my red ribbon in your brown hair

      Эна заботливо перебирала розовые пряди волос Мизуки, чья голова удобно устроилась на её коленях. Пока что его слёзы высохли. В лунном свете из приоткрытого навстречу прохладному июньскому ветру окна солёные дорожки на щеках Акиямы казались матовыми. В покрасневших уголках глаз по-прежнему виднелись мелкие блестящие капли, но и парень, и Шинономе их игнорировали. Девушка игралась с шелковистыми волосами: накручивала их на пальцы, прижимала и отпускала, наблюдая, как образуется сразу же распадающийся локон; заплетала маленькие косички всех видов и делала из них маленькие пучки, после нежно расчесывая спутавшиеся прядки ноготками.       Мизуки таял от этих невесомых прикосновений. Истерика, в которой пару часов назад его и застала художница, практически мгновенно сошла на нет от её приятного шёпота и ласковых прикосновений. Но окончательно избавиться от тревоги не удавалось: слёзы вновь и вновь накатывали волнами, вскоре вновь кончались, и так раз за разом, оставляя парня на грани нервного изнеможения. Шинономе снова терпеливо ждала, пока он соберётся с мыслями, чтобы поделиться. Её терпеливости действительно можно позавидовать…       —…В моменте… я вспомнил… — с опаской перевёл взгляд от мерцающих на чистом ночном небе звёзд к лицу девушки, но, встретив лишь взгляд любящих радужек, судорожно вздохнул и продолжил. — Вспомнил, как они… они рвали мою одежду… Синяки эти — не страшно… заживут… а вот платья…       Не сумел сдержать всхлипа. Ещё пару слезинок выкатилось из уголков опухших глаз, скатились прямо в уши. Неприятно.       Эна хмурилась. Руки выпустили волосы, плавно перейдя к влажной щеке и ладони, уложенной на груди. Нежные, убаюкивающие поглаживания. Акияма понимал, что вскоре, вероятно, отключится от усталости и предельно успокаивающих действий, так и не успев ничего ей рассказать. Мысли сложно было собрать в кучу, и Мизуки мог только в панике пытаться выдавить хотя бы их хаотичные обрывки:       — Я всегда боялся их. Они все оказывались лицемерами! Всегда сближались, чтобы пустить новые слухи, а потом тыкали камерами в моё испуганное лицо, избивали, портили вещи, да и…       — Мизуки, — тон натянуто спокойный. На деле Шинономе хотелось на куски разорвать всех, кто причинил хоть каплю страданий парню. Кто становился причиной его слёз. И сразу же в мысли больно врезалось осознание, что ничего не поможет. Сопротивление в данном случае рождает лишь больше проблем. Зачастую. Они просто выбрали жертву, а Мизуки "посчастливилось" ею стать. Чувство беспомощности давит распирающим шаром в груди, заставляет и так нестабильное дыхание ещё больше сбиваться, а нос — защипать.       — А…? — слегка напуганно откликнулся Акияма.       — Ты не виноват, — заметив его реакцию, Эна делает голос как можно более нежным, но Мизуки по-прежнему чувствует дрожь её пальцев, видит сведённые брови.       — Я… знаю.       — Не знаешь. Ты определённо винишь себя каждый день. В том, что ты не такой. Неправильный. Я не могу знать, что происходит в твоей голове, но уверена, что так всё и есть, как я думаю.       Акияма молчит. Сжимает её ладонь в своей. Они оба устали. Шинономе измождённо выдыхает, не зная, как избавиться от возникшей паузы. Хотя это молчание и не кажется обременяющим, поддерживать его не хотелось. Мало ли, что думает об этой тишине Мизуки.       Взгляд карих глаз невольно падает на перевязанные раны по рукам и ногам. Перевязанные заботливо самой Эной где-то час назад. Синяки на бумажно-бледной коже всё ещё были налиты ярким лилово-синим, но покраснения с кровоточивших царапин уже сошли. Страшно думать, что переживал в те минуты Акияма. Веки задрожали, губы поджались. Шинономе отвернулась, возобновляя поглаживания по голове. Она не сможет сделать многого, но искренне хотелось заставить Мизуки вновь почувствовать себя любимым.       — Послушай, Мизуки… — молчание снова прервано девушкой. — Ты ни в чём не виноват. У тебя прелестная внешность, вкус в одежде, характер… ну, вот он подкачивает временами… Короче, забей на них и всё! Раны заживут! Но ходить по тёмным подворотням одному, конечно, бомбическое решение…! — если Шинономе начинает переживать — практически со стопроцентной вероятностью вспылит. Акияма привык, потому лишь сдавленно хихикает.       — Я тебя люблю. Очень сильно люблю… — неожиданно срывается с губ юноши. Эна вздрагивает, вновь поворачиваясь к его лицу. Слёзы по нему вновь бегут градом. Шинономе целует его в лоб, Мизуки же тянется к ней, притягивает аккуратно за шею к своим губам. Положение крайне неудобное, поэтому вскоре приходится отстраниться.       — Останься сегодня у меня, Мизуки, — шёпотом.       — Энана-а-ан, я же говорил, что не могу спать без любимой, верной подушки! — шутить сложно в такой ситуации, а он продолжает… Эна цокает, однако радуется хоть какой-то улыбке на его лице. Пусть и болезненной, выстраданной, выдавленной.       — Обнимай меня вместо подушки! Нашёл, когда про подушку вспоминать! И вообще, не думаю, что ты любишь её сильнее, чем человека, которому только что признавался в любви.       — Ну-у-у… посмотрим… — сдавленно хихикает, чувствуя, как Эна злится и щипает его за щёку. Смех, однако, всё ещё срывается из-за только прекратившегося приступа слёз.       — Поднимайся ко мне. Уже поздно, да и пол холодный… — взглянула на время: и вправду. 3:42. — Спать пора. Тяжёлый день был.       — Сегодня без найткорда в двадцать-пять-ноль-ноль? — шепчет Мизуки, залезая на мягкий матрас.       — "Двадцать-пять-ноль-ноль" уже давно прошли! И я Канаде всё обрисовала, она вкурсе и, конечно, разрешает нам этот пропуск. Спи давай, — целует в губы снова, быстро отстраняется и закрывает глаза.       Акияма довольно устраивается рядом с девушкой, обнимая её за руку своими обеими. Сплетает пальцы в крепкий замочек. Озорная улыбка сходит быстро, превращаясь в нежную, чувственную, сонную. Закрывая глаза, чтобы мгновенно провалиться в сон, он вновь и вновь понимал лишь одно:

Всё-таки с Эной ему очень повезло.