my red ribbon in your brown hair

      Эна целует его. Она любит зацеловывать всё лицо Мизуки. Лоб и нос — в особенности. Пока целует, поглаживает по коротким волосам. Шинономе обожала его длинные, пышные локоны, но Акияма, будучи наедине только с собой и ножницами во время очередной истерики, срезал их максимально, как вообще возможно было это сделать самостоятельно ножницами. Получилось короткое каре. У него уже была такая стрижка когда-то.       — Я люблю тебя, Мизуки, — шепчет в его губы и аккуратно прислоняется к ним своими. На контрасте холод его кожи сильно ощущается. Эна хмурится.       Вместе с поцелуями стирает липкие дорожки слёз с его щёк, из уголков глаз, уже покрасневших от влаги. А они всё бегут тонкими струйками, щиплет нежную кожу от соли. Пытается заглянуть в его глаза, но они покраснели, остекленели будто. Смотрят, вроде, перед собой — в глаза Шинономе, а в то же время никуда. Весь Акияма сейчас казался каким-то неживым. Только его дрожащие пальцы, сжимающие ночную сорочку девушки, придавали живости этому морально избитому телу.       Мизуки уже давно стали сниться кошмары. Неврологи сказали, что его постоянная тревожность и сильный срыв в итоге сделали своё дело. В ужасе он просыпался посреди ночи в холодном поту, слезах, задыхаясь, а рядом уже сонно суетилась девушка, всячески успокаивая.

«Я здесь, я с тобой, я не брошу».

      Мизуки и моргнуть боялся в такие моменты. Просто таращился, запоминая ощущение тёплых ладоней на себе, влажных, мягких, любимых губ на коже. Насытиться этим сложно, но приходится — невозможно так долго не моргать. Смаргивает. Ещё, ещё, ещё… Да, вот и всё. Мираж, как обычно, растворился.       Тянется к прикроватной тумбочке. Высыпает горсть таблеток из заранее подготовленной таблетницы, глотает горькие частицы насухую. Скоро должно полегчать. К сожалению, помимо букета из бессонницы, сонных параличей и ночных кошмаров, шаткая психика наградила парня и шизофреническими симптомами.       Коротко выдохнув, поворачивает голову в другую сторону комнаты. За письменным столом, мирно посапывая в сгиб собственной согнутой руки, спит Эна. В руках остался карандаш, под головой — скетчбук.       Надо бы поднять себя, перенести девушку на кровать, но от успокоительных мгновенно наступает слабость. Не получится. Разве что распластаться на полу, у ног Шинономе, а наутро выслушивать её возмущения.       Акияма закрывает глаза с улыбкой на лице. Галлюцинации никуда не делись: ему предстоит ещё очень долго лечиться у соответствующих специалистов после столь длительного, интенсивного стресса. Но каждую ночь Мизуки был рад, что Эна — не просто галлюцинация. И слова, чувственные касания — не игра больного воображения. Они — воспоминания, так нежно хранимые глубоко внутри израненной души.       Иногда юноша боялся, что Шинономе бросит его, не выдержав всех его комплексов и проблем, с которыми ежедневно приходилось сталкиваться и самой. Тогда у Мизуки не останется ничего, кроме этого эфемерного облика и воспоминаний. Ну, ещё фото в социальных сетях. И каждый раз Эна начинала сердиться, когда Акияма свои опасения озвучивал. Когда хотел прекратить лечение, лишь бы не исчез ещё и воображаемый образ девушки. Всегда она разубеждала его: часами гладила спину, обнимала плечи, шептала слова поддержки и нежности, засыпала в обнимку. И Мизуки понимал, что всё, в самом-то деле, хорошо. Солнце светит ярче, пока он знает, что дома его ждут. Терапия даётся легче, пока есть человек, что искренне переживает за её эффективность.

      Как хорошо, что у его галлюцинации есть двойник.

Как хорошо, что у него есть живая, любимая, родная Эна.

С этой мыслью Акияме спится спокойнее.