Наше личное никогда

Единым порывом ветер сорвал с деревьев жёлтые листья, и теперь они сыпались на ковёр из своих собратьев, завораживая и отвлекая Сансу неспешным танцем. Робб хлопнул в ладоши, чтобы вывести её из мечтаний, а Арья уже нетерпеливо ухмылялась. Санса сморщила нос, когда сестра показала ей язык, отвернулась к чардреву и сложила на нём руки, к которым прислонилась закрытыми глазами. ― Один, два, три, ― она начала громко считать, едва приоткрыв ресницы, чтобы никто не заметил этой маленькой хитрости, но только услышала, как шуршит настил опавших листьев под разбегающимися братьями и сестрой, а потом все звуки снова стихли, ― девятнадцать, двадцать! Пора ― не пора, я иду со двора! Кто не спрятался ― я не виновата! Кто за мной стоит ― тому семь конов водить! Звонкий голос её разнёсся по Богороще, а от ветерка, запутавшегося в кронах деревьев, по озеру пошла рябь. Сансу в предыдущий кон нашла Арья, сразу после Брана, который, в силу возраста, не очень-то стремился сидеть тихо и не высовываться, и потому он становился во́дой только тогда, когда сам хотел, а не когда его нашли первым. Его всегда находили первым. Санса обошла Чардрево, делая вид, что её совершенно не интересует, куда все попрятались. За огромным валуном не нашлось даже Брана, и от этого на душе стало ещё противнее, ведь найди она его и возьми за пухлую ручку, скрыть свою досаду будет легче. Санса любила играть, но не любила проигрывать. Робб, а уж тем более Джон, могли бы и уступить леди, но нет, и Санса была уверена, они опять залезли на деревья, затащили туда и Брана, и с насмешками смотрят оттуда за её унижением. Тратить время на стояние на месте она не стала и медленно пошла через чащу. Сверху донёсся едва сдерживаемый смешок Арьи, но различить откуда именно она бы не смогла, и поэтому, сдерживая наворачивающиеся от обиды слёзы, Санса даже не повернулась на звук и просто пошла дальше, осторожно обходя все хорошие места, где обычно пряталась она сама. Но ни в расселине между скальными выступами у озера, ни в куче листьев, что сгрёб Ходор с ему одному понятной целью, ни за старой рассохшейся постройкой, больше похожей на сарай для инструментов, у самой замковой стены, никого не было. Санса вспомнила было о септе Мордейн, от которой она улизнула, пока воспитательница, уморительно похрапывая, задремала за рукоделием, и пожалела о том, что поддалась на уговоры Арьи пойти поиграть. Лучше бы она ловила осенних мух над уснувшей септой, чем слонялась по Богороще, пока эти дураки смеются над ней. Санса хлюпнула носом, надеясь, что слёзы не скатятся с ресниц, когда она моргнёт. Хуже этого была только игра в слепого кота, когда с завязанными глазами надо было найти кого-нибудь, схватить и угадать, кого ты поймал. Санса была обижена за тот раз, когда ей выпало быть слепым котом первой, и братья с сестрой, да даже Джейн и Бет, носились вокруг неё, дразня и дёргая то за волосы, то за платье, и когда она всё же поймала Джона, а это точно был он, за рукав туники, тот тут же вырвался и побежал дальше, хотя это и было против правил. Санса расплакалась, сняла тогда парчовый пояс своего платья, которым завязали глаза, и швырнула его в Джона, что, конечно, было недостойным леди поступком, но кто говорит о поведении леди, когда эти дураки сами не играют по правилам! Джейн и Бет, тут же принявшимся её успокаивать, она сказала, что повязка была слишком тугая и ей неприятно сдавило глаза, оттого и пошли слёзы. Объяснение такое себе, но лучше она придумать не смогла. Все и так поняли, что она заплакала от обиды. ― Они опять на деревьях, ― голос Теона, тенью появившегося вдруг из прохода, ведущего в замок, заставил Сансу вздрогнуть. ― Лорд Теон, ― она кивнула ему, как полагал этикет, но в ответ он не поцеловал её руку, а просто подошёл поближе. ― Леди Санса. Ей было семь лет, а ему десять, и, наверное, любой взрослый увидев эту сцену, умилился бы, но для Сансы всё было вполне серьёзно. Теона взял воспитанником отец, хотя сам мальчик считал иначе. Он не раз огрызался, что его привезли сюда заложником, но, как бы ему не хотелось иметь этот статус, держать его взаперти не смели. Но и убежать домой он не мог. ― Я знаю, ― шепнула она. ― Когда я вожу, они всегда так делают. ― Это подло, ― Теон поправил спадающие на лоб волосы, ― я бы им всем головы снёс. Санса посмотрела на него недоверчиво. Как бы она не злилась, отрубать головы Роббу, Брану, Арье и даже Джону она не хотела, да и представить такого не могла. ― Нет? ― Он надменно повёл бровью. ― Тогда кину в них камнем. ― Так нельзя, ― нахмурилась Санса, испугавшись, что Теон и правда может так сделать, ― ты можешь попасть в Брана или Арью. Они маленькие! ― И что? Они жульничают! ― Не смей! Я всё расскажу леди-матери! Теона как молнией поразило. Леди Кейтилин была единственной угрозой, которая могла на него подействовать. Даже порка на конюшне не остановила бы Теона так, как это делали синие строгие глаза её матери. ― Да не буду, ябеда. Я тебя, вообще-то, защитить хотел. Чтобы они так больше не делали. Санса чуть было не открыла рот от такого странного проявления заботы. Теон с ними играть никогда не хотел, держался в стороне, за что Робб и Джон насмешничали над ним, и в упражнениях с оружием он им уступал. Вспыльчивый и говорящий всякие обидные вещи, из-за которых сам же потом и получал, Теон в глазах Сансы оставался несносным мальчишкой, держаться от которого следовало подальше. А он вот как. ― Благодарю за заботу, лорд Теон, ― она заговорила формальным языком своей леди-матери, ведь всё то, чему учила её септа, не проходило даром, ― но достаточно и того, что вы пообещаете не кидать камнями в Старков… И в Джона. И не сносить им головы. ― Так и быть, ― буркнул Теон, отведя взгляд. ― Обещаю. ― И не залезать на деревья, если доведётся играть в прятки. ― Обещаю не прятаться на деревьях. Санса кивнула и пошла дальше в замок, с удовлетворённым ликованием слушая вслед, как громко возмущается Арья, и как зовёт её назад Робб. Ей неоткуда было пока знать, что следующим летом Теон забудет о своём обещании и точно так же спрячется на недопустимой для неё высоте старых деревьев Богорощи. Почему она вдруг вспомнила об этом? Сейчас у Сансы была возможность посмотреть на поступки своих братьев и сестёр по-другому. Она больше не злилась на них, а безмерно тосковала, и в весенней, совсем не изменившейся Богороще, тридцать лет спустя, дыхание прошлого пробирало до самых костей, как стылый ветер ушедшей зимы. Ночь сгущала краски, и даже укрытая тёплой шкурой, она начала замерзать. Следовало прогуляться. Она вышла из Богорощи, мимо клюющих носом солдат, прошла недалеко от кухни, где все ещё пахло ароматной едой, от которой во рту скапливалась слюна, заглянула в кузню, дверь в которую почему-то оставалась открыта. Жар очага был тих, но дарил приятное ощущение отогнанной ночи. Подмастерье кузнеца, молодой парень, от которого пахло сухим сеном и кислым потом, склонился над верстаком, скручивая что-то плоскогубцами, то и дело тихо ругаясь у зажжённых огарков свечей, пламя которых подрагивало в такт его дыханию. Он почувствовал её присутствие и резко обернулся, но Санса успела отойти быстрее. Замок спал, его краски и запахи приглушились, и Санса с удовольствием вдохнула эту маленькую свободу. Она побывала во всех знакомых и любимых уголках, вспугнула пару кошек, и остановилась у стен гостевого дома, спрятавшись в его тени, когда мимо прошли двое дежурных солдат. Сверху раздался детский плач, и в окне, спустя несколько мгновений, зажгли свечу. Служанка выбежала из дома и помчалась на кухню, и от тревоги, разившей от неё, забыла запереть за собой двери. Санса вошла и поднялась выше, туда, где слышала плач. Люди в гостевом доме не спали, она это чувствовала, но разобрать их недовольные слова не могла. В длинном тёмном коридоре со множеством дверей пахнуло сыростью, и она так и осталась стоять, как вкопанная, слушая, как надрывается младенец. Дверь за её спиной скрипнула, и она обернулась на звук. ― А ты что тут делаешь? ― спросил Джендри и почесал бежевый лоб Хаки, непонятно как зашедшей в гостевой дом среди ночи. ― Глен тебя впустил? Собака ожидаемо не ответила и посмотрела в дальний конец коридора, откуда слышался детский плач. ― Глен, ― позвал Джендри, вернувшись в свои комнаты. Паренёк, помятый и в одном исподнем, подорвался к нему, толком не понимая, что происходит. ― Ты зачем пса в гостевой дом пустил? Ей место на улице. Ещё раз увижу, шкуру спущу. ― С меня или с Хаки? ― С тебя, дурень. ― Это не я! Семерыми клянусь, лорд Джендри. Хака осталась стоять в коридоре, виновато опустив уши и поджав хвост между ног. Джендри наскоро накинул поверх ночной сорочки простой камзол. Младенец не унимался, и, когда хлопнула внизу дверь, и башмаки служанки застучали по лестнице, Джендри понял, и откуда тянет холодом, и как собака пробралась внутрь. Девушка поднялась, неся в руках лишь таз с подогретой водой и чистыми льняными тряпками на плече. Она испугалась, увидев Джендри в коридоре и защебетала извинения за своего маленького лорда. ― Где его отец? ― спросил Джендри. ― Лорд Дормунд, м’лорд, не здесь сейчас. Не знаю где. ― Пойдём, ― Джендри легко под локоть подтолкнул служанку в их комнаты. ― Не надо вам, м’лорд, ― повторяла она, но Джендри не слушал. Она испугалась, что он начнёт кричать на неё и кормилицу, но Джендри и не собирался. В трёх совмещённых комнатах, двух для господ, и одной для слуг, горели несколько свечей, и пухлая кормилица расхаживала по комнатам, прижимая к груди младенца. Тот верещал, заливаясь слезами, и ни предложенная грудь, ни песни с покачиваниями, не могли его успокоить. ― Ох, Барб! Да где ж ты ходишь! ― Тут кормилица заметила Джендри и потеряла дар речи. К удивлению Барб, тут же поставившей тазик на стул и начавшей раскладывать льняные пеленки, Джендри не стал на них браниться. ― Почему он кричит? ― Дык по мамке тоскует, ― сказала Барб, уверенная теперь, что от Джендри не исходит угрозы. ― Кольсоны вот обтрухал среди ночи, да как давай орать. Пока женщины мыли и переодевали не перестающего плакать малыша, плач его стал не раздражающим, а до боли жалким и похожим на кошачье мяуканье. Джендри дождался, пока женщины закончат, и подошёл ближе, протягивая к нему свои ладони. Кормилица посмотрела недоверчиво, на руки не дала, но развернула ребёнка лицом к Джендри. Ему от силы было месяцев шесть, ребёнок был довольно крупный и голова его уже обросла волосами, он заплакал уже менее горестно, и скорее удивлённо от того, что увидел кого-то нового. Один глаз его был закрыт, и Джендри вспомнил, что мать чуть не уморила его. ― Со всем уважением, м’лорд, ― кормилица ушла в смежную комнату, пока Барб принялась по-быстрому застирывать грязные вещи в тазу, в котором только что отмывали ребенка, растирая мыльный корень в воде, ― шли бы вы. Он скоро успокоится, обещаю. ― Где лорд Дормунд? ― Та, ― кормилица махнула рукой, ― кто знает. Может в таверне, а может в борделе. Может в казарме с солдатнёй. Идите, идите уже. ― Он ведь каждую ночь плачет. ― А чего не плакать? Отца нет, мамки нет. А мы, да что мы… ― кажется, кормилица растеряла свой пыл и сама начала поддаваться чувствам. ― К матушке бы его, м’лорд Баратеон. Да лорд настрого запретил её к ребёнку подпускать. А малой лорд же не совсем глупенький, матушка-то его, леди Тия, и переоденет, и покачает, и разговаривала с ним с целыми днями. Он и по голосу её тоскует, и по рукам нежным! ― Да не надо так уж, ― засуетилась Барб, когда кормилица, сплеснув руками, стала вытирать слёзы и передала ей орущего ребёнка, ― иди, проверь свою, она, кажись, тоже шуршит. Кормилица ушла, и только сейчас Джендри заметил большую собачью морду, что с интересом выглядывала из-за двери. Он подошёл поближе и открыл дверь, подманив Хаку внутрь. ― Ой, не надо! – Взмолилась служанка. ― Он тут сейчас натопчет, а мне убирать! ― Поднеси ребёнка к ней, может, это его отвлечёт. ― Да что вы! Укусит! ― Не укусит. Хака сама подошла к девушке и села на ковёр, с удивлением поворачивая голову. Барб, видимо, решила тоже попробовать хоть так успокоить ребёнка. Тёплый собачий нос ткнулся мальчику в щёку, и в такт новым ощущениям и запахам, Хака замолотила толстым хвостом по полу. Воцарилась долгожданная тишина, от которой в ушах странно звенело, словно плач и не прекращался. Кормилица в комнате по соседству начала благодарить старых богов. ― Что-то новое всегда их занимает. ― Это вы верно сказали, ― девушка развернула ребёнка к собаке, которая не осмеливалась и пасти открыть, чтобы облизать его. ― Уж четверых братьев и сестёр вынянчила, а таких крикливых ещё не видала. Да и у Мэв вот, ― она кивнула головой в сторону комнаты слуг, куда ушла кормилица, ― лорд надрывается, а её малышка спит, хоть бы что ей. Тряпочку в ручки дай, будет целый день с ней играть, а лорду всё не то. Только леди Тия и знала, как его угомонить. Барб была разговорчива, и у Джендри появилась возможность узнать о ситуации леди Тии из первых рук. Малыш на руках служанки неловко запустил обе ручки в бок повернувшейся к нему Хаки и попытался выдернуть клок шерсти, отчего собака вздрогнула, и он тут же отпустил её, решив изучить незнакомое и новое существо менее радикально. ― Почему она это сделала? ― Да если бы мне знать, м’лорд. Кто говорит, что у ней в роду все жестокие, что мать и отец её били почём зря. Лорд Дормунд считает, что леди Тия сошла с ума, и место ей среди таких же. Я уж у леди Тии только два года в услужении, она и беременная-то много плакала, а как родила, так совсем лица у ней не стало. Но маленького лорда она любила, чуть что лорд Дормунд опять куда пропадёт, да наговорит ей всякое, она в детскую, обнимать его и гладить начинала, на руках носить. Давайте, лорд Роббард, я вас на ковёр положу. Барб положила ребенка на пол, подстелив свою шаль, а сама села рядом, и Хака устроилась белым пятном возле них. Теперь маленький лорд решил обслюнявить собаку как следует, и это занятие пришлось ему по душе. Хака поджала уши и посмотрела на Джендри, но маленькие ручки Барб принялись чесать её шею, и она успокоилась. ― Это собака королевы, ― сказала Барб Роббарду, ― она такая же сильная и красивая, как её хозяйка. И ты тоже таким вырастешь, да? Ну конечно, вырастешь. ― Вы что, пустили сюда эту громадину? ― Спросила кормилица Мэв из-за стены. ― А ну выгони её! ― Может, завтра привести к нему леди Тию? ― предложил Джендри, всё так же столбом стоящий у выхода. ― Да помилуют вас боги, лорд Баратеон! А если лорд Дормунд прознает? Пороть прикажет на главной площади, да ударов сто, не меньше! Пиявка холодным пятном опустилась на сгиб локтя и некоторое время неприятно нащупывала нужное место, но, едва присосавшись, замерла, и капля холодной воды стекла по руке вниз. Диора тут же смахнула воду платком. ― Ваша милость, ― мейстер Уолкан склонил голову, ― посидите минут двадцать, застоявшаяся кровь выйдет, и головная боль пройдёт. Санса кивнула, отлично зная, что пиявки помогут. Она проснулась ночью, резко выкинутая из волчьего сна, и больше не уснула, а утром не смогла без шума в голове встать с кровати. Кровь стучала в висках, руки и ноги пульсировали и слушались с трудом, и единственное, о чём она смогла попросить утром Диору, это позвать мейстера. Волчьи сны снились всё чаще, а в первый раз Санса не слабо удивилась, открыв однажды глаза Хаки, а не свои. Выходило, что они с Джоном могли поочередно вселяться к собачий разум и разгуливать по Винтерфеллу, везде суя нос. Эта удивительная способность, благодаря которой Бран и обрёл свою мистическую силу, была одновременно и одним из самых больших хранимых ею секретов. В замке и так шептались, что собака эта настоящий одичалый оборотень-шпион, что нашёптывает королеве Севера все грязные секреты обителей замка. Грязные секреты Санса узнавала от придворных дам и от леди Дастин, а никак не от Хаки, да и в собачьей шкуре она с трудом понимала человеческую речь, улавливая лишь отдельные слова, которые знала сама Хака. Кушать, мясо, пить, гулять, и тому подобные абсолютно бесполезные для Сансы. Но вчера любопытство завело её в гостевой дом, и, едва увидев лорда Джендри глазами Хаки, Сансу выбило обратно в её тело. За что она теперь и расплачивалась. Она отогнала от себя мысль о тонкой ночной сорочке и обтягивающих бриджах лорда Джендри, но почему-то всё равно возвращалась к ней. Санса безуспешно укоряла себя за непозволительные мысли. Она любила мужчин, красивых, брутальных, юных и зрелых, они ласкали её взор и готовы были падать к её ногам, но дальше этого она никогда не позволяла им приблизиться. Она предпочитала образ, картинку, нарисованную стихами и балладами реальному положению дел. В жизни, как бы ни были они галантны и красивы, внутри у них было лишь одно жестокое желание сделать с ней то, о чём одно только воспоминание взрывалось болью во всём теле и вызывало порыв избавиться от содержимого желудка. Почему Арья отказалась от него? Она ведь наверняка не против всего того, от чего Сансу воротит. Не против, чтобы её касались, не против грубости, или не против нежности, если действительно доверяет. Санса не могла доверять никому, не могла рассказать свои секреты и поделиться тем, что она боится мужских прикосновений. Слабость, выставленная напоказ, обернётся очередным ножом в руках предателя. Даже от прикосновений мейстера Санса вздрагивала, Уолкан, конечно, за столько лет к этому привык, и виновато бормотал что-то о своих холодных руках каждый раз, как Санса напрягалась от манипуляций. Вот и сейчас он убрал разбухших пиявок с её рук, и Диора надула щёки. ― Почему женщина не может быть мейстером? ― спросила она. ― Это сложный вопрос, миледи, ― мейстер Уолкан убрал пиявку в оловянный футлярчик и по приглашению Сансы сел в свободное кресло рядом с ними, подобрав чёрную робу. ― Орден Цитадели был основан очень давно, когда ещё считалось, что мозг женщины, из-за чуть меньшего объёма, чем мужской, влияет на когнитивные функции, и женщина по природе своей глупее мужчины и не способна понять высоких наук. ― Погодите, мейстер Уолкан, ― попросила Санса, ― сейчас она заведётся от ваших слов и весь день будет грознее самой чёрной тучи. ― А я напишу в Цитадель! ― Не унималась Диора, раскатывая сансин рукав и сплетая его по шву кожаным шнурком. ― Эти старые пеликаны вряд ли ответят вам, ― усмехнулся мейстер. ― Но великий мейстер мог бы прислушаться, попробуйте написать в Королевскую Гавань. ― Это мысль. Может, пригласит меня выступить перед малым советом. ― Нет! ― резко возразила Санса. ― Не смей даже писать. На юге тебе делать нечего. Взгляд, которым удостоила свою королеву Диора, мог бы испепелить на месте, но Санса не обратила на это никакого внимания. ― Лучше расскажите, что нового произошло в Винтерфелле с нашей последней беседы. ― Ваша милость, глаза мои уже не столь проницательны, сколь остаются ваши, ― мейстер, вполне привычно для него, начал этот недолгий спор со своей совестью. Немного помявшись, потеребив в руках свою цепь, оглаживая и так натёртые до блеска звенья, он вытер извлечённой из кармана белой марлей покрытый испариной лоб. ― Несколько служанок спрашивали лунный чай. Паж сира Мандерли опять приходил за той настойкой. Для мужской силы. Санса бросила взгляд на Диору, которая навострила уши, как лисица, при этом напустив на себя крайне важный вид, зашнуровывая сапоги Сансы. Мейстер, о, бедный старый мейстер, голова которого покрылась сединой мудрости, с трудом выносил, когда королева спрашивал о таком. Она не требовала выдавать ничьих тайн, как леди Дастин, тем самым подталкивая его нарушить священные обеты, совсем нет. Но и не ответить он не мог. Он служил Винтерфеллу, а значит, и его хозяйке. ― Из Штормового предела пришло несколько посланий для лорда Баратеона. И еще одно из Королевской Гавани. Я сказал ему зайти на воронятню сегодня в лазарете, прямо перед тем, как вы позвали, но он не торопится отправлять мальчишку за письмами. Придётся опять посылать своего слугу. ― В лазарете? Что и что же привело его туда? ― Хотел видеть леди Тию Дормунд. Я не стал противиться, разрешил ненадолго, пока леди Тие несут завтрак с кухни. Они знакомы, вчера она опять пошла к гостевому дому, но не мужа ждала и не няньку с сыном, а лорда Баратеона. Услышала, наверное, что он здесь. Мне потом сказала, что он за неё заступится. Её дед присягал новому Баратеону, и все в Штормовых землях с ним считаются. Как-то так. ― Интересно, о чём же он с ней хотел поговорить? ― Диора, как и всегда, задавала правильный вопрос, не давая Сансе скомпрометировать себя не праздным любопытством. ― Да тут вы за мной пришли, юная леди Дастин, я уж малюток своих похватал и скорее к Вашей милости. И знать не знаю. Спросите потом у вашей достопочтенной бабушки. У неё слух остёр, как у совы на охоте. ―Сир Мандерли всё ещё пытается порадовать ту кухарку, ― посмеялась Диора, когда Уолкан покинул спальню королевы. ― Пожелаем ему удачи, ― ответила Санса, наслаждаясь тем, как мягкая щётка коснулась её головы и заскользила вниз по волосам. ― Не слишком ли много на себя берёт лорд Баратеон? Пообещать этой бедной женщине помощь, наверняка будет просить за неё на суде. И из-за статуса его нельзя будет проигнорировать. ― Он ещё ничего не сделал, и не говори леди Барбри лишнего, я найду способ за ним присмотреть, ― успокоила ретивую фрейлину Санса, скользнув взглядом по спящей возле камина Хаке.