разные стороны. С дальних углов слышны высокие возгласы, ругань, многочисленные силуэты размываются перед сощуренными серыми глазами. Юдзуриха мечется из стороны в сторону, в панике всхлипывая. — Огава! — Ген подбегает к воздушной гимнастке трусцой, — где Тайджу?! — А? — круглые глаза девушки раскрыты максимально широко. — Г-Ген?.. Ген?! Девушка обнимает друга так крепко, как может, вжавшись носом в чужие острые плечи. Гену очень не хочется прерывать эти объятия. Была бы его воля, он, быть может, даже поплакал бы с ней за компанию. Но приходится подругу от себя деликатно оттолкнуть. — Моя дорогая, где наш дорогой Тайджу? — Не знаю, не знаю, — замотала головой та, продолжая лить крокодильи слезы. — Он сказал, что пойдёт посмотрит на грохот снаружи. Черт. Нужен кто-то смелый и более-менее сильный, кто вытащит Сенку оттуда. — А где Кохаку?! Цукаса, в конце концов?! — Прости, Ген. Я понятия не имею. Они вдвоём поднимают головы к красному потолку их цирка. Хром слишком хорошо держит равновесие на деревянной платформе. Сенку слишком очевидно проигрывает, неумело увилиливая от чужих размашистых ударов. — Ах, черт! Хром! Угомонись! — Сенку понимает, что места становится катастрофически мало для них обоих. Хром не слушает хозяйских призывов остановиться и продолжает наносить один удар за другим, отводя локоть назад снова и снова. Сенку, вцепившись пальцами в канат позади, с лежачего положения заезжает канатоходцу ногой по челюсти. Сенку таким образом выигрывает для себя хоть немного времени. У Хрома на лице впервые за их недолгую драку лопнула кожа. Первые дорожки крови пронеслись вниз по мужскому лицу. Сенку пожирает глазами эту сцену, срывает с шеи свою металлическую цепочку и сжимает ключ в кулаке крепче. То, что он сейчас сделает, слишком неправильно. Он переворачивает ключ острыми зубцами вперёд. Хром, прости. Оглушающий крик проносится под шатром. С купола цирка снаружи взметаются чёрные вороны, нарезая круги над территорией «Под звёздным небом». — Что там, мать вашу, происходит?.. — Ген дрожаще кривит губы, увидев неестественно скрюченного Хрома, закрывающего левый глаз ладонью. Лицо парня красное. Нет, багровое. Хром не может перестать кричать, слёзно выпаливая бесконечное: «Будь ты проклят!». И Сенку, болезненно ухватившись за живот, на хромых четвереньках пытается уползти с края платформы прочь, к коей прибит канат. Хром наступает на брючину хозяина цирка, заставив того упасть лицом в дерево. Сенку совершает рваные движения ногой, скребёт поверхность пола ногтями, но всё тщетно — артист, прикрыв один глаз, со всем весом налегает ботинком на ладонь Ишигами. Теперь уже Сенку кричит, омывая разрушающуюся конструкцию слезами. — Что же нам де… — Юдзуриха поворачивает голову вправо, но Гена и след простыл. Словно он оказался галлюцинацией. — Он сказал, что мы должны принести маты, простыни — что угодно, чтобы они оба могли упасть без травм! — кричит Суйка, изо всех сил таща за собой просторные ткани, — это — слишком тонкое, да?! — Да, — кивает Юдзуриха. Придётся брать дело в их женские ручки. — Пойдём, Суйка. Будем действовать быстро. Или найдём подмогу. Сенку, тем временем, уже схватился за трапецию, дрожащими ногами стоя на шаткой платформе. Если он спрыгнет на ней, с этого угла, прямо сейчас, он просто не пролетит и над половиной манежа. Не произойдёт ровным счётом ничего. Но это уж явно лучше, чем бежать по канату от канатоходца. — Это че за херня?.. — хозяин цирка слегка поворачивает побитое лицо на обречённый голос Хрома. — Это че за херня?! — повторяет он в шоке, продолжая закрывать выколотый глаз ладонью. Сенку боится терять лишние секунды, поэтому не оборачивается в полной мере, робко обхватив перекладину ближайшей к ним трапеции. Чёртова лестница к их платформе обвалилась, а спуститься или выйграть ещё немного времени нужно поскорее. Он держится за перекладину крепко, зажмуривает глаза. Но пока не прыгает. Страшно. Как никогда в жизни страшно. — Ты же боишься высоты… — причитает Хром в безумном шёпоте, смотря куда-то вперёд — сквозь прожектора и лампы. — Ты же сам это сказал… Как ты вообще выжил?! — Ген! Ген!.. Я так рад, что ты на самом деле в порядке, но… Как же я запутался. Как же я устал от этого. Сенку берёт себя на риск и всё же бросает взгляд назад — к противоположной стороне каната. Мальчишеское сердце предательски пропускает удар. Мозг останавливается в мышлении. Мир вокруг замирает, оставив живым лишь этот момент в его в миг налившихся слезами глазах. В это тяжело поверить, но Сенку соврёт, если скажет, что не ждал этого. Сенку больше не боится прыгать. Он, нахально усмехнувшись окропленному красной жижей ключу, выжидает нужного момента. Он считает каждую секунду до единой — как тогда — с маятником. Ген же делает глубокие вдохи и выдохи. Поймать нужный настрой нелегко, но он должен это сделать. Как и всегда — ради Сенку. Он, собрав мысли в кучку, прыгает с другого конца манежа с платформы, крепко вцепившись пальцами в трапецию. Хром застывает от этой картины в непонятках. Этого… просто быть не может! Ген пролетает на трапеции внушительное расстояние. Но не такое большое, какое ему было необходимо. Поэтому, фокусник, раскачивая снаряжение ногами, старается подогнать лучший момент для спасения любимого человека. Он заводит ноги назад, когда трапеция приближается к деревянной платформе и резко выкидывает их вперёд, стоит ей приблизиться хотя бы к середине. Вертикальные троссы разрезают воздух со свистом. Ген понимает, что Сенку — человек, в физическом плане, от цирка далёкий. Юдзуриха и Суйка, работающие внизу не покладая рук, удивлённо поднимают глаза на Асагири. — Юдзуриха! Смотри! Ген в какой-то момент полёта переворачивается вниз головой, уже ногами держась за перекладину. Опущенными вниз руками он ловит воздух, продолжая раскачивать трапецию. Трапеция Сенку действует почти что зеркально, но с одним исключением — Сенку держится за перекладину руками. Им лишь нужно подобрать нужный момент для прыжка. И прыгать придётся Сенку. Это то же самое, что и маятник. Успокойся. Просто прыгай в нужный момент и всё. Хром, нездорово шатаясь, идёт по канату, наблюдая за зрелищем во все глаза. Верёвка под его ногами трещит. Хром хочет просто пусто идти вперёд, но приходится остановиться. Он замирает недвижимо. Ничего не остаётся делать. Ничего. — Сенку! Сейчас! Сенку, доверившись родному голосу, разжимает окоченевшие пальцы. Но он и сам не переставал считать. Они с Геном верно предугадали момент — это точно. Остаётся только прыгнуть вперёд. Вперёд. Ну же! Мир перед бледным изнуренным лицом вновь замирает. Сенку, как в замедленной съёмке, расстаётся со своей трапецией, испуганными глазами глядя на Гена, свисающего вверх ногами и протягивающего к нему свои ладони. Ген вытягивается в спине как может, своими длинными пальцами пытаясь достать пальцев Сенку. Сенку прыгает без сомнения, сосредоточившись исключительно на этом моменте. На человеке перед ним. Рубиновые глаза сквозь столь долгую разлуку впервые пересекаются с пасмурно-серыми. Челка фокусника безвольно свисает, открывая взор на чистое безмятежное лицо, полное уверенности. На бинты где-то на линии челюсти. Сенку задерживает дыхание в этом момент для них обоих. Сенку не может сдержать глупой улыбки. Если бы в зале были зрители, они бы определённо хлопали их сумасшедшей выходке стоя. Ген поймал Сенку. Ишигами крепко-накрепко вцепился в пальцы Асагири, и сейчас они, под весом их обоих, летят назад. — Сенку! Сенку! Я держу! — Я вижу! — кричит тот сквозь свист в ушах. Гену, очевидно, слишком тяжело. — Мы, кажется, горим, Сенку, — только и успевает шепнуть фокусник, усилив хватку на чужих тонких пальцах. Один тросс трапеции издаёт скрипящие звуки. Огонь, как по команде, распространяется вверх с бешеной скоростью, а дым уже идёт клубами под их красно-белым шатром. — Я вижу… — Сенку понимает, что, возможно, они умрут с Геном вместе. Не пройдёт и минуты, как огонь достигнет основы их трапеции. — Вперёд! Давайте! — раскатисто гремит Цукаса с мокрой повязкой на лице, вытаскивая растянутое полотно на манеж. — А оно выдержит их вес?! — поражается Тайджу, в той же экипировке, задрав подбородок высоко к потолку. — Нет, мы тут по приколу несём эту хрень на манеж! Думай хоть немного, олух! — очевидно, это была Кохаку. — Бля, если Юдзуриха, Укио и кто там ещё не потушат пожар, нам трындец… — Давайте, поднажмём! — Ааа, тут огонь, Цукаса! Мы сейчас подохнем всей труппой! — Без паники, так, всё! Раз, два, ы-ыть! — Кохаку стискивает зубы вместе и тянет свой уголок в свою сторону. — Твою мать, чётвертый! Был бы кто-то четвёртый! Укио, перемазанный в саже, подоспевает к четвёртому уголку как по расписанию. Он ещё выкашливает тёмные клубы, но, в целом, уцелел. — Подмога в пути! — Сенку, мне жаль, но я не могу больше-е-е! — Эй! Терпи там! — зыркает вниз хозяин цирка, ожидая спасения. — Трапеция рушится! Цирк горит! — Трапеция — отдельная металлическая конструкция, держащаяся на… — На деревянных штукенциях?! — Мы умрём. — Сенку, я тебя люблю так сильно! Сенку сжимает ледяные руки любимого иллюзиониста как в последний раз в жизни. — Ген. Приготовься. Фокусник, собравшись с силами, поднимает хозяина цирка так высоко, как может. Его тело крупно дрожит от напряжения, суставы до невозможности ноют. Буквально в нескольких сантиметрах от них пролетает горящий канат. Ген кричит в ужасе, потому что поверить не может, что они с Сенку умудрились увернуться. Ударившаяся о стены цирка огненная верёвка окончательно заражает всё вокруг пламенем. Сенку смотрит вниз на свои безвольно болтающиеся ноги и поднимает голову на крупно дрожащего Гена. Лицо Сенку украшает донельзя нахальный оскал. — Ген! — Чего?! Трапеция больше не может держать их обоих. Дерево тлеет, смерть дышит уже не в затылок — она буквально проникает в лёгкие. Они с Геном очевидно надышались дыма. Но осталось потерпеть ещё немного. — Отпускай! Кохаку в боли закашлялась. Огонь настиг их всех. Сверху падают прожектора, треск огня противно раздаётся под ухом, а канат и вовсе сгорел окончательно. Кохаку не смеет жаловаться на волдыри и ожоги, ведь она — крепкий орешек. Цукаса из последних сил терпит пугающее пламя, подбирающееся сзади. — Хорошо, что цирк стоит на матушке-земле, — усмехается Кохаку, со слезами на глазах глядя, как огонь охватил полосатые стены вокруг. Оглушающий вой сирен раздаётся со всех сторон. Чужие голоса обеспокоенно приближаются к их пока ещё уцелевшей сердцевине цирка. Ген не отпускает Сенку — он отцепляет ноги с перекладины и падает вместе с ним. Они тяжело летят вниз, держась за руки. Не сводя глаз друг с друга. Приготовившись встречать любую заготовленную им судьбу вместе. — ДААА! Есть! Есть! — заорала Кохаку, когда двое парней плюхнулись к ним в «сети». — А теперь, быстро валим! Этот момент их цирковая семья запомнит надолго. Труппу из эпицентра событий вытаскивают пожарные. Трапеция упала с громким лязгом металла, стоило им отойти. То, что они спаслись — чудо. Не иначе. Всем им хочется слёзно обняться и больше никогда не отпускать. Вот только в их команде не доставало троих: Ксено, Стэнли…

И Хрома.

***

Ген и Сенку сидят под одним полотенцем на двоих, смотря, как то, что осталось от цирка, окончательно догорает. Искры медленно летают по воздуху, последние оранжевые угольки затухают постепенно. Кинро с Гинро о чем-то перетирают с пожарными. Цукасу с Кохаку увозят с ожогами второй степени. Труппа дружно держала минуту молчания Хрому. Кинро придерживал еле уцелевшую черную шляпу у груди, изредка поглядывая на рыдающего младшего брата. Он осторожно надел её на него, когда минута закончилась. Они оба прошли длинный путь. И сдержали обещание, будучи очень, очень дружными братьями. Мама бы нами гордилась, Гинро. — Хром… — Укио устало оседает на пол, схватившись за голову. — Тебе сказали его точное время смерти? — подаёт голос Асагири бессильно, поправив сползающее с плечей Сенку полотенце. — Зачем тебе? — шмыгает носом Сайонджи, упершись ладонями в лицо. — Зафиксирую, — Ген вытаскивает из заднего кармана брюк свой потрёпанный дневничок. — Ну, так?.. — Да иди ты, — отмахивается тот. Ген держит в дрожащих руках свои открытые записи — с вырванными страницами, с самым ужасным почерком мире и самыми важными событиями своей жизни. Бьякуя, судя по всему, избавился от страниц, казавшихся ему подозрительными. Укио переводит взгляд на фокусника чуть удивлённо. Чернила в дневнике смешиваются со скупыми слезами их хозяина. Сенку осторожно отбирает у плачущего сквозь прикрытые веки Гена его дневник.

«20.06.1986 Умерший ведущий».

«02:00. Сенку решает навестить цирковой поезд».

«14:30. Подразумевающееся отбытие».

— Даты… даты, даты, — Сенку бережно проводит большим пальцем по буквам. — Ты серьёзно записывал всё, что происходило в цирке? — Да, да, — рвано трясёт головой Асагири в попытках успокоиться. — У вас там всё хорошо? — Тайджу нависает над фокусником и хозяином их сгоревшего цирка каменной скалой. — Я понимаю, это тупой вопрос… но всё же. У вас всё хорошо? Тайджу. Наш дорогой друг. — А что у нас может быть? — хмурит брови Ген. — А, и да. Обижайтесь на меня сколько влезет, сволочи. Я захотел спасти Сенку от ваги и спас. — Ген, ну ты чего?.. — Хоть бы кто заступился. Но нет — как лох молчал, что убийство было совместное, — фокусник кривится лицом, густо краснея. Тайджу уже готовится от всей души настрадавшегося беднягу задушить в объятиях. — С-с... Суки, мля, — и Ген ревёт второму кругу. Ишигами от столь неожиданного «суки, мля» начинает ржать как придурочный. От такого предательства Асагири нахрен отбирает у гогочущего идиота полотенце и сморкается в него, причитая, как же он терпеть всех не может. Что самое смешное — Тайджу ревёт в три ручья как сирена, перебив мяуканья Гена. И Сенку окончательно размазало. — Ген теперь нас не простит! Никогда не прости-и-ит! — Не прощу! Никогда! — обхватывает себя руками Ген, раскачиваясь из стороны в сторону. — Эм, — бегает глазками от одного недоумка к другому, — Тайджу, подойди к нему минут через пять, и он тебя простит. — «Пять»?! «Пять»?! Ты за кого меня принимаешь?! — Ну ладно, шесть. Укио дохрамывает до парней и пытается обнять одним махом так много людей, сколько может. Ген принимает это тепло с большой охотой, подзывая остальную часть труппы к себе. — Мы так рады, что ты жив, Ген, — жалобно шмыгает Гинро, переминаясь с ноги на ногу. — Но как? — задаёт мучающий всех вопрос Кинро, и все артисты в огромных непонятках синхронно поворачивают головы к Гену. — А вам Стэнли не разболтал, что я был на кладбище? — Н-нет… — хлопает ресницами Оки, — «Стэнли» — и «разболтал»?.. Ген многозначительно трясёт огромным ключом перед лицами коллег. Сенку бледнеет на глазах, сливаясь с пеплом своих волос. — Сенку, сорян. — «Сорян», — икнул Тайджу. — Ужас какой, — только и смог выдавить из себя Кинро. — Не парьтесь, я потом вернул как было. Просто ключ отобрал. Сенку остаётся лишь неловко рассмеяться. — А где ты был всё это время, братан?! — Молодец, Оки. Чудесный вопрос. Где ты был, Ген? — Валялся с температурой сначала, лечил ухо, потом отстал по графику. Вы уже уехали на гастроли, — Ген звучит так, словно переживает такие путешествия не первую жизнь. — Что с ухом? — Сенку обеспокоенно развернул Гена одной щекой к себе. Буквально одного кусочка — там, где хрящ — не достаёт. — Датчик, который бьёт током, ребята, был вовсе не блеф, — он в смущении зачесывает волосы обратно, закрывая бинты. — Я думал, Ксено мне всё ухо разом отрежет… повезло, однако. — Так он тебя нашёл?! — этот Ксено... Да чтоб его... — К сожалению, — он был такой злой… — Сенку, а ты простил Гена? Сенку впивается грозным взглядом в Тайджу, которому, как и обычно, плевать, что говорить. Ген виновато опускает глаза вниз. — Нет. Ген легко поводит плечами, печально улыбаясь одними уголками губ. — Точнее… Точнее, не знаю. Не уверен. — Всё в порядке, Сенку, — старается как можно живее звучать фокусник, — даже если ты меня не простишь, я рад, что ты жив. Это — самое главное. — Да, Ген, это взаимно. Очень. Тайджу, Кинро и Гинро бесконечно переглядываются, пихая друг друга локтем. — Эээ, не, так не пойдёт, чуваки… — Тайджу, помолчи. Всё в порядке, — Ген моментом принял строгий вид. — Но так ведь действительно не пойдёт. — Кинро, и ты туда же? — Где Кинро, там и я, — воссиял Гинро. Асагири, в глубине души, на самом деле, надеется, что слова его коллег достигнут их хозяина цирка. Но я не заслуживаю прощения. Суйка прибегает к труппе, активно размахивая чем-то в руках. Ген ловит бегущую её к себе в руки. — Хэээй, Суйка-чан, у тебя всё пучком, подружка? — Неа, — лыбится на голос девочка, — на, пока не прочитаешь, что внутри, ничего не будет пучком. Сенку и Ген одновременно суют свои заинтересованные лица в старую бумажку. Суйка прыгает рядом, ожидая, когда же ей наконец скажут, что же там внутри. — Что за бред, Ген? — Ась? — Ты когда мне это писал? — Че? — Посмотри на этот отвратительный почерк, он точно твой. — Но это не мог написать я! Тут стоит дата того времени, когда мы с тобой не были зна…комы… — он прогоняет любовное письмо от него Сенку из раза в раз. — Я правда не понимаю. — Ну? Ну? Что там?! — Тайджу довольно пританцовывает. — Эм… Суйка без лишних слов вкладывает руку Гена в руку Сенку. — Там написано, что папа-Ген любит тебя, да? — Да… — моргает на слова Сенку неуверенно, — но странно как-то это всё… — Походит на мой стиль речи, если честно. — Потому что это ты и написал! Я уверена! — захлопала в ладоши девочка. Тайджу закружил маленькую помощницу в неумелом вальсе. Юдзуриха-тут-как-тут в шутку сказала вернуть ей жениха на место. — Может, розыгрыш чей? — Да, скорее всего. — Нет, — отрезал Кинро, нервно закатив глаза. — Вам стирали память, чему вы двое вообще удивляетесь?! Сенку, ты же умный человек! — Но не в плане о… — Я тебя убью без ваги. Сенку, судорожно вздохнув, закутывается в полотенце глубже, пялясь на место, на котором когда-то был их цирк. Они сегодня пережили слишком многое. Нет, они в целом пережили слишком многое. Их связывает одна история. — Эх, ну… — вздыхает Ген с тяжестью, робко переплетая пальцы с Сенку, — может… начнём тогда всё с чистого листа? — я буду самым счастливым, если он согласится. — Как будто нам с тобой стёрли память? — наглая ухмылка. — Ага, именно. — Давай поспорим, как быстро эти двое помирятся, — шепчет на ухо брату Гинро. — Тебе что, заняться нечем?.. — Ставлю на 3 минуты. — Две с половиной. — Эй! Тогда я ставлю на одну! Ген осторожно подносит к своим губам ободранные костяшки руки Сенку. Обугленное личико улыбается с большим трепетом. — Только если ты обещаешь никогда не врать. В таком случае, я подумаю. — Я не обещаю, — прижимается своим носом к чужому фокусник, — потому что не врать никогда невозможно. — Ответ верный, — Сенку не отодвигается. — Я выйграл, ю ху! — даёт по умному лбу брата шалбан Гинро, и труппа неловко смеётся в облегчении. — А вот и не выйграл, Гинро. Я сказал, что «подумаю», а не «прощу». — Так. Ставлю на то, что он будет думать минут 20. — Заткнись, Гинро! — в один голос орёт труппа. Укио, предварительно выставив указательный палец, куда-то убегает на несколько минут и затем прибегает обратно. Друзья смотрят на товарища вопросительно. — Сенку, лови! Сенку, чуть не упав спиной назад, еле ловит свою большую шляпу-цилиндр. — Не за что, — Укио принимается смущённо греть руки своим дыханием. — Ох… Сенку-чан, — вжимает шею в плечи Асагири, — а цирка-то уже нет… Сенку в ответ хитро щурит глаза на фокусника. — А ты разве не откроешь другой? Ген аж давится воздухом. Кинро давится вместе с ним. — Я?! — тычет в себя пальцем фокусник обалдело. — Ну да, а что. — А ты?! Сенку, подожди, что ты сейчас… На макушку нового хозяина цирка мягко надевается цилиндр Бьякуи. Сенку долго смотрит на Гена, про себя отмечая, что «так оно быть и должно было». — Ксено сказал, что мне не место в цирке. И я с ним согласен. — Он сжёг наш цирк, и я с этим вообще не хочу жить. — Ген. — Что? Боюсь, нас вновь ждёт разлука. И не раз. — Что делать дальше, решать тебе самому. Но я лично пойду за образованием, — выучусь и, быть может, выйдет из меня кто-то дельный. — Я думаю, ты делаешь верный выбор, мой дорогой Сенку, — Асагири до боли в часовом сердце грустно. Труппа крепко обнимается в почти что полном составе — Цукасу и Кохаку чуть позже отпустят обратно к цирковым друзьям. Труппа молчаливо прощается с Сенку — их полноценной частью семьи. Ген не пишет дату в дневник. На новой желтеющей странице лишь красуется новая надпись:

Король ушёл с поста. Да здравствует король!

***

Цирк: «Под звёздным небом».

Спустя 20 лет.

Цирк: «Le triomphe».

— Кинро, Гинро, тащите торт скорее! Скоро 12 часов! — С чего мы вообще всегда поздравляем его в 12 ночи? — с умным видом ехидничает Кинро, — он же совершенно точно родился не ночью. — Мелочь, а приятно! — гордо восклицает Кохаку, и братья грозно шикают девушке своё «Заткнись!». С тех пор, как Ген стал хозяином цирка, в их заново высоко возведённых стенах изменилось многое: добавились новые, не менее талантливые люди; Кинро и Гинро отточили своё мастерство иллюзионистов, став чуть ли не величайшими в мире (Ген своё место лучшего из лучших, на солнышке, всё же не отдал); Суйка выросла и объявила о своём желании стать фокусницей, если тем двум вдруг надоест; у Тайджу и Юдзурихи родилась очаровательная малышка; а Ксено и вовсе с абсолютного нихера пишет им в цирк заумные письма. — Кохаку, 23:58. — Ой, а давайте вломимся к нему в кабинет с ноги, мальчики? — Не. — Гинро, ну хоть ты не нуди… — Какого наш супергений родился в день дураков? — действительно. Говно вопрос, просто 10/10, Гинро. — Придерживаюсь того, что он родился в день математиков, — поправляет очки на переносице Кинро, усмехаясь. — Ну что, идём поздравлять? 23:59. — Бе-е, он не даёт нам отпуск в свою же днюху-у… — ноет Гинро протяжно. — Аааа! 00:00! Понеслась, родная! Ген спит в своём кожаном кресле в сидячем положении, в руках держа лист их циркового сценария. Под прикрытыми веками залегли лёгкие возрастные морщинки. На голове — тёмная копна волос с богатой проседью. Чёткие скулы очерчивают мужское лицо жёсткими линиями. Асагири Ген — уже не тот молодой, чуть неадекватный фокусник-балабол. Нынешний Асагири Ген — 46-летний хозяин цирка с многолетним стажем работы, про которого по миру ходят слухи и слагают легенды: «Этот человек почти никогда не врёт». Но с наглой рожей лжёт насчёт их с труппой прошлого, разумеется. — С днем рождения, сукин ты сын! — Кохаку со всей дури влепливает в спящую мину Гена его именинный торт. Ген в шоке всхрапывает, давится сливками, выдыхая из носа жирный крем с десерта. Торт остаётся прилипшим к бедному бывшему иллюзионисту. — Ух, ё… Че-то в этом году перестарались, да? — Ген-Ген… — качает головой девушка, — каждый год так делаем, пора бы уже и запомнить, — она аккуратно собирает указательным пальцем с чужой шеи капающие взбитые сливки. Кинро в панике подбегает к другу, по инерции и Гинро потащив с собой. — Чёрт, ты не обжёгся?! — В смысле?.. — старушка Кохаку по второму заходу седеет на глазах, — свечи! Ааа! Свечи! Там же были свечи! — Не знаю, что за свечи, — снимает со своего лица торт Ген, — но торт вкусный, спасибо огромное, — он довольно собирает языком с уголков рта то, до чего достаёт. — Ммм, «молочная девочка». — А где тогда свечи?.. — Кинро и Кохаку одновременно поворачивают свои головы к Гинро. Гинро с самым гордым видом показывает собранные свечки в руках. — А я знал, что Кохаку опять вмажет Гену тортом! Снял свечи, а вы и бровью не повели! — Гинро… — Кинро как-то по-отцовски треплет родного брата по макушке. — Ладно — Кохаку не заметила, но вы — один организм — как умудряетесь ещё и чего-то не знать друг о друге… — Забей, братан, — Кохаку заливисто смеётся. В дверь Гена внезапно вваливается сраная орава без предупреждения. — Отхэппибёздим его! — орёт Тайджу, выстреливая из хлопушки вверх как из ружья. Теперь Ген не только в креме, но ещё и в разноцветном конфетти. — Папа-Ген! Я желаю тебе всего самого наилучшего! Здоровья, счастья… — Торт! Юдзуриха, неси нашему имениннику торт! — О-о-о-ох, — падает лицом в ладони Ген, тихо посмеиваясь. — Какие же вы шумные… — он продолжает смущённо смеяться. — Мистер Ген, я нарисовала вам открытку! — Эй, милая, давай дядя Ген сначала поест чай, запьёт его тортом, а потом уже подарочки, лады? — игриво подмигивает очаровательному трёхлетнему созданию Кохаку. — Тайджу, твоя дочь чуть не разболтала Гену, что мы с Кинро и Гинро его поздравляем! — А это, типа, секрет? — скрещивает руки Асагири, подняв выразительные мудрые глаза на лучшую подругу. — Кохаку, ты старше, чем Ксено, когда он явился к нам в старый цирк, но до сих пор такая наивная? — До тех пор, пока я не старше Ксено, всё хорошо! — Ой. На это «ой», пущенное Тайджу, Кохаку многозначительно посмотрела. — Ты чё? — Ксено?.. — Ну да, я не могу быть старше Ксено. Тайджу, блин. Тупой ты придурок. — Ксено что… — А? — …Ещё живой?.. Свалившуюся им на головы гробовую тишину разрушил ржач неистовой гиены Гена. Затем его примеру последовала Кохаку. Укио и Цукаса одновременно кашлянули в кулак, призывая обоих успокоиться. — Хахахахах, ой не могу! — бьёт по столу Гена его подруга, подыхая с хохота. — Обижаешь! Наш дед живее всех живых! — Реально, что ли?! — Нет, помер 10 лет назад. — Ой. Ген с Кохаку вновь переглянулись. Их непрекращающийся смех превратился в соревнование «у кого первее откажет сердце». — Ой-ой-ой, щас обоссусь! — Только не в моём кабинете! — Ген чуть не навернулся со стула. — Эй, всё, тихо, вы оба, — нахмурился Цукаса. — Особенно тебе, Кохаку, стоит быть тактичнее к мистеру Уингфилду. — Мне? С какой это стати? — Вы же с ним друз… — Кхааа! — Асагири, потеряв всякое чувство стыда, свалился прямо под стол от такого смелого заявления. — Ну, он же пишет ей письма! — краснеет тягач, — они постоянно списываются! — Помиратушки, Кохаку! Всё, хороните меня! — Цукаса, блин! Я его игнорю! Он один мне пишет! — Кхм. Вообще-то, ты ему каждый раз отвечаешь, — Укио заранее прячется за Цукасу. — Я всегда проверяю её письма на грамотность перед отправкой… — Оооо! И о чем же они переписываются?! — Всё! Завалитесь! — В основном, Ксено хвастается своей ракетой. Изредка рассказывает, в каких разных местах они со Стэнли побывали. Даже фотки шлёт. — Этот мужик сжёг наш цирк, а ты ему написываешь… Ай-ай-ай, Кохаку-чан. — Укио, ну что за подстава?! — Так у него ракета… — удивлённо открыл рот Тайджу. — Тайджу, — одновременно вздохнула труппа. Даже их с Юдзурихой трёхлетняя дочь, увидев живых кумиров, что так тяжко вздыхают, последовала их примеру. — Ты совсем, да, новости не смотришь? Газеты никогда не читаешь? — Я читаю только сказки своей дочке! Ради неё я и научился читать! — Это сильно, — Кохаку на полном серьёзе аплодирует. Ген уже многие годы чувствует себя уютно и живёт почти без страха. Он, в конце концов, живёт в кругу любимой семьи. Правда, по Сенку тоскливо. Ген, с заботой большим пальцем огладив платиновое кольцо на безымянном, прикрывает глаза. На мужском лице дрогнула робкая улыбка. — Глянь, глянь-ка на этого голубчика. — Опять по мужу заскучал, — хихикнула Юдзуриха. — Ген, всё хорошо, я уверена, он скоро снова приедет, вы увидитесь и… — Мы не встречались так давно… — Не тухни, ну ты чего?! Где тот самый наглухо отбитый чпокусник, который глотал ключи, а потом блевал ими?! — К-Кохаку! — Ген! — Кохаку, хорош! Труппа кидается на Асагири с объятиями. Асагири думает, что, если бы тут, рядом с ними, был Сенку, он бы не выдержал такого наплыва счастья. — С днем рождения, Ген!

***

All the right friends in all the wrong places

So yeah, we're going down.

They've got all the right moves and all the right faces

So yeah, we're going down.

Песня гремит в цирке так, что аж стены дрожат. Они открывают шоу все вместе, маршируя вперёд к зрителям синхронно — всей труппой. Ген поёт свои строки, лучезарно улыбаясь ровным рядом зубов сходящим с ума фанатам. Вверх в небо взмывают фейерверки, дети звонко смеются, когда актёры цирка поднимаются к ним на места, чтобы пожать руку или дать «пять».

«Цирк "Лё Триумф" — прекрасное яркое место, в которое можно отправиться всей семьёй!» — изрёкся Рюсуй Нанами, старый друг Гена, что решил обменять цирк на путешествия по морю. И Ген не смеет осуждать. Тем более, из его старшего брата вышел прекрасный новый хозяин. Про то, что они теперь конкуренты, он обычно деликатно молчит. На плечах Асагири теперь лежит полная ответственность за сценарии, но креативности видавшему многое фокуснику в реальности было не занимать. Да, теперь он вечерами ломает голову в поисках такого сюжета шоу, какого мир не видел прежде, но из-за его и без того тяжёлой ноши его выступления стали совсем мелкими, незначительными. А Ген и не против — заслуживает отдыха. Ну сколько можно уже экстремальные фокусы показывать, в конце-то концов?! Всё, опять же, идёт своим чередом. Кинро и Гинро демонстрируют отточенную ловкость рук; Кохаку веселит гостей своей природной харизмой; Цукаса величественно тащит грузовик (научился тягать его самостоятельно. Правда, сбросив вес транспорта до нормы, которую человек в принципе способен протащить); Укио стреляет из арбалета на манеже, а иногда радует зрителей и старыми номерами с аквариумом; Юдзуриха и Тайджу — и вовсе люди, ради которых преимущественное большинство и приходит. Ах, это их романтическое взаимодействие!.. В их состав примкнуло множество новеньких, которые, собрав все акценты мира, называют старичков своими "сенпаями". Луна, Хьёга, Минами, Никки... Труппе всегда есть чем заняться. Суйка говорит, что не прочь показывать фокусы. А так, она — новый канатоходец. Все поразились этому её выбору, но сама она, кажется, довольна. И Ген тоже уважает её выбор. Воспоминание о погибшем Хроме порой настигает его внезапно, сковывая в печали, но Ген сильный. Ген пережил на своём веку слишком многое. — А кто тут у нас забился в гримёрку и сидит? — звонкий голос Кохаку раздаётся над ухом хозяина цирка внезапно, отчего он слегонца вздрагивает. Кохаку, хитро улыбаясь до самых лучиков морщин на висках, с ехидством щупает талию Асагири. Ген под этими пальчиками извивается змеёй. — Э-эй! — А вы раздобрели, товарищ хозяин! — смыкает в замок руки на животе друга девушка, — это что тако-ое?! Где наш тощий малыш, который тонул в объёмности цветастого кимоно?! — Ну, поправился немного, и что с того? — смеющемуся Гену едва ли обидно. Мужчина рассматривает себя с разных сторон, поднимая и опуская руки в красном костюме-тройке. В отличие от Бьякуи и Сенку, которые выступали в чёрных фраках, Ген отдал предпочтение яркому костюму — с золотыми цепями, свисающими с левого плеча и пересекающими его туловище по диагонали. Ген выглядит статно. Да, с его этой тростью и шляпой-цилиндром Сенку. Нет больше того забитого жизнью фокусника. — О. Кстати, Кохаку, хорошее выступление дала сегодня! — первое правило в их труппе — давать друг другу поддержку всегда. Даже если ты косячный, приготовься к тому, что тебя с пряником в ладонях по голове погладят, всячески разными словами успокаивая... А потом строгий папочка Асагири, что на самом деле Дьявол во плоти, надаёт тебе за такие промахи по жопе. Беспощадно и без предупреждения. Второе правило в их труппе, — мать её, дисциплина. Кинро одобрил это правило сто тясыч раз. — Спасибо, ты тоже ништяк. Отлично поёшь, — откидывается на спинку стула Кохаку. Ген, буркнув своё "спасибо", запахивает края пиджака, бросив быстрый взгляд на часы. — Скоро антракт... Пойдёшь автографы раздавать? — Наверное. Не знаю, — чешет затылок Кохаку. — А ты? — Пойду, конечно. — Мммм, любишь же ты купаться в лучах славы, однако, — она несколько заторможено моргает. — Ген. А тебе не кажется, что как-то разгалделись они там?.. Ген, позвав Кохаку лёгким жестом за собой, высовывает голову на манеж, подозрительно сощурив глаза. Антракт он не объявлял, а значит: «Какого хрена никто не выступает?!». Почему все актёры слезли с манежа?! — Что за застои?! У нас даже не антракт! Тайджу, обернувшись на злой родной голос, довольно кричит, чтобы Ген пришёл к ним сам. И тот, вредно цыкнув языком, мелкими шагами мельтешит к зрительным рядам. Кохаку уже во всё горло вопит: «Ура!». К чему «Ура». Совсем, что ли, с ума сошли... Когда хозяин цирка видит, в чём состоит так называемая загвоздка, ему хочется врезать себе за все мысли, что были ранее. Местный статный господин превращается в кисейную барышню, глупо выпучившую глаза на джентльмена. Сенку в приличном костюме, с собранными в небрежный хвостик волосами, стоит с роскошным букетом белых роз, отпихивая от себя Тайджу с Гинро. Когда двое супругов пересекаются взглядами, Сенку спешит к Гену на сцену. Но Ген стартует первее. Асагири запрыгивает на Ишигами с ногами, чуть не сбив того с ног. Он определённо сбил бы его, если бы не Цукаса, поймавший их внезапного гостя. — Сенку! Я так сильно по тебе скучал! — их слишком очевидно фотографируют зрители, пошушукиваясь. Но ему и дела нет. — С днём рождения, — спокойно произносит мужчина, аккуратно целуя. — Это тебе. — Снимите уже номер! — кричит Гинро, угрожая голубкам кулаком. Кинро даёт брату смачный подзатыльник. — Ооо, это он ещё «ля романтик» Ксено и Стэнли не видел. Там уж точно — тащи тазик, щас сблюю, — он демонтиративно суёт два пальца в рот. Ген, в свою очередь, насмотреться не может на Сенку. — Чего хлопаешь глазами, вздыхая? — хмуро поправляет шляпу на чужой голове Ишигами. — Вы с Ксено за годы совсем мягкотелыми стали. Он как меня во все универы Америки зарекомендовал, так вообще задрал просто жесть. — Ты всегда на это жалуешься, мой дорогой. Столько лет прошло. Всё успокоиться не можешь? — Ха-ха... Радуйся, что он тебе не шлёт фотографии с пляжа... Или с гор. Или ещё с каких-то странных мест. Вот отстой, — Сенку фокусирует взгляд на Гене, которого его слова не на шутку развеселили. Что же, если Гену весело, то мне тоже. В этот день Сенку поздравляет Гена, как и подобает законному мужу, втащив ему в лицо огромным кремовым тортом. В этот день они кое-как проводят выступление в цирке, потому что Ген слишком сильно любит Сенку и дождаться не может, когда же уже они останутся наедине. В этот день они живут лишь мыслями друг о друге. В этот день Сенку радует Гена хорошей новостью — они не будут переживать долгие разлуки из-за не совпадающих графиков, мест работы и того, и другого — Сенку взялся за дело глобально. Он будет расследовать дела по всему миру, подстраиваясь под гастроли мужа. В этот день Ген думает, что счастливее стать невозможно.

***

Громкие звуки музыки, возбуждённые крики толпы, хлёсткие ладони, расходящиеся бурными аплодисментами — всё это приятно звучит в ушах, пусть и доставая самые перепонки. Потому что я люблю наш цирк до безумия.

Смазанные лица; запах горелого сладкого попкорна; детские пальчики, указывающие на сцену; ослепляющий свет разноцветных прожекторов; актёры с искренними улыбками…

Непрекращающаяся вереница. Колесо, что уже не остановить.

Цирк — воистину прекрасное место!

Добро пожаловать в "Le Triomphe»!