Пожалуйста, вернись домой со мной

Я просыпаюсь в поту от кошмара. Сабито все еще спит. Он красивый. Его персиковые волосы, лежа на одеяле с водным узором, напоминают закат на море. Хочется окунуться в воду. Жаль, что сейчас очень холодно. Сколько вообще времени? Мне нужно разбудить его? — Эй, Сабито. Поднимайся. Я подползаю к нему на коленях, и начав говорить, кладу свою руку ему на плечо. Я не собираюсь трясти его, просто аккуратно провести ею вдоль руки, закрытой одеялом. Еще несколько таких же тихих и мягких фраз. Сабито все не поднимается. Приходится повторить то же самое еще очень много раз, прежде чем я могу получить хотя бы сонное мычание. Контакт установлен. — Уже утро, просыпайся, пожалуйста. — Мннм. Что такого случилось, что ты соизволил подняться раньше меня? Да я тебя порублю за такое. Он впервые выглядит правда уставшим и сонным. Без привычной ему излишней активности и энергичности он такой растерянный. Это очаровывает меня, и я уже даже не знаю, стоит ли мне дальше будить его, поэтому, сохраняя какую-то неопределенность, я все еще вожу по нему рукой, не произнося ни слова. Сабито поднимается и как-то странно на меня смотрит, весь взлохмаченный после сна. — Не делай так. Я подумал, что ты моя жена, а у меня нет даже претенденток. И вообще, ты мужчина, прекращай быть по-женски нежным. Я неловко улыбаюсь, не в состоянии ему что-нибудь ответить. Видимо, его крайне смущает это, и он трескает меня по лицу подушкой, которую в какой-то момент успел высунуть из-под своей головы. — Не теряй бдительности, ха-ха! Он смотрит на то, как я закрываю нос руками. Должен признать, это довольно больно. Достаточно, чтобы я не хотел такого снова. Я растираю его руками, надеясь, что это заставит боль утихнуть. — Не делай так, пожалуйста. — Я подумаю. Так что случилось? Ты вроде не ранняя пташка. Я мнусь несколько секунд, чтобы дать себе время на размышления о том, стоит ли Сабито знать о причине пробуждения. Голос в голове отвечает на мысли за меня. Конечно он не хочет знать. Или планируешь снова поплакаться ему? Сабито, я такой бедный и несчастный, пожалуйста, пожалей меня! Спрячь меня! Спаси меня! — Ничего. Просто так вышло и все. — Ладно, сейчас встанем и пойдем тренироваться тогда. День проходит в привычной череде. Только за ужином можно выудить у Сабито что-нибудь интересное, ведь все остальное время до этого он только болтал и болтал. Сейчас он видимо слегка устал и набирается сил для нового всплеска энергии. Дай боги, чтобы его не было ночью. — Сабито, а кем были твои родители? Они же тоже умерли, правильно? Он выдерживает паузу, останавливается в поедании пищи и как-то злобно начинает смотреть на меня. Его лавандовые глаза, по факту обязанные быть нежными цветами, что используют для чая и успокаивающих ванн, на самом деле выражают слишком много агрессии, смешанной с разочарованием, видимо, во мне. Так и должно было быть с самого начала. — Я не могу тебе сказать. — Что? Почему? — Не могу и все. Отвянь, а. Его интонация выражает пассивную агрессию, а атмосфера вокруг сбивает дыхание. Боги, я так неправильно поступил, задав этот вопрос? Конечно. Теперь отчаянно извиняйся перед Сабито, надеясь, что он опять сжалится. — Прости меня, пожалуйста. Я выдаю это на одном дыхании, и если бы меня простили только после наказания, то я бы охотно принял его, неважно, чем бы оно являлось. Мне нужно искупить свою вину чем угодно и как угодно, лишь бы не думать обо всех неправильно совершенных мной действиях. Ты в любом случае заслуживаешь наказания. Да. Простите меня. — ТЦ, ты извиняешься за все! Ты бы мог сейчас разозлиться на меня за то, что я без причины тебе грублю. Нет, я не могу разозлиться. Эта эмоция не должна быть моей. Я должен лишь вечно беспомощно плакаться, правильно? Правильно. Кажется, ты начинаешь схватывать хоть что-то. — Прости. — Гию, да что случилось? Он обеспокоен и хоть в глазах еще не утих огонек страстной злости, Сабито так старается держаться высоко и выразить за меня волнение, даже если все еще раздражен. Он намного лучше, чем я. Я не заслужил этого. — Я же говорю, ничего. — Бесишь! Если бы ничего не случилось, то ты не вел бы себя так. Я опускаю голову в тарелку с рисом, смотря на белые крупинки еды. Может, избегать его вопроса так нагло не самое правильное решение, но я не имею права говорить ему. Он намного лучше, заслуживает намного большего. Я не могу сказать. Просто не могу. Я поступлю неправильно, если сделаю это. — Да черт тебя! Я же серьезно! Я пытаюсь с тобой сблизиться и подружиться, но ты только отталкиваешь меня от себя! Я вообще тебя не понимаю! Ты хочешь общаться со мной или нет?! Я пугаюсь. Не могу ничего ответить. Беспомощный. Жалкий. Нытик. — Хватит уже молчать и смотреть как рыба! Говори мне! Говори мне, обращай на меня внимание, хватит быть таким же, как все они! Хватит! Моя мамаша была проституткой и что?! Это то, чего ты хотел знать? И что теперь, ты дашь мне нормальной дружбы? Тебе это было нужно?! Нет, я не хотел заставлять тебя. Прости меня, пожалуйста. И я не вижу в этом ничего такого. Ты не становишься хуже от этого, Сабито. Ты все равно замечательный человек. Я боязливо кидаю взгляд на него, все ещё находясь в своих мыслях. Красные щеки, все еще нахмуренные брови, строгий взгляд в глаза. Все это пугает, и я хочу оттолкнуть его, сбежать. Беги дальше, Гию. Так же, как и от сестры. Заткнись. В голове мелькает навязчивая мысль. Отведи взгляд. Молчи. Сбеги. Но идти против этого становится моим решением. Таким тяжелым и неожиданным, что зубы начинают стучать друг о друга, а я дрожу. Рука плавно ложится на щеку Сабито. Он не одергивает ее, но не кажется довольным. И что мне еще сделать? Я не знаю. Я ничего не могу кроме этого легкого сопротивления. Сабито, прости меня, я бы хотел дать тебе больше. — Тц, ну и чего ты пытаешься добиться? Словно это задобрит меня. И все же он замолкает, а голос и взгляд кажутся мягче, да и сидеть он продолжает, никуда не убирая мою руку. Хэй, Сабито, а ты сам понял, чего ты хочешь? Мы сидим так еще несколько томительных минут. Я замираю не в состоянии пошевелиться, а Сабито видимо просто нуждается в этом. Бедный. Теперь мне хочется приласкать и пожалеть его, но, думаю, это только заставит его чувствовать себя никчемно. Не все же такие слабые и желающие утешения, как я. Грустная усмешка сама пролетает в голове. Во рту образовывается горький вкус. Все же, я притягиваю руку к себе. Сначала не знаю, чем подкрепить это действие, но после в голове щелкает, и я улыбаюсь. — Вообще не понимаю, что ты пытаешься сделать. — Уже ничего. Он вскидывает бровь, но уже точно не злится так сильно, как до этого. Скорее он в недоумении и ожидает моих объяснений. А они нужны? Я не знаю, какие рамки должны быть. Я делаю что-то не так? — Тебя сороконожка какая заразная укусила? Странный сегодня. — Да? Тогда можно все-таки послушать про твоих родителей? Я кидаю свой взгляд на него, сменяя тарелку в руках на чашку с чаем. Пальцы больно обжигает. И зачем лить такой горячий чай? Человек же в любом случае не сможет пить его сразу и будет вынужден выжидать нужного момента. Тогда…? — Нет! Сабито резко отрезает, и я решаю сдаться. Не хочет, значит не хочет. С ним спорить дело точно тяжелое и неблагодарное. — И вообще, допытался… Я о своих родителях уже не переживаю, а вот ты — да. Поговори со мной об этом. Ты же точно хочешь выговориться. Выговориться и поговорить? А мне это нужно? Я вглядываюсь в лицо Сабито, словно смогу увидеть в нем ответ на собственный вопрос. Решение. Ненавижу решать что-то. Это так тяжело. — Я… я не знаю, нужно ли мне это. — Да ну, говори уже. Я знаю, что тебе это нужно. Такое четкое определение моих собственных желаний согревает. Мне не нужно думать над этим, за меня уже все решили. — Я уже не помню маму. Она умерла, когда я был маленьким. Как мне говорили — от болезни. С отцом все было нормально, но на деле меня воспитывала только старшая сестра. Отец не мог оправиться от смерти мамы и запивал абсолютно все свои чувства алкоголем. Он ничем не помогал, но и не мешал. Он не ел еду, которую готовили мы, не сидел за общим столом, редко вообще был дома. Помню один раз, когда я был намного младше. Папа дома! Папа дома! Единственная мысль, застрявшая в голове. С ним можно поговорить, провести время, попросить его научить меня чему-нибудь. Ведь правда, папа? Ты же поможешь мне? Ты же будешь любить меня? Я робко подхожу к нему, переминая свое кимоно. Он даже не дергается, остается в таком же положении, лишь берет масу и снова заливает в себя сакэ. Ничего страшного, это не помешает. Точно нет. — Папа, я… Он поднимает уставший и понурый взгляд на меня. В глазах уже ничего нет кроме боли и страдания. Я чувствую каждой клеткой его состояние, что тут же перебрасывается и на меня. Как собака, что бросается на всех и пачкает своими грязными лапами. Губы напряжены, сомкнуты, в отличие от моего лица с улыбкой. Теперь я тоже не могу улыбнуться. Мое воодушевление сменяется дискомфортом и неловкостью. Он не дожидается, когда я найду в себе силы ответить, отворачивает голову обратно и снова льет себе сакэ. — Гию, если тебе что-то нужно, то подожди Тсутако. Почему так, папа? Почему? Что я сделал тебе, чем заслужил просто смотреть на твою сгорбленную фигуру за столом, держащую алкоголь в руках? Мне это не нравится. Это он во всем виноват! Папе станет лучше, если это чертово сакэ исчезнет! Я опрокидываю токкури на пол, и оно разбивается вдребезги. Если бы я мог, то разбил бы и масу, но, к моему сожалению, она деревянная. Я ожидаю какого-то недовольства, крика, другой реакции, но папа просто сидит. Он медленно и внимательно оглядывает осколки, вылившийся алкоголь, мои ноги, что истекают кровью из-за нескольких попавших по ним частям посуды, после переводит взгляд на мое лицо. Все такой же безжизненный и пустой, такой же холодный и отчужденный. Он ни слова не говорит мне, как я начинаю плакать и убегаю, утирая слезы рукавами. Из-за приоткрытых седзи нашей с сестры комнаты я вижу, как отец бережно собирает осколки. Но на его лице нет злости. Тсутако бы точно жутко отругала бы меня за такое, если бы вообще не наказала, а он так спокоен. Я совсем не понимаю. Просто уделите мне внимание. Так сложно сказать мне что-нибудь? Так сложно побыть со мной? Я вам так сильно не нужен? Ненавижу вас! Ненавижу маму, зачем ты умерла? Ненавижу папу, зачем ты только и делаешь, что пьешь? Ненавижу сестру, почему ты так мало времени проводишь со мной? Ненавижу других детей, почему они не могут быть милыми со мной? Умрите все! Я жалею о том желании. Но ты тогда думал об этом. Ты хотел, чтобы они умерли, а оставшись один испугался. Ты пожелаешь смерти Сабито тоже? — … Это все неправильно. Сабито снова хмурится, смотрит куда-то в пол, а после переводит взгляд обратно на меня. — Зато теперь я буду с тобой! Всегда и везде, понял? Мы тренируемся вместе, едим вместе, спим вместе. Все будет хорошо! Он улыбается так искренне и ярко. Мне кажется, я сейчас ослепну. Мне нельзя видеть что-нибудь настолько честное, настолько приятное, настолько доброе. Сабито, ты не должен так говорить. Ты не должен так поступать. Почему ты такой? Что с тобой? Ты точно человек? — Спасибо. — Тебе не за что благодарить меня! Можешь всегда рассчитывать на мою помощь. Во всем и везде! Он хлопает меня по плечу. Капли чая летят на руку. Горячо и больно. Но это так не имеет значения сейчас. Главное смотреть на него сейчас. Главное видеть его сейчас. Да, это точно главное. Главное во всей жизни. Главное видеть его до конца. — Когда вернется Урокодаки-сан? — Не знаю точно. Но вроде это все довольно далеко, так что может через день или два? — Тебе не страшно, что может появиться демон? Сабито начинает смеяться, так, словно я сказал крайне смешную шутку, над которой можно смеяться минут десять. — Во-первых, он побоится! Во-вторых, если появится, то я убью его, а ты потом расскажешь Урокодаки-сану, какой я хороший и сильный. Он признает меня и конечно же разрешит мне пойти на отбор, но я, так уж и быть, подожду и поучу непутевого тебя. — Вот это у тебя самомнение. Я делаю глоток чая, смотря на Сабито. Тот не выглядит разозленным. Он не понял смысла слов или совсем смягчился, пока я нахожусь тут? — Спасибо за комплимент. Он гордо задирает голову, довольный собой. Понятно, эти слова вообще приятны ему. Хорошо, Сабито, я понял тебя. По крайней мере, пытаюсь. И как долго ты сможешь жить подобным образом? Сколько слов восхищения ты скажешь? Сколько будешь сидеть за чужой спиной? Тебе нужно признать — ты не удался как человек. Кто ты вообще? Что ты представляешь собой как личность? Чего стоишь? Ты был ничтожным с самого начала. Когда только родился, когда разбил токкури отца, когда говорил о ненависти. Сжаться под одеялом. Думать о другом. Вообще не думать. Пожалуйста, не думать. Только не совершать мыслительных процессов, уйти от всего, не слышать ничего, вернуться или… закончить? Может, уже и не хочется возвращаться домой? Может внутри горит холодное и логичное желание избавиться от всего? Но это так страшно. Я точно не готов к этому. Потому что жалкий. Правда. Потому что надеешься, что тебя еще спасут из этого. Выведут за руку из пучины собственных чувств и рассуждений. Правда. Потому что еще надеешься, что тебя будут любить и дадут тебе тепло. Сабито яркий и поэтому ты думаешь, что он сделает что-нибудь хорошее? Думаешь, он поможет тебе? — Гию, чего ты ворочаешься? — Я не могу заснуть. Извини. — Тебе тоже снятся кошмары? Я поворачиваюсь и вижу перед собой два сиреневых глаза, что вновь смотрят вглубь. Сейчас не время отворачиваться. Ты уже свернул туда, куда нельзя было. Ты уже сказал ему. Так какой смысл скрывать свою грязную, черную и трепещуще кричащую душу от него? Но я молчу. Молчу, не зная, что ему сказать. — Я боюсь своих кошмаров. Хотя там нет демонов, кицунэ, екаев или призраков. Интерес берет свое. Твое любопытство погубит тебя, Гию. Обязательно погубит, сожрет без остатка хуже самого голодного о’ни. — Что там тогда? — Мама. Смешно, да? Хотя, я не знаю, кто пугает меня больше — она или папа. Наверное, снится только мама, потому что я ее почти не видел. — Неизвестность часто пугает. Поэтому мы боимся темноты, правда? Сабито жмурится и улыбается, показывая зубки с парочкой выбитых. Надеюсь, они были молочными. — Ты прав. Но вот папу я хорошо знаю. Хотя нет, я не знаю, что творится у него в голове. Я бы хотел туда залезть, знаешь! Я грустно усмехаюсь и отвожу взгляд ближе к полу. Голова касается подушки, глаза сами прикрываются, я вспоминаю собственную семью. Они были довольно добры ко мне? Или наоборот поступали плохо? Кем можно считать моего отца? — Я бы тоже хотел залезть в голову папы. — А в мою? Он вылупился с некоторым подозрением, сосредоточившись и игнорируя абсолютно все окружение вокруг. Сабито, ты так недоверчиво ко мне относишься, но одновременно вечно кричишь о моей защите. Купил мне этого кролика, которого я крепко сжимаю в руках. Зачем? Разве может человек обладать такой добротой? Может, тебе самому не хватает людской доброты? — Возможно. — Эй! Я смеюсь, сжимая игрушку чуть крепче, чем до этого. Краска лежит гладким приятным слоем на дереве, лишь иногда повторяя изъяны первоначального изделия. Я уважаю человека, что делал эту игрушку. Он явно хорошо постарался. Сабито, если тебе правда не достает доброты, то я отдам тебе всю, что у меня есть без остатка. Только, пожалуйста, будь честен со мной. — Вредный, вредный. Я бы тебе тоже в голову залез тогда. — И что ты там ожидаешь увидеть? Обычный вопрос. Подсознание упрямо кряхтит. Снова и снова. Обращение к самому себе. Ты ведь знаешь, что он в любом случае сможет увидеть лишь всю твою слабость и никчемность. — Хмм. Ты… Он правда задумывается, озадачившись над моим вопросом. Я лишь мягко смотрю на него, слегка улыбаясь. Я не собираюсь торопить его или требовать ответа в принципе. Потому что боишься того что можешь услышать. — Мне кажется, твоя голова мягкая. Как пастила. И такая же сладкая, если укусить. Он отвечает с такой честностью и откровенностью, будто не выдал мне только что сущий бред, а говорит совершенно логичные и очевидные вещи. Иногда Сабито так абсурден, что рядом с ним реальность не кажется реальностью. Может, мы просто говорим на разных языках? — Ты сладкий и мягкий. Он тычет в нос, хмурясь. — Это плохо. Нельзя так, Гию. Добавь хотя бы орехов в свою пастилу. Он делает небольшую паузу, задумчиво отводя взгляд. — Хотя, я не люблю пастилу с орешками. И твердую пастилу тоже. Пастила ведь мягкая! Поэтому и пастила. Поэтому и вкусная. Ты меня запутал! — Ты сам себя запутал, Сабито. Он щурит глаза, еще больше становясь похожим на лиса. Дует губы, а после снова шумит. — Молчать! Умный какой, вот начну тебя щекотать — будешь знать. Он не шутит. Может, откатиться от него подальше? — Я от тебя сбегу. — Да-да, сбежишь. Может если начнешь тренироваться день и ночь. Знаешь, Сабито. Я думаю, что в твоей голове тепло и уютно. В ней ярко светит солнце, нежная вода ласкает ноги, а рядом мягкий-мягкий песок, переходящий в лес. И везде очень много животных. Счастливых, сытых. Может, я бы сказал тебе это когда-нибудь. Может, я бы сказал тебе это тогда, когда я бы заслуживал тебя хоть немного. Спокойной ночи, сестрица. Спокойной ночи, папа.