Падпараджа

В вечерней тишине раздался тихий, полный отчаяния вздох. Джэмисон закрыл глаза, провел по горячим щекам руками и зажмурился, что есть силы. Не помогло. Образ Диаспро не выходил из головы: после бала она доверчиво уснула на его плече, а потом и вовсе сползла на колени, так и не проснувшись. Она обхватила его ноги ледяными ладонями и прижалась к килту, точно к подушке. Джэмисон украдкой улыбнулся. Как можно не улыбаться, когда в мыслях она? Принцесса разговаривала во сне — она рассказывала теорию по какому-то магическому предмету и доказывала сквозь зевки, что обязательно заслужила оценку повыше. Она заслуживала всего, чего желала — в этом горец не сомневался. Сердце болезненно сжалось и сорвалось с привычного ритма — он вспомнил, как ближе к утру принцесса сонно потянулась и прошептала: — Джэмисон… А потом снова уснула, на этот раз до рассвета. Джэмисон же не спал совсем. В ту ночь он не сдержался — провёл по золотым волосам и оставил легкий поцелуй. И видел Дракон, Джэмисон не жалел. В конце концов… Он хотел оставить этот момент в памяти. Он хотел оставить ее в памяти. В руках Джэмисона блеснул артефакт, который принцесса забыла забрать. Ему следовало бы отдать его самому, но он не отдал. Горец и представить не мог, что соблазн использовать артефакт будет настолько велик. И Джэмисону отчаянно хотелось поддаться этому соблазну. Разве он не заслужил? Хотя бы так, пока есть возможность. Одна маленькая, но дорогая сердцу возможность. Времени все же осталось так мало… Слишком мало, и Джэмисон совсем не успевал им насладиться. Горец вскочил с кровати, зажег светильник у стены и быстрым шагом подошел к зеркалу. Артефакт активировался сразу — вместо крепкой мужской фигуры Джэмисон увидел Диаспро. Она печально коснулась зеркала и провела сверху вниз тонким пальчиком. Джэмисон тяжело задышал. Грудь сдавили противоречивые чувства: несмелая радость и грусть. Он коснулся щеки — ее кожа мягкая, нежная. И больше всего на свете Джэмисон хотел бы поцеловать ее и прижаться щекой к щеке, чтобы наконец надышаться. И аккуратно сжать солнечные кудри в руках, чтобы шелк волос рассыпался меж пальцев. А после, в этой же осязаемой тишине, закрыть от всего мира, чтобы ни одна живая душа не смогла ей навредить. Даже он сам. Джэмисон поднял голову. Взгляд глаза в глаза отражению — картинка до безобразия точная, выверенная, но в зеркале не она. Диаспро смотрела не так, и от этого больно. Больно и от того, что жалкие, постыдные попытки произнести собственное имя разбивались о суровую реальность — артефакт был не в силах дать насладиться ее голосом. Но не тем ли ценнее мгновения, что Джэмисон сохранил в памяти? — Джэмисон… — сердце помнило её голос. Колени тронула предательская дрожь. Этот артефакт — сущее проклятие, бечевка на его шее. Джэмисон потянулся к нитке и подцепил пальцами. Хотелось сорвать и разбить камень на осколки, лишь бы не было так больно. Но пальцы соскользнули, а артефакт остался на месте. Легкий поцелуй на тыльной стороне ладони — уже недосягаемая роскошь, которая по великой несправедливости доступна глупцам голубой крови, но не ему. Смирение. Джэмисон привык смиряться день за днем пока собственное «я» отчаянно сражалось с желаем коснуться Диаспро. Не так, как сейчас: в мыслях Джэмисона было столько грязи, сколько не вымыла бы ни одна молитва. И эта грязь просачивалась сквозь треснувшее от усталости сердце, разъедая его изнутри.