Справочник по уходу за цветками тьмы

В молчаливых кронах шуршало спокойствие. Сонное лето мурлыкало шепотом листьев и травы, гудением стрекоз, пением цикад и едва уловимым запахом пыльцы, солнца и тепла. Казалось, мир за городом замер, погрузившись в печальное очарование гор. В уютном гостевом домике царила приятная прохлада. Дазай сидел на крыльце и задумчиво смотрел вдаль, однако его глаза, затуманенные мутью горечи, совершенно ничего не замечали. Кека бесшумно подошла к нему и аккуратно села рядом. Дазай не пошевелился. Девочка окинула его внимательным взглядом. — Я поставила у вентилятора таз с холодной водой, чтобы было не так жарко, — произнесла она. Дазай неопределенно хмыкнул в ответ. — И... Я положила ему на лоб влажный платок, — добавила Кека. — Пожалуйста, следите за температурой его тела, летом очень легко перегреться. — Я прекрасно знаю, как нужно о нем заботиться, — проговорил Дазай даже не взглянув на нее. Кека посмотрела на его подрагивающие пальцы, вздохнула и прикрыла глаза. — Понятно. Они замолчали. Осаму мрачно опустил голову, а Кека, словно не замечая его, не ощущая тяжелой мглы, сочащейся из чужой души, со странной беспечностью наблюдала за белыми бабочками, пугливо порхающими над цветками. Хотелось сказать многое — с языка не слетало ничего. — Вы не должны были так поступать с ним, — не выдержала Кека. — Не должны были говорить тех слов. Даже ради спасения всего мира — ни за что не должны были. — Заткнись. Девочка бросила не него последний взгляд, поднялась с места и почти неслышно удалилась. Когда перестук ее сандалий затих, Дазай шумно вдохнул и зарылся руками в волосы. Поперек глотки застрял душераздирающий крик, раненое сердце лопалось, не в силах терпеть невыносимую боль. — Даже ради спасения мира... — сорвалось с его дрожащих губ. Разве можно было прятаться за таким нелепым оправданием? Дазай негромко засмеялся. Смех перерос в истерический хохот, а хохот обернулся мучительным громким кашлем. Осаму задыхался от ненависти к несчастному миру и к самому себе.

***

«...— Ты проиграл мне в тот самый момент, когда позволил себе маленькую слабость, — усмехнулся загнанный в угол Достоевский, прикрываясь телом Ацуши — непроницаемым щитом в комнате, в которой остались лишь они втроем. В его черных глазах — глазах дьявола — непоколебимо читалось: "Я останусь невредимым. Ты не посмеешь причинить мне вред, пока я могу причинить вред ему. Ты стал слаб". Губы Дазая тронула улыбка. — Слабость? Федор, мы ведь так похожи. Ты знаешь не хуже меня... Так скажи мне: существовала ли вообще когда-нибудь на свете любовь? Глаза Федора опасно сверкнули. Дазай сделал шаг, и демон вонзил в Ацуши свои ядовитые когти, Дазай сделал второй, и Ацуши закричал; Дазай неумолимо приближался по выстланной кровью Ацуши дорожке и нес смерть злу, возомнившему себя Богом. — Не я проиграл, а ты — в тот самый миг, когда решил, что можешь манипулировать мной, когда сглупил и поверил моей превосходной игре в человеческие чувства, — сказал Дазай угасающим, бездушным глазам Федора и бросил тело своего заклятого врага рядом с телом человека, которому только что солгал — рядом с телом человека, которого любил больше всего на свете».

***

Ацуши не погиб. «Он лишился разума, бедняжка», — говорила медсестра, ухаживающая за ним в больнице, и сочувственно вздыхала. Каждый день Дазай видел безвольное тело, беззащитное, как тело младенца, покорное и лишенное признаков сознания. Ацуши ел, когда к его рту подносили ложку, глотал, когда еда касалась языка, подчинялся прикосновениям чужих рук, молчал и смотрел невидящими, остекленелыми — (мертвыми) — глазами. «Ты все-таки проиграл», — не уставал напоминать призрак Федора, паразитом поселившийся в голове. «Пожалуйста, пожалуйста...» «...Прости меня», — шептал Дазай каждую секунду своей жизни и сжимал в своей руке мягкую руку Ацуши. ⠀⠀⠀отчаянно надеясь, что когда-нибудь ⠀⠀⠀беззвучный зов коснется ⠀⠀⠀погрузившегося во мрак сознания.