The Sin

      Ну, сколько ещё можно?! Да с какой силой должен вообще дуть ветер, чтоб так двигать эти безумно скрипучие ставни?! Солнце село за окошко, Нет нигде ребят. Спит в углу тихонько кошка, Даже птички спят. Спят цветы, и дремлют ели. Видят сны поля. Бабы песенку отпели, Дома вся семья. Но не спит один лишь Рома, Он не может спать. Потому что слышит: дома Кто-то стал шуршать.       Это было невыносимо. Поздняя ночь, все вокруг спят. Ему тоже надо выспаться, возможно, даже больше, чем всем им вместе взятым.       А он не может.       Потому что это проклятое окно (а точнее, его наружная деревянная часть) всё время раскачивалось и било по самому себе из-за ставень, которым явно было не до чьего-то сна.              Ладно, возможно, последние двадцать минут оно перестало так бурно себя вести, но это отнюдь не отменяло того факта, что всё же ему пора бы перестать двигаться.       И скрипеть. Оно постоянно скрипит. Скрипит. Скрипит. Скрипит. Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит Скрипит ХВАТИТ!       Рома осторожно встал с кровати, признавая слабость своей выдержки. Выходить на улицу, конечно, было глупо, но можно же всё-таки посмотреть, в чём дело.       Косясь на входную дверь, которая отталкивала от ночных прогулок всем своим видом, парень начал осторожно двигаться по полу. Половицы тут же прогнулись под живым весом. На кровати Рома слышит: Вот идет Бабай. Только что же он не дышит? Рома, засыпай. "Не закроешь детям глазки, Не зашьёшь им рот." Глупо верить в эти сказки; Всё наоборот.              Подойдя к окну настолько тихо, насколько это возможно, фигура мальчика выглянула на улицу.       Через несколько секунд лицо вытянулось.                    Никакого ветра не было. Не поможет вам и крестик, Сколько ни ори. Мы отпели в понедельник Рому до зари.       Из уличной темноты смотрело два глаза. Неподвижно, будто прицеливаясь. Ещё момент и...       — Ну зачем же так сразу. А вообще, надо поговорить, — зазвучал в роминой голове уже знакомый голос.       Так вот как? Это что-то новое.       А просто позвать нельзя было?       — Сейчас, — еле слышно проговорил "хозяин", унимая стучащий в висках пульс, — На улице. У тропы.       Кошачий силуэт снаружи окна исчез. Накинув куртку и надев сапоги, руки потянулись к дверной ручке. Необходимость выйти наружу почему-то больше не страшила Ромку, даже наоборот: понимание, что там его кто-то терпеливо ждёт, в этой непроглядной ночной темноте, дарило странное чувство спокойствия. Необъяснимо, но факт.       Дорога до небольшого пересыхающего летом котлована, которого местные, преувеличивая, называли "прудом", тоже не показалась чем-то неприятным. На стволе удачно упавшей около котлована берёзы ожидаемо сидела фигура мужчины. Присев рядом, издёрганный для своих лет подросток направил взор прямо, избегая взгляда на старого знакомого. Потому что не хотел.       Молчание прервал "кот".       — Ну, вообщем, с города скоро ребята приедут, да ты и сам это помнишь, — в ответ последовал кивок, — И занять их чем-то надо. Про Ивана Купалу слышал?       — Это когда папоротник цветёт, что ли?       — Да, вроде бы так, — усмехнулся Васька, — Если короче, то для тебя есть предложение: отпусти бригаду погулять, а они потом к утру вернутся. А там и пора обратно им будет.       — Гулять? Зачем это? — нервно спросил Рома. В чём же подвох?..       — Да нет, — успокоил оборотень, — Никакого подвоха. Погуляют с девками и придут. Вон там в лесу, в глуши будут. Никто их даже и не заметит.       — А эти "девки"... — замялся правнук ведьмы, ничего не понимая, — Они тоже... "Бригада"?..       — Да не, — наползшая на лицо "красной рубашки" ухмылка выглядела одновременно и безмятежно располагающе, и как-то по-своему хитро, — Они посумасброднее будут. Сами себе хозяева, хоть правила у них такие же: ничего просто так не делают. Обычно у дорог работают. Слышал, что у трассы между Омском и Москвой мужик пропал?       — Как бы да.       — Так это вот и их работа.       Поздняя ночь уже перетекла в крайне раннее утро. Интересно, а между ними вообще есть грань? Пускай солнце ещё даже и не начало вставать, ход времени всё равно ощущался слишком заметно для такой удивительной штуки как человеческое сердце. Иногда даже казалось, что мысли формируются не где-то в голове (от которых, кстати, она так сильно и трещала), а в сердце, которое слишком часто ныло для простой мышцы. Будто именно от него, а не от ромкиной жизни, отлетали безвозвратно куски. И сейчас, смотря на бесконечное небо с маленькими, но ярко сверкающими точечками звёзд Рома понимал, как же глупо проходит оно, это время, оставляя всё позади. Интересно, а Василий тоже это чувствует? Или таким как он никогда не понять людей с их глупыми мыслями, чьи жизни проходили мимолётно и незаметно?       — А за что они его? — пускай чувства и брали своё, в душе (а Ромка мог поклясться, что она у него ещё была) он так и оставался хранителем справедливости, в которую сам же и не верил.       — Да за всякое. Водку вёз палёную, технический спирт, считай, — глаза напротив, так же как и собственные, уставились в ночное небо, — А вообще... Хотел проститутку подцепить. И задушить потом. Мысли они не читают, нет. Чувствуют просто, что вокруг у человека. Когда у людей мысли тёмные — сразу видно. У грехов длинные тени.       — У старых, — педантично поправил парнишка.       — У молодых тоже ничего, — по-простому улыбнулся Василий.       Скажи кто раньше, Рома никогда не поверил бы, что будет так легко и свободно улыбаться из-за какой-то ерунды вместе с главарём "банды" своей прабабки. Хотя, может, не так уж и это плохо.       Может, пора уже домой?       Нет, Марья ещё не скоро проснётся. Прийти домой он всегда успеет. А восход над водной гладью (пусть и такой небольшой) он пропускать не намерен.

***

      Над деревней вставало кровавое солнце, освещая две тёмные фигуры, думающие об одном. За закрытыми дверями Расстрелянное небо. За погасшими лучами Заколоченные окна. Призрак давно минувших желаний Слабо стучит в разбитое сердце. Светом уже погибших созвездий Тускло роняет звёзды на камни, Уничтожая болезненным взглядом Чахлых ростков смертельную слабость. Сломаны ветром засохшие травы, Скорбно хранящие горькие тайны. Белые кости утерянной жизни — Мёртвые тени воспоминаний. Я покидаю бескрайнюю пустошь, Отравленный грязью беспечной стихии. Я убиваю во имя прощенья, Я отдаю тишине свою душу.